Этот город был похож на тот, откуда я пришел. Не просто похож – он едва не повторял каждую линию, каждый угол и перекресток места, которое я оставил когда-то. Может быть, это и было причиной того, что меня никак не оставляло ощущение затянувшегося сна, полной нереальности происходящего, которая не дает осознать до конца, что происходит вокруг, но и проснуться тоже не дает. А оно преследовало меня все время, пока я пробирался (хотелось бы сказать – брел, но я не уверен, что в его подавляющей все и вся атмосфере это определение будет уместно) по его улицам.
И все-таки некоторое отличие от смутно обозначенного то ли в моей памяти, то ли в моем воображении «дома» я отметил. Строго говоря, зрение мое далеко не идеально, но при этом они порой становились настолько очевидны даже для меня, что уже даже не бросались в глаза, а хлестко били по всем органам чувств. К примеру, их город был гораздо темнее. Дело было не во времени суток, хотя за то множество часов, что я до него добирался, я так устал, что не мог с уверенностью судить в том числе и о нем. Но я был более чем уверен, что здесь всегда так. Темные стены и мостовые – пережиток тех времен, когда весь город мог быть сложен из одного камня? Неплохо было бы вспомнить, из какого… - просто дороги и множество неизвестных мне построек сливались, стекались, будто нити огромной ночной паутины, в узор из узких улиц, стиснутых со всех сторон все тем же камнем. Стены домов, расстояние между которыми не позволило бы там разойтись и пяти-шести людям моего сложения, тяжело нависали надо мной, слепыми окнами немного отстраненно наблюдая за моим неуверенным движением. И нигде не было видно ни одного горящего окна, ни одной вспышки. Единственным источником света были неяркие причудливой формы фонари, ровно мерцавшие, - язык не поворачивался назвать их горящими, - на пересечениях самых широких дорог. Их спокойный, неподвижный тусклый свет только усиливал напряжение моих глаз, заставляя их настороженно ощупывать временами возникающие в полумраке неясные тени, вместо того, чтобы помогать. А если учесть, что широкие дороги тут встречались весьма редко, а их пересечения – еще реже, я действительно шел почти вслепую.
Каждый мой шаг гулко отдавался среди этих улиц, стоило моей ноге коснуться темных камней, которыми они были вымощены. Почему-то сплетения узких переулков, пронзивших, как споры гриба, черные камни города, не гасили звуки, напротив, мне казалось, что они разносятся на множество километров, миль, световых лет вокруг. Других звуков я почти не слышал.
Это тоже было частью все того же нескончаемого сна, пытался убедить меня рассудок, Время от времени мне слышался какой-то шорох или обрывок голоса где-то неподалеку. Но кто мог поручиться за то, что эти звуки не были дальним отзвуком моих шагов, или моим собственным дыханием, отраженным от ровных стен домов, или эхом каких-нибудь моих мыслей? Я шел дальше, временами оглядываясь по сторонам и пытаясь сориентироваться.
Да. Я не знал точного направления. Понятия не имел, в правильную ли сторону я начал идти, не сбился ли с первоначального маршрута, не начал ли ходить кругами. Здесь у меня не было настоящих ориентиров. Этот город был очень похож на мой дом, но он был другим, - эти отличия я не всегда мог объяснить, и немалую роль здесь играло еще и то, что здесь я на самом деле не знал, на что мне смотреть и куда двигаться. Темные узкие улицы, переулки, подворотни под своим саваном из мрака казались мне абсолютно одинаковыми, и это однообразие постепенно душило в моем растерянно сознании саму мысль о том, какова была цель этого похода. Единственной верной – вероятно, в силу своей полнейшей, неотвратимой очевидности, - оставалась идея того, что, как бы все это ни выглядело, я на самом деле совсем не знал города.
Я не знал его так, как знали те, кто жил в нем.
Это меня слегка успокоило. При отсутствии малейшей информации, я отлично понимал, что ситуация разрешима, или, во всяком случае, я имею полное право на попытку. А то, что и моя цель, и те немногие знания, что у меня оставались, постепенно исчезали, придавало им еще большую ценность, а мне – более отчаянную, временами граничащую с самоубийственной решимость.
Я на секунду остановился, глубоко вздохнул и прислушался. Потом, не обращая внимания на всколыхнувшуюся во мне волну тревоги, которую я до того вполне успешно игнорировал, быстро пошел дальше. Вместе с окончательным решением о том шаге, который мог бы мне помочь (или его осознанием, потому что все к этому и шло?), пришла мелкая и легкая, прохладными иголками врезавшаяся изнутри в мое тело дрожь. Я шагал вперед и старался загнать ее поглубже, если уж невозможно избавиться от нее, - а я не мог, и я вновь не был уверен, стоит ли вообще это делать, - одновременно пытаясь не переходить на бег, не давать подрагивающим, как натянутые струны., росткам этой тревоги прогрызть мой мозг насквозь и забрать у меня остатки контроля над ним. И все это время я внимательно вслушивался в окружающие меня звуки.
