Очень давно, когда кипел океан и земля поднималась огромными глыбами, подёрнутыми черной вулканической породой, по Европейскому континенту, ещё отделенному от Азии широким проливом, бродила Большая Собака. Её шерсть казалась похожей на старческую бороду – лохматую и пепельно-серую, а глаза были грустными и неподвижными, так что смотрела Собака поворачиваясь всей мордой. Небо затягивало копотью, и только молнии освещали её движение по бурлящей поверхности молодой планеты. Густой первобытный воздух был труден для дыхания – и Собака мечтала о высоком сухом месте, где можно было бы свернуться клубком у ног хозяина, обменяв свою бродячую свободу на уверенное служебное существование, полное странной и в то же время очень понятной теплоты, образующей настоящий смысл собачей жизни. Никто не знает, откуда она взялась здесь в столь раннее время – на свете много таких вот странных вещей, - но когда Первый Человек начал строить свои жилища из дерева и камня, она всегда была рядом, наблюдая его и служа ему; и уже тогда было понятно одно – Собака есть только затем, чтобы служить Человеку, оберегая его от человеческих и нечеловеческих несчастий. Когда Человеку было плохо, она сидела рядом и стерегла его душу; когда он уходил слишком далеко от дома, она лаяла, чтобы ему было легче вернуться, - потом так стали делать некоторые женщины-колдуньи, и Собака уже никогда не покидала своего хозяина.
Через какое-то долгое время Собаку прогнали из-за пустяка; кажется, прогнавшего звали Сабуром и был он художником, рисовавшим охотников, зверей и женщин, а также уважаемым всеми путешественником, необычайно прославившим и усилившим свою племя среди многих окрестных племён, за что негласно мог не участвовать в общей охоте и целыми днями заниматься любимым делом. Собака любила его, как старшего брата – уже стареющего, но всё ещё очень сильного мужа; Сабур рисовал её не однажды и много раз делился своей едой, вызывая искреннее недоумение соплеменников. Но однажды вечером, после трудного и очень удачного дня, когда Сабуру удалось достичь того, чего он добивался на протяжении трёх или четырёх лун, свирепея от собственного бессилия – нарисовать дальнюю ногу зверя так, чтобы она на самом деле казалась дальней, к нему пришла странная мысль о том, что зверю всё равно, как у него нарисована нога и всё равно, сколько пота пришлось пролить художнику для своего дела. Он взглянул на поздний, почти уже догоревший закат и почему-то хрипло рассмеялся, утирая неряшливую, вымазанную краской бороду, и быстро утих, прикрыв лицо обеими руками – смех тогда звучал гораздо реже, чем рождались или умирали люди и его могли испугаться. Пришла Собака и уткнулась мордой в разведенные краски, пахнущие животным и человеческой рукой. "Ты собака! – бессильно проговорил Сабур, пытаясь совладеть с постигшим его невиданным чувством, - уйди, собака!" Он кинул в неё камень, один из тех, с какими любили играть его маленькие дети, потом ещё один – Собака подошла к нему, понимая внезапную ярость Человека как наказание за какой-то проступок, но, увидев глаза своего хозяина, завыла и кинулась прочь. Глаза впервые перестали быть похожими на её собственные – дома здесь больше не будет и не будет нигде...
Собаку потом долго искали и нигде не могли найти, это было очень странно, потому что уйти ей было некуда – кругом лес и дикие степи, где вряд-ли можно выжить животному, избалованному теплом и почти даровой кормежкой. Постепенно про неё забыли, все, кроме потерявшего сон полубезумного Сабура, днём и ночью бродившего вокруг поселения с огромной суковатой палкой, выкрикивая странные имена, неизвестно откуда приходившие в голову – по его мнению, они могли бы возвратить незаслуженно обиженную питомицу, - но Собака не возвращалась. Иногда Сабур уходил так далеко и надолго, что приходилось идти за ним и приводить силой – такое в истории племени было впервые, но все помнили его прежнюю жизнь и его искусство, приносящее в грудь непонятное давление, иногда приятное, а иногда похожее на боль или на зуд, который бывает от хорошо заживающей раны, - его не собирались убивать, как это обычно происходило, несмотря на протесты некоторых молодых мужчин. Вскоре его тело покрылось серой шерстью, а волосы на голове постепенно выпали, обнажив белёсую, перхотную кожу черепа; глаза перестали видеть, и передвигался Сабур, давно переставший быть человеческим существом, на четвереньках, как животное. Держали его там, где раньше жила Собака, держали на привязи и били, когда среди ночи он принимался кричать и плакать, разбуженный дождем или своими сновидениями.
Очень многое изменилось с тех пор – не изменилась только Собака, всё такая же лохматая и пепельно-серая, с грустными неподвижными глазами, ничуть не потерявшими своего живого блеска – она помнит Сабура и скорбит по нему. Где она сейчас? Этого не знает никто, но иногда она появляется среди людей, собирает стаи из тех, кого прогнали люди; тяжело добывает свой корм и рожает щенков, светлых пушистых кутят, которые вырастут и которых скорее всего убьют кривые на левый глаз живодёры или люди, зачем-то охочие до собачьих шкур или мяса. Когда такое происходит, Собака уходит к себе, туда, где никто не может нарушить её скорбь и её молитву – странную молитву животного, ставшего матерью всем бродячим собакам.