Мы шли по пустынному проспекту уже больше двадцати минут. Шли почему-то пешком, хотя я догадывался, что сему занятию мой спутник придается не так уж часто, особенно после такого масштабного мероприятия, как то, что было вчера.
Пустынным был не только проспект, пустынным и брошенным казался весь город. На окраинах всегда так, в какое бы время ты там ни появился, -- даже в час пик немногочисленные прохожие манекенами с гладкими лицами кажутся чем-то чужеродным, и никак не можешь отделаться от ощущения, что они, как и ты сам, забрели сюда случайно. А сейчас, ранним утром воскресенья, и проспект, и тот тихий район, куда он входил, просто замерли, наблюдая, как два единственных на всей планете живых человека медленно добираются до дома.
Что это может оказаться за дыра, я не хотел даже представлять. Можно было надеяться на что угодно, но я уже не раз так попадал.
Честно говоря, я устал, наверное, больше своего спутника. Ноги у меня болели не сильно, с этим еще можно было смириться, а вот ощущение нездоровой легкости в голове вполне можно было принять за настоящую боль. Может быть, оно ею и было. Нет, со мной такое тоже бывало, а единственный вывод, который я сделал из всех своих обычных перипетий, являлся для меня неоспоримым правом практически висеть на своем спутнике. К слову, в отличие от того, что я демонстрировал всю ночь, - в частности, для этого человека, - мое теперешнее поведение было совершенно искренним. Ранним, почти ясным утром, которое тревожили только отзвуки мотора где-то очень далеко и еще более незаметные голоса немногочисленных птиц. Здесь не ходило почему-то даже автобусов. Самостоятельно я не прошел бы и половину пути.
Я посмотрел на него, потом вновь рассеянно уставился в пространство. Но уже через несколько мгновений мой взгляд снова зацепился за его руку, цепко не дававшую мне упасть. Руки у него были жилистые, суставы на них – будто изломанные по нескольку раз, а кожа – покрытая мелкими морщинками, сухая, и от этого едва заметно поблескивающая. Ночью я этого не заметил. Я вообще тогда многого не замечал, что за дело мне было до возраста? Лицо у него было моложавое, волосы – светлые, в отличной форме я почти успел убедиться. Но вот руки говорили сами за себя. А еще – ногти на них были совсем короткие, почти превращенные в тонкие полоски, горизонтально наложенные на кончики пальцев… Страшные руки.
Мы оба молчали. Собственно, после того, как я всеми силами старательно объяснял, что мне от него нужно, и добился ответных действий, говорить нам было уже не о чем. Поэтому мы просто шли по светлеющей улице, а я старался смотреть преимущественно по сторонам. Этот человек вызывал у меня все большее отвращение, а я даже не знал, как его зовут. И мы шли к нему домой.
Утро было именно таким, каким должно быть идеальное городское утро, насколько оно может быть идеальным в таком городе. И все-таки я понимал, что это уже само по себе несет какой-то нездоровый отпечаток. Или дело и вправду во мне?.. Да нет, наверное. Просто в таких местах и в такие моменты понимаешь со всей очевидностью, что и место это, и все, что его заполняет, - весь город – дитя своего века. Вот почему так тяжело сейчас. Двадцатый век – это болезнь, заразившая и пустой город, и дорогу, к концу которой мы приближаемся, и нас самих. Поэтому город словно заброшен, дорога похожа на вскрытую полую вену, а мы – одни, каждый из нас – один. Ну к чему была нужна вся эта гонка, к чему она будет нужна, если в конце ты оказываешься один у истока опустевшей каменной вены железобетонного неподвижного тела?
Я положил руку на держащие меня сквозь одежду жесткие пальцы. Все мое тело вздрогнуло, но я заставил себя подавить этот импульс, потерять мучительно-тошнотворный разряд в глубинах спутанной и местами изодранной нейронной сети внутри. И мне на миг показалось, что теперь уже мои собственные вены превращаются в такие же вытянутые асфальтовые провода, еще хранящие запах бензина, но уже опустевшие. Я могу пустить по ним мутно-белый, с легкой примесью смога, свет утра. Это я, наверное, и сделаю совсем скоро. Но надолго ли, - черт, хватит, мы оба такие же жертвы этой болезни.
