Тройка, семерка, дама криминальная повесть

 цыбульский володя

ТРОЙКА, СЕМЕРКА, ДАМА

криминальная повесть
 



ГЛАВА I

1.
 Старенькая тридцать первая волга въехала во двор дома на задах Тверской в пяти минутах от Садового. Дом с изнанки был серого кирпича, двор в потеках февральской оттепели, в собачьих кучках, сломанных качелях, скамейках с пощипанными спинками, в заглохших намертво с осени машинах. Кое-где на заднем фасаде поблескивал белоснежный пластик окон из ПВХ отремонтированных под евростандарт квартир. Брезгливо кривились они на соседние обшарпанные переплеты, ржавые решетки балконов, мятые цинковые водосточные трубы. Среди припаркованных у подъездов машин искрился металлик удивленных иномарок: «Куда мы попали? Что за убожество?».
 Хозяин волги был такой же потертый и потрепанный как его машина – в прошлом патриаршая седая шевелюра, вальяжность и уверенность избранного, теперь – затасканная лоснящаяся дубленка, сморщенное личико в склеротических жилках, тусклый взгляд из-под разросшихся пегих бровей.
 Заметив на том месте перед подъездом, которое привык считать своим, чужую несвежую шестерку с поцарапанным крылом, недовольно поморщился: «Видят же, что место занято – нет, обязательно надо влезть. Для них, что ли, я чистил стоянку всю зиму?».
 Место отыскалось в дальнем конце двора возле мусорных баков. Проходя мимо шестерки, старик недовольно заглянул в окно, ткнулся взглядом в гладкую щеку молодого нахала, тупо смотревшего перед собой, почувствовал мгновенный холодок в груди, отвернулся, молча прошел мимо: что им скажешь, все равно не поймут, такие люди.
 Набрал код, замок пискнул и щелкнул, кто-то придержал за ним дверь и вошел следом.
 Соседи. Старик не любил соседей.
 Подошел и вызвал лифт, не оборачиваясь, поднялся на площадку к серым почтовым ящикам, полез за ключом и тут же почувствовал удар в поясницу, острую боль, скривился, повернулся, увидел парня, сидевшего в шестерке, не успел выкрикнуть: «За что?», не заметил кулака – вспыхнуло справа, хрустнуло в носу, как будто лицом со всего маху грохнулся об асфальт, слева под ребрами что-то взорвалось, глаза, с непонятной злобой смотревшие на него, стали гаснуть, падая плашмя вперед, старик вытянул руку. Кто-то чужой прохрипел за него: «Помоги…»
 Приняв этот жалкий жест за попытку сопротивления, парень чуть отступил, отбил руку, швырнул падающего на почтовые ящики и пошел обрабатывать короткими ударами как боксерскую грушу уже неживое тело старика.
 Какое-то время на полутемной площадке за спускавшимся лифтом слышались удары, пыхтенье, придушенный голос второго, так и не увиденного стариком:
 -По башке его, по башке!
 Потом падение, секундная жуткая пауза, хриплое: «Готов!», обвалом дробь кроссовок по ступеням. Входная железная дверь распахнулась, чуть не сбив с ног соседку старика по площадке, болезненную даму в пальто поверх ночной сорочки, выгуливавшую толстенького пуделька. Дама взвизгнула, пуделек залился стервозным лаем. Двое невысоких крепких в кожаных куртках захлопнулись дверцами жигулей, забуксовали в подтаявшем снеге, повиливая задом, машина тронулась, освобождая ненужное уже ему любимое место старика, и вылетела через арку на улицу.
 Через час перед подъездом белела скорая с равнодушным шофером, темно-синяя милицейская пятерка загораживала проезд вдоль дома. Жильцы на машинах подъезжали, чертыхались, парковались кто где, с досадой хлопали дверцами, пыхнув подфарниками, музыкальными щелчками включали сигнализацию, покосившись на скорую и милицию, никого ни о чем не спрашивая, пробирались к своим подъездам, краем уха уловив осуждающий ропот пенсионерок: « Убили…, за газетами поднялся … Ох, ох!».
 Следователь ОВД посверкал мыльницей, снимая труп, присев на ступеньку, составил описание места преступления, изъятых под вздохи понятых соседок бумажника с тридцатью рублями и пропуском, связки ключей от машины, квартиры, почтового ящика. Послушал врача со скорой. Потом судмедэксперта.
 Смертельных травм на теле старика ни тот, ни другой не обнаружили. Многочисленные гематомы, ушибы, вывихнута челюсть… Выходило, вроде, отлежавшись и подлечившись, старик вполне еще мог бы выйти на работу.
 Ни на какую работу старик выйти уже не мог.
 -Испугался он, - просто объяснил доктор. - Шок, адреналин, резкое сокращение сердечной мышцы… Инфаркт, скорее всего.
 Следователь кивнул. Был он лет сорока, в легком китайском пуховичке и без шапки. Тонкая шея, бледное лицо с крупными залысинами, щеточка усов под острым носом и довольно противные тонкие полубачки. Сипловатый дискант. Фамилия – Руднев.
 Попросил доктора обождать, сержанта никого к трупу не подпускать, вместе с понятыми поднялся на третий этаж в квартиру старика. Зажигая и выключая свет, прошелся по комнатам, на кухне обнаружил посудный набор и в холодильнике запас продуктов вдовца. Ясно было, что кроме старика никто здесь давно уже не появлялся.
 В соседней квартире бился в истерике запертый в маленькой комнате толстенький пудель, свидетельница Щеглова в халате поверх ночной сорочки, задыхалась, прижимала руку к груди, долго перечисляла свои заболевания и симптомы близкого ухудшения, но от вежливого предложения пригласить врача со скорой поспешно отказалась и объяснила довольно ясно: соседа ее ждали двое. Она сразу заметила – машина их на том месте стояла, где обычно Николай Дмитриевич свою волгу ставит.
 Она с собакой гуляла, видела, как Николай Дмитриевич приехал. Потом прошел мимо этих, в жигулях, в подъезд. Ничего он им не говорил, а они тут же вылезли и тихонько за ним. В подъезд вместе вошли, а когда она подошла к дому, ее дверью чуть не убили. Эти двое. Такие стриженные, в куртках. Прыгнули в машину и уехали. Тошка чуть голос не сорвал, в подъезде сразу к почтовым ящикам потянул. Она поднялась и увидела – Николай Дмитриевич на полу лежит.
 Он здесь двадцать лет прожил. Какие у него враги? Он солидный человек. Руководитель института, доктор наук. Такая смерть!
 Руднев достал красную книжечку с полустертой золотой надписью «Удостоверение». Рядом с карточкой старика, еще моложавого и цветущего под типографской шапкой «Институт биофизических проблем» каллиграфической тушью выведено:
 «Николай Дмитриевич Тришин. Заместитель директора».
 Институт был рядом, через пару улиц – бело-голубое обшарпанное здание бывшего купеческого собрания. Облупившиеся колонны, узкие окна, побитый памятник архитектуры.
 Придется навестить.

 2.
 Вава просыпалась рано часов в шесть, и заснуть уже не могла. Как ни притворялась, не обманывала себя, что и не пытается заснуть - так лежит, полежит часик другой и встанет – сна не было. Одно мучение: и вставать в такую рань - тоска и лежать - тоска.
 Будила Ваву всякая ерунда - стук дождя о подоконник, заведенная машина во дворе, бумканье мусоровоза, опрокидывающего контейнер себе за спину, чавканье во сне Донки - вавиной большой беспородной, глуповатой и всегда голодной псины.
 Просыпаясь, Вава с ужасом ждала, что вот сейчас заскрипит дверь лифта или кто-нибудь опрокинет полное мусора ведро в мусоропровод и в трубе загрохочет, застучит, зазвенит, залязгает обвалом с четырнадцатого по первый этаж. Заснуть в таком ожидании было точно невозможно.
 Вава лежала с закрытыми глазами, перебирала свои неприятности и страхи - вчерашнюю задумчивость ее начальника Юрова, отклеившуюся подошву, вечную проблему ремонта квартиры (денег нет и не будет) и самые мелкие дела и неприятности в этом утреннем кошмаре превращались в каких-то чудовищ, от которых нечего было и думать укрыться в складках простыни, одеяла или под подушкой. В конце концов, Вава проваливалась в какой-то бред с огромной кляксой в углу, в которой скрывался паук, осьминог, вахтер, комар, очнувшись, ничего не помнила и чувствовала себя так, как будто не спала всю ночь.
 Утро в этот день было продолжением сумеречного кошмара - серенькое, февральское, промозглое с мокрым снегом и мелкими гадостями. На улице Донка как-то сразу умудрилась промокнуть, вымазаться в грязи, плелась сзади по осклизлым газонам вся в бычках, мятых пивных банках и рваных пакетах. Вава наступила в лужу сразу перед подъездом, теперь ступала осторожно только на сухое, поджимала пальцы на ноге и все без толку - носок и пятка колготки промокли, переодеться было не во что, хлюпать предстояло весь день.
 Мамы со скрежетом волокли на упирающихся санках тяжелых как булыжники малышей. Сумерки толпились в тумане - им никак не удавалось разойтись по углам двора и аркам. Напротив подъезда нахальничали две вороны: сидели рядышком на ветке, потом одна вдруг слетала, пробегала по верхушке сугроба и снова взлетала на ветку, на сугроб слетала ее подруга и медленно прохаживалась, вертя хвостом и головой, показывая: ”Вот как надо”. Вава улыбнулась: ”Не забыть рассказать Рису».
 Дома Ваву ждал заговор зеркал. Обычно зеркала показывали разную Ваву: в прихожей - невысокую женщину без возраста с оригинальной неправильностью лица, в ванной - даму под сорок с пикантно вздернутым носиком, в спальне на первое место выходило все, что ниже шеи и к этому зеркалу Вава была особенно внимательна. Теперь зеркала, словно сговорившись, показывали Ваве все ее сорок, с мешочками под глазами, морщинками и общим выражением лица под названием “тетка”, которое иногда так пугало Ваву в лицах сверстниц.
 Не проснувшийся Рис прошлепал босыми ногами на кухню, сладко потянул воду из кувшина, скосив сонный глаз на мать, изрек:
 -В больнице, морге и в такое утро все равны,- и ушел к себе в комнату пропахшую табаком и уставленную компьютерным железом, досыпать.
 Рис маленький, толстый, сутулый с наплывающими на узкие глаза щеками. Ему четырнадцать, он компьютерный гений, в школе учится кое-как, ночи напролет торчит в Интернете и подрабатывает в Интернет-кафе – ведет компьютерные курсы для малышни и любит поучить мать, как ей жить.
 Вава спохватилась, бросила кое-что на лицо и, хлюпая водой в сапоге, наступая на ремень сумки и роняя перчатки, помчалась к троллейбусу.

