Я не сплю до трех часов ночи. У меня бессонница. Весной у меня всегда бессонница. Вечные белые ночи, вечная духота, экзамены, предвкушение лета с его солнцем, томлением, грозами. Со скуки смотрю телевизор. Попадаю на первую программу. Серые кадры, словно черно-белое кино, взрывы, война. Не люблю фильмы про войну. Переключаю. Смотрю на беседу двух людей искусства об искусстве же. Я хочу спать, но знаю, что стоит закрыть глаза, и сон мгновенно улетучится. Снова щелкаю все кнопки – и невольно задерживаюсь на первой. Я вижу его. Я встречаюсь с ним глазами, если такое применимо к зрителю у экрана и актеру в кинофильме. Смотрю, еще не осознавая, зачем, и почему он привлек мое внимание. Слежу за сюжетом, погружаюсь в атмосферу фантастического действия, меня увлекает. Музыка, диалоги, хорошая игра – я впечатлительна. Иногда мне кажется даже, что эмоциональность моя превратилась в эмпатию. Неприятно, что сердце так стучит, и я непроизвольно сжимаю пальцами тонкую ткань простыней. Фильм кончился, еще полчаса я не могу успокоиться – музыка стучит в висках, кадры мелькают перед глазами. В половине пятого засыпаю. Дальше ничего не меняется – я учусь, мало ем, мало сплю, влюбляюсь, переживаю, сдаю экзамены, живу на даче до осени, опять учусь. А потом вдруг, просто так, внезапно, опять же со скуки, перелистываю журнал, встречаю его фото. Кинокадры мгновенно встают перед глазами, играет музыка, я с упоением читаю небольшую статью. Я вглядываюсь в его лицо на глянцевой бумаге. Он мне определенно нравится. Загадочность, мужество, холодность, спокойствие, страстность и глубина – от таких я теряю голову. Зачем-то ищу в Интернете информацию о нем. Как бы между делом, параллельно разыскивая материал для учебы. Щелкаю на первой же ссылке, читаю биографию, захожу в галерею. Фото, фото, видео, фильмография. Изучаю. Щелкаю на единственном известном фильме. Любуюсь кадрами. Сохраняю. Распечатываю фото на принтере – еще не понимая мотивов поступков своих, и влечет меня еще лишь эстетика. Я оцениваю мир визуально, мне приятно любоваться красивыми людьми. А он красив, красив бесспорно. Я имею право держать в рамке фото тех, кто мне нравится. Даже если мне нравится зарубежный актер. Главное, вовремя убирать со стола фотографию.
Наконец, мне надоедает, я вынимаю фото, пользуюсь им в качестве закладки, читаю романы, безумно много учусь, любуюсь мальчиком в университете – загадочный, глубокий, холодный взгляд. А потом мне неожиданно становится безразлично. Все и все. При моей обычной эмоциональности такое отсутствие чувств кажется концом света. Читаю журналы, книги, сборники стихов, смотрю бесконечно фильмы. Никто не нравится. Мне страшно, что я никогда не закончу свой семнадцатый рассказ, потому что главную мужскую роль играть будет некому. Умоляю Бога послать мне сновидение, благодаря которому я смогу закончить книгу. Проходит время, я все так же бесчувственна – и вдруг я вижу его во сне, бессюжетном и сумбурном, но так ясно и четко, что еще долго лицо его передо мной. Решаю, что это бессмысленно, и не понимаю, почему именно он. Потом так же вдруг обнаруживаю его фотографию, случайно, когда перебираю вещи, протираю пыль, перекладываю тетради и альбомы. Кладу на стол. Между делом набираю его имя в поисковой системе, щелкаю по ссылкам. Читаю интервью. Досконально исследую биографию, перелистываю страницы галерей, покупаю тот самый фильм на DVD. Смотрю в перемотке, останавливаюсь на его кадрах. Жму паузу и на двадцати дюймовом экране рассматриваю его лицо, руки, фигуру. Пытаюсь хоть что-то прочесть по глазам. Я считаю, я это умею. Наивная! Он хороший, он великолепный актер – но я эмпат. Я решила, что я эмпат, я решила, что читаю его усталость, его ответственность, и прочие черты характера по одну взгляду его серо-зеленых глаз. Впрочем, в каждом новом фильме его глаза обретают новый цвет.