Ворота особняка были большими, чугунными и немного ржавыми. Его дом находился почти в конце дороги. Мы подошли к воротам, и он взялся за что-то вроде огромной щеколды и засова. Я стоял рядом, прислонившись к старой металлической решетке щекой, и размышлял о том, зачем нужны ворота, которые так легко открыть снаружи. За воротами тоже была дорога, но совсем короткая, а еще был сад, за которым явно следили.
С тихим скрипом он приоткрыл одну из дверей и пропустил меня вперед. Войдя, я обернулся и увидел, что он так и не убрал руку с засова. Он смотрел на меня так спокойно, едва ли не по-хозяйски, так что я почти кожей ощутил необходимость что-нибудь сказать или сделать. Я вновь постарался сдержаться.
- Ты закроешь их? – спросил я.
- Зачем? Пока я здесь, никто не сунется. – Он продолжал смотреть на меня немного устало, но с тем же выражением. – Или ты этого хочешь?
Я тихо вздохнул, потом подошел к нему и посмотрел в глаза. Посмотрел снизу вверх – он был ощутимо выше меня – и уперся руками ему в грудь. Буквально через мгновение, хотя так и не показалось, я почувствовал, как его рука оказалась где-то рядом с моей шеей. Это движение тоже должно было что-то означать, но в моих венах-проводах почти ничего не осталось, чтобы это понять. Я мог только сказать, что мне не нравятся его руки. Но ведь мне не руки его были нужны, когда я сюда шел.
- Я хочу не этого, - сказал я, позволяя его руке опуститься ниже. Он опустил голову и, прикрыв глаза, повел меня к дому.
Ну, конечно. Усталый взгляд, почти совсем не говорит, все жесты – по минимуму. Посмотрим, что будет потом.
На этой вечеринке я оказался почти случайно. Так, старый знакомый, не самый близкий, встречаемся, хочешь – заходи, будет весело. Собственно, на что-то подобное в конце недели я и рассчитывал, а потому решил, что хоть иногда мне может везти. Вот к чему приводят такого рода рассуждения. Начиная с вечера субботы и кончая совсем недавним временем, я методично переключал на себя внимание почти сразу вычисленного субъекта… и старался не дать ему выйти за установленные рамки. В своих суждениях о человеке я не ошибся, а спустя какое-то время мог быть практически на сто процентов уверен, что он потащит меня домой. Но, видит Бог, я очень устал. Ирония заключалась в том, что демонстрировать это мне резона не было. В отличие от некоторых.
Дом показался мне тоже пустым, но это ощущение можно было отнести скорее к объективным, и имело смысл надеяться, что это действительно так. Окинув быстрым взглядом обширную гостиную, в которой, в отличие от внешнего вида особняка, мебель и вообще вся обстановка были вполне современными, я запомнил примерное расположение предметов и повернулся к своему спутнику.
Он молча снял с меня куртку и взял руками за плечи, словно я был куклой, которую можно было заставить делать все что угодно. Собственно, так оно и было. Если не считать некоторых мелочей.
- Если ты покажешь мне кухню, я сделаю кофе, - заявил я. На его лице мелькнуло то, что с некоторых немного своеобразных позиций можно было назвать скукой. Мы оба знали, что призвано обозначить подобное выражение. Я легко выдохнул воздух, что тоже можно было бы трактовать как усмешку, и попытался представить себе, как со стороны звучали интонации моего голоса. Хорошо, я и не подумаю ломаться, что скрывать, мне просто противно сразу, без прелюдий хвататься за то, что от меня требовалось.
