Только дай людям повод поиздеваться над тобой,
и они с радостью этим займутся.
Мэрилин Мэнсон
Ее одиночество было огромным, осязаемым, почти физическим. Оно не тяготило ее, но ее тяготила пустота. Пустота вокруг, пустота внутри. Если у тебя нет мира, что мешает тебе придумать его? Выходом, почти избавлением, для нее стала готика. Черные вещи, глубокий, резковатый вокал, романтика темной ночи и блеск звезд. Мир, который любого примет в свои объятья, не устраивая испытаний, не задавая вопросов.
Ее простое увлечение готик-музыкой переросло в трансформацию в гота. В изменение собственного мира, в избирание вместо солнца – луны. Впервые она забыла о том, что любит желтый цвет. Заставила забыть. Черные вещи, черная косметика, волосы, покрашенные в черный, черный рюкзак с волком. Таких тысячи. Одинаковых девушек с грустными опущенными глазами, с лицами, закрытыми волосами.
Она изменилась, но мир вокруг нее остался прежним. С тем же ярким желтым солнцем, с тем же синим небом и белым снегом. И люди тоже остались прежними. Подростками шестнадцати-семнадцати лет. Теми, кто «не ведает, что творит».
Это началось не сразу. Сразу они не смогли догадаться, как сильно она изменилась. Они заметили, конечно, черную одежду и грустные глаза, но списали это на посленовогоднюю депрессию. А потом они узнали. И о готике, и о том, насколько глубоко она верит в нее.
«Ты вне популярной культуры. Ты готесса, поэтому ты не защищена». Она знала это, знала, но надеялась, что чем-то готик-имидж защитит ее. Удержит от вторжения в ее мир.
Им не нужен был ее мир. Им хватило ее черных вещей, пятиконечной звезды на шее, ее черных волос.
- Ведьма!
- Колдунья!
- Черная Чума!
Люди, которых она знала десять лет вдруг в один миг стали зверями, животными. Все началось с мелких подколов. К смешкам за ее спиной. Потом – к громкому обсуждению ее внешности. Потом – к издевкам. Она отвечала молчанием, но это не значило, что их слова не причиняли ей боли. Школа превратилась в камеру пыток. Ее ответственность мешала ей прогуливать занятия, но вскоре она уже перестала слышать то, что говорили учителя. Она прислушивалась к монотонному гулу за спиной, даже не пытаясь оградиться от него.
А они видели как она слаба и беззащитна, видели, как она бессильна против их издевок. Но это не заставило их задуматься. Даже на секунду. Это делало их только сильнее, возвышало в их собственных глазах. И они упивались этой призрачной властью, этой призрачной силой.
Было страшно только вначале. Страшно покупать снотворное. Страшно ждать дня полнейшего одиночества. Страшно глотать таблетки. Сначала – одну за другой, потом – горстями.
А потом страх пропал. Осталось только чувство удовлетворения и усталости, поглощающей изнутри. Пустоты, поднимающейся от живота куда-то выше, стискивающей грудь железным кольцом, заполняющей голову туманом. Тело стало ватным, на лбу выступили капельки пота, стало трудно дышать.
Она улыбнулась. Она не знала, каким будет мир, ожидающий ее, но верила, что там не будет того, что окружало ее в этом. Ни боли, ни страха, ни слез.
Она умерла. И в то же время просто уснула. Чтобы никогда не проснуться.
А они. Они в очередной раз посмеялись над той, что избрала путь, так чудовищно отличавшийся от их пути.
«Прости их, Господи, ибо они не ведают, что творят».
Так ли они достойны прощения?
9.11.2005