И спустя некоторое время я смог услышать то, что ожидал. А произошло ли это потому, что я лишь захотел это услышать, или дело было в том, что звук был и до того, а я только теперь позволил себе его заметить, - об этом я старался не думать.
Эхо моих шагов отражалось от стен и улиц, так, что если закрыть глаза, сразу представлялось множество зеркал, ловивших малейший издаваемый мною шорох и, искривляя, искажая с каждым разом все сильнее, перебрасывающих друг другу. Но все эти отражения были только моими шагами, моим дыханием. А среди них, внимательно вслушавшись, я уловил еще один звук, - тоже шаги, тщательно спрятанные, но весьма небрежные, как будто перемещающееся по городу вместе со мной создание был либо молодым и неопытным в подобных делах, либо до смешного самоуверенным.
Но смешно мне не было. Напротив, я напрягся еще больше, а ощущение тревоги никуда не уходило, к ней к тому же словно загодя примешалось чувство стыда, - я знал, что оправданий мне не будет.
Я чуть изменил походку, так что мои шаги приобрели характерный шорох, тут же подхваченный молчаливым городом. Буквально через пару секунд то же самое произошло с едва шелестом моего невидимого спутника. Это меня почти не удивило, - они слышали гораздо лучше меня; а уж в собственном доме… Но эти секунды имели для меня огромную ценность: я успел убедиться, что он где-то близко, и даже примерно установить направление. К счастью, они редко передвигались по городу парами или большим количеством, - и я, в общем-то, догадывался, почему. Это мрачное сооружение (воспринимать его как нечто, состоящее из отдельных строений, было невозможно, - он был цельным, единым и, казалось, живым и спокойным, пока просто наблюдающим) не располагало к разговорам, и присутствие рядом кого-то еще делало бы ощущение тяжести и медленно душащей тебя замкнутой отрешенности еще более невыносимым… Впрочем, что об этом думали жители города, сказать было трудно.
Я быстро развернулся и по возможности тихо устремился в нужную сторону. Я инстинктивно старался держаться в тени домов, не высовываясь на те части улицы, что были тускло освещены скупыми отсветами от ближайшего перекрестка, хотя я прекрасно понимал, что если меня захотят увидеть, - это будет бессмысленно. Однако, стараясь ступать как можно тише и быстрее, я по самому краю тени двигался в нужном мне направлении, - главным было сейчас найти нужный поворот и не затеряться среди узких трещин-переулков между тяжелыми домами.
Мой расчет оказался верным. Я замер в самом конце очередного прохода и с трудом подавил облегченный вздох. И тут же снова напрягся, чувствуя, что еще немного, - и натянутые струны моих нервов могут не выдержать. Шороха шагов я уже не слышал за гулкими ударами собственного сердца. Однако возникшее рядом движение, - только движение, мои глаза не смогли уловить ничего более точного, - дало мне понять, что я был прав. В тот же миг я рванулся вперед, уже не глядя, просто зная, что дальше будут делать мои тело и руки.
Едва ли он не ожидал атаки. Обычно они двигались гораздо быстрее, но сейчас или он действительно не успел что-то предпринять, или моя тревога, почти переросшая в страх, и понимание того, что пути назад нет, сделали мои движения столь же четкими и быстрыми, - я не знал.
Он сдавленно вскрикнул, когда я резко прижал его к стене и быстро коснулся его горла темным ножом из материала, похожего на вулканическое стекло. И тут же все попытки к сопротивлению испарились, - мой пленник лишь болезненно дернулся и застыл, напряженно глядя на оружие, не исчезающее из района его шеи.
- Не двигайся, я не очень хорошо им владею, - негромко предупредил я. Он поднял на меня глаза, внимательно рассмотрел мое лицо, и на его тонких губах, несмотря на их напряженность (сталь или железо давно бы торчали из моего остывающего сердца, но вот этой вещи они боялись просто патологически), возникла имеющая оттенок почти брезгливости презрительная усмешка.
Как и все жители города, он был высоким и худощавым, темная одежда висела на нем, словно на иссохшем дереве, а волосы в полумраке сливались с капюшоном в одно темное пятно. Угольно-черные глаза были совершенно непроницаемы, но выражение лица говорило само за себя.