Начинаю прислушиваться к его голосу, звучащему за переводом. Ловлю эти звуки. Покупаю другой фильм с оригинальной речью. Слушаю. Просто слушаю и наслаждаюсь. Мне неинтересно что он говорит, мне важно как. Как звучит его голос, я пытаюсь запомнить его, запечатлеть в памяти, как его лицо. В любой момент могу представить его явственно и четко, словно давнего друга. Но я не придаю этому значения. И моя любознательность уже распространяется на его интервью, статьи о нем, пресс-конференции, посещения им выставок и премьер. Смотрю, читаю, впитываю, как губка. Каждое слово, каждый жест, малейший поворот, легкий взмах руки, движения губ. Манеру поправлять волосы, манеру складывать руки на груди, походку – замечаю все, внимаю всему. Как он пишет, как садится, как машет рукой, дает автограф, слушает команды режиссера, отвечает интервьюеру, прощается с журналистами. Как обнимает свою жену. Нет, ее я знать не хочу, мои глаза пробегают по их совместным фото, я пропускаю ее лицо, я не запоминаю ее имени, я ее вообще отбрасываю, стираю, как ненужную информацию, лишнюю черточку в идеальном портрете. Ищу новые снимки, рассматриваю, сохраняю каждый. Потом вижу в телепрограмме в ночном эфире фильм с его участием. Фильм, снятый десять лет назад. Дрожу от предвкушения встречи с ним, незапланированного свидания. Такого я его не знаю, юношу, двадцатилетнего мальчика – моего ровесника. Замираю на каждом его кадре. Рыдаю два часа после окончания, до пяти. Сворачиваюсь в клубочек, накрываюсь одеялом, пытаясь спрятаться от его образа, что не покидает моего сознания. С утра стараюсь о нем не вспоминать, не видеть, не думать, мысли не допускать. Неосознанно тянусь к его фотографиям. Буквально влюбляюсь в одну – ищу лучшего качества, большего формата. Распечатываю. Ставлю в рамку. Много учусь, сдаю сессию, болею все зимние каникулы. Перечитываю его интервью, покупаю журнал с ним на обложке, перебираю весь свой архив в поисках статей о нем. Подойдет все: от упоминания имени до первой полосы.
Доходит до безумия: выхожу на улицу, и в морозном воздухе улавливаю его присутствие, словно он здесь, я вот даже вижу его, идущего по тротуару, и январское солнце освещает его лицо. Отбрасываю прочь эти мысли, запрещаю себе вообще что-либо представлять. Сталкиваюсь с бывшим возлюбленным – тем самым мальчиком с параллели. Не свожу с него глаз, хочу запомнить этого реального мужчину, хочу, чтобы его образ не покидал моих мыслей. На секунду даже верю этому. Но мальчик уходит, и мой герой возникает вновь. Днем учусь, болтаю с подружками, звоню родителям, весела и легкомысленна. Как и подобает в двадцать лет. А с заката до рассвета кусаю губы, чтобы не разрыдаться в голос, и смотрю на него, и слезы не могу остановить. Ставлю фотографию напротив, выпиваю бутылку вина и говорю с ним полтора часа. Пишу рассказ, наслаждаясь, что в выдуманном мире он может мне принадлежать. Ношу с собой его фотографию, но никто не знает, никому не говорю, и никто не догадывается. Думают, переживаю разрыв. Так даже проще – не нужно лгать. В выходные опять пересматриваю фильм, и понимаю, что желаю его. Со всей страстностью, с какой только может двадцатилетняя девушка желать свои воплощенные мечты. Представляю себе его поцелуи, объятия, и моя фантазия позволяет почти реально ощутить его прикосновения. На следующий день я обманываю себя, что этого не помню. Мне стыдно. Смотрю ночные передачи о кинофестивалях, не пропускаю ни одного дня в телепрограмме. И вдруг – счастье и мука моя – еще один фильм, еще одно полуночное представление с ним в главной роли. Смотрю на него, на него другого – он мастер перевоплощений. Но меня не обманешь, я все равно узнаю этот глубокий, холодный взгляд. Словно его глаза всегда живут своей жизнью, не согласуясь с тем, что он хочет выразить. И я горда, горда ничтожной гордостью, что могу различить под маской отличного актера другого человека. Остальным не заметно, не ясно, что в его взгляде не только игра, и там, за туманом серости глаз – прозрачный и огромный океан. Он то чернеет, как перед бурей, то вдруг становится кристально-чистым, то затянется зеленой трясиной.
