От проклятого ветра некуда было деться. Он сковывал своим напором щеки, кидал в лицо острые снежинки. Одним словом, вел себя просто безобразно. Игорь Метисов окоченел от кончиков ресниц до ног и искал место, где можно было бы хоть как-то отогреться. Он шел по скользкому тротуару, смотрел вниз, чтобы не оступиться на льду. Но вдруг нечаянно повернул голову направо и не смог оторвать глаз от сверкавшей витрины. Через стекло Игорю подмигивали драгоценные вещи: золоченые, блестящие светильники, столики с грациозно изогнутыми ножками, громоздкий комод из неземного дерева. Все это так походило на сказку.
У Метисова зуб на зуб не попадал, а ветер продолжал обжигать красную кожу, и он вошел в магазин. Свет тут же обрызгал его всего, невысокого, оледеневшего; свет направил десятки крошечных прожекторов на приятное лицо Игоря с молодой бородкой, черными усами и глазами, умными, подвижными. Он стал разглядывать расписанные тарелки на бардовом блестящем шелке, железные кружечки. Посмотрел на диван, узкий, весь золотой, и подумал: «На таких, должно быть, спали цари». Потом под его взгляд попали большие часы, занимавшие весь угол. Со всех сторон их облепляли вырезанные деревянные фигурки. Игорь остановился напротив, почувствовал, как загорелись его ноги после холода, и, притоптывая на месте, стал следить за движением стрелочного волоска. Даже стрелка была в магазине особенная, элегантная, важная.
Метисов стоял и думал о том, что здесь каждая ножка дивана, каждая столешница и тарелка во всей своей изысканности, царственности и возвышенности над простым и обыденным: вилкой, чашкой и табуреткой - была исполнена гордости и кричала и голосила: «Я, нет, я лучше!»…
Он и не думал о человеке. Он еще даже не успел подумать о человеке среди диссонанса наперебой кричащих о себе вещей, как к нему подошла продавщица – высокая, молодая блондинка в белой блузке с синим фирменным галстучком.
- Вы зашли сюда погреться? – в голосе девушки звучала нескрываемая надменность.
Игорь Метисов не любил, когда с ним обращались грубо, пусть даже эта грубость завуалирована, замаскирована, прикрыта чем-то.
- А если даже и погреться, то что с того? – Игорь медленно, но с вызовом произнес эти слова, пытаясь подчеркнуть значение каждого из них. – Хоть бы даже и погреться… Да, я сейчас стою и грею замерзшие руки и ноги, но от этого не провалятся ваши витрины, не остановятся вот эти самые часы. Стою я здесь или там, какое вам до этого дело?
- Большое дело. Вы все равно ничего не купите.
Игорь начинал говорить все громче и громче.
- Почему же не куплю! Возьму и куплю. Сейчас возьму и куплю этот царский диван, этот трон золотой.
- У вас даже денег нет.
- А откуда вам знать? Может, за дверью моя машина, а в ней денег пруд пруди… Хотя вы правы, у меня действительно нет денег. Но имеет ли значение, есть они или нет?
- Имеет значение.
- Никакой разницы!
- Большая разница.
- Нет никакой разницы, какой я!
- Есть. Вы ее не видите.
- Ах, если есть, что вы стоите и разговариваете со мной? Не слишком ли большая жертва? Ведь такие, как я, для вас – быдло!
Метисов развернулся и отправился прочь. Блондинка молча провожала его круглыми глазами. Вдруг Игорь обернулся и перед самым уходом крикнул продавщице членораздельно: «Вы – глупая!».
Девушка была явно сконфужена. Многие слышали громкое последнее изречение невысокого живого человека. Но блондинка не подала виду своего внутреннего стыда, чтобы все быстрее забыли эту нелепость. Она ушла в светлую комнату, служившей одновременно раздевалкой и местом для отдыха, села за круглый столик с оригинально закрученными ножками и взглянула в окно. Там показывала свой стервозный характер белая, как смерть, метель. Люди жались и кукожились от ее уколов. К промерзшей остановке подкатил красно-желтый трамвай. Толпа кинулась в раскрывшиеся двери. Одним из последних, пропуская людей вперед, вбежал на ступеньки маленький человек с черной бородкой и усами. Продавщица презрительно усмехнулась, изящно сдула упавший на глаза закрученный волосок и поднесла к губам крошечную чашечку с кофе, зажатую двумя длинными пальцами.