- Могу даже принести его в спальню, если хочешь, - добавил я чуть ниже и тише. В такие моменты я прямо-таки ненавидел свой голос, - его тон становился настолько приторным, что я понимал, чем большую часть нормальных людей это так раздражает. Впрочем, иногда нелишне было задать вопрос, - а не это ли мне помогает…
- Кофе? – с сомнением произнес он, его суховатые губы скривились в подобии усмешки.
- Пожалуйста, - едва ли не одними губами и горлом обозначая звуки, я придвинулся ближе, повернулся боком и уперся плечом в его грудь, продолжая смотреть ему в глаза, повел плечом немного вниз. Я тут же почувствовал, как его тело напряглось, а рука вцепилась в мои бедра. Пальцы, как оголенные концы старых сетевых кабелей, - но я не чувствовал тока. Плохо. Уже откровенно через силу я улыбнулся. Наверное, он наконец нашел способ, который подходил для трактовки моих действий.
- Туда, - бросил он, подтолкнув меня в направлении следующей двери, прежде чем убрать руки. Когда я уже был около двери, мне показалось, что его руки оставили на мне несколько невидимых шрамов, по которым хлестнул его негромкий голос: - По этой лестнице, сразу налево. Долго ждать я не стану.
Даже не удосужившись еще как-то обозначить свое отношение к происходящему, он развернулся и стал подниматься по узкой лестнице на второй этаж с моей курткой, переброшенной через руку. Я покачал головой. Кто там говорил, что от такого можно получать удовольствие, - и как в это поверить? С некоторым опозданием и в очередной раз я понял, что не верю ни их словам, ни им, ни себе. Впрочем, в этом ли моя проблема?
Над кухней явно поработал в свое время хороший дизайнер. Впечатление, которое она производила, можно было назвать искренним восхищением, - и отделкой, и качеством приборов, и их стоимостью. Судя по стерильной чистоте этого светлого, почти белого огромного помещения, сюда заходили не чаще раза в месяц, и то скорее всего, - вот так, за чем-то вроде кофе или еще чего-нибудь подобного, как сейчас я.
Кофе я тоже нашел достаточно быстро. Конечно же, он был растворимый, несмотря на то, что назывался Carte Noire, то есть пить для меня было трудно чисто физически. Этого тоже следовало ожидать, почти философски подумал я. Правильно, такие как я рано или поздно становятся или циниками, или философами. Я пока умудрялся ходить по самой грани.
Две чашки крепкого Carte Noire, - аромат которого напоминал мне, кстати, что-то знакомое, но не кофе, я просто никак не мог вспомнить, что именно, - я залил быстро нагревшейся кипяченой водой. Сахара я не нашел, из чего сделал вывод, что нужды в нем нет. Оставалось только пожать плечами. Я прислушался, - похоже, во всем доме действительно никого не было. Во всяком случае, никого из тех, кто подавал бы сейчас признаки активной жизни. Вот это мне нравилось больше. Я вспомнил, что в куртке, во внутреннем кармане, остались деньги, и даже кое-какие документы. Не мои, разумеется, все0таки я знал, куда иду, зачем там кому-то знать мое имя. И все-таки сама идея была простой и эффективной донельзя. Человек может считать себя умным, но если он считает остальных круглыми идиотами, до добра это не доведет. Я видел, как он включил сигнализацию, когда мы вошли. Зачем было тащить с собой мою куртку, - предположить, что, даже не зная кода, я все равно ее отключу, как только мне понадобится? Чушь полная. А вот показать, где мое место, чтобы не очень расходился, - пожалуйста… Мерзость.
