На лальней станции. С. Грюнберг

 

 
Рассказ принадлежит перу давно уже покойного журналиста, ветерана Гражданской и Великой Отечественной войн, узника гитлеровских лагерей уничтожения и сталинского Гулага С.А.Грюнбергу. Рассказ вместе с романом «Недочеловеки» переслан мне для публикации из Украины сыном автора Дмитрием, моим школьным другом военных лет.


Станция была где-то в глубине казахстанской степи. Про такие станции можно сказать, что солнце их сожрало, а корешки выплюнуло. Начальник этой станции был когда-то большим человеком, руководил политотделом. Потом его обвинили в уклоне и посадили. Свой срок он отсидел и попал, как водилось, в ссылку. В областном городе его увидел один из его бывших подчинённых, теперь сам большая шишка. Он его и устроил на этой станции.

Через станцию два раза в сутки проходили пассажирские поезда: один в одном, другой в обратном направлении. Поезд, который шёл из центра, проходил в 16 по железнодорожному времени, а обратный – ночью. К дневному начальник выходил в форме. В другое время он её не надевал. Хозяином он был плохим. Вокруг железнодорожной станции валялось столько мусора, как на свалке большого города, станционные постройки не убирались, колодец был засыпан песком, платформа вся в выбоинах, дверь склада не запиралась. На всё это начальник смотрел сквозь пальцы: он, как все большие начальники, привык к большим делам, малых просто не замечал. Но так как ревизор на эту станцию не заезжал, а управление дороги отчёты получало регулярно, то ему всё сходило с рук.

Однажды он вышел к четырёхчасовому и видит: по платформе идёт молодая женщина или девушка. Ноги у неё заплывшие, видно, издалека пришла. Оглядел её: икры, что булыжники, нос картошкой, подбородок бурдюком. Но сама одета чисто, волосы спрятаны под косынкой. Он ей на ходу бросает:

- Поезд имеет двадцать минут опоздания. Женщина ничего не ответила, присела на скамью, сняла косынку, и её светлые волосы упали на колени. Она принялась их расчёсывать. Начальник остановился перед ней, снял фуражку и, отмахиваясь от мух, сказал:

- Я что-то подводы не видел.

- А я пешком пришла...

- Откуда?

- Из совхоза.

А совхоз был в двадцати километрах. Начальник хотел её ещё что-то спросить, но промолчал: «Подумает, что пристаю». Он обернулся на гудок паровоза. Поезд въехал, отдуваясь, к платформе. Женщина, как была с распущенными волосами, побежала вдоль состава, смотрит по вагонам. Однако, никто на станции не сошёл. Начальник остановился у паровоза, поговорил с машинистом, а сам за женщиной наблюдает. Она остановилась посередине платформы, посмотрела на свои ноги, и вдруг, словно спохватившись, стала надевать тапочки. Начальник дал отправление и подошёл к ней:

- Может, завтра приедет?

Женщина ничего не ответила, только закусила губы.

- Переночуете. Утро вечера мудренее.

- Зачем? – спросила женщина. - Лучше я пойду
.
- Куда вы пойдёте на ночь глядя. Отмахали двадцать пять километров. Обратно ещё столько. Здесь комната свободная есть. Я дежурю на станции, дам вам ключи
.
Она уставилась на него, как будто услышала непонятный язык.

- Ключи пусть у вас будут, - повторяет он ей своё предложение и протягивает связку. Она ключи не берёт, не благодарит, но, когда он повернулся, пошла за ним. Дошли до хаты. Начальник показал, что и где. Она на него смотрит, как полоумная. «Пусть придёт в себя», - подумал он. И ушёл. Она присела на крыльцо, снова взялась за свои волосы. Потом вскочила, оглянулась. Начальник остановился:

- В чём дело?

Она ему ключи протягивает:

- Не могу от незнакомого человека.

- Так будем знакомы.

Может быть, она это по-своему поняла. Краснеет, смотрит на начальника. Тот заметил – грудь распирает крестиком вышитое полотно.

Вернулся начальник с дежурства домой и своим глазам не верит. Порядок такой, какого у него никогда не было. В хате всегда был ералаш, чёрт ногу сломит.

- Подождите, - слышит он, - я сейчас.