 В троллейбусе Ваву замели - обычная ее уловка - сунуть контролеру в нос мамино пенсионное удостоверение, сделав при этом старушечье лицо, на этот раз не сработала. Контролер - тупой жандарм из пенсионеров отобрал удостоверение и поволок Ваву в отделение милиции, на ходу читая злобную лекцию о преимуществах социализма.
 В отделении Вава долго сидела в полутемном коридоре перед закрытой дверью кабинета следователя, прислушивалась, но ничего не слышала – кабинет был пуст.
 Наконец, соседняя дверь распахнулась, суховатый человек, блеснув залысинами, вставил ключ, щелкнул замком, закрыл за собой дверь и только потом крикнул из кабинета: »Заходите!»
 На свету Вава разглядела щеточку усов под острым носом, худую шею, скверный костюм и полубачки. Зануда. Сейчас мораль читать начнет.
 Руднев раскрыл пенсионное удостоверение, перевел взгляд с маминой карточки на Вавину личность, отложил удостоверение, спросил:
 -Другие документы имеются?
 Вава порылась в сумочке, достала пропуск.
 -Здорово,- усмехнулся Руднев.- Вот прям таки с утра и «Институт биофизических проблем». Старший сотрудник патентного отдела Варвара Александровна Гладыш. Вы такого Николая Дмитриевича Тришина знали?
 -Почему знала,- удивилась Вава, неприязненно поглядывая на полубачки («приказчик»)- я и сейчас знаю. Тришин – заведует лабораторией и он замдиректора по производству.
 -А что это значит?
 -Оборудование, реактивы, хозяйство…
 -Площадями институтскими распоряжался?
 -В каком смысле?
 -Ну, там сдача в аренду фирмам за наличные. Почем метр-то сдаем?
 -Господи, да откуда мне знать? Я его вижу раз в полгода. На Восьмое марта и под Новый год. Он нас поздравляет. А что случилось-то?
 -Боюсь, больше не поздравит,- протянул Руднев, посмотрел в окно, раздумывая, решил сказать все-таки:- Убили Николая Дмитриевича.
 -Как это?
 -В подъезде. Напали двое, а у него сердце слабое. Умер на месте. Вы что, «Дорожный патруль» не смотрели вчера?
 -Да я его терпеть не могу – трупы, кровь, бомжи несчастные. И без того тошно. Как же так? Тришина… За что?
 -Пока не знаю. Может молодежь наркоманская. Хотя не похоже – денег при нем было – тридцать рублей. Да и те не взяли. Скорее всего, как говорят в «Патруле», из-за профессиональной деятельности.
 -Да какая там деятельность! Ой, простите…
 -Ничего, ничего, я слушаю.
 -Что вы хотите услышать? – Вава все не могла смириться с этими следовательскими полубачками. Вспомнилось слово «каптенармус».
 -Вы сказали – профессиональная деятельность. В смысле никакой деятельности,- напомнил Руднев.
 -Ничего я такого не говорила. Тришин из прежних, принципиальных. Ездил на старой волге, еще с тех времен. Жену похоронил лет пять назад. Жил один. Ходил в старой дубленке. Таким вообще ничего не нужно.
 -А кому нужно?
 «Нет, так дело не пойдет», - подумала Вава.
 -Вы меня что – допрашиваете?
 -Нет. Просто разговариваем.
 -Странный какой-то разговор.
 -Нормальный.
 -Вы все не так понимаете. Я работаю в патентном отделе. Сейчас, правда, это фирма патентная, но это неважно. Мы вообще на отшибе. С руководством общается наш начальник. Я там и бываю-то редко. А вы, сразу выводы… Вы вообще в институте-то были?
 -Вот как раз собирался. А тут вы с вашим пенсионным удостоверением. Простите, не вашим.
 -Послушайте… Вы бы отпустили меня. Я на работу опаздываю,- проныла давно приготовленное Вава.
 -Что? Начальник патентного отдела строгий? Боитесь без работы остаться?
 -Да не столько начальник, сколько его секретарша…
 -Понятно,- вздохнул Руднев, прошел взглядом по лицу, одежде, сапогам с надорванной молнией. Зарплата копеечная, ребенок, наверное. И мужа, скорее всего, нет. -Ладно. Пишите объяснение.
 -А это обязательно?
 -Послушайте, мадам Гладыш. Если бы вы просто ехали без билета и вас поймали – это административное нарушение и штраф. А вы совершили подлог, пытались ввести в заблуждение контролера. Очень похоже на мошенничество. Это - статья.
 -Какая?
 -Уголовная.
 -Вы что, посадите меня за то, что я без билета проехала?
 -Да никто вас сажать не собирается! Напишите объяснение и пойдете в свой патентный отдел. Или на фирму. Хотя это и неважно.
 Вава взяла протянутый ей лист желтой какой-то бумаги, ручку.
 -Что писать?
 -Ну, знаете… Я за вас еще сочинять должен. Сами выпутывайтесь.
 Помолчали. Руднев посмотрел на часы.
 -Ну, напишите что перепутали. Что решили, будто контролер требует ваше удостоверение. По ошибке сунули ему удостоверение матери. Свидетелей ведь все равно не было?
 -Не было,- подтвердила Вава, хотя весь троллейбус с удовольствием наблюдал, как казнил ее контролер.
 -Ну, вот и пишите.
 Вава написала. Руднев пробежал глазами объяснение, сунул в ящик стола.
 -И что теперь будет?
 -Ничего не будет. Понадобитесь – вызову. А сейчас идите, идите, у меня дел по горло. Или… Я сейчас в ваш Институт. Хотите - подвезу,- неожиданно для себя предложил Руднев.
 Вава представила, как ее подвозят и высаживают перед Институтом из милицейской машины.
 -Нет, знаете. Я уж как-нибудь сама. А если хотите проявить любезность – просто не вызывайте меня больше, ладно?
 Встала, повернулась, хлюпнув сапогом, и вышла.
 Руднев вытащил из ящика стола Вавино объяснение, протокол, составленный контролером, аккуратно подшил оба листочка в папку и снова убрал в стол.
 
 Ваве было противно и стыдно, а после известия о смерти Тришина как-то жутко даже. Правда теперь она могла не терзаться опозданием - каждый день, опаздывая, мучительно придумывала причину, а теперь причина была - дурацкая и настоящая. Впрочем, там сейчас не до нее. Все Тришина обсуждают.
 Хлопнув дверью, Вава провалилась в коммунальный подъезд с побитыми стенами, запахом кошек, борща и парового отопления. Коммуналки в подъезде давно расселили, и целый подъезд шестиэтажного дома передали в распоряжение Института в дополнение к старому, вместо нового здания, и здесь долго еще доживали свой век забытые институтские отделы, промышлявшие в свое время реферированием, статистикой, переводами, аналитикой, теорией, информацией и прочей псевдонаучной деятельностью, пока не осталась последняя, контора - Вавина. Из других отделов обнищавшие сотрудники давно разбежались, канцелярские столы и шкафы пылились взаперти.
 Фирма, на которой работала Вава, образовалась из патентного отдела Института, но об этом в Институте, похоже, мало кто знал. Просто начальник отдела Юров их как-то собрал, объявил, что поскольку денег на зарплату патентоведам у Института нет, им придется зарабатывать самим. Принято решение - все они становятся учредителями и акционерами общества «Патент и Авторское Право» (сокращенно «ПАП»), будут регистрировать товарные знаки и логотипы, заверять копирайты и выдавать патенты фирмам и частным лицам на их идеи, произведения и изобретения.
 Исполнительным директором фирмы Юров почему-то назначил свою секретаршу вертлявую Зюзюшку, которая очень быстро стала Зинаидой Павловной, покрикивала на сотрудников, мгновенно превращаясь в курилках и за чаем в прежнюю льстивую и скользкую Зюзюшку.
 Юрова с легкой руки Вавы стали называть теперь Папиком.
 В остальном в жизни конторы мало что изменилось. По-прежнему сотрудницы опаздывали каждый день на работу, подолгу курили и пили чай. На совещаниях говорили о низкой дисциплине. В кабинетах о низкой зарплате. Денег хронически не хватало - большую часть дохода тратила «на хозяйство» бойкая Зюзюшка, остальное шеф отдавал кому-то, чтоб их не трогали. Это шефа удручало, он все время дергал щекой и много пил.
 В общем, когда два дня назад Зюзюшка вдруг забегала по кабинетам с какими-то бланками о передаче сотрудницами акций Общества «ПАП» кому-то, в договор еще даже невписанному, тараторя о смене менеджемента и закручивании гаек, никто в подробности не вдавался и все все что надо подписали. Кроме Вавы, которая и сегодня забыла паспорт, а номер его, естественно, не помнила.
 -А-а, мы не ждали вас, а вы приперлися, - заорала Зюзюшка, завидев Ваву, и тут же, превратившись в Зинаиду, заморозила попытку Вавы ответить ей в тон: ”Вы почему опаздываете? Паспорт принесли? Опять нет? Как хотите – сегодня последний день. Вы мне переоформление фирмы срываете. Пусть сын паспорт привозит, соседка, любовник – мне все равно. Кстати – вот приказ. Ознакомьтесь!”. И, ткнув лакированным ногтем в листок на стене, крутанулась циркулем на острых каблуках, исчезла за дверью приемной - только мазок помады и клок ядовито рыжих крашенных волос чиркнули в полутьме и искры посыпались.
 “ За систематические опоздания, нарушение дисциплины... срыв перерегистрации…штраф, последнее предупреждение..., вплоть до увольнения...” облепили строгости Зинаиды Вавину фамилию и внизу, смягчая, дрожащая подпись Папика.
 Вава вздохнула (никак не могла привыкнуть к мгновенным перевоплощениям Зюзюшки в Зинаиду и обратно) и поплелась на кухню готовить чай.