Я запустил пальцы под пояс собственных брюк и нащупал маленький карман с тонкой ампулой. Провел кончиками пальцев по стеклу, потом отломил кончик и осторожно высыпал содержимое в одну из чашек. Помешивая кофе тонкой ложкой, я подумал о том, что такой дозы должно хватить надолго, едва ли не на сутки, наверное. О небо, я ведь никогда не собирался никому вредить, какой бы мразью ты ни был. Черный кофе равнодушно, но жадно впитал в свои недра все, что я туда вылил, а я смотрел только на то, как постепенно белеют суставы моих пальцев. На самом деле, очень хотелось… Особенно в свете того, чем мне предстояло заниматься. Дело не в том, что кому-то где-то все равно или наоборот, даже не в том, что подобрать тебя могут как щенка, механического, игрушечного, а потом, обнаружив, что он живой, пытаются доказать ему обратное, ломают и выбрасывают…
Через период бурных переживаний, скорби о несправедливости мира и слезы, обильно приправленные подобными заезженными метафорами, я давно прошел; сейчас это не имеет для меня ровным счетом никакого значения. Заезженными, словно старые, давно отслужившие свое шестеренки моего сломанного механизма… Все в порядке. Мы все просто немного больны двадцатым веком, а это не лечится. Не моя вина, что щенок оказался всего-навсего электронной машинкой, и это совсем не причина ломать ее.
Самое страшное в том, что ни единого разряда из этих пустых кабелей не будет исторгнуто в мою изодранную сетку. Но с другой стороны, - если я вынужден, что мешает мне хотя бы представить себе, что они есть? Ни пустые дороги, по которым скребется асфальтовый запах, ни капельницы, что вгрызаются в мои собственные уже не слишком чувствительные к медицинскому вмешательству провода, не способны принести мига передышки, без этих симулированных квази-живых сигналов. Если ты сможешь мне что-то дать – это будет только то, что есть во мне самом. Не слишком ли будет теперь верить в то, что я сам смогу пустить по твоим мертвым кабелям собственные электронные импульсы? Наверное, нет. В любом случае, мне ведь нужна какая-то анестезия…
Я нашел поднос и поставил на него чашки, внимательно глядя на них и пытаясь запомнить различия. Самым глупым теперь было бы ошибиться. Я до такого еще не доходил, может быть, поэтому руки у меня не дрожат.
В спальню я поднялся быстро, стараясь не очень таращиться на массивную дверь в конце коридора, которая должна была вести в лучшем случае в кабинет. Это надо запомнить, но не более.
Я зашел в спальню и поставил поднос с кофе на изящный столик рядом с кроватью. Потом, не глядя по сторонам, сразу прошел к полу занавешенному окну. Я даже не вздрогнул, когда услышал спокойный щелчок тут же закрывшейся двери. Из окна было видно, как по витающему над окраиной сероватому туману рассыпается, разливается серый белый и гутой свет давно пытавшегося выползти на небо солнца, которого не было видно за этим светом. Я прищурился и подумал, что если ион станет чуть ярче, от него заболят глаза. А может, они уже болят; просто я этого пока не чувствую. Я задернул окно полностью и в резко потемневшей комнате повернулся к кровати.
- Итак? – В голосе я не услышал ни раздражения, ни нетерпения, и меня это, мягко говоря, немного удивило. Хотя в моем голосе сегодня тоже не осталось ни одного разряда из тех, что время от времени выдавал мозг или тело. Или дело в том, что мое поведение само оп себе предполагало мою роль одноразового, но пока работающего механизма.
Я не спеша подошел к кровати и взял в руки чашку с кофе. Всего один глоток – внутри у меня все сморщилось от одного прикосновения этой дряни. Человек смотрел на меня не отрываясь, плевать ему было на мою чашку. Тогда я поставил ее на стол рядом с подносом и начал медленно, одну за другой, стягивать с себя вещи. Я знал, что должен сделать это сам. Забавно было бы, если бы этот человек обнаружил в моей одежде вторую ампулу, и еще забавнее было бы объяснять ему, что это такое и зачем мне нужно… Я слышал шорох его одежды. Мне хотелось попросить его сделать это быстрее, но я молчал, потому что сказать что-то означало порвать еще несколько волокон, которые были мне нужны.