- Ты… - спокойным и чуть шелестящим голосом произнес он. Интонация его оказалась еще более красноречивой, чем мимика, - он не спрашивал, не удивлялся, просто констатировал, что все понял. – Тебе здесь не место. Неужели ты этого не знаешь…
- Я знаю, - так же спокойно ответил я. Город вокруг молчал, ни звука больше не доносилось до нас, и я вдруг подумал, а возможно ли такое, чтобы вопреки всему, что я о них знал, они все же наблюдают сейчас за нами? Нет… - Мне просто кое-что нужно.
- Что тебе может быть нужно от нас? – Он выделил голосом эти «тебе» и «нас» так, что это стало похоже почти на шипение. Я вздохнул, но ведь ничего другого и не ожидал.
- Ты знаешь город. Ты знаешь, куда нужно идти, чтобы добраться до вашего оракула. – Я помолчал, потом снова взглянул ему в глаза. – Мне нужно, чтобы ты отвел меня к тому, кто хранит знания. К тому, кто может говорить.
- А с чего ты взял, что он станет с тобой говорить? – Я почти чувствовал его едва ли не животный страх перед темным лезвием клинка в моей руке, почти физическую боль в той части тела, к которой оно оказалось ближе всего. Мне и самому не слишком нравилась эта вещь, но разве у меня был выбор?
- С того же, с чего возникла моя уверенность в том, что ты меня туда отведешь, - еще тише ответил я чуть ли не по слогам. Он вздрогнул, и мне показалось, что проступившая на его лице усмешка вот-вот превратится в болезненный оскал.
- Это позор… - прошептал он. – Порождение грязных, святотатственных ошибок, которого вообще не должно существовать…
Я провел клинком по его коже на шее – самым кончиком, оставив едва заметную темную полоску, но он дернулся так, что его тело почти влепилось в каменную стену за его спиной. Я едва ли не услышал, как крошатся его стиснутые зубы, и в то же время пытался не дать знакомой гримасе расползтись по моему лицу. Я знал, что это очень, очень больно.
- Знаешь, сколько такого я уже слышал? – вздохнул я, заставляя его снова воззриться на меня. Он не хотел боли – я тоже. – Просто отведи меня туда. Дальше – мое дело.
- Может быть, ты сразу меня убьешь? – выдохнул он. Презрение и высокомерие никуда не исчезло, а примешавшийся к ним страх почему-то теперь не был таким уж сильным. – Даже ты способен понять, что, теряя время, ты ничего не добьешься…
- Я не хочу тебя убивать, - произнес я, глядя ему в глаза. Возможно, даже он понял, насколько искренне я говорил. Я на самом деле не хотел, чтобы кто-то из них еще и погиб от моих рук. Мои отчаянные попытки дышали безысходностью, но они еще были. – Но если ты откажешься, я… я могу сделать что угодно.
Он снова вздрогнул и настороженно стрельнул в меня глазами. Скорее всего, он уже догадался.
- Я могу позвать остальных. Безразлично как, могу просто закричать что-нибудь, могу начать бить по камням, еще что-то… Ты знаешь – услышит половина города, остальные узнают совсем скоро…
Ни следа усмешки на его застывшем лице уже не было.
- Могу просто ранить тебя так, что ты не сможешь подняться, и оставить лежать здесь. Может быть, даже с этой вещицей в груди или шее… Ты же понимаешь, что скоро они придут. Огромной толпой, они будут стоять тут и смотреть, так близко, что некуда будет деться от их глаз и голосов. Они все соберутся, будут смотреть на тебя, лежащего у этой вот стены, захлебывающегося собственной кровью…
Я говорил и чувствовал себя самой последней падалью на земле. Я понимал, что бью по самой больной точке, какая была у каждого из них. Его лицо казалось мне выточенным из неподвижного мрамора, он еще сильнее вжался в темную каменную стену, словно пытаясь укрыться от меня в ее глубине.
Я провел краем лезвия по его одежде, просто провел, не пытаясь порезать или как-то задеть его самого. Его начала бить крупная дрожь.
- Ты не смеешь… Можешь… Нет… - прошептал он. Я сжал зубы.
- Ты можешь не верить мне, но я сам этого не хочу. Очень не хочу… Но мне нужно туда попасть, а вы заставляете меня использовать такое… - Я закусил губу и чуть отвел от его головы нож. – Просто отведи меня туда. Клянусь…
Он судорожно выдохнул и, опустив глаза, безжизненным голосом бросил:
- Идем.
- Понимаешь, что я в любой момент…
- Разумеется, - с горечью ответил он, не удостоив меня даже взглядом. Я почти с облегчением кивнул, пропустил его вперед, и мы побрели по мрачному городу.