 Коммуналка, она и есть коммуналка - длинный коридор, комнатушки-кабинеты с пожелтевшими обоями за крашеными дверями, в туалете унитаз со ржавчиной, кухня в треснувшем кафеле, чахлые синие цветы на надгробье газовой плиты. Многочисленные ремонты из-за скупости Зюзюшки ничем кроме мусора, неразберихи, хамства бомжей и злостных алиментщиков, выдававших себя за строителей, не заканчивались.
 На кухне томно курила Маринка Киселева - Киса. Сложные отношения Кисы с мужем (историк не удел) и любовником ( темные дела, загородный дом, мерседес) скрашивали в последнее время женскому персоналу тягучие рабочие часы. Бабы Кисе не верили, считали, что она своего любовника выдумала, чтоб хоть как-то скрасить жизнь с неудачником-мужем, а Вава ей сочувствовала.
 Неделю назад Киса по большому секрету (строго-настрого запретил – чтоб на работе никто его не видел!) Ваве этого своего друга продемонстрировала. Через стекло кафушки Вава видела – черная блестящая машина, за рулем жуткий тип. Повернулся, щелчком выстрелил окурок в окно. Вава хорошо его разглядела: в возрасте уже, голова абсолютно лысая, нос и рот в кучку и два огромных, неподвижных прозрачных глаза под лысыми веками. Вава даже вздрогнула – неподвижные глаза смотрели прямо на нее и безо всякого выражения. Бровей на лице не было. Зато за ушами кучерявились темно-рыжие жесткие волосы.
 «Фаллос с глазами»,- окрестила его тут же Вава и Кису пожалела.
 Киса плюхнулась на переднее сидение, чмокнула своего Фаллоса, и они укатили. Ваву чуть не стошнило.
 Киса, поправив желтый кренделек челки и выкатив на выдохе влажный карий глаз, начала как всегда без начала:
 -... и три длинноногие стервы, одна на шее у него висит, две в ногах валяются, а он сидит и на меня смотрит - вот так, мол, учти, стоит мне глазом моргнуть...
 -Хочешь сказать, он назначил тебе свидание и пригласил трех проституток? Он что – извращенец?- не удержалась Вава.
 -Да нет – такая демонстрация. - Намек – он мне нужен больше, чем я ему. Чтоб как собачка за ним бегала. У него вроде как очередь на это место стоит.
 -На это место,- повторила Вава, наливая заварку. На дне чашки отразилось это место с глазами.
 -А я повернулась и пошла. Он три дня крепился, потом встречает, как ни в чем не бывало, и по полной программе - цветы, китайский ресторан, ночной клуб, шампанское...
 -Слушай – зачем он тебе сдался? Ну и бросила бы его этим стервам!
 -Ему нужна порядочная. А мне…хоть какой-то свет. А то так всю жизнь проживешь,- Киса с тоской обвела взглядом кухню,- в дерьмовнике.
 -А-а, вот вы где! - влетела Зюзюшка (на этот раз секретаршей). Секретничаете? Ну-ка, дайте прикурить. Вава, ты не бойся, штраф - мера устрашения. Юров что-то нервничает. Паспорт подвезут тебе, бумагу подпишешь, я надавлю, он отстанет.
 Попили чаю, поговорили о гриппе, погоде и диете.
 Вава вдруг вспомнила:
 -Подождите, а про Тришина слышали?
 Зюзюшка с Кисой как-то сразу скисли.
 -Да уж все утро обсуждали,- нахмурилась Зинаида.
 -Интересно – кому понадобилось убивать нашего Тришина?- брякнула вдруг Киса.
 -С какой стати ты решила, что кто-то хотел его убить?- Строго спросила Зинаида. - Какие-нибудь приезжие из ближнего зарубежья. Подкараулили первого попавшегося в подъезде, стукнули по голове, деньги взяли и бежать.
 -А откуда ты знаешь, что в подъезде?- внимательно глядя на Зюзюшку, спросила Вава.
 -В «Дежурном патруле» показали и подъезд этот, и как Тришин там лежит. - Может, ты думаешь, я его убила?
 -Да нет…- смутилась Вава.
 -Спасибо! Говорю вам – так и было. Пьянь какая-нибудь подкараулила нашего Тришина. И любого может подкараулить.
 -Денег при нем было – тридцать рублей. Да и те не взяли,- тихо сказала Вава.
 -А вот интересно – откуда ты об этом знаешь?- вцепилась Зинаида.
 -От следователя.
 -Тебя что, к следователю вызывали? - испугалась Киса.- Всех что ли теперь будут вызывать?
 -Да нет, это произошло случайно. - Еду я в троллейбусе, как всегда без билета…
 Киса слушала, открыв рот. Зинаида – напряженно и с недоверием. Уточнила, какие вопросы следователь задавал. Холодно похвалила:
 -Ну вот, Гладыш, теперь у тебя свой человек в милиции появился. Можешь на всех на нас жаловаться! А вообще, не пора ли вам девочки поработать? В пять, кстати, у нас совещание по дисциплине. Пожалуйста, попрошу всех быть. А вам, Гладыш, приглашение персональное.
 До совещания Вава отвечала на звонки и принимала клиентов. Звонки были дурацкие, клиенты безумные. По телефону просили напечатать этикетки для водки, растаможить груз, оформить лицензию на торговлю зеленью в переходе и выпустить рекламный буклет. Приходили клиенты, по большей части ловкие бизнесмены, пытались зарегистрировать на свое имя товарный знак фирмы, чтобы легче было выпихнуть компаньонов из общего дела. Скорбный человек с недавно пересаженными на лысину волосами (они торчали у него из дырочек на голове, как у старых советских кукол) требовал закрепить за ним исключительное право употребления слова “пейджер», поскольку он первый опубликовал это слово в печати еще до перестройки.
 Дурацкие звонки раздавались один за другим. В конце концов, Вава не выдержала и на очередное треньканье аппарата вместо заученно мелодичного: »Фирма «ПАП» Патент и Авторское право. Чем мы можем вам помочь?» рявкнула диспетчером ЖЭКа:
 -Да!
 -Варвара Александровна?- уточнили на том конце.
 -Я.
 -Гладыш?
 -Ну, да. Простите, с кем я говорю?
 -Это не важно, Варвара Александровна, с кем вы говорите. Важно то, что я вам сейчас скажу.
 Голос неприятный, деревянный, неживой какой-то. Кто-то разыгрывает. Или хамит?
 -Кто это?
 -Слушайте меня внимательно, Варвара Александровна. В ближайшее время вам сделают одно очень выгодное предложение. Вы подумайте хорошенько. Предложение о-че-нь выгодное,- и трубку повесил, стервец.
 Видимо выражение лица у Вавы действительно было обалдевшим. Киса, взглянув на нее, испугалась.
 -Вава, что с тобой? Тебе плохо?
 -Нет, -сказала Вава.- Мне хорошо.
 Заглянула Зинаида:
 -Напоминаю – в пять – совещание. Приглашены наши партнеры. Явка обязательна. Гладыш – где паспорт? У тебя полтора часа осталось. Никаких оправданий я слушать не буду.
 -Удивительная все-таки манера у нашей Зюзюшки краситься,- съехидничала Вава,- Как бы ни наносила туш на ресницы, глаза всегда остаются злыми.
 Вава сняла трубку звонить Рису. Номер был занят намертво. Рис в Интернете – сколько раз просила днем телефон не занимать – мало ли что может понадобиться!
 Вава пододвинула бланк Договора о передаче акций в управление. Стандартный текст, набран на компьютере. Варвара Александровна Гладыш передает свои акции Общества «ПАП» в управление сроком на год. Дальше подчеркнутая пустота, незаполненный пропуск над Ф.И.О.
 Кому, собственно, она свои акции передает?
 Перевернула листок. Подписи и адреса сторон. Вавина фамилия, адрес ( сама его Зюзюшке диктовала), паспорт, серия – ждут заполнения. А рядом пустое линованное место. Кто и что сюда собирается вписать? И для чего Зюзюшка все это затеяла?
 Вава откинулась на спинку офисного кресла, покаталась задумчиво от стола к стене и обратно, глядя на сидящую за столом напротив Кису.
 -Что? - глазами спросила Киса.
 -А, ерунда,- сморщилась Вава.
 Действительно ерунда. Кому нужны эти акции. Какой в них толк?
 А, может быть, и нужны. Может и толк есть.
 Как сказал этот тип по телефону?»О-че-нь выгодное предложение…»
 Что он имел в виду?

 3.
 В вестибюле на тумбе под красным сукном выставлен был портрет Тришина в черной каемке с подклеенной строчкой «Скорбим о трагической гибели заместителя директора Института биофизических проблем Тришина Николая Дмитриевича», и лежала белая гвоздичка.
 -Оперативно работают,- отметил Руднев.- Местком тут еще не упразднили.
 Справился у гардеробщицы, поднялся в приемную – три кабинета одна секретарша, пожилая, густо накрашенная. Тяжелая доска с золотом перед солидной двойной дверью» А.Я.Черников. Директор», на двери напротив поскромнее и помельче «заместитель директора И.М.Старкова» и на двери рядом прямоугольничек пустой, выгоревший – табличку Тришина сняли.
 И тут оперативно сработано.
 -Из начальства кто на месте? - раскрыл Руднев корочки перед секретаршей.
 -Директор в командировке. А у Инессы Михайловны заседание похоронной комиссии, - вяло сообщила секретарша.
 -А вы доложите ей по селектору, что пришли из милиции,- без нажима посоветовал Руднев и садиться на стульчик ожидания не стал.
 Видимо похоронная комиссия все вопросы уже решила, потому что сразу после доклада о прибытии следователя стали расходиться – ученые дамы и мужчины (некоторые в белых халатах) покидали кабинет замдиректора, неодобрительно поглядывая на представителя правоохранительных органов: «Что ж вы… не уберегли нашего Тришина!»
 Инесса Михайловна – лет сорока, волосы подкрашены, гладко зачесаны и собранны в пучок. Слегка подсохшая фигура, лихорадочный румянец на щеках. В глазах стародевический восторг всегда готовый перейти в раздражение. С мужчинами Инесса Михайловна говорила так, как будто знала о них какую-то стыдную и смешную правду: невпопад улыбалась и опускала глаза.
 -Я вас слушаю,- подавив смешок, сказала Инесса Михайловна.
 -Нет, это я вас буду слушать. Если не возражаете, - Руднев, раскрыл блокнот, включил диктофон.- А вы ответите на кое-какие мои вопросы.
 -А что вас интересует?
 -Чем, собственно, занимался Тришин в Институте?
 -Не понимаю, - опустила глаза Инесса Михайловна.- На человека напали, избили до смерти. Какое имеет значение, где он работал и чем занимался?
 -Никакого. Если нападение – случайность.
 -А на Тришина напали не случайно.
 -Мы располагаем данными, Инесса Михайловна: преступники ждали именно Тришина.
-Не понимаю. Кому понадобилось нападать на Николая Дмитриевича? Кому он мог мешать?
 -Очень точный вопрос: кому мог мешать Тришин?
 -Ничем таким, из-за чего нападают и избивают до смерти, ни Тришин, ни кто-нибудь другой у нас в Институте не занимался и не занимается,- покраснела Старкова.
 -Насколько я понимаю, убитый… гм - погибший - заведовал всем институтским хозяйством, оборудованием, реактивами, пло-ща-дями,- поднажал Руднев.
 -Не знаю, кто вас информировал, но я вижу вы понятия не имеете, что у нас происходит,- мгновенно раздражаясь отчеканила замдиректора.
 -Так просветите меня.
 -Поймите - мы занимаемся наукой,- Инесса Михайловна вынула ручку из мраморного стаканчика, постучала по столу, аккуратно положила перед собой.- Здесь покупать и продавать нечего. Никакого интереса для криминальных структур наше учреждение не представляет. Николай Дмитриевич был прежде всего крупным ученым. В последние годы ему приходилось много внимания уделять вопросам финансирования, обновления оборудования, укрепления материальной базы. Но делал он это исключительно по государственным каналам. И в рамках законности.
 Четко и ясно. Собирай Руднев свои монатки и отправляйся на поиски хулиганов.
 -Ну и как финансирование по государственным каналам?
 -Честно говоря – не важно,- смягчилась вдруг Инесса Михайловна.-Зарплаты низкие, многие не выдерживают, уходят. Здания ветшают. Часть направлений мы вообще вынуждены были прикрыть. Если бы не Александр Яковлевич…
 -Александр Яковлевич - это кто?
 -Наш директор, сын академика Черникова. У него обширные связи в научном мире, ему удалось организовать, ну что-то вроде гуманитарной помощи нашему Институту от ученых различных стран.
 -А в чем это выражается?
 -В поставках оборудования, реактивов. Правда оборудование это не всегда новое…,- Инесса улыбнулась и опустила глаза.- Но дареных лошадей, знаете ли, ругать не принято.
 -Когда можно будет побеседовать с Александром Яковлевичем?
 -Думаю что не скоро. Он сейчас в Голландии. Потом собирается в Швецию.
 Неплохо. Неплохо бы и тебе Руднев съездить куда-нибудь в Швецию. Засиделся ты в своем отделении. Совсем погряз. Можно даже сказать опустился – все проститутки да бандиты. А тут такая чистая наука. Только вот Тришина почему-то побили. И били, судя по всему профессионально и жестоко.
 -Скажите, отец Александра Яковлевича, академик Черников – он ведь был очень известен?
 -Величина мирового значения… Впрочем, я знаю на что вы намекаете.
 -Простите, я ни на что такое не намекал.
 -Перестаньте. Вы отлично знаете о чем я говорю.
 -А о чем вы говорите?
 -О кредите, который пять лет назад якобы выделили Институту, и который мы так и не получили. Прокуратура пыталась обвинить академика Черникова, в то время директора Института, ничего не доказала. Дело закрыли, кто-то в верхах перевел на свой счет миллионы. Академик Черников скончался от инфаркта.
 Вот так. Чистая наука. Никакого криминала. Кредит исчез. Пост директора передается по наследству.
 -В отсутствие нынешнего директора Черникова-младшего, кто его замещал?
 -Я замещала,- улыбнулась застенчиво Инесса.- И замещаю.
 -И вы никогда не предлагали Тришину поискать внебюджетных источников финансирования?
 -Что вы имеете в виду?
 -Ну устраиваются же как-то люди – сдают помещения, ищут спонсоров…
 -Может быть кто-то так и устраивается. Пускают к себе всяких торгашей, деньги получают наличными. Только по моим наблюдениям как правило деньги эти до сотрудников и науки не доходят. Тришин был принципиально против таких вещей. Я его в этом поддерживала.
 -Вы хотите сказать, что если кто-нибудь к вам придет и на вполне законных основаниях предложит финансовую помощь институту, вы от нее откажетесь?
 -На законных, наверное, не откажусь. Но почему-то до сих пор никто не приходил и не предлагал.
 Еще придут. Еще предложат.
 -Вы пока не определились с преемником Николая Дмитриевича? Кто это может быть?
 -Не знаю, - залилась румянцем Инесса.- По-моему это бестактный вопрос.
 -И тем не менее вам его придется решать.
 - Кто-нибудь из ведущих сотрудников. Я еще об этом не думала,- лицо Инессы все пошло бурыми пятнами.- Не всякий на такую работу согласится. Дайте нам хотя бы похоронить нашего товарища. И вообще, если у вас ко мне больше вопросов нет…
 -Да, пожалуй, что и нет,- Руднев захлопнул блокнот, встал, держа диктофон в руке.- Последний вопрос: вы не допускаете, что Тришин мог получить коммерческое предложение, финансовую помощь в обмен на какие-нибудь услуги и не поставить вас об этом в известность?
 -Теоретически такое возможно. Теоретически. Хотя Николай Дмитриевич был всегда со мной откровенен. Отношения у нас были доверительные. И скорее всего, если бы он такое предложение получил, он бы мне о нем сказал.
 -Но мог и не сказать. Просто не успеть.
 -Не знаю. Разве что не успел. Но он все равно бы отказался. Поверьте мне - я его слишком хорошо знала.