Два месяца продолжаю двойную жизнь: все мысли о нем, и ни слова о нем. Последний фильм все расставил по местам – изучила его родинки, его нечеткие морщины, каждую линию его лица и тела. Безотчетно подстраиваюсь под ритм его дыхания. Сохраняю каждую фотографию, любуюсь каждой, ведь он великолепен, восхитителен всегда. Все отдать готова за то, чтобы издалека украсть, как воровка, частичку его реальной сущности, его запаха. Наконец, не выдерживаю, и пишу ему письмо. Наконец, признаюсь, что влюблена и впервые произношу эту банальность. Пишу красиво, почти гениально, и разумом понимаю, что должна благодарить его. Благодарю… и ненавижу. Вот он, итог – когда любовь переходит допустимые границы, чувство уже называют ненавистью. Но я еще сохраняю равновесие, я стою на этой тонкой линии между ними, и окрашиваю и то, и другое красным цветом своей крови. Я не могу не видеть его, но видеть его это мука. Я испытываю физическую боль, когда пытаюсь забыть его, и когда возвращаюсь к нему. Это болезненное наслаждение, темная любовь, кровавое блаженство – тонуть в бесконечности его глаз.
Пытаюсь убедить себя, что все пройдет, только неизвестно, когда. И какая удача, что можно по-прежнему переживать забытую разлуку! Искуриваю по десять сигарет, принимаю успокоительные и запиваю их вином. Кляну его, и не могу, не в силах отказаться. Чувствую, что скоро выдам себя, сознаюсь друзьям, родителям – кому угодно! – что люблю его, его и никого другого. Рыдаю, режу руки до крови, теряю сознание. Считаю, вполне обоснованно считаю себя сумасшедшей. Но только не поклонницей, не фанатом, нет. Пора признаться в преступлении. Я люблю не его. Не того известного зарубежного актера, чьи фотографии томятся в моем блокноте. Простой вопрос: если бы я могла, я бы простаивала ночи напролет под его окном? Дралась бы с другими фанатами, буквально вымучивала бы бессонным ожиданием его автограф? Выкупала бы на аукционах его вещи, караулила бы его прибытия, чтобы издалека удостоиться его появления? Сделала бы все, чтобы лишь легко, случайно коснуться его руки? Горела бы страстным пламенем лишь от осознания того, что он прошел по этой улице? Нет. Простой ответ. Моя независимость всегда побеждает.
Проходит еще две недели. Я действительно верю, верю всем сердцем, что забыла его. Но он настойчив, он возвращается сам. Звучит в мелодичном голосе моей подруге, так ненавязчиво, так незабвенно. Уезжаю в другой город, сбегаю, прячусь в суете мегаполиса, любуюсь тысячами мужчин, что каждый день проходят мимо. Встречаюсь с сестрой: Переживаешь? – Да. – Давно? – Три месяца. – Сочувствую. Полгода, еще полгода и все пройдет. Я ей одной сознаюсь, что люблю, что схожу с ума, но имени его не называю. И важно ли имя?! Она успокаивает: возможно, он еще передумает, он поймет, он позвонит. Я смеюсь и плачу. Мне стыдно за ложь свою, но как низко это, как нелепо – любить киноактера! Снова плачу. Потом говорю – хватит. Знакомлюсь с молодым человеком, веселюсь, танцую. Он похож на моего героя, и высокие скулы, и четкие линии носа, и те же глаза. Только взгляд другой. Все его мысли читаю как на ладони. Провожает, целует, приглашаю к себе. Я борюсь, я убеждаю, что могу любить другого, заставить себя любить другого. Но мне неприятны прикосновения его, его запах, жар его молодого тела, ненужные его слова, сбивчивое дыхание. Отталкиваю, прогоняю, рыдаю прямо перед смущенным мальчиком. Решает – сумасшедшая. Мне все равно. Я смиряюсь. Я принимаю эту любовь как данность. Я не могу избежать ее, и потому должна с ней согласиться.
