Осенью большой город особенно одинок. Именно поэтому беззащитно жесток… Деревья истекают кровью, листья напитываются последними солнечными лучами, беспомощно отрываясь, несутся к умиранию одиночества. Листья, словно кусочки омертвевшей кожи на теле асфальта. Носятся в воздухе, скользят, в словах сквозь молчания. Город привыкает, вдыхает, пробует на вкус осень. Он не отталкивает, но не принимает. Индифферентность пространств во времени. Я пытаюсь забыть, чтобы помнить, простить, чтобы ненавидеть. Я пытаюсь уйти, чтобы не вернуться к прошлому, к себе. Мне надо к будущему, к новому полному сильному всему… Мне надо затеряться в страданиях, в счастьях словоблудия.
Я гуляю с ним по воскресеньям. Он молчит. Я не настаиваю. Прошу. Я жду. Не могу ждать. Надеюсь. Я устала надеяться. Гордая. Я унижаюсь перед ним своими мольбами. Но… молчать? Я буду молчать. Когда-нибудь он сам все поймет. Когда-нибудь он просто возьмет меня за руку. Когда-нибудь он сам поцелует меня. Когда-нибудь!... громко? Нет! Я просто нетерпелива!
Он сказал, что я не умею любить.
Я сказала…
Мы знаем, что еще нужны друг другу.
Чтобы он нашел ее во мне.
… я нашла его в нем... Возможно.
Чтобы полюбить?
Опять идти по холодным пустотам, видеть лица людей, заглядывать им в глаза, искать… что? Себя, наверное. В этих чужих зрачках… в красноватых, желтоватых, узких, болезненных, пустых, почти прозрачных белках… находить и снова теряться в безличии.
Он мягко касался пальцами клавиш, нежно вдавливая слоновую кость. Музыка порывами рвалась, то резко, то замирая. Шелестами, шепотами и криками проникала в душу. На черном рояле стоял бокал коньяка янтарного оттенка, в пепельнице недокуренная сигарета.
- Бах?
- Шопен.
Прищурившись, он смотрел на меня. Мы были одни.
- Разденься.
Я улыбнулась. Подошла ближе, провела ладонью по гладкому роялю. По коже пробежали мурашки. Музыка затихала и вновь заструилась мягкими аккордами. Я медленно расстегивала пуговицы пиджака из тонкого шелка, который соскользнул по плечам, ниже… к бедрам… и упал к уже босым ногам.
- Ты молчишь?
- Я смотрю, как ты играешь.
Ухмыльнулся, и еле заметная морщинка искривила тонкие губы. Я коснулась пальцами его щеки, вниз по шее. Наклонилась и мягко закусила губами мочку уха. Он нервно вздохнул-выдохнул. Но не перестал играть. Языком коснулась раковины уха. Стук клавиш стал тише, его влажное дыхание чаще.
Я вспомнила, как сегодня утром, закрывая квартиру, увидела, как соседи, мальчик лет 15 и его старшая сестра, несли под руки пьяную избитую мать. Она громко стонала, изрыгая матерные слова. На губах кровь перемешалась со слюной. Мутные глаза, почти бельмы. Голова шатается из стороны в сторону, словно у старой тряпичной куклы. Спутанные седые волосы колтунами. Мальчик, тихо всхлипывая, крепко держал мать под локоть. Его сестра, поддерживая ее с другой стороны, пыталась открыть дверь. Она была спокойна и казалась безразличной. Но ключ не вставлялся в замочную скважину, выпал из ее рук. Обессиленная она осела на пол под дверью и зарыдала в голос.
Не сказав ни слова, накинув пиджак на плечи, я вышла из комнаты. Он громко закрыл крышку рояля.
Пустота, разлитая в воздухе, осевшая на обоях, скользящая по потолку длинными тенями. Пустота, липко щупая предметы, углы, поверхности… Мерный стук часов разбивает время на промежутки, кусочки, от стука к стуку, сливаясь с дыханием. Мне холодно, по коже мурашки, но лень слезать с дивана, лень доставать плед. Сложно ломать размеренность пустоты, невозможно вырваться из плотности пространства. Пальцы замерзли, онемели кончики пальцев. Фаланги нежно выступают на тыльной стороне ладони. У меня красивые руки: тонкое хрупкое запястье, на внутренней стороне которого почти прозрачные вены. Ручейками, струйками плавно по линии руки до сгиба. На округлой маленькой косточке еле заметное пятнышко шрама. У меня красивые руки. Пальцы замерзли.
Телефон отключен за неуплату. Батарейка на сотовом села. Пусть будет молчание, чтобы слушать себя, чтобы слушать тишину в пустой квартире, чтобы упиваться своим одиночеством в очередной воскресный вечер, чтобы…
Небо за окном в черноте своей белесо-прозрачное. В Москве даже ночью небо не бывает совсем черным. В нем отражаются огни города, поглощаются фонари, вывески, неон, свет окон… Московское небо питается светом города, его многочисленными одиночествами, надеждами, редкими любовями, частым сексом.
Иногда я люблю кутаться в эту пустоту, щупать себя изнутри, трогать то, что болит, прижигать горячим отчаянием. Если болит – значит заживает.