 Выглянуло солнце, с крыш потекло, воробьи загалдели – февраль лихорадило, у него открылся жар, в жару он стал похож на апрель.
 На секунду проваливаешься сквозь прореху времени, выскакиваешь и видишь – старшие классы, перемена, все вывалили без курток и шапок на улицу, а там – солнце, с крыш течет и ветер теплый, и хочется запрокинуть голову и орать в небо что попало.
 Руднев ничего такого делать не стал, просто побежал пободрее вместе с толпой граждан по московским улицам, думая о своем.
 Дрянное дело. Из ГУВД уже звонили, из прокуратуры тоже. Хорошо, если дело Тришина к себе возьмут – пусть повозятся. Хуже, если под особой контроль – недели две каждый день звонки, дерготня – время идет, где результаты, общественность волнуется, бандиты распоясались… Потом успокоятся, забудут на полгода, можно будет спокойно работать.
 Версий мало и это уже неплохо. Хуже, когда версий до фига, а в какую сторону идти – неизвестно.
 Случайность почти исключается. Почти.
 Скажем, Тришин случайно нарвался на пацанов, сделал им замечание (чего соседка просто не успела заметить), те догнали старого козла в подъезде. Хотели слегка поучить. Не рассчитали.
 В этом случае висяк почти наверняка. Двоих стриженных в куртках не найдешь, светлая шестерка с поцарапанным крылом – каждая вторая. Все - «накрылась премия в квартал».
 На всякий случай: запросить сведения о поцарапанных светлых шестерках в розыске – может где и засветилась. Справиться у участкового обо всех известных в районе стриженых пацанах.
 Ну, это версия так, для начальства и прессы. Мол чего пристали – от отморозков никто не застрахован. Они вроде маньяков: - вышли из толпы, стукнули по голове за три рубля или так, за здорово живешь, и снова в толпе исчезли.
 Очень удобно для следствия. Если бы отморозков не было, их следовало бы выдумать следствию.
 Скорее всего Тришина ждали, хотели припугнуть. Убивать не хотели – заказные дела так не делаются. Или делаются? Например, убийство, замаскированное под хулиганство. Сделано топорно (зачем во дворе торчали так долго у всех на виду?), но исключить нельзя. То есть Тришина все-таки хотели убрать. Он кому-то, как сказала Инесса Михайловна, мешал.
 Исключить родственников, наследников. Узнать кому достанется квартира, машина, если есть - дача. Это – самое простое, а может и самое верное. В таком случае остается только установить связь наследника с шестерочниками (тоже задачка). Дело можно считать раскрытым.
 Но это – вряд ли. Не такой ты везучий, Руднев, чтоб твои дела так легко раскрывались.
 Тришин мешал кому-то в Институте – это ясно.
 Он что-то узнал и пригрозил рассказать, прекратить, принять меры.
 Например, в одной из лабораторий под шумок стали производить наркотики (сериалов Руднев насмотрелся, сериалов!).
 Или – Тришин влез как-нибудь ненароком в дела Черникова и его покойного папаши (у миллионного исчезнувшего кредита, как у плутония – период полураспада двести лет, похоронить можно только в саргофаке).
 Или – подъезжают черные братья с юга:»Слюшай, дарагой, у тебя тут больница, все в белый халат ходят, давай мы под твоей крышей стоматологический кабнет откроем, наликом заплатим. Нэ хочешь, как хочешь, но подумай, а то совсем плохой станешь». А вечером, чтоб Тришину легче думалось, его встречают двое стриженных на шестерке.
 Нет, опять слишком просто. Я уж скорее в наркотики поверю.
 Ну, наркотики не наркотики, а скажем так: кто-то заключил договор в обход администрации на разработку какой-нибудь биофизической заразы – вещества там или прибора и с помощью даровой научной силы, на институтском оборудовании вовсю эту штуку разрабатывает. В случае реализации может получить тысяч двадцать. Дело к концу, все на мази, заказчик торопит, копытом землю роет, а тут заявляется Тришин и начинает орать. Ну его вечером и встречают двое стриженных, чтоб у него голос пропал.
 Мало вероятно, что они рассчитывали его заткнуть, припугнув. Старики бывают принципиальными и вредными. Терять им нечего, запугать трудно. Успокаиваются только в могиле.
 Значит все-таки спланированное убийство?
 Может все еще проще - институтские хоромы в центре города, тысячу метров можно сдать в аренду – никто и не заметит. Можно не одному арендатору, а целому десятку, по кусочкам. Это – от ста до трехсот тысяч долларов в год. Тришин сидит на этом богатстве – ни себе, ни Институту. Кто-то сообразил, решил Тришина подвинуть, сесть на его место.
 Но прежде чем к Тришину стриженных подсылать, он должен быть уверен, что место ему достанется.
 Инесса говорила, что о приемнике не думала, но почему-то при этом краснела и нервничала.
 Если не Инесса, то кто думал, кроме самого приемника? Может быть Черников? Может у преемника было что-то в запасе, чтобы Черников всерьез стал о нем подумывать, как о приемнике Тришина?
 Очень может быть.
 А начальству мы ничего такого рассказывать не станем. Для него хватит и двух отморозков, совершенно случайно напавших на старика-ученого.
 -А может быть их хватит и для меня,- вслух подумал Руднев.

ГЛАВА II

1.
 На совещании рядом с шефом сидели двое - один здоровенный дядька с коровьим лицом Дауна и второй - жилистый, и неприятно синеглазый.
 Скорбь Юрова была беспредельна - к подергиванию щекой добавилось подмигивание и заикание.
 -Сегодня мы будем го-о-о-ворить о-о дисциплине, - скривясь, заикаясь и подмигивая начал Папик. - Мы о-о-паздываем, очень много курим и говорим, очень мало приводим клиентов и денег. С клиентами разговариваем грубо. Не и-идем к ним навстречу. Они готовы нам платить. А мы им отказываем в пустяковой услуге.
 Ваве показалось, что при этих словах синеглазый коротко глянул в ее сторону.
 - Наши друзья, - Юров дернул щекой в сторону Дауна и синеглазого, - очень этим обеспокоены.
 “...деньги взял и ничего не сделал, - дышала Ваве в ухо шепотом Киса про мастера по стиральным машинам и в какой-то связи с визитом этих двоих. - Поковырялся, ушел, машина покрутилась и снова встала. Я диспетчеру позвонила, пожаловалась, она извинилась, сказала, что другого пришлют, а этого накажут, и действительно, другого прислали, все сделали, а у того, диспетчерша мне сказала, несчастье – кто-то отделал так, что он неделю в больнице отлеживался, и намекнула, что так теперь крыша наказывает плохих работников тех фирм, с которых деньги тянет”.
 Синеглазый улыбаясь и покручивая головой, заговорил тихо, и Вава почему-то поверила, что так и есть - бандиты из их “крыши” занялись трудовой дисциплиной. Господи - утром контролер, потом следователь, Зюзюшка грозится, акции отбирают, теперь бандиты... Что им всем от меня надо-то?
 -Обстановка в городе напряженная,- сказал Синеглазый голосом участкового. - Все мы хотим нормально жить и работать. И не дергаться из-за своего имущества, родных и близких. А то ведь как бывает: пошел ребенок в школу и не вернулся, и разыскивает его потом милиция. Хорошо, если мальчик, а если девочка? Или возвращается с работы женщина, а ее хоп по голове и сумку вырывают. Хорошо, если сотрясение, а если перелом основания черепа? А бывает и того хуже: приходит человек с работы, поднимается за газетами и получает инфаркт без предупреждения.
 Сотрудницы - женщины Вавиного возраста, все вместе похожие на отцветающую клумбу маргариток, испуганно переглянулись.
 -Нет, у тех, кто хорошо работает, неприятностей не будет, мы об этом позаботимся, - улыбнулся синеглазый, а Даун вдруг заорал: - Только деньги надо приносить, старые с-с-с…ки… Клиентов не отшивать! Дисциплину подтянуть! Требования руководства исполнять! Всех касается!
 Юров мигнул сразу двумя глазами, а синеглазый с Дауном встали и пошли к выходу.
 Синеглазый пер по проходу прямо на Ваву, глядя на нее в упор. В последний момент посторонился, обогнул, а шедший следом Даун зацепился курткой за стул Вавы, подергался, оглянулся недоуменно, Вава вскочила, отцепила куртку, Даун ушел.
 Сотрудницы, сидели молча, смотрели на дергающегося Папика, потом стали потихоньку расходиться. В приемной они проходили мимо Зюзюшки, которая с самого прихода гостей вдруг снова сделалась секретаршей, в кабинет к шефу на совещание не зашла, и теперь провожала каждую с широко раскрытыми глазами и выражением: «Чего делается-то!” на лице.
 Вава сразу рванулась к телефону и набрала домашний номер. Трубку снял Рис.
 -Рис, это ты?
 -Разумеется, кто ж еще.
 -У тебя все в порядке?
 -А что может со мной случиться?
 -Ты куда-то собираешься?
 -В это время у меня обычно начинаются занятия с малышней, мама. И ты это отлично знаешь.
 -Рис, а ты не мог бы сегодня пропустить занятия?
 -Это почему же?
 -Понимаешь... Я тут кое-что узнала...
 -Что именно мама?
 -Обстановка в городе напряженная...
 -В каком смысле?
 -На людей нападают и вообще…
 -У тебя что, приступ заботы о сыне? Я все отлично знаю: с чужими не разговаривать, конфеты не принимать, на предложение подвезти отвечать отказом.
 -Да, ты послушай меня!
 -Мама. Я не знаю, что именно тебе стало известно. Но в любом случае я не собираюсь срывать занятия из-за твоих очередных фантазий. Пока.
 Вава посмотрела на Кису. Киса округлила глаза... Вошел Федотов.