Она выходит к нему в выглаженном платье, в туфлях на каблуках, рослая, какая-то домашняя, приветливая. Тут на столе появляется кастрюля с варениками, чашки, хлеб, сахар. «Наверное, в пять часов встала». Он ест, а она на него смотрит. Руки на стол положила, еду ему подкладывает. Когда поел, посуду убрала. Он смотрит ей вслед, а она поворачивается:

- А вы отдыхайте!

Когда он проснулся, кинулся – её нет. Начальник на станцию бежит, спрашивает направо и налево. Ушла.

Проходит день, другой. Начальник на всех набрасывается, кричит. А на третий день она является, тихая, спокойная:

- Я в совхозе была. Взяла расчёт.

В хату вошла хозяйка. Оказалось, что она латышка, из высланных в сороковом. В совхозе она работала дояркой. Семья? Отец ещё до войны умер. Мать вышла за другого. Кого она ждала? Ясно, обманутая.

Хотя начальнику станции пошло за пятьдесят, а ей было, вероятно, двадцать, не более, но при длительном воздержании он сохранил свою мужскую силу. А она? Что она? Не очень горячая, но охочая, послушная, один только раз мужчиной тронутая, говорит.

Аней звали хозяйку начальника.

Его жизнь встала на твёрдую колею. Когда-то ему одному жалованья не хватало. Теперь они живут вдвоём, и сбережения есть. Денег Аня от него не брала, как-то на свои одевалась. Питались они хорошо. Он был обстиран и ухожен. Что больше всего удивляло его, у него оказалось много свободного времени. После освобождения он начал писать книгу «О влиянии транспорта на этнические изменения народонаселения Средней Азии».

Сидя за письменным столом, начальник улыбнулся. Он придумал для своей книги эпиграф. Хотя, конечно, он его своей книге не предпошлёт: «Чтобы освоить чужую страну, нужно её население перепахать... одним словом...»

Станционный посёлок состоял из десятка саманных хат, в которых помещались сельпо, санпункт с вытрезвителем и начальная школа. В посёлке жило около сотни людей. Хаты стояли на большом расстоянии друг от друга. Никто не думал их украсить или хотя бы сделать более опрятными. Аня вспахала небольшой участок возле дома, достала удобрения, осенью собрала хороший урожай картофеля, капусты, лука и моркови, сама соорудила сарайчик, поселила в нём кур, гусей, поросёнка, подбила разомлевших от жары жителей на очистку колодца. Впоследствии в него была даже вмонтирована колонка. Были выкопаны стоки и выгребные ямы. Потом она взялась наводить порядок на станции. Была исправлена дверь амбара, на неё навесили замок. Станцию с внешней стороны оштукатурили, внутри и снаружи покрасили. Была выправлена и посыпанная песком станционная платформа, а валявшийся у телеграфиста колокол подвешен на столб, обновлено название станции на русском и казахском языках... Перемены каким-то образом стали известны управлению дороги. Начальнику станции была вынесена благодарность в приказе. Он дал прочитать копию Ане. Та только сморщила лоб:

- Лучше б нам премию дали.

Вначале население посёлка встретило Аню с недоверием. Откуда она, мол, и кто такая. Но всегда спокойный и приветливый характер снискал к ней расположение. Кроме того, она умела и постоять за себя. Когда подвыпивший смотритель пути стал неприлично намекать на её отношение к начальнику и выразился даже похабным словом, его сразил кулак Ани. Для неё с самого начала встал вопрос: лгать, выдавая себя за родственницу начальника, или говорить правду. Она предпочла последнее. Начальника она называла своим мужем. Пусть никто не сомневается! Был ли он формально её мужем, кому какое дело. Может, у неё или у него есть основания подождать с оформлением брака. Да и в этих ещё не обжитых местах формальному заключению браков не придавали особого значения. А если кто и намекал на большую разницу в годах, Аня пожимала плечами:

- Он меня устраивает.

Он действительно её устраивал, был с нею нежен, даже восхищался ею. Сначала он немного перед ней робел, однако постепенно стал к ней привыкать. Он с умилением смотрел на её полные руки и ноги. Правда, её серо-голубые глаза ничего не выражали, только смотрели. Вероятно, они не имели самостоятельного значения, а были приданы рукам и ногам, чтобы им помочь.