К их презрению я привык и практически притерпелся, но теперь мне на плечи давило еще более тяжелое – чувство сродни тому же предчувствию, но только еще более искреннее, - свое собственное. Более подлой вещи, сем сейчас, я еще не совершал никогда в жизни.
Они, жители города, вот уже множество столетий скрывались в его глубинах. Народ, годами не показывающийся другим, - личная жизнь, мир, пространство каждого были для них чем-то сакральным. До такой степени, что любая попытка вторгнуться туда становилась святотатством, потому что ненависть и страх перед толпой были у них не просто паранойей, но лежали в основе мировоззрения. Эти создания могли нормально контактировать с себе подобными, но даже такие группы редко составляли больше двух-трех спутников. Одиночество было частью каждого из них, и присутствие внимательно наблюдавшей толпы запросто могло их убить. Я был уверен в том, какой ужас вызовет моя угроза. Я не ошибся.
Молчащие каменные стены, казалось, давили все сильнее, хотя по всем канонам не должны были. Кроме шороха наших шагов, я ничего не слышал. Мы шли быстро, и ни одного малейшего шороха или подозрительного шороха не намекало на возможные препятствия. Город как будто увидел своими отрешенно-изучающими глазами все, что было необходимо, и, сделав все выводы, спокойно отвернулся. И чем дальше мы продвигались в его глубину, тем тяжелее становилось у меня на душе, потому что выводы эти нетрудно было угадать.
А шли мы быстро и именно в глубину. Я в очередной раз убедился, что их город – настоящий узкий, ненасытный лабиринт, и до этого я бродил по его окраинам. Теперь же создание, которое меня презирает и ненавидит, неотвратимо уводило меня в его глубины. Я оглянулся и, не сумев подавить напряженный тяжелый вздох, подумал, что, может быть, в скором времени мне уже не нужно будет заботиться о таких сложных проблемах. И тут же с безжалостной наплевательской горечью хмыкнул про себя: а это будет правильно. Раз уж я явил себя такой тварью, едва ли не предателем, то такая кончина может быть вполне подходящей. И это тоже будет какой-то результат… Дело ведь даже не в том, что подлость – это когда приходится использовать чьи-то болевые точки в своих интересах. Просто сколько я ни бился, совершение такого поступка именно здесь и именно мной, скорее всего, подписало мне приговор.
А город… Город больше на нас не смотрел, но это отнюдь не значило, что он о нас забыл, скорее наоборот. Они очень хорошо слышали; и если они перестали слушать (как могло показаться), - значит, уже знали. Все.
Эти мысли медленно вертелись в моей голове, пока мы брели между высокими домами в неизвестном мне направлении. Мой спутник молчал, не глядя на меня, но несмотря на весь свой страх перед клинком, остававшимся в моих руках, старался держаться ближе, словно неосознанно пытаясь спрятаться в моей тени, когда мы проходили по относительно освещенным местам. На поворотах он делал легкий взмах рукой, указывая в нужную сторону. Я покорно следовал за ним.
Это было все больше похоже на длинный тоскливый сон, только теперь из него исчезала атмосфера смутной знакомости и даже легкой причастности. Знание, память – остались, но сама атмосфера, уловленная сначала какими-то неизвестными органами восприятия, рассыпалась в пыль. Этот погруженный в полумрак город был похож на мой дом, - но только похож, и каждый камень, каждый глоток воздуха ясно давали мне понять, что чужим здесь не место. Я сжал кулаки, бессильно подумав, что теперь окончательно доказал, что я тут и впрямь чужой.
Внезапно мы подошли к циклопическому зданию, нависшему над чем-то вроде не самой большой, абсолютно пустой площади. Несмотря ни на что, я узнал его. Мой спутник встал рядом, не глядя ни на здание, ни на меня. Его лицо оставалось таким же мраморным, даже когда я убрал клинок и отступил.
- Иди. – Я развел в стороны руки, первый раз с того момента, как оказался тут, совершая настолько широкий и экспрессивный жест. Он продолжал стоять, не обращая на меня внимания. После всего, чего я добился, легче от этого не становилось. – Уходи, пожалуйста. Я больше не хочу мешать никому из вас. Иди.
Он медленным движением руки сбросил капюшон, потом поднял голову и посмотрел на небо. Я следил за его жестами со скрытой дрожью, я не видел выражения его лица, да и не хотел бы видеть. Вот еще одно отличие – в их городе я ни разу не посмотрел на небо. Ни на темных душащих улицах, где оно – тонкая, как лезвие, полоса между каменными домами, ни здесь, где была настоящая возможность… Ни разу. Он опустил голову и неслышно быстрыми шагами скользнул в тень на краю площади, а потом исчез в одном из узких проходов.