 Федотов был научным сотрудником Института биофизических проблем, из которого вылупилась Вавина фирма, и по старой памяти забегал иногда “к девочкам из патентного”. Последние полгода Вава переводила для него с французского и немецкого идиотские тексты про насосы и удобрения. Федотов обещал платить много и в валюте, но пока не заплатил ни копейки, а когда Вава собиралась с духом завести разговор о деньгах, доставал из кейса очередной текст, делал умоляющее лицо и говорил: ”Вавочка, это срочно. К среде успеешь?”
 У Федотова была внешность потомка купца Калашникова: борцовские плечи, крутой лоб, курчавые волосы, румянец на выступающих скулах и благородная седина в бороде. Он был не дурак выпить, спеть хором под гитару и почитать дамам вслух любовную лирику. С женщинами держал себя так, как будто все они тайно влюблены в него, а он - не против, только времени пока не хватает. Действовало безотказно и половина женского персонала института помогала ему в различных его малонаучных предприятиях. В делах, впрочем, ему не очень-то везло, и потому за оказанные ему услуги рассчитывался он неохотно, больше полагаясь на обаяние.
 Войдя в кабинет, Федотов по обыкновению задумчиво и нежно провел ладонью по металлическим серым ящикам архива (патенты на изобретения сотрудников нескольких институтов за последние тридцать лет) и продекламировал:
 -Приветствую тебя, мой милый шкаф – гробница отечественной научной мысли!- и тут же полез к Кисе целоваться.
 -Да подожди ты,- отпихнула его Киса. – У нас тут такое творится!
 Киса, рассказала, что творится. Федотов слушал ее внимательно, без обычных своих ехидных замечаний и, как показалось Ваве, был этим рассказом раздосадован.
 Ах, как некстати, говорили глаза Федотова.
 -Чушь, - сказал Федотов, выслушав рассказ Кисы, В первый раз слышу, чтобы крыша кого-то муштровала. Бред! Им проще разобраться с вашим шефом. Если это вообще не очередная афера вашей Зюзюшки.
Хотя… В свете последних событий… Может получиться довольно скверно.
 -Это ты о чем?- спросила Вава.
 -Да так. Мысли вслух.
 -На Тришина намекаешь?
 -Да и Тришин тоже… Угораздило старика. К Инессе следователь приходил.
 -Вавин приятель, между прочим!- вставила Киса.
 -Вава, что за знакомства? - искренне удивился Федотов.
 -Чистая случайность, - отмахнулась Вава.
 -А знаете что, девочки,- предложил Федотов без обычного куража, довольно сдержанно.- Заканчивайте свои дела и приходите ко мне в банкетную. Там и отметим, кое-что, и поговорим.
 -Что уж тут отмечать,- вздохнула Вава.
 -Ну-ну… Не падайте духом, поручик Голицин. Выход всегда есть. И есть тот, кто его подскажет.

2.
 Повозившись для виду, Вава с Кисой с интервалом в пять минут сделали по неразборчивой записи в журнале – по каким делам отправились за полчаса до окончания рабочего дня, и, удачно избежав встречи с Зинаидой (Зюзюшка осела после совещания в кабинете шефа и дверь закрыла на ключ), отправились в подвальную “банкетную” комнатку Федотова, прозванную так за белые медицинские банкетки, как нарочно распиханные по соседним пустующим комнатушкам.
 О паспорте Вава снова забыла, о Договоре и не думала вспоминать.
 Пробираться в Федотовскую банкетную нужно было длинными катакомбными коридорами, при тусклом свете зарешеченных ламп, под загипсованными трубами, мимо жирных черных корневищ электрокабелей, питающих офисно-ресторанную жизнь где-то там наверху. Лабиринт египетской пирамиды неизменно приводил к самой дальней потаенной комнатке, где вместо ожидаемой мумии юного бесполого фараона гуськом стояли желтые канцелярские столы военкоматского вида и стулья с истлевшей обивкой.
 Собирались на Федотовские застолья научные сотрудники и лаборанты из тех, что, как заведенные перегоняли целыми днями что-то в колбах и змеевиках, крутили на центрифугах и сушили в термостатах и те, кто давно уже бросил подобные занятия за копеечную зарплату, только числился в Институте и подрабатывал чем и как мог - частным извозом, разноской рекламных листовок, ремонтом ванных комнат, красной сборкой компьютеров, продажей путевок в зарубежные туры, гаданием и лечебным массажем. О подобной тяге к выживанию в обход науки ни Старкова, ни покойный Тришин то ли действительно не знали, то ли просто не хотели знать.
 Пили, видимо, с обеда.
 Помянули Тришина, погрустили и забыли. Потом воспрянули и воспарили.
 Табачный дым плотно висел в воздухе, окутывая пирующих, как простынями и те сидели с красными лицами, как будто только что вышли из парной. Блестели глаза, лоснились лбы и щеки, вскипали обиды и надежды, занималась заря ностальгии. Завлабы чувствовали себя, как членкоры, кандидаты, как доктора, лаборанты, как-будто их приняли в автосервис.
 Вава, втиснувшаяся поближе к Федотову, чувствовала себя не в своей тарелке:
 -Саш, а может и не время сейчас для веселья?
 -Почему? Самое время! Посмотри,- кивнул он на собравшихся.- Типичный пир во время чумы. И повод имеется - фирма буклет наш отпечатала про насосы и удобрения.
 Федотов выудил из-под тарелок буклет с замурзанной уже обложкой, картинкой насоса и готическим логотипом. Твоя работа – узнаешь?
 Вава признала свои переводы и возмутилась:
 -Федотов, у тебя совесть есть? Ты когда-нибудь мне что-нибудь заплатишь?
 -Потом, потом,- отмахнулся Федотов.- Нам с тобой о многом поговорить надо, Вава. Есть идея! - и Федотов то ли дурачась, то ли с намеком, нежно обнял Ваву, прижался к ней пламенеющей бородой и тут же влил в нее полный мерный стакан чего-то красненького, крепкого, настоянного по старой биофизической традиции на спирту.
 -Знаешь, кто это?- ткнул пальцем Федотов в сидящего напротив приземистого широкоплечего человека с поросшей коротким волосом круглой головой и зелеными кошачьими глазами.
 -Саша, ты что,- прохрипела обожженная спиртом Вава.- Это ж, Шуман. Что я Борю Шумана не знаю? Он, конечно, доктор и завлаб. И кучу всего в биополях нарыл. Но здесь, надеюсь, все равны?
 -Ничего ты, Вава, не знаешь,- зашептал хмельной Федотов, дыша Ваве в ухо.- Боря Шуман завтра станет замдиректора. Вот тогда наше нищенство и закончится. Тут таких дел наворочать можно! И тебе местечко под солнцем найдется.
 -Сашка подожди,- стряхнула руку Федотова Вава.- Ты что сейчас сказал? Тришина еще не похоронили, кто-то уже на его место целится? Может, ты и еще что-нибудь знаешь? Про то, как погиб Тришин, например?
 На секунду румяные щеки Федотова обесцветились, а глаза стали абсолютно трезвыми и какими-то безнадежными, но он тут же, словно снова захмелев, вскочил, покачнулся и, отсвечивая серебром в бороде и румянцем на скулах, провозгласил тост:
 -Господа, выпьем за насосы и удобрения! Как это близко и понятно. Сколько из нас здесь выкачали талантов и надежд. И все ушло в землю, в серые ящики патентного отдела! Но мы не удобрения! Мы плодородный слой, на котором взойдут ростки новых научных поколений. За то, кем мы были, и кем не желаем становиться!
 Пьющие зашумели, подхватили, прослезились.
 Вава хватанула разом снова наполненный Федотовым мерный стакан едва разбавленного и чуть подкрашенного клюквой спирта и тут же обо всем забыла и всех полюбила.
 Поплыли, поплыли... Хорош Борька Шуман с лицом пирата и кота. Говорят у него роман с Инессой. А тут погибай во цвете без любви. Смешная все-таки фамилия – Шуман. Что он композитор, что ли. Спой Шуман, не стыдись! Это кто кричит? Я что ли? Чего это Федотов меня жмет, что ему от меня нужно?
 Простите Шуман. Вы великий человек. Сегодня вы почти так же велики, как десять лет назад, когда ваши лаборанты смотрели вокруг так, будто у каждого в кармане здоровенный кусок философского камня.
 Сашка, рот не зажимай!
 Надежда, кандидатша, поет тоненько, жалостно. Бедненькая, косенькая - так ее никто замуж и не взял, а родить как я, не известно от кого не решилась.
 Киса - царица бала. На Маргариту похожа. Что-то я совсем пьяная... Еще стаканчик? “Стаканчики граненые, упали со сто-о-ла, упали и разбилися, разбилась жизнь мо-о-о-я...” Федотов красавец. Подлец, конечно. Что он там говорил, про мои новые возможности? Врал, наверное. Но даже, если не заплатит, все равно красавец. Куда он меня тянет? Сюрприз? Господи, как темно. Банкетка холодная! Что это он? Неужели? Ах, как давно этого не было! Ну-ка дай сюда… Жарко, жарко, жарко, жарко!..
 Вава очнулась в темноте, подтянула трусики с колготками, одернула юбку, поймала шуршащую бумажку на груди - конверт, выскользнула в тускло освещенный коридор. В банкетной вяло докрикивали: ”И потихонечку катится трап от крыла, Вот уж и все ля-ля-ля расставаться пора...”
 Что это сейчас было? Господи, как в первые годы в Институте! Но тогда было лихо, сладко, стыдно и остро, рискованно, авантюрно, с надеждой на чудо. Каждый раз – как полет. И наплевать на падение. Теперь – какое там падение! Как пописать. А потом взяла и отрубилась.
 Тошнит, мутит, голова болит. Укачало по дороге в юность.
 Ну и черт с ней!
 Вава раскрыла конверт с жиденькой бумажкой.
 “Пятьсот рублей - это за полгода работы? Или за любовь? - хихикнула и всхлипнула одновременно. - За любовь больше платят - сволочь все-таки этот Федотов”.
 Куда он, кстати, делся? Сидит, ждет меня со своим небом в алмазах. Думает – облагодетельствовал. Трахнул бабу, и она теперь на него всю жизнь ишачить будет. Фиг вам, Федотов.
 Кстати, может быть, это был и не Федотов. Может быть, это был Шуман.
 Может быть.
 Не помню.
 В полутьме коридора услышала удаляющиеся шаги. Свет лампы вспыхнул на желтой полированной лысине, зажег жесткие рыжие завитки за ушами. Голова Фаллоса исчезла за углом.
 Этот тут что делает? К Кисе приходил? Чего тогда прячется? Или у меня уже глюки пошли?
 Ваву качнуло и прижало к стенке.
 Все. Выбираться пора!
 
 Пальто обнаружила на себе, сумку вспомнила - оставила в офисе, стала выбираться потихоньку из подземелья.
 Перед их коммунальным подъездом стояла старенькая карета скорой помощи, похожая на белую кастрюлю с побитой эмалью. В тусклом свете кабины зеленело лицо давешнего Дауна или кого-то, очень похожего на дауна. За рулем и в белом халате он не казался таким страшным.
 -Никакой он не бандит, - рассудительно говорила себе Вава, поднимаясь по лестнице, - а просто шофер скорой, приехал по вызову. А утром это так был, розыгрыш. Кто кого, правда, разыгрывал - непонятно. И к кому сейчас приехала скорая? Ой!
 В приемной Папика два санитара и носилки подпирали стены. Через распахнутую дверь видно было - шеф лежал у себя в кабинете на полу головой на папке с финансовым отчетом и внимательно разглядывал потолок. За его столом Синеглазый в белом халате и очках, просматривал, пачку таких же точно листочков, как тот, что она до сих пор не заполнила.
 Синеглазый посмотрел на Ваву, и Ваве сразу стало холодно. Потом перевел взгляд на санитаров, и те откачнулись от стенки и подобрались. Потом обернулся и сделал знак кому-то в углу. Из-за вешалки вышла Зинаида, бледная, с красными пятнами под глазами.
 -Вам что? – сурово спросила Зинаида Павловна.
 -А ва-ва-ва...- тыкая пальцами в воздух, шефа, доктора, санитаров и куда-то вниз, в кастрюльную скорую и Дауна за рулем, залопотала Вава.
 -У Николая Петровича приступ.- нарезала фразы как ножницами Зинаида,- Скорую не дождешься. Наши друзья – медики. Они сделали укол. Николаю Петровичу лучше, но госпитализация необходима.
 Человек с неприятно синими глазами, не отрываясь, смотрел на Ваву. Зюзюшка все клацала своими ножницами:
 -На сегодня вы свободны. Завтра к десяти. С дисциплиной теперь будет строго. Опоздаете - уволю. Что встали? Я вас не задерживаю. Вы свободны.
 Синеглазый поднял руку, поманил Зюзюшку. Та наклонилась к самому его уху, застыла в неловкой позе. Он что-то, не глядя, спросил, выслушал ответ, снова спросил, послушал, кивнул, вяло отогнал Зюзюшку.
 -Будьте осторожны, - Варвара Александровна - вкрадчиво сказал Синеглазый. - Будьте осторожны. Скорая – она всегда опаздывает. Вам об этом любой следователь скажет, - санитары за Вавиной спиной дружно вздохнули.- Так что, будьте осторожны! И берегите сына.
 Не отрывая взгляда от синих глаз, Вава попятилась, повернулась, прошмыгнула мимо санитаров, выбежала из кабинета, не услышала, как Синеглазый коротко бросил Зинаиде: «Догони», едва успела заскочить к себе и подхватить сумку, у дверей столкнулась с поджидавшей Зюзюшкой.
 -Ничего не бойся, ничего никому не говори-горячо хлопотала Зюзюшка.- С шефом и со мной ничего не случится. И с тобой, и с твоим сыном, и с Кисой, и вообще ни с кем. Только никому ничего не говори и делай то, что тебе скажут!
 Вава оттолкнула Зюзюшку, скатилась по лестнице, поймала в спину бодрое: «Все будет в порядке!» и вылетела во двор. Даун стоял перед скорой. Скорая ослепила фарами выпрыгнувшую из подъезда Ваву. Вава зажмурилась. Даун сделал шаг к ней, подышал в лицо говяжьим запахом и отступил. Вава раскрыла глаза, увидела коровье лицо и вылетела сквозь проходной двор на улицу, повернула и почему-то рванула в противоположную сторону от метро.
 Нырнула в один переулок, перебежала другой и оказалась перед желтым зданием отдела внутренних дел. У подъезда сгрудились убогие милицейские москвичи и ВАЗики. Из двери с казенной красной вывеской вышел следователь Руднев. Вава в панике юркнула в ближайшее парадное, взбежала на площадку лестничной клетки, затаилась, прислушалась, подобралась бочком к окну.
 Руднев постоял, озираясь, глянул на парадное, посмотрел на темное окно, за которым скрывалась Вава, прикурил, осветив огоньком зажигалки щеточку усов и противные полубачки, втянув голову в плечи, подошел к милицейской пятерке, сел в машину и укатил.