Я старался не смотреть на него, мне казалось, что мой позвоночник при этом начинает искрить. Я забрался на кровать и почувствовал, как в меня упираются глубоко скрытые в ней упругие пружины. Я почти лежал на ней, в то время как он опустился рядом на колени, упершись руками в покрывало. Я пошевелился, потом положил голову на его руку. Господи, я же чувствую, как искрят схемы внутри… Я заставил себя не думать о них, не чувствовать от них легкого запаха гари. Я взглянул на его лицо и тихо вздохнул.
- Я немного устал, - признался я. Я почти пожалел, что некому оценить мою искренность, кроме меня самого.
Он кивнул, потом протянул руку к моему лицу и заставил меня подняться. Это тоже не было навязыванием мне какой-то роли, отнюдь, потому что все роли были распределены заранее, и мне, честно говоря, от этого распределения было только легче. Если бы что-то заставило меня делать что-нибудь самому, сейчас – я бы не выдержал. Я как никогда остро ощутил приближение предела своей прочности.
В этот момент мне по глазам чиркнула жесткая, как зазубренный край металлической трубы, усмешка. Я прищурил глаза, ресницами закрыв от себя страшные, пустые концы его пальцев, а они внезапно опустились на мои плечи с силой, достойной исправного гидравлического пресса. Скорее от неожиданности, по инерции, я опустился на несколько дюймов вниз, но тут усилившийся запах приторной гари заставил меня вздрогнуть и напрячься, сопротивляясь этому движению. Мое тело стало твердым, но охватившая его вибрация, - мне казалось, что она говорит о какой-то страшной неисправности, но не внутри меня. Я изогнулся, освобождаясь от давления, но тут же скользнул обратно, вонзив ребра и ключицы ему в грудь. Его брови сомкнулись на переносице, а я ощутил, как мои губы беззвучно искривляются в болезненной гримасе. И при этом каким-то страшным образом в голове у меня бились, словно о прочное стекло, мысли о кофе на столике в паре футов от нас…
В этот момент он вцепился ладонью в основание моего черепа, рванул за волосы. У меня заскрипели зубы, но я промолчал. Несколько долгих, закостеневших секунд он смотрел мне в глаза, потом резко, с силой бросил на кровать, - я упал лицом на мягкое покрывало, слыша лязг чего-то вроде ржавых труб внутри своего тела. Он жутким грохотом бился у меня в ушах.
Предел прочности, подумал я с чем-то вроде горечи, когда на мое тело опустился его жесткий каркас. Нет, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, несмотря на возраст, явно превышавший мой собственный, его тело было в отличном состоянии. Но сейчас, наверное, и вправду из-за усталости, у меня перед глазами стояли сточенные по краям, нездорово пустые концы его кабелей-пальцев, и мне хотелось, очень хотелось, чтобы они оказались хотя бы металлическими, а моя горечь почему-то имела привкус горячей резины.
Я вскрикнул, но голоса не услышал, получился тихий резкий хрип, царапнувший по моему горлу. Меня резануло, пробило насквозь чем-то шершавым и отчего-то очень подвижным. Пару секунд я просто не понимал, что происходит, потом дернулся и начал извиваться, пытаясь вырваться. Но я всегда бывший почти субтильным, против его жилистых, сильных, очень твердых рук и ног не имел возможности много сделать. Я рвался из его хватки, как только мог, цепляясь за покрывала и простыни. Мне по-прежнему что-то давило на горло, и вместо криков из легких вылетал сухой хрип, иногда перемежающийся стонами. Я, создание изнеженное, подобной боли, да еще с такими мерзкими ощущениями, никогда не испытывал. Прижав меня к постели всем своим весом, он механически и безжалостно прошивал меня словно зазубренным раскаленным гарпуном. Глупец, с отчаянием подумал я, мог бы сразу позаботиться о такой мелочи, а этим эгоистичным напористым тварям даже до простой смазки и дела нет. В очередной раз изогнувшись, словно пытаясь соскочить с этого гарпуна, пусть и понимая, что тщетно, я забросил руку назад и вцепился ногтями в его кожу. Бесполезно, я чувствовал, что слабею, что все мои немногочисленные мысли сосредотачиваются в одной точке, а боль оттуда – грубыми рывками по телу, в глубину. Мои стиснутые зубы словно крошились, и кроме боли, я начинал чувствовать дикий страх, потому что боль эта становилась все сильнее, привкуса крошащейся эмали я не чувствовал, я не понимал почему, и я знал, что долго этого не выдержу…
- Хватит!.. – треснувшим надломленным голосом выкрикнул я, изо всех сил пытаясь его сбросить. На большее меня не хватило, но он будто набросился на меня с еще большей яростью. До физической дрожи страшно было думать о кабелях, механизмах и разрушениях, которые способен причинить пущенный по ним мощный разряд электрического тока. А я чувствовал, знал, что до него остаются, может быть, считанные мгновения.