- Прости меня, - едва слышно произнес я. А еще я понимал, что просить у них прощения бесполезно. Во всяком случае, для меня.
Огромные двери легко и равнодушно открылись, как будто мои руки были лишь фоном для этого действия, а не движущей силой. Хотя не исключено, что это была правда. Я медленно прошел по длинному широкому коридору, в котором почти ничего не видел из-за полного отсутствия света. Я не слышал, как закрылись двери позади, но, судя по тому, что легкий сквозняк из-за моей спины прекратился, от города меня тоже отрезали. То есть, и от последнего, пусть и довольно сомнительного, источника света, который позволял мне хоть что-то различать перед собой. Впрочем, это тоже не было такой уж проблемой, - и я, и тот, к кому я пришел, отлично знали, в какую сторону мне нужно идти.
Мне показалось, что дышать стало несколько тяжелее, к тому же я заметил, что вновь непроизвольно ускоряю шаг. Но теперь почему-то не чувствовалось ни тревоги, ни страха. То ли я действительно поверил, что сплю, то ли мне просто стало все равно…
Вдруг, ни с того ни с сего, мне представилась перспектива того, чем я грозил тому, кто привел меня в это место. Я не лгал. Я на самом деле мог это сделать, и тогда…
Сумасшедшие интроверты, эти создания имели только одно свойство, компенсирующее, вероятно, их склонность к уединению. Вопреки всей выстроенной по этому принципу логике, - их логике, как могло показаться, - любое происшествие в их городе имело один и тот же эффект: в одном место быстро собиралась та самая толпа. Словно на тех, кто в этот момент был там, их менталитет не распространялся, их тянула какая-то непонятная сила, стягивала в один поток, концентрировавшийся в определенной точке. Они смотрели, они разговаривали, они могли действовать вместе и весьма слаженно… Что провоцировало их на такое, почему только когда в городе происходило что-то, нарушавшее порядок их жизни, - я не знал. Но если кто-то оказывался в центре внимания сразу такого количества народа, - они, казавшиеся чужими даже друг другу, - он становился чужим для них. Может, в этом была причина… А ведь я был готов это сделать.
Мои руки нащупали гладкий камень. Поводив по нему пальцами, я убедился, что это действительно следующая дверь. Она поддалась мне чуть тяжелее, чем первая, но запирать их никто не собирался. По крайней мере, сейчас.
Я спокойно вошел в помещение, и на меня никто не напал, не попытался покарать за преступление. Оно было освещено тем же скупым ровным мерцанием, которое я уже видел на улицах, и его было ровно столько, сколько было необходимо, чтобы мы могли различить друг друга.
Он смотрел на меня, а на его лице я читал знакомое мне выражение, на которое иногда так хотелось ответить…
- Полукровка, - холодно произнес он. Я дернулся, почти как от подлого удара где-то между ребер. Давно пора, казалось бы, привыкнуть, но за все эти годы я так и не научился относиться к этому слову иначе, как и к презрительно искривляющимся губам тех, кто узнавал. – Зачем тебе было приходить сюда? Тебе мало – их?
- Я искал тебя, - возразил я. Потому что остальные либо вообще не желают говорить, либо…
- Я знаю, как ты меня нашел, - те же тоном проговорил он. Причем голоса он не повышал, наверное, никогда, а этот равнодушный тон мог означать все, что угодно. Но даже в моем случае, при сужении рамок этого «что угодно» до минимума, он был гораздо хуже любых криков и угроз.
Я опустил голову и закрыл глаза. Бесконечная усталость от собственной жизни, - такой, какой она стала, - от этого города… а теперь еще и безысходное чувство вины за то, что я, сам наполовину дитя этого народа, предал их самым мерзким образом. Но разве я мог иначе?!
- Ты считаешь, что я жесток? – пробормотал я, не поднимая головы. – Что я – последняя мразь в этом мире, которой мало заслуженного отвращения? Все правда. Но, скажи мне, я в этом виноват? Даже в том, как поступил с ним? Вы же сами заставляете меня искать любую возможность выхода – любую! Вы, ухитрившиеся превратить меня в изгоя и лишить права на нормальную жизнь, теперь продолжаете красиво, со вкусом измываться. Скажешь, нет?