 Вава прилепилась лбом к холодному стеклу, прерывисто вздохнула.
 Зачем я от него спряталась? Надо было всем ему рассказать. Он же следователь. Ходит, всех расспрашивает. Вот пусть и выяснит, кто эти двое и чего они к нашей конторе прицепились. Не все ж ему безбилетниц хватать.
 Погоди, погоди… Следователь? Как этот Синеглазый сказал? Можете спросить у своего следователя? Откуда он знает, что я была у следователя? Зюзюшка натрепалась? А если нет? Если сам Руднев обо мне рассказал? И предупредил – смотри, там есть такая Вава, если что, она ко мне сразу прибежит. А зачем Рудневу об этом говорить какому-то скользкому типу?
 Хлопнула входная дверь. Кто-то по лестнице поднимался к лифту.
 -Все,- прищемило Ваву.- Сейчас и меня, как Тришина…
 Чирикнула дверца лифта. Он заскрипел, забился в шахте и медленно пополз вверх. Как дверцы раскрылись, Вава не слышала. Она бежала по улице.
 У телефона-автомата притормозила, влезла под стеклянный колпак, впихнула карту в щель, услышала гудки и спокойный голос Риса:
 -Слушаю!
 -Рис - задохнулась Вава.- Ой… Рис!
 -Мама? Мам, что с тобой? Ты где?
 Тревожится обо мне… Господи, лишь бы с ним ничего не случилось.
 -Рис… Ох! У тебя все в порядке?
 -Мама, что с тобой? Ты уже третий раз меня об этом спрашиваешь.
 -Ты на работе был?
 -Был.
 -На улице перед домом к тебе никто не подходил?
 -Ну, разумеется. Кому я нужен.
 -Звонков странных не было?
 -Нет. Ма, ты, что с ума сошла?
 -Рис, милый, хороший, я тебя очень прошу – пока я не приеду, из дома не выходи, дверь никому не открывай, на звонки отвечай только на мои – три звонка, пауза, - это я.
 -Да, что случилось-то?
 -Рис, пожалуйста, сделай, как я прошу. И к окнам не подходи. Я скоро буду.
 Вава положила трубку, без сил постояла немного под стеклянным колпаком, успокаивая себя, побрела к метро.

 Желтки фонарей подрагивали на черном студне вечера. Оттепель давила сугробы, как прыщи, и они сочились маслянистой дрянью. По ледяным буграм тротуара, шаркая, шли прохожие. Вава поскользнулась, замахала руками, засеменила, зашаркала вместе со всеми к метро.
 -Господи, как грустно,- жаловалась сама себе Вава. - Февраль, достать чернил и плакать. Ему то чего было плакать? Чернил не мог достать? Зачем ему чернила? Зачем плакать, когда можешь говорить? Как сказала Зюзюшка? Ничего не говори, делай, что скажут, и никто тебя не тронет? Удивила! Мы всю жизнь, немые, ходим, плачем, никто нас не слышит.
 Из ресторана вышла дама в норке - соломенные волосы, печеное личико, острый носик, сердитые глаза. Оглянулась, недовольная, - молодой человек, виновато улыбаясь, подхватил ее под руку, распахнул дверцу машины, усадил, нежно прикрыл норкой острые коленки и пока заводил машину, выруливал на улицу, все оглядывался на спутницу заботливо и виновато.
 Ну почему одним все, а другим ничего? Почему? И это ничего тоже кому-то покою не дает. И его норовят отнять. Эх!
 Из метро еще раз позвонила Рису. Рис буркнул, чтоб скорее приезжала, что он не сошел с ума, но если ей так спокойнее, он готов лечь на пол и до ее приезда не вставать.
 
 В переходе прибило толпой к столику с тремя стаканчиками для игры в наперсток. Маленький кавказец с чебурашечьими глазами дотронулся до руки, сказал участливо: ”Устала, да?”
 Вава дернулась, повернулась идти, кавказец придержал ее за рукав, попросил тихо, тоскливо:
 -Сыграй, а? Второй день здесь стою, никто не подходит, а ментам платить надо, хозяину деньги нести надо. Сыграй, а?”
 -Денег нет.
 -Почему нет? - удивился кавказец. - Есть. Только судьбы боишься. А от судьбы не уйдешь.
 …очень выгодное предложение, вам сделают о-очень выгодное предложение,- деревянно поскрипело над ухом. Вава оглянулась. Она была одна.
 Вава вздохнула, достала конверт, вынула пятисотрублевку, положила на стол. Чебурашка встрепенулся, забарабанил свою считалочку, насчет “удачи, стаканчика, без обманчика…”, быстро- быстро заскреб стаканчиками по столу. Рядом с Вавой выросли трое - солидный мужчина, баба с сеткой яблок и девица с прозрачным лицом.
 -Дама вы что, с ума сошли? - Поинтересовался солидный мужчина.
 -Милочка, он же тебя надует, глазом не моргнешь,- осудила баба.
 -А может ей повезет, - усмехнулась недобро девица.
 Вава ткнула в первый попавшийся стаканчик, только чтоб уйти поскорее. Чебурашка открыл. Солидный крякнул, баба засмеялась, девица щелкнула языком. Шарик выскользнул из-под стаканчика и покатился по столу.
 Кавказец вытаращил глаза, медленно достал из кармана пятьсот рублей, протянул Ваве. Вава ухватилась за край бумажки... Стояли, глядя, друг другу в глаза, держась за купюру. У кавказца опустились уши и глаза стали мохнатыми.
 -За тысячу три дам,- тихо сказал он, не выпуская денег из рук. - Только сыграй еще.
 -Берите деньги и уходите, - шепнул солидный.
 -А может, повезет. Где ты за пятьсот рублей три тысячи получишь, - это девица с потемневшим, но все еще прозрачным лицом.
 Баба с сеткой сказала: « Бегите, женщина”.
 Движение в переходе остановилось. Задние напирали, спрашивая, что случилось. Ближние нависали, заглядывали снизу, сверху и сбоку, стараясь разглядеть лицо той, которой повезло.
 Вава отпустила купюру. Кавказец заработал руками над стаканчиками, но, как показалось Ваве, даже не двинул их с места. Тот с шариком так и остался посередине. Вава ткнула в него пальцем, уверенная, что там пусто. Шарик был там, а кавказец смахнул со стола вавины пятьсот, протянул ей стодолларовую купюру, тихонько оттолкнул от стола: ”Иди и не оглядывайся”.
 Вава попятилась, услышала над ухом неживой голос: «…очень выгодное предложение, вам сделают о-очень выгодное…». Солидный мужчина, баба с сеткой и девица встали плечо к плечу, закрыли кавказца и смотрели на Ваву внимательно, словно что-то от нее ожидая. Вава медленно продавила себя сквозь толпу и упала в метро, как в обморок.
 Обнаружила себя перед дверью собственной квартиры с пальцем на звонке. За дверью скреблась и скулила Донка, поспешно зашаркал шлепанцами Рис.