Мой позвоночник изгибался уже под неестественным углом. Отталкиваясь от пружин, к которым меня все крепче пришивало, я вдруг заметил, что звучащий у меня в голове отчаянным сигналом тревоги непрерывный стон – мой собственный. Резкие, болезненные движения становились все более быстрыми, разрывая мою оболочку, микросхемы под ней искрили как сумасшедшие, безумная, горячая боль вместе с запахом гари затопили мой разум, о теле я уже не мог думать, я вообще перестал думать, я…
- Нет!
Нет. Я уже не кричал, только собственный шепот в голове медленно затихал вместе с моим не совсем ровным пульсом. Что-то, ударившее в мое тело, уже не вызывало боли. Внутри взорвался вакуум, и спустя несколько прозвеневших сквозь секунд я вдруг понял, что свободен. Наверное, в этот момент я отключился.
По крайней мере, то недолгое время, что прошло с того мига, я провел в той же постели. Не помню, о чем я думал, скорее всего, конечно, ни о чем конкретном, просто позволял мыслям спокойно протекать сквозь мою голову, не оставляя ни следа. Мне вообще казалось, что произошедшее не оставило во мне никакого следа, только опустошило до омерзения. И это тоже было правдой лишь отчасти.
Я вздохнул и пошевелился. Нужно было приходить в себя.
Я лежал на кровати, глядя в потолок. Мое тело было прикрыто легким одеялом, а рядом лежало что-то теплое, так что мне не хотелось ни двигаться, не уходить. Напротив, я настолько устал, что мне хотелось заснуть, причем надолго и именно здесь. Я поежился и помотал головой, пытаясь избавиться от ощущения теплого и вязкого оцепенения. Физически я был просто выжат, внутри расползлась пустота, а я не мог заставить себя ощущать ее как что-то неприятное. Как то, что овладевало моим сознанием…
Я отбросил одеяло на лежащее рядом тело, медленно поднялся и так же, как в начале, не отрывая глаз на этот раз от своих рук, начал по одному натягивать предметы своей одежды. Они казались мне холодными и шероховатыми, но я быстро привыкал. Набросив куртку, я посмотрел вокруг.
На столике рядом с кроватью стоял поднос, рядом две чашки Carte Noire. Одна из них, которая в прошлый раз стояла на подносе, была почти пустой. Я улыбнулся.
Вторая ампула по-прежнему лежала в кармане на моем поясе. Содержимое первой было простым клофелином, - доза, на мой взгляд, была достаточно мала, чтобы не представлять опасности. Во второй был неотличимый от него на вид порошок – который носил название цианистый калий. Честно говоря, мне было все равно, как он называется, - я знал, что будет, если попытаться его использовать. Я никогда его не применял, - и, если быть откровенным, не собирался. Мне было достаточно того, что он у меня был на случай чего-то совсем непредвиденного. Понимая, что это – фактический признак того, насколько я слаб, я часто открещивался от этой мысли. Сейчас она не вызывала во мне практически никакого отторжения. Просто факт…
Я смотрел на лежащего на кровати человека. Как ни странно, он тоже не вызывал больше ни моего отторжения, ни отвращения. Я подошел ближе и коснулся кончиками пальцев его теплого лица. Никакой реакции на мое действие не последовало. Тогда я улыбнулся еще раз, опустился рядом на колени и прижался губами к его шее. Теплый запах его кожи снова начал затягивать меня в состояние спокойной, почти удовлетворенной дремы.