Месяц мук и слез – я ничего не могу, я неимоверным усилием воли заставляю себя продолжать жить. И вдруг все кончается, словно положенные страдания исчерпаны, и других не предвидится. Я рада, я огорчена, я скучаю по нему – но я горда, ведь я победила, волшебная страсть прошла в положенные сроки, и былой костер не загорит. Я даже вновь начинаю встречаться с прежним любовником, не потому, чтобы действительно люблю его, а потому, что убеждаю себя в этом. Еще месяц бесцельных встреч и натянутых разговоров, и я опять сталкиваюсь с моим героем. Редкий фильм с его участием, и неделю я провожу в сомнении – стремясь что-то доказать, трачу последние деньги на самое знаменитое представление моего героя. Я хочу убедиться, что уже не испытываю прежних чувств. Убеждаюсь, что испытываю иные – сильней и ярче, так, что при взгляде на него у меня перехватывает дыхание и слезы жгут глаза. Я прошу, я умоляю его отпустить меня, мне не нужно даже образа его, и даже встречи с ним в самой бурной фантазии больного воображения. Я молю его вернуть мне свободу, трепет от прикосновений близкого мужчины – и чтобы призрак его не тревожил ни сердца моего, ни мыслей моих! Но он насмехается – он всего лишь актер. И мне хочется спрятаться, укрыться от всех, забыться, покинуть эту вселенную его имени.
Ненавижу! Я его не-на-ви-жу! Я перешла эту грань, и любовь, утомленная и абсолютно нищая, уступила место яростной и бесконтрольной ненависти. У него же тысячи, миллионы таких поклонниц, снедаемых проклятой любовью, отчего-то решивших, что чувства их настоящие. Но это – фарс, смею уверить! Благодаря своей эмпатии я замечаю его недостатки, его плохие качества даже по тем ничтожным обрывкам его жизни, что ютятся в хранилище моем. И только глаза его по-прежнему изводят меня, заставляют рыдать на коленях, кляня его за все и, тем не менее, желая его. Будь ты проклят! Но вновь усмешка трогает его губы – «ты ведь не знаешь меня». Ловлю себя на мысли, что согласна простаивать ночи под его окном, сделать все, чтобы коснуться его, караулить его прибытия. И сгорю в страстном пламени лишь от осознания того, что он прошел по этой улице, что воздух тот же, и то же солнце. За это – ненавижу! Мне противна собственная ничтожность. Я сама себя за это презираю. За те банальные мысли, что проносятся в моей голове. Зачем я увидела его тогда, душной майской ночью в этом роковом фильме? Зачем искала его фото, тогда, в первый раз? И почему, почему не я родилась его женой? Почему мне суждены эти стенания, что оставляют на моих руках глубокие шрамы? А ей, другой, безымянной и безвестной, - его поцелуи и ласки? И все же, я ненавижу его: за то, что он предпочел ее, что женился, что стал актером, что я увидела его, что так много сайтов, что можно купить его фильмы и распечатывать его фотографии, что он вообще родился.
Спустя полторы недели мои друзья находят его фильмы в моей кинотеке, просматривают его фото в моей папке, обсуждают, говорят. А я мысленно кляну себя за слабость. Нет, я не признаюсь, что пишу ему, что рыдаю о нем, что люблю его. И я надеюсь, они не догадываются. Как плохо мы знаем друг друга, какие ничтожные обрывки жизни своих родных и друзей мы наблюдаем! Но после того, как другие увидели мои собрания, я чувствую какое-то опустошение. Словно раньше он принадлежал только мне, а теперь нас разоблачили. Посмеялись, пошутили, поговорили. И все же, я не могу ему отказать. Все еще любуюсь, все еще ловлю каждый жест, каждый вдох. Все еще презираю себя. Обожаю, боготворю его глаза. Светло-зеленые, с тонким желтым окаймлением; темно-серые, бездонные, манящие; голубые, прозрачные; карие, исполненные тусклого огня.
Меня бросает в жар от одного упоминания его имени, я ненавижу его улыбку, которая никогда не согласуется с его взглядом, я каждый день сотни раз просматриваю его фотографии. И вдруг, в один из таких безумных, проклятых вечеров, я забываю его. Потому что вижу в реальности – нет, конечно же, не его настоящего, но другого, своего Мужчину. Сердце замирает. Будто бы сжалился Бог и воссоздал мои мечты, и послал мне воплощение моего героя. Такой, как я представляла. Не верю, не свожу с него глаз. Улыбается, подходит, говорит. Тот же взгляд спрятанного за туманом океана – земля уходит из-под ног. Подружки волнуются, ты его не знаешь. Я усмехаюсь им в ответ: я создала его своими молитвами по образу и подобию своей самой смелой фантазии. Я омывала слезами и кровью алтарь его рождения, я лгала всем, чтобы только сохранить его тайну, и подружилась с бессонницей, только чтобы он не исчез. Тонким карандашом больного воображения я нанесла линии его лица и тела, раскрасила его красками влюбленного сердца, втайне от разума умоляла Господа вдохнуть жизнь в моего героя. Чудеса происходят – он со мной. Важно ли имя?