Единственным её недостатком было, пожалуй, только то, что она его не понимала, когда он с ней говорил на высокие темы. В таких случаях она принималась расчёсывать свои волосы. Это её отвлекало и давало возможность думать о своём, привычном. Так прожили они ещё лето, осень, зиму следующего года. Их временный союз, казалось, окреп, его «схватило» взаимное доверие, хотя они и были столь различны по происхождению, характеру, образованию, склонностям. Он был совершенно обрусевший еврей. Она ещё ребёнком была вывезена в Казахстан, прижилась здесь, говорила по-русски и даже по-казахски лучше, чем по-латышски. Что касалось национальности мужа, то она боялась неосторожным словом задеть приписываемые его народу недостатки. Её удивляло только его пренебрежение к материальным благам. В её представлении это было странным для еврея.

Зима была на исходе. В марте на станции выгрузили два самоходных комбайна. Приехавшие с пассажирским поездом вслед за ними механики стали их обстукивать молотками. Аня была как раз на станции. Старший из механиков взглянул благожелательно на неё, спросил, где тут можно покушать. Аня обернулась к стоявшему за её спиной мужу. Тот неопределённо качнул головой.

- У меня обед на плите. Если не брезгуете, милости просим.

Механик стал извиняться, говорить, что это неудобно, но Аня оборвала его с необычной для неё живостью:

- Приходите, приходите. Будем ждать.

На столе явно чего-то не хватало. В первый раз за время совместной жизни Аня отправила мужа за водкой. В его отсутствие явились гости. Они тоже принесли пол-литра. В предвкушении событий за столом старший из механиков стал расхваливать гостеприимство русских.

- А я вот не русская. И муж мой не русский...

- А кто вы такая?

- Латышка.

Оба механика так и обомлели. Посыпались вопросы на латышском языке. Аня отвечала, подыскивая в памяти забытые слова. Вернулся хозяин. Аня встретила его на кухне. Он заметил в её глазах тёмный блеск.

- Ну и что?! – ответила она на его невысказанный вопрос.

За столом младший механик не спускал с неё глаз. Это был красивый малый, брюнет с синими глазами. Аня делала вид, что его не замечает. Но, когда они встречались взглядами, оба опускали глаза. Старший механик налил ей в стакан. Она не противилась, но, выпив, смотрела почему-то на дверь, как бы ожидая, что она откроется и на пороге появится тот, кто распорядится её судьбой. Её муж сидел на своём стуле ссутулясь больше обычного. «Какой он морщинистый и неказистый», - но она тут же встряхнула головой, отгоняя от себя мысль о муже:

- Выпьем.

Одна бутылка опорожнялась вслед за другой. Начальник почти не пил. Он чувствовал себя выброшенным на берег, как после кораблекрушения. Он тоже смотрел на дверь, но с мыслью, «Как бы уйти отсюда».

Был вечер. Кучи снега, ноздреватые и грязные обложили дом. Надо было через них перешагнуть. Аня нерешительно поглядела на сугробы. Молодой латыш подал ей руку. Аня хотела перелезть через сугроб, но поскользнулась и упала. Она стояла на коленях в натекавшей из сугробов луже, протягивая к механику руку. Он поднял её и прижал к себе. Она в каком-то исступлении сжала его руку выше локтя и почувствовала до онемения всего тела, как под фуфайкой выступает бицепс
.
Наутро из совхоза прибыл трактор с прицепом. Аня и двое механиков уселись на прицеп. Поезд тронулся. Начальник смотрел в окно и видел Аню только в спину. Ему показалось, что она плачет. Молодой механик положил ей руку на плечи, утешая. Она встряхнула головой и улыбнулась ему, разбрызгивая слёзы.

Говорят, беда не приходит одна. На станцию приехал ревизор. Начальник встретил его невесело, даже не пригласил к себе. Ревизор обнаружил недостачу и хищение: со склада исчез мешок с сахаром, недоставало ста сорока метров кошмы, заказанной казахскими кочевниками. Кошма долго валялась на складе, потому что казахи не явились. Кусок её обнаружили у начальника станции.

Его судили. Уже не по политической статье, а за хищение государственного имущества. Свою книгу он так и не написал.