Он молчал, глядя на меня, на его лице было написано милостивое предложение продолжать. Я решил не обращать внимания на тонкости, и с четким ощущением того, что бросаюсь с обрыва в океан, полный рифов, продолжил:
- Ваш город меня едва ли не физически душит, сам город… Народ, частью которого я мог бы быть, причисляет меня к бесправным тварям. Все, чего я хотел сегодня, это добраться сюда, и что мне пришлось делать, чтобы этого добиться? А ведь дай я им возможность, меня бы просто убили. И после этого ты обвиняешь меня в подлости или предательстве?
- Да, - спокойно ответил он. Я вздрогнул, признавая возможно лишнюю эмоциональность своей тирады и понимая, что оправдывать меня никто не станет. Он подождал достаточно, чтобы я это осознал, потом спокойно поинтересовался: - Чего ты хочешь теперь от меня, полукровка?
Я поморщился.
- Я хочу уйти. Просто оставить это проклятое место. Там я чужой – здесь мне еще хуже. Ты подсказал дорогу сюда. Скажи, куда мне идти дальше?
- Ты пришел за этим? – Мне показалось, что в его бесстрастном голосе действительно мелькнуло чистое удивление.
- Ты дал бы мне что-то еще? – почти в тон ответил я. Он покачал головой.
- Куда тебе идти теперь – это твое дело. Ты достаточно уже обращался ко мне, чтобы и мое терпение истощилось.
- Я не могу остаться здесь. Вы и сами с удовольствием избавитесь от меня, так ведь?
Он промолчал, взгляд его глаз был устремлен куда-то во мрак за моей спиной. Я слышал его медленное дыхание и несколько более глубокий, чем у других, голос. Он сцепил руки на груди и, нахмурившись, окинул меня долгим взглядом.
- Я могу объяснить тебе, как уйти из города. Карты не дам, но это настолько просто, что даже тебе она ни к чему. – Он еще помолчал, давая мне время справиться с очередной попыткой среагировать на столь демонстративное замечание. То, что он со мной разговаривал, не делало его кем-то даже отдаленно похожим на друга. Он был одним из них. После этого он покачал головой: - Но от этого ничего не изменится. После того, что ты сделал, тебя с радостью убьет первый, кого ты встретишь. А произойдет это быстро, поверь мне.
Я вздохнул, потом сделал несколько медленных шагов в его сторону. Сумрак этого помещения мешал мне видеть его лицо. Он не пошевелился, не сделал попытки отойти или остановить меня. Я подошел ближе и посмотрел в его неподвижные черные глаза.
- Вы можете это сделать. Вы можете прийти хоть целой толпой, моя смерть станет неизбежной. В общем-то, это еще не самое худшее… Но ты сам понимаешь, что я уже ничего не потеряю – в любом случае. И если у меня будет секунда или две – вместе с моей жизнью оборвется как минимум еще одна. Я могу быть только, - я сделал паузу, выделяя слово на их манер, - полукровкой, но у меня хватит силы и скорости, чтобы убить – одного, двоих, троих – прежде чем погибну.
Он внимательно слушал. Не усмехался, не делал усмехающегося или брезгливого лица, но слушал мои слова, оценивал их. Понимал их истинность.
- Вам, тебе это нужно? Я устал от этой грязи, пойми. Если ты запретишь им трогать меня, я просто уйду. Не будет ли от этого проще нам всем?
Мой голос замер на самой тихой ноте, и я отвернулся. Я сказал все, что хотел. Если они решили когда-то мою судьбу – пусть решат сейчас хотя бы часть своей…
…Я сделал еще шаг вперед, и вновь не услышал ни звука, свидетельствующего о том, что дверь за моей спиной закрылась. Впрочем, я знал об этом и без всяких звуков. К тишине их города можно было привыкнуть.
На меня смотрела та же площадь, на которой так же, - так же, - лежал ровный и тонкий слой неяркого света. Даже нет, - она не смотрела на меня, она просто была, и меня охватило ощущение, что того, какой она была на самом деле, я все равно не увижу ее, несмотря на то, что она спокойно лежит прямо перед моими глазами, и даже начинает давить на веки, и на глазные яблоки тоже. Но оно возникало не впервые, я знал, что меня, полукровку, оно будет преследовать всюду, куда бы я ни пришел. Просто здесь оно проявлялось наиболее ощутимо… Поэтому я хотел отсюда выбраться.
Я медленным шагом двинулся к краю площади. Решил, что достаточно уже находился на свету, пытаясь одновременно скрыть, отвязаться от навязчивого чувства беспомощности, незащищенности, которое гнало меня в тень, почти такое же, как в начале, только тогда те, кто мог быть рядом (или то, что могло быть рядом, - в конце концов, всего о них не знает никто, и даже малую часть, известную мне, - вовсе не каждый), изучали меня, прислушивались, - теперь все выводы были сделаны.