Я люблю погружаться в молчание, когда губы плотно сжимаются и замыкаются, чтобы попробовать на вкус свои мысли. Горько пряно. Запить этот вкус вдохами-выдохами.
Замерзшие кончики пальцев еще помнят пульсирующие нежные виски, гладкие теплые волосы, линию скул, носа, жесткие волоски бровей, морщинки лба, упрямую ямочку подбородка и мягкие чуть приоткрытые губы…
Я сжимаю кулаки, чтобы не потерять эти воспоминания, чтобы эта информация не стерлась с кончиков моих пальцев. Я так боюсь, что они в очередной раз забудут эти линии, очертания, прикосновения… но опять другие касания стирают предыдущие. Нет функции постоянной памяти, только временной. И опять стирается, опять забыла, опять отчаяние… Я вновь тщетно пытаюсь заполнить такими воспоминаниями пустоту. Их было так много… губ, которые я целовала, рук, которые я сжимала в своих, тел, к которым я прижималась, ища тепла, согревая холод пустоты в душе. Временно. А на утро опять влажная леденящая пустота и отчаяние, доходящее до тупого злого безразличия к ним, к себе…
Пустоты моих пространств загружаются стуком часов. И вновь по кругу, многочисленными внутренними спиралями. И я больше сюда не вернусь, кажется… Но будет опять воскресенье, опять нетемное небо ночной Москвы, опять моё…
Светлый летний брючный костюм. Волосы убраны назад. Около виска выбившаяся прядь пепельно-светлого оттенка. Длинные тонкие пальцы, без колец, но с родинкой на мизинце, изящные узкие запястья. Смотрит немного исподлобья, прищурив глаза. На тонких губах ухмылка. Она слегка пьяна. Напротив нее сидит какой-то парень, рядом с которым я. Он бедно одет: потертые джинсы, грязные стоптанные кроссовки, выцветшая майка. В руках у него какая-то книга, на страницы которой у него периодически спадают очки с крупного жирного носа. У него грязные ногти и мозоли на пальцах. Я бы не заметила его, если бы он нервно не теребил свою жиденькую бородку и при этом не задевал локтем меня.
Она напротив. Слегка пьяна. На ее тонких нежных губах ухмылка. Она смотрит прямо на него, исподлобья, прищурив глаза, не отрываясь. Он не замечает, продолжает читать, ронять очки на страницы книги, трогать нервно бородку, толкать меня. Вдруг он поднимает глаза и видит ее… Мгновение. Взгляды. Он испуган, потерян. Она смотрит нагло, напористо, прямо. Она этого хотела. Мягкими движениями глаз, мерным дыханием заворожила его, притянула к себе. Он оцепенел.
Маршрутка остановилась. Она оправила небрежным движением волосы. Пьяная улыбка. Смеющиеся глаза. «Урод», - ласково почти прошептала она и вышла.
Воспоминание из детства и мерзкое желание быть похожей на нее, быть ею, быть как она… быть с ней?
Молчаниями отмерять время. Ожиданиями верить. И опять больно-больно возвращаться к прошлому. По буквам, по жирным цифрам и громким звукам отличить себя от настоящего, увидеть себя забытую. Возвращение - это мучительная пытка. Вонзившись в плоть мозга, воспоминания крутятся, вращаются в сознании, отблесками и оттенками остаются на моих возникающих чувствах. Я стирала их из памяти, стирала до живого мяса, до крови под ногтями. Но выпуклыми извилистыми линиями они навсегда были впечатаны в меня.
- И знаешь, главное – ты не молчи. Умоляю тебя, не молчи. Просто говори со мной. А потом я привыкну.
Встречались редко. Не говорили друг другу почти ни слова. Я даже не помню его голоса. Он не держал меня за руку, не смотрел мне в глаза. Он редко улыбался. Мне нравилась его сдержанность, которая волнами страсти выплескивалась на меня в постели. Мои встречи с ним отмечались широкими, яркими мазками на полотне повседневности.
- Ну чисто здоровый секс, да?
- Нет… Это больше, чем просто секс.
- Вы не разговариваете, вы все время проводите в постели. Где тут что-то большее?
- Его прикосновения, поцелуи. Когда лежишь с ним рядом в постели. Наше молчание. Это.
- Ты думаешь, он тебя любит?
- Черт возьми, при чем тут любит? Я не про это.
- А про что?
- Я не знаю, как это назвать… Это не укладывается в буквы-звуки.
- Не понимаю… Чувственность?
- Да… но не только.
- Хм…
- Спокойствие. Да, спокойствие. Мне с ним спокойно.
Придушенные разговоры, приглушенный свет, все в курительном дыме. Столик в узком углу, замкнутый двумя стенами. На часах 7. Проводить вечер в кафе стало привычкой. Тут можно остаться наедине с собой, затерявшись среди людей. Я рассеяно читала, рассматривая окружающих меня людей. Разные лица, разные выражения глаз, разный подъем уголков губ…
Кусочки чужих жизней, составляющих мое настоящее. Маленькие ручейки, которые втекают и вытекают в и из жизни друг друга, стекаясь к одиночеству.
Всякая попытка обрести себя в другом приводит к боли… Каждый это знает, но продолжает искать себя не в себе, а в тех, что рядом. И я не исключение. Я заглядываю незнакомым людям в лица, и моя память играет со мной в dj vu.