- Я даже не способен защитить тебя от того, чего ты хочешь… - прошептал я, снова испытывая желание усмехнуться своей полной искренности. – Но все равно спасибо тебе.
Я поднялся и вдруг подумал, что он бы не понял, за что я благодарен. За что именно, я и сам до конца не понимал.
Тяжелые шторы на окне висели все так же неподвижно. Я подошел к окну и отодвинул одну из них, и в глаза ударил белый, какой-то разжиженный свет. Я прищурился, но спустя пару мгновений понял, что им больно не от света. Да и не так уж больно, решил я.
По комнате я прошел быстро. В полке обнаружил наручные часы, не слишком дорогие и почему-то в количестве двух штук. Их я оставил. Я закрыл за собой двери, спустился в гостиную и быстро обшарил найденные там полки на стенах и в шкафах. Нашел несколько золотых изделий… «Действительно, как же в таком доме можно без золота?..» Небольшая трудность возникла сперва с поиском сейфа, но и с ней я справился в течение нескольких минут. У меня даже возникла мысль о том, чтобы поискать ключи от кабинета. Но я усомнился в том, что это реально что-то мне даст. В принципе, того, что мне удалось найти, было вполне достаточно, чтобы оправдать риск…
…Несколько раз мне говорили эту фразу – «я хочу, чтобы ты остался». Несколько раз в подобных ситуациях, и не раз у меня возникало подозрение, что она звучала даже искренне… Разумеется. Иногда в это хотелось верить мне, иногда – им. Подразумевалось ли что-то подобное на этот раз, я не знал, и мне не было до этого дела. Если их клеммы могли только искрить и издавать запах то ли горелой резины, то ли чего-то еще более тошнотворного, - кто сказал, что могут работать мои? Отнюдь, отнюдь… Я ни разу не остался.
Я застегнул сумку и посмотрел вокруг. Мое присутствие, в общем, ничего не изменило. Я на всякий случай прошел по комнатам, где побывал, протирая взятой на кухне салфеткой все, до чего дотрагивался. Ни одному из нас не были нужны эти проблемы. Потом я поднялся наверх за чашками.
Светлая комната, в которую медленно, словно прячась за молекулами разреженного воздуха, вползал пыльный городской туман. Я замер на пороге, глядя на кровать, и мне казалось, что я даже от двери чувствую тепло его тела. Возникшую на секунду вновь попытку мозга отключиться я воспринял уже почти с физическим отторжением. Что я делаю?.. – четко, в расстановкой произносил мой же голос в моих мыслях. А еще он так же четко, с механическим отчаянием и одновременно с первой фразой говорил: Сколько это может продолжаться?..
Я мотнул головой, быстро прошел мимо него, не слыша собственных шагов, и забрал чашки. Отнеся их на кухню, я прямо там же окончательно ликвидировал следы своего здесь пребывания.
«Чтобы ты остался…»
Действительно, сколько?..
Я схватил сумку и быстро пошел к выходу. Снова возвращалась мелкая противная дрожь в суставах, я понял, что мне на самом деле нужно отдохнуть. Долго я не продержусь.
Сигнализация, я помнил. По моим губам пробежала легкая улыбка. Как бы глупо это ни звучало, - да, признаю. Я мог, даже не зная кода, отключить сигнализацию, когда мне понадобится. Полная чушь, к тому же получалось, честно говоря, далеко не всегда. Но иногда же должно везти, билась легкая, как алюминиевая проволока, мысль о стенки моей головы, которую я тщетно пытался очистить от подобного сора.
Мне повезло.