 -Рис,- вскрикнула Вава, попыталась обнять сына. Рис ловко увернулся.- Так, спокойно, ма. Держи себя в руках.
 Зашаркал на кухню, загремел чайником, полез в холодильник, крикнул из кухни:
 -С Донкой я гулял.
 Донка, неловко подпрыгивая, норовила лизнуть Ваву в лицо. Вава вздохнула свободно – дома все по-старому. Надолго ли? И как объяснишь Рису, что именно произошло и что грозит им, если она сама толком ничего не понимает. А объяснить надо: предупредить, предостеречь, оградить…
 Пила крепкий чай, обнимая пальцами горячую кружку, боль в затылке справа, давившая весь вечер после спирта, стихала. Рис сидел как всегда сгорбившись, заложив ладони между коленями, выжидательно глядя на мать.
 -Рис…- с натугой начала было Вава, и вдруг вспомнила: - А я сто долларов выиграла!
 -Во что?- опешил Рис.
 -Ну, в эти… в стаканчики… В смысле – в наперстки.
 -Т-ак,- протянул Рис.- Покажи.
 -Что?
 -Ну, сто долларов, которые ты в наперстки выиграла.
 -Не веришь? А зря,- Вава выскочила в прихожую, повозилась в сумке, торжественно, как красный диплом, вручила бумажку Рису.
 Рис с сомнением пошуршал бумажкой над ухом, посмотрел на свет, потер уголок, понюхал… Сощурил на Ваву узкие свои глаза:
 -Сколько ставила-то?
 -Пятьсот рублей, гонорар за перевод.
 -Поздравляю. Твой выигрыш, скорее всего фальшивка!
 -Да ты что?
 -Ну, это ерунда. Это я на компьютерном рынке кому-нибудь впарю…
 -Рис,- потянулась к баксам Вава,- не смей…. Если попадешься…
 -Расслабься, ма…- пряча купюру в карман, снисходительно улыбнулся Рис.- Эта бумажка вернется к тем, кто ее печатал. Так ты что, из-за этого такой переполох устроила? Ждала, что на меня нападут, как на родственника получившей выигрыша века? В заложники возьмут, чтоб ты фальшивую купюру вернула? Что случилось, ма?
 -Хорошо. Я расскажу. Но с условием – эти деньги ты никуда не понесешь и вернешь мне.
 - Если будешь настаивать - верну. Рассказывай.
 В пересказе вся история выглядела совсем нестрашно и довольно глупо. Слушая, Рис подпер щеки кулаками, не то, скучая и посмеиваясь про себя, не то соображая.
 -Ну и чего ты так переполошилась? – дослушав, спросил Рис.
 -Ты что, не понял? Они все знают – про меня, про тебя, про то, что я была у следователя…
 -Ну и что? Они же просто запугивали тебя.
 -С какой стати?
 -Да ни с какой! Чтоб сидела тихо, вкалывала с утра до вечера и куда не надо свой нос не совала. Для этого они и совещание свое идиотское устроили.
 - Но зачем им это нужно? Кто они вообще такие?
 -Да тебе-то какая разница? Может действительно бандиты, может так – аферисты, мелкая сволочь. Ясно - кто-то хочет прибрать вашу фирму к рукам. Тебе что за дело? Будешь работать, как работала, не понравится – уволишься, даже бандиты насильно держать не станут. Пойми – наезжают на тех, кто мешает. А ты кому можешь помешать?
 -Но я видела…
 -Что ты видела? Как твоего шефа на скорой увозят? А, может, ему действительно стало плохо, а клоуны эти на скорой подрабатывают, тогда что? Зюзюшка твоя перепугалась из-за шефа. К какому следователю ты пойдешь, с чем?
 -Ну, а Тришин…
 -Про Тришина ты вообще ничего не знаешь. Подкараулили в подъезде, трахнули по башке, помер – с кем не бывает? Имеют к этому отношение твои врачи-убийцы или нет – неизвестно. Скорая, насколько я понял, приехала, когда Тришин уже остыл. Если хочешь знать, единственная для тебя серьезная вещь во всем этом – твои акции.
 -Ну, вот, а говоришь нечего бояться.
 -Я сказал – серьезная. Я не сказал опасная. Бандюки эти в белых халатах или ничего про то, что ты доверенность на передачу акций не подписала, не знают или она им просто по фигу. Иначе тебя на этой же скорой сюда доставили, и ты оформленную доверенность им в зубах вынесла.
 -Ну, ты уж как-то совсем меня…
 -Да не я тебя, сами вы себя. Вы же пуганные, всего боитесь. Еще играть не сели, а проигрались в пух и прах. От страха.
 -А ты ничего не боишься.
 -Ничего не боятся только идиоты. Другие…- Рис покосился на мать, смягчил…- люди боятся всего – тоже знаешь… Разумный человек добывает информацию, взвешивает, определяет степень риска, оценивает противника, рассчитывает и только после этого делает ход. Он не всегда выигрывает. Но у него есть шанс.
 -Шанс получить по голове. Хорошо, что бы ты сделал на моем месте?
 -Ну, зачем это тебе,- заскучал Рис.
 -А все-таки?
 -Ну, постарался бы узнать, кому и зачем понадобились акции. Какую роль в этом играет ваша Зюзюшка. Смогут эти лихоимцы завладеть фирмой без твоих акций или в твоих руках решающий голос. Согласны они ждать или будут действовать жестко. Ну и так далее…
 -И что это дает?
 -Меня не смогут застать врасплох. Буду знать, кто и чего от меня хочет и к чему я должен быть готов. Могу я выдвигать условия или должен делать, что мне говорят.
 Делай, что тебе говорят, и все будет в порядке – кричала ей вслед Зюзюшка.
 -И ты мог бы выдвинуть условия?
 -Мог бы попытаться. В конце концов, какая разница кому платить – громилам или реальному скупщику акций? Но тебе я этого делать не советую.
 -А что советуешь?
 -Заполнить и подписать Договор и отдать его по первому требованию. Только не Зюзюшке.
 -А кому?
 -Тем, кто так Зюзюшку напугал.
 -А какая разница?
 -Полдня назад, может, и никакой. Ты была в толпе – какой с тебя спрос? Но ты промедлила и осталась одна. С этого момента ты – в игре. От тебя зависит, как сдвинется равновесие. Надо знать хотя бы – с кем ты играешь, какие ставки, кому на руку твой ход. Вслепую играть опасно. И надо знать – у кого козыри.
 -Бр-р-р,- затрясла головой Вава,- то-то я смотрю, ты все время со своим компьютером в карты режешься. - А может все обойдется?
 -Может быть,- хмыкнул Рис.- Но Договор ты все-таки заполни. И не делай ничего через силу. Поймешь, что легче отдать тому, кто первый спросит, так и сделай. В конце концов, есть еще и судьба.
 На слове «судьба» телефонный звонок тряхнул Ваву так, как будто она сунула пальцы в розетку. Ни за что не взяла бы трубку, но это значило, что ее возьмет Рис. Нехотя потащилась в прихожую, осторожно послушала.
 Стояла, слушала шорох, тишину, молчание.
 -Вава – это Федотов,- ожил вдруг телефон. - Ты куда пропала-то?
 -Ну, Федотов – ты даешь,- выдохнула Вава.
 -Ладно, ладно – я свинья. Но, откуда ж я мог знать, что тебя так развезет?
 -И ты…
 -Отвел тебя в соседний кабинет,- «и девушек наших ведут в кабинет»,-пропело у Вавы ехидно в затылке,- дотащил до банкетки...
 -А дальше?
 -Вернулся к ребятам, а когда заглянул, тебя уже не было.
 -Да. А ты ничего не забыл?
 -Например?
 -Например… конверт с деньгами. Это плата – за что?
 -Не полная плата, а только часть. Ты что, совсем ничего не помнишь?
 -А что я должна помнить?
 -Да я ж еще за столом дал тебе конверт и предупредил, что только часть, остальное позже.
 Вот те на… А кто же меня… или я сама себя…
 Федотов терпеливо ждал, потом спросил:
 -А ты нормально добралась домой? По дороге ничего не случилось?
 -А что должно было случиться?
 -Да я так, вообще.
 Помолчали.
 -Ну ладно. Отдыхай. Может, завтра еще придется встретиться. И поосторожней там. (Где?). Пока!
 Вава положила трубку. Странно как-то: все обо всех сегодня заботятся. Я о Рисе, Федотов обо мне,… а Синеглазый о нас обо всех. Все друг друга предупреждают: «Будьте осторожны, как бы вас не убили!»
 Федотов - что это он? Никогда раньше не звонил. И почему он врет – я же точно помню – жарко… жарко… жарко… И что он там трепал насчет великих дел Бори Шумана на месте Тришина?
 -Кто звонил-то?- спросил из кухни Рис.
 -Да, ты его не знаешь – Федотов из Института.
 -Что хотел?
 -Спрашивал, не случилось ли чего со мной.
 -Да – вопрос дня. А знаешь, мать – шла бы ты спать. Ты сегодня явно перенапряглась.
 -А ты?
 - А я пока в Интернете посижу. Посижу и погляжу. Может, что и накопаю.
 Вава добралась до ванной, открутила и без того текущий кран, коротко глянула на жуткое лицо в зеркале (щеки посерели и впали, глаза покраснели и вылезли, волосы приляпались), разобрала постель, готовясь к долгому лежанию без сна, сбиванию ногами одеяла, перекладыванию подушки. Плюхнулась на диван и через минуту уже спала.

2.
 Даже если бы Боря Шуман, проходя в тот вечер мимо, заметил, что дама, играющая в переходе метро в наперстки, сотрудница их Института и при том та самая, которая только что мгновенно напилась в банкетной у Федотова – он вряд ли обратил на нее внимание.
 Боря Шуман – он вообще замечал только тех, кто ему был полезен. И пока ему были полезны.
 Низкий рост – признак комплекса неполноценности, но Боря никакими комплексами не страдал. Он был здоров, как бык, три раза в неделю ходил в тренажерный зал, два раза в бассейн и когда, напрягал живот, через кожу проступали твердые булыжники пресса.
 В Университете Боря увлекался каратэ. Больших данов не собрал и пояс у него был не самый темный, но на татами с ним выходить не любили. Боря втягивал голову в плечи, высоко поднимал согнутые в локтях руки, смотрел сквозь противника неподвижно, равнодушно и дико, как кошка, и виртуозам техники становилось не по себе. Боря легко увертывался от ударов и, почуяв, неуверенность нападающего, срывался с места, работая руками и ногами, как мельница, перемалывал противника в труху.
 По жизни Боря шел, как по татами – легко уходя от ударов и разбивая препятствия ребром ладони. Университет с красным дипломом, аспирантура у академика Черникова. Кандидатская в двадцать пять, докторская в тридцать, лаборатория в тридцать пять.
 Боря занимался биополями. В лаборатории, обвешанные приборами и датчиками, в неоновом свете, под стеклянными колпаками росли тропические цветы, грелись в террариумах змеи и ящерицы, возились в клетках мыши и кролики, шуршали за сеткой гигантские черные тараканы, и пауки птицееды, распушив мохнатые лапы, набрасывались на маленьких крысят. Все это жило, размножалось, поедало друг друга, поставляя информацию об изменениях в своих биополях для Бориных исследований, статей и монографий.
 Научные идеи Бори не отличались оригинальностью, глубиной и изяществом. Но это его нисколько не смущало. Он обрушивал на ученых собратьев ураган данных, снабженных простыми, очевидными и грубыми выводами, и самые остроумные скептики вынуждены были отступать под таким напором. Очень скоро имя Шумана стало известно. Его часто приглашали на конференции и симпозиумы. Государственные и академические премии сами тянулись к нему. Членкоррство и замдиректорством отчетливо просматривались годам к сорока.
 Боря был равнодушен к комфорту и уюту, но любил женщин, которых брал все с теми же напором и энергией, работая как мельница и машина. Две бывшие борины жены, выбрались из-под этого чугунного пресса растерзанными и придушенными. Машина не притормозила и не остановилась. Они были выброшены на ходу. Боря продолжал любить без остановки девушек из метро в своей холостяцкой квартирке, пикантных импортных научных дам в мотелях и гостиницах, лаборанток и молоденьких сотрудниц на диване у себя в кабинете или прямо на лабораторном столе при свете неоновых ламп, в блеске тропической листвы, под любопытными взглядами змей и кроликов.
 Обрушилось все это вдруг, за каких-нибудь пять лет.
 Без импортных подкормок завяли тропические травы, протянули хвосты змеи, высохли пауки и тараканы. Оборудование ветшало, и заменить его было нечем. Молоденькие лаборантки и сотрудницы, победствовав без зарплаты, повыходили замуж за бизнесменов и бандитов, лишив Борю любви и помощи в сборе данных. Собирать стало нечего. Статьи, лишенные новых цифр не выходили. Имя Шумана зачадило и стало гаснуть.
 Здание, которое он строил всю жизнь, превратилось в развалину. Вклад в науку обесценился. Звание доктора наук можно было купить в переходе метро. Должность завлаба упала ниже места плиточника и штукатура. Автор статей и монографий зарабатывал меньше корректора.
 Боря чувствовал, как теряет былую мощь, напор и энергию. Любовная его машина застучала, забуксовала, а пару раз и вовсе не завелась. Партнерши все чаще уходили от него неудовлетворенными.
 Он мог бы эмигрировать в любую из трех стран по выбору и жить там в достатке, на вторых и третьих научных ролях. Но он уперся и остался. Он был уверен, что у него еще есть время. Он собирался вернуть и удвоить потерянное.
 После скандала с кредитами и смерти академика молодой директор Черников отбыл за границу, откуда подбрасывал жалкие подачки в виде гуманитарной научной помощи, проявляя, полное равнодушие к обнищавшим коллегам. Институт, со всеми его зданиями и лабораториями, оказался на попечении разваливающегося на глазах чудака Тришина и восторженной старой девы Старковой, которые никак не могли понять, что поезд ушел, судьба фундаментальной науки никого не волнует, от государства ждать нечего и деньги надо добывать самим и любыми способами.
 На все предложения Бори, как добыть денег на науку, Тришин только брезгливо морщился. Шуман решил заняться Старковой. Как женщиной.
 Сгоряча он чуть было все дело не испортил. Попер по привычке и тут же налетел грудью на острый угол сейфа. Старкова смотрела на него, улыбаясь и отводя глаза в сторону, но к сокровищам своим не пускала. Боря вспомнил, что ему-то от Старковой совсем другое нужно. И Старковой от него тоже.
 На последние деньги он покупал цветы, провожал Инессу Михайловну до дома, читал по дороге стихи и целомудренно отказывался от предложений подняться и выпить чаю. Он рассеянно кокетничал на глазах Инессы с институтскими дамами и с ее собственной пожилой секретаршей. Он пропадал на несколько дней у себя в лаборатории, не появлялся и не звонил, но каждый вечер, возвращаясь, домой Инесса Михайловна с грустной улыбкой обнаруживала перед дверью квартиры скромный букетик фиалок.
 Кое-чего поумневший Шуман добился. Но не многого.
 Инесса в очередном разговоре с заграничным Черниковым намекнула ему на обновление кадров, и тот сказал равнодушно: «Шуман? Почему бы и нет? На ваше усмотрение». Но увольнять Тришина отказалась наотрез – старик должен сам принять решение. Пусть дозреет. Давить на него я не вправе.
 Целый год Боря Шуман ждал, когда старик Тришин, наконец, созреет.
 Дождался. Тришин дозрел и отвалился.
 Правда, ему в этом помогли.