В отсутствие информации и при столь малом количестве расшифрованных мозгом сигналов приходилось рассчитывать только на интуитивные ощущения, почти всегда. Но по-другому тут было нельзя. Город не принимал, не желал поворачиваться лицом к чужим. А я в любом случае здесь чужой.
Едва заметный шорох где-то слева. Я резко обернулся, не останавливая движения. Неужели опять? Я никого не увидел. И все же напряжение почему-то нарастало, не говоря уже о том, что я действительно устал, и теперь бунтующее тело начинало напоминать мне об этом все более решительно. Хотя, возможно, именно из-за этого мне и мерещилось то, чего я, скорее всего, теперь и ожидал. Я почти дошел до не совсем четкой границы с тенью, - на самой площадке не было фонарей, а потому тени от каменных черных громад окружали ее со всех сторон, тщетно пытаясь заползти хоть немного глубже в них, ближе к зданию. Они не знали, что им там уже нет места, потому что большая часть этого строения была наполнена вязкой темнотой, через которую мои глаза ни разу не видели – абсолютно ничего. И тут вновь раздался чуть слышный шорох.
По моей коже легком морозцем пробежали цепкие коготки ощущения дежа вю. Как в начале… И снова я был уверен, я слышал, что тот, кто находится рядом, больше не желает скрываться. Не считает нужным…
Я увидел его буквально за миг до того, как он с нечеловеческой скоростью метнулся в сторону. В эту секунду вместилась только одна глупая мысль, вспыхнувшая в моей голове. Что он здесь делает?.. Я же отпустил его, я же попросил уйти… Мне не дали времени додуматься до чего-то толкового. Быстро уйдя в тень, это создание не исчезло, - через секунду я уже видел его лицо перед своим. Черные глаза тускло сверкнули, и я только хотел подумать о том, что знаю, понял, что сейчас произойдет…
Резко полоснула, а потом стремительно разлилась по вс6ему правому боку изнутри острая боль. Я вскрикнул, покачнулся, рука напоролась на твердый камень стены. Я распластался на ней, наверное, как тогда тот, кто смотрел на меня сейчас, - и ни торжества, ни откровенной злобы на его лице, в его темных непроницаемых глазах я не увидел. А то, что там было, я не смог бы описать просто физически…
Зажав рану одной рукой, я судорожно вдохнул и, больше не обращая внимания на боль, попытался достать кинжал. Я чувствовал, как она начинает затягиваться, - сталь и большинство других металлов действовали на меня так же, как на них, - болезненно, но без особого вреда… И тут я снова вынужден вскрикнуть и уклониться: меня опять едва не задело его быстрое и точное движение. Но из-за этого я слишком поздно заметил собственный промах. Я упустил буквально одно мгновение, полмгновения, которых хватило, чтобы сильные пальцы, сверкнув в полумраке, резко вырвали из моих рук оружие, шутя сломав автоматические попытки слабого сопротивления. Еще секунда ушла на то, чтобы понять, что сейчас случится… больше он мне не дал. Не тратя времени, он резко полоснул кинжалом по моему солнечному сплетению, разорвав пару мышц. Я согнулся пополам от дикой, горячей, тошнотворной боли, с губ слетел истошный вопль. И тут же черное лезвие в его руках вонзилось снизу в мое левое плечо.
Я еще раз вскрикнул, когда он медленно начал поднимать лезвие, вместе со мной, словно крючок для ловли рыбы. Попытался сжать зубы, но это было невозможно, - проклятый обсидиан разгрызал мне плоть. И когда я не мог больше разгибаться, а до того, как пропороть мое плечо насквозь, он резко, не глядя, выдернул из меня клинок. Я рухнул на землю и остался лежать лицом на холодных черных камнях, не надеясь даже отползти в сторону.
Темный камень давил на мою скулу, а тело продолжала грызть жуткая боль. Казалось, частицы проклятого ножа остались в ране, и продолжают жечь изнутри. А ведь от этого оружия действительно можно умереть, - я с ужасом представил себе, каково бывает тем из них, кого на самом деле пытаются лишить жизни с помощью обсидиана… На глаза наворачивались слезы, колючие и злые, ничуть не облегчающие боль, а скорее даже наоборот.