Скоро я быстро шагал по столь же пустынной дороге, безрезультатно высматривая вдалеке автобус или что-нибудь аналогичное ему, что позволило бы мне избавиться хотя бы от части проблем. Автобусы здесь явно не ходили, а мне уже было плевать на все рассуждения и философию, которая могла бы защитить остатки моего духа, - и тела, если его еще стоило защищать, - от пыльных, цвета едва заметного городского тумана, реалий.
Домой я попал спустя очень – очень долгое время.
Строго говоря, несколько часов. Но пока я добирался до нужных мне мест, пока разбирался с дурацкими мелочами, благодаря которым все же сумел получить с ценностей немалую сумму к тому, что уже имел, - этого должно было хватить на достаточно долгое время… Притом, что все эти часы мне приходилось собирать рассыпающийся разум и расплетающиеся нити своего организма во что-то, хотя бы немного способное совершать нужные действия, - эти несколько часов вместили в себя не меньше месяца. В лучшем случае…
В тот момент, когда раздался телефонный звонок, я, кажется, только закрыл глаза. Первый сигнал едва не сбросил меня с дивана, на третьем или четвертом я определил местонахождение трезвонящего аппарата,, а еще через несколько звонков смог доползти до него и взять трубку.
- Привет.
Через несколько мгновений я сообразил, что голос принадлежит тому парню, который и был инициатором недавнего события.
- Взаимно…
- Что у тебя с голосом?
- Я вообще-то отдыхаю, - честно ответил я.
- А… Ну, извини. Я что сказать хотел, - помнишь дельца, который вчера у меня на хате так деньгами сорил? Он еще подходил к нам в начале?
- Э-э… Не очень, честно говоря. Кто такой? – Еще бы мне не помнить…
Он назвал имя. Я покачал головой, словно он мог меня видеть. Конечно, имя мне ничего не говорило, да и не должно было.
- Ну и что там? – поинтересовался я.
- Я думал, тебе уже звонили. Его тут нашли недавно, утром, но там уже такая каша… Наши говорят, передоз, сейчас всех опрашивают…
- Чего? – недоуменно протянул я.
- Да черт его знает… Может, белого, а может, просто таблеток каких. Ты не помнишь, куда он потом сгинул?
- Нет. С кем-то из вас, наверное, был…
- Ну да, - вот наши тоже никто не помнит, всем бы только закинуться тогда было…
- Да уж…
Трубку я повесил, потом будто не своими пальцами отключил телефон.
…Как же я устал…
Я посмотрел на полку своего серванта. Там лежала вторая ампула, которую я благоразумно, хоть и на автомате, решил не держать в одежде. Передоз? Или это я – больший идиот, чем мог бы оказаться в этом случае? Я опустился на диван. Я видел, что мои пальцы дрожат, и не чувствовал этого. Ни одной искры…
Что угодно могло быть – сильная аллергия, настоящая передозировка. Две ампулы – белый порошок и белый порошок. А почему бы и нет?.. Мысли отказывалась собираться в подобие связной цепочки, старыми газетными вырезками рассыпались на слова, на строки, на облака светлой пыли с дороги, белого тумана, которым я надышался утром. Самому не мешало бы принять что-нибудь сильное и вырубиться на сутки или двое… Ерунда.
Просто нужно отдохнуть.
Белый туман в моей ампуле. Я шел на кухню, разгоняя этот туман вокруг себя из последних сил. Я знал, что нужно просто восстановить силы, тогда получится и думать, и чувствовать, - только тогда, когда это будет нужно… Ерунда.
Руки дрожали все сильнее. До чашки я их все-таки донес, наполнил ее жидкостью с привкусом хлора и железа. Нездорово, неприятно было дышать, зная, что каждый вдох –критическая доза этого мира и этого времени.
Я все делал осознанно. Я вспоминал. Это я осознал не сразу. Я позволил уставшим, подрагивающим и плохо слушающимся меня губам почти задушить это слово –
«Спасибо…»
А еще я успел подумать, что вкуса клофелина я на самом деле никогда не знал.
Двадцатый век – это просто такая болезнь…