И тогда я услышал – что-то почти знакомое, какой-то звук рядом, который заставил меня вздрогнуть. Неужели он еще здесь, мелькнула усталая мысль, неужели ему все еще мало того, что он уже сделал? Стиснув зубы, - показалось, что от этого по ним разбегается паутинка трещин, раздробив и на множество мелких осколков, - я сначала повернул голову и открыл глаза. В тусклом сумраке площади я не увидел ни своего знакомого, ни чего-либо еще подозрительного. Так же спокойно наблюдали за мной ее слабо и неподвижно освещенный части, так же равнодушно замерли по краям глубокие тени. Но звук… Или мне показалось? Он был похож на шорохи, от которых я поначалу замирал, напряженно озираясь. Я зажмурился и глубоко вздохнул, чувствуя, как боль разгорается с новой силой. Да что же это такое…
Я не хотел об этом думать. Но я ведь знал – более чем достаточно.
Шорох повторился гораздо громче и ближе. Без сомнения, я узнал этот звук, - словно кто-то издевался, пародируя то, что уже происходило сегодня. Мои глаза резко распахнулись, мне показалось, что в этот момент на границе моих глаз и ближайшей тени что-то быстро мелькнуло, - показалось? Я с тревогой поймал себя на мысли, что моя реальность становится все более зыбкой, расплывчатой и податливой.
Я вздохнул и попытался приподняться. Но стоило мне пошевелить плечом, меня скрутила такая боль, что я со стоном упал обратно, на ровные камни. Может быть, лихорадочно думал я, это даже не опасно, но как же тело сопротивлялось вторжению этой болезненной твердой материи…
Очень медленно и осторожно я подтянул под себя правую руку и снова начал медленно приподниматься. Это мне почти удалось, хотя на преодоление нескольких сантиметров ушло не меньше трех-четырех минут. Но тут мой взгляд снова скользнул по краям площади, которая сейчас казалась мне шире и величественнее, чем в любой момент, когда я бывал там раньше.
Сначала мне показалось, что у меня окончательно помутилось зрение или начались видения. Темнота, кравшаяся около стен зданий, казалась сейчас такой глубокой, что по ней то и дело мелькали расплывчатые светлые пятна. И лишь присмотревшись, я с ужасом понял, что мои глаза тут ни при чем. Я видел не просто светлые пятна, но лица, огромное количество бесстрастных, похожих на маски лиц. Тел, скрытых темной одеждой, я не видел, но на это мне было плевать. С трудом оторвав взгляд я от как будто неживых пятен из полутьмы, я вздрогнул всем телом и продолжил подниматься. Меня снова царапнули сухие когти боли, но я заставил себя на этот раз стерпеть ее, позволив телу опять прижаться к холодным камням.
Они приближались. Не разглядев толком поначалу, я понял, что их может быть не меньше пары десятков, точнее я сказать не мог. Мои движения помимо моей воли стали торопливыми и еще более малоэффективными. Я еще ни разу не видел, чтобы они собирались такой толпой, я на самом деле даже не представлял, сколько их может быть в городе.
Моя рука едва не подогнулась, шевельнуть второй я не мог. Они были еще ближе – и все еще медленно двигались ко мне. Я задрожал. На их лицах без единого отблеска выделялись угольно-черные бездонные глаза.
Совсем рядом…
Я рванулся в сторону, по телу прошла судорога, и на этот раз я упал на спину у самой стены. Неловко и не отрывая взгляда от надвигающейся на меня черной волны, подполз к ней и в страхе сжался в комок. Внутри билась острая обсидиановая боль, а со всех сторон наплывала, прижимая меня к твердой стене, чернота, пронизанная до озноба холодными и мертвыми белыми пятнами их лиц…
Я начал понимать, почему они всегда панически боялись толпы. Никогда не смог бы это объяснить, но начал понимать… теперь.
Они были вокруг, и это словно вплавляло меня в стену из черного камня. Они не издавали ни звука, только легкий шорох одежд и шагов, даже дыхания я не слышал. Но черные глаза, бездонные и не отрывающиеся от моего дрожащего тела, они словно проникали внутрь и высасывали меня, оставляя вместо души и разума только дикий, животный ужас. Белые лица оставались неподвижными, словно костяные маски…
Я почувствовал, что мне начинает не хватать воздуха. Может быть, только показалось… Я попытался крикнуть что-то, но горло не слушалось, издавало только хриплые, бессильные вздохи, нет…
Они, казалось, подходили все ближе, лишая меня последней возможности… Что вы хотите со мной сделать? Что??
Меня будто парализовало. Я не мог двинуться, не мог отвести взгляда от прижимавших сменяя все сильнее, все глубже вжимавших мое тело в камень стены созданий, место моего рассудка занял чистый, незамутненный ужас. Безжалостно впивались в меня, разрывали меня, крошили в пыль их черные, нечеловеческие глаза. И в последнюю осознанную секунду я почувствовал, как мои губы, связки и легкие рвет на части безумный, отчаянный и абсолютно бесшумный крик…