 Выждав, когда следователь покинет приемную, Старкова нажала кнопку селектора, сказала сухо:
 -Пригласите Бориса Михайловича ко мне.
 Намеки следователя были Инессе Михайловне неприятны.
 Догнать в подъезде, бить слабого, немощного. Бить, чтобы убить и занять место… Что-то темное, жуткое… Это темное, жуткое она почувствовала однажды, в самом начале, в Борисе. Испугалась. Потом прошло.
 Он сейчас войдет. Что она может сказать ему? Не вы ли виновны в смерти Тришина? Или: что вы почувствовали, когда узнали, что Тришина больше нет? Инесса Михайловна вдруг очень ясно представила, каким станет Борис, как только она подпишет приказ о его назначении.
 Боря вошел в кабинет Старковой, как на татами. Он не видел противника. Он чувствовал его. Перед ним сидела Инесса в птичьей своей позе, втянув голову в плечи. Решающая схватка. Не с Инессой, с кем-то другим, кто последние пять лет упорно пытался его уничтожить.
 -Вызывали, Инесса Михайловна?
 -Борис Михайлович, Борис Михайлович,- с упреком вздохнула Инесса.
 -В чем дело?
 Инесса опустила глаза и улыбнулась.
 -У меня только что был следователь.
 -Я знаю.
 -Спрашивал, думала ли я о кандидатуре на место Тришина.
 -И что вы ему сказали?
 -Я ему сказала, что этот вопрос сейчас… не уместен.
 -Но именно сейчас его нужно решить.
 -Следователь намекал, что тот, кто претендовал на место Тришина, мог иметь отношение к тому, что с ним случилось.
 Инесса очень тщательно подбирала слова.
 -Именно это он и должен был предположить.
 -Я сказала, что еще не думала о кандидатуре.
 -Понятно.
 -И что в Институте нет такого человека, который мог бы желать смерти Тришину.
 -Скорее всего, так оно и есть.
 -Борис…
 -Что?
 Инесса пыталась поймать взгляд Бори Шумана. Она смотрела прямо в сузившиеся его глаза. Они были зеленые и плоские. Борис смотрел на нее и не видел. Видел что-то такое у нее за спиной, что-то очень важное для него. Но к ней это не имело никакого отношения.
 Вот и все,- подумала Инесса, достала из ящика стола заготовленный приказ о назначении Бориса Михайловича Шумана заместителем директора Института, вписала сегодняшнее число, поставила подпись, протянула листок:
 -Ознакомьтесь.
 Борис прочитал, поднял глаза, увидел Старкову, хотел что-то сказать…
 -Только, пожалуйста, без пошлостей,- поморщилась Инесса.- Поставьте печать у секретаря. И постарайтесь в ближайшие дни кабинет рядом со мной не занимать. Дождитесь, пока мы Николая Дмитриевича похороним.
 Боря пожал плечами.
 Инесса Михайловна очень старалась вслед ему не смотреть.

 3.
 На втором курсе мединститута Паша Бабичев устроился на работу в морг Городской больницы.
 Сварливая его семья и милые коммунальные соседи остались в захолустном шахтерском поселке. Казалось – навсегда, но очень скоро выяснилось, что Паша сменил провинциальную коммуналку на столичную под названием «Общежитие».
 Только и всего.
 Точно также готовили всем скопом на общей кухне, чадя и воняя горящим маслом и луком на все комнаты, умывались ледяной водой из одного крана, не спуская воду, гадили в уборной, развешивали, где попало мокрое белье, стучали ранним утром башмаками в коридоре, тоскливо хлопали дверями, пили и орали по ночам.
 Год промучившись, Бабичев снял комнату у суровой старушки на Мосфильмовской, а деньги на комнату отправился зарабатывать в морг.
 Еще в анатомичке, ковыряясь с другими студентами в зафармалиненном трупе, препарируя по отдельности почерневшие и сморщенные руки и ноги, Паша никак не мог отделаться от мысли о сходстве. Улыбаясь, он поднимал свои синие глаза от жгутов мышц на шее трупа на тонкую шею смешливой сокурсницы, и у той сразу пропадала охота смеяться.
 Переворачивая трупную ногу и вычленяя очередной muscles, Павел видел при этом собственную ногу, ногу стоящего рядом и ту, что игриво выставила из-под юбки гладкое полушарие коленки утром на кожаном диванчике метро.
 Отгибая пинцетом темно-коричневую ушную раковину трупа, Бабичев переводил взгляд на розовое ушко под светлой прядью и улыбался, когда обладательница нежнейшей мочки начинала нервно теребить ее. Бабичев изо всех сил сжимал пинцетом ухо. Девица вскрикивала и убегала в туалет. Студенты испуганно хохотали.
 Смерть – полное отсутствие боли. Недостижимая мечта врача. Цель медицины.
 В морге Бабичев любил работать со свежими трупами. Глаза еще не ввалились, губы не растянулись в мертвой улыбке, мышцы не опали, волосы и ногти продолжали расти. Почти полное сходство с живыми. За исключением малости – покойники не боятся боли и смерти.
 Можно из всей силы ударить чем-нибудь тяжелым мертвого по животу – у него ни один мускул не дрогнет.
 Почему рыдают над умершими? Они – лучше живых. И им лучше, чем живым.
 Павел знал о своей нечувствительности к физической боли. С детства он привык считать эту свою особенность болезнью и немного стыдился ее. То, что он не такой как все раздражало его и заставляло испытывать неприязнь к сверстникам и взрослым. Крики боли, разбившего при падении нос, способны были привести Пашу в бешенство.
 В морге это свое отличие он оценил и полюбил. Стоя перед трупом, Паша на пробу выворачивал себе пальцы до полного вывиха и потом ставил на место. Синие пашины глаза при этом смеялись.
 Паша не боялся боли. Он был неуязвим, как покойник. Мертвецы стали ему еще ближе. Переворачивая их под ледяной струей из шланга, ломая руки, чтоб сложить их на груди, или подвязывая челюсти, он дружелюбно беседовал со своими подопечными. А когда обнаружил, что у многих из них во рту имеются золотые зубы и коронки, он, с хрустом выковыривая плоскогубцами зубное золото, подмигивал трупам и посмеивался. Они так умильно дергали головами, пока он отбирал ненужный им теперь драгметалл. Как живые! Но они ни о чем не жалели и ничего не боялись.
 Паша промышлял покойницким золотом больше года и ни разу не попался. Кто, в самом деле, будет заглядывать в рот мертвому родственнику? Или требовать удалить и отдать золотую коронку?
 Паша регулярно поил напарника и делился с директором морга, и на его старательство смотрели сквозь пальцы. Пока однажды, при прощальном поцелуе перед дочерью не открылся вдруг подвязанный платком рот покойной матери, и она с ужасом не увидела развороченную челюсть на месте вставленных недавно двух золотых зубов.
 Паше дали пять лет. Вполне сносную общагу он сменил на довольно невыносимую.
 В камере блатные устроили ему обычную проверку на петуховость - такое коллективное издевательство над новичком - запросишь пощады – тут же опустят. Паша стал отмахиваться. Его повалили, били головой об пол, ногами, потом прыгали на нем. Вместо крика и стонов, блатные слышали Пашин смех.
 Били Пашу долго, сломали руку, разбили нос, порвали губу, а он все смеялся, разбрызгивая кровававую слюну.
 Пашу подлечили в санчасти, вернули в барак. Больше его не трогали.
 Кличку Бабичеву дали – Паша Холодный.
 Паша и был тем человеком, который появился сегодня в ПАПе, и которого перепуганная Вава назвала Синеглазым.

 Юров платил Паше, чтоб его не трогали.
 Когда пошли первые деньги за патентные услуги, Юров занервничал. Он очень боялся, что к нему придут, станут требовать денег, ударят. Он сам стал искать крышу и вышел на Холодного по рекомендации приятеля из руководства одной рекламной газеты.
 Каждый месяц Юров передавал Холодному две тысячи долларов. Деньги забирал Даун (у блатных - Телок). Юрова не трогали, и иногда он ругал себя за то, что сам от страха влез под крышу. Он стал сильно пить. Напившись, придумывал, как он избавится от опеки Холодного, и ему становилось легче. Для начала Юров попытался снизить дань, ссылаясь на падение дохода и недовольство сотрудницами низкой оплатой их труда.
 Холодный выслушал пересказанные Телком жалобы Юрова и решил сам наведаться на фирму ПАП. Он появился на общем собрании, а, заметив на столе как нарочно на самом видном месте забытые Зюзюшкой бланки доверенностей на управление акциями, пришел вечером и увез Юрова на скорой к себе в загородный дом на разборку.

 К ночи подморозило, сухо похрустывал под ногами ледок на тропинке в саду, в черной редкой сетке яблонь билась мелкая грошовая луна, бледнели реденькие звезды.
 Сняв белые халаты, санитары превратились в пару набыченных шестерок, похожих друг на друга и на таких же братков из любой другой группировки – перекаченные, грузные, с надутыми лицами, тупым высокомерием в глазах и невозможностью повернуть голову из-за полного отсутствия шеи – на оклик они поворачивались сразу всем телом.
 Одного звали Ковш, другого Чугун, Паша их не различал, а Телок знал, что Ковш курит Кэмел, а Чугун любит «Клинское», и оба мечтают сменить отечественные восьмерки на подержанные БМВ и только ждут, когда Паша даст им денег и возможность такие тачки отработать.
 Телок сидел на бревнышке рядом с мангалом в саду, в крупном и влажном коровьем глазу его отражалась маленькая луна, подрагивая ноздрями, он втягивал сладкий запах шашлыка.
 Сглатывая слюну, Ковш то и дело нетерпеливо дергал шампуры.
 Чугун потягивал пиво и с интересом наблюдал за приготовлением мяса.
 -Да че ты его все крутишь, ты дай ему обжариться. Ты ж паришь, его.
 -Хочешь – жарь сам!- огрызнулся Ковш.
 -Жарь, Жора, Жарь,- поощрительно булькнул Чугун.- Учись, сынок. А то каждый раз твой шашлык мошонкой отдает.
 -Сам ты…- начал, было, Ковш, но раздумал.
 Сок с шипением капал на угли и чадил невидимым в темноте дымом.
 -И на кой хрен нам это переодевание,- подивился Ковш.- То в санитаров, то в ментов. Скоро в пожарных заставит переодеваться. А чего мудрить – зашли, стукнули, забрали, что надо…
 -Во-во,- отозвался Телок.- Зашли, стукнули, сели. Или пулю в башку получили. Вот потому-то твое дело и будет всю жизнь шестым.
 -Почему это?
 -Потому это,- передразнил Телок.- Потому что голова у человека не только для того, чтоб по ней били.
 -А для чего ж еще?- усмехнулся Ковш.
 -А этого че,- махнул Чугун бутылкой в сторону белевшей под навесом скорой, где лежал неподвижно на носилках Юров, - кончать будем?
 -Тебя не спросили,- лениво отозвался Телок.- Что Хозяин скажет, то и будешь делать.
 -Я бы кончил,- сказал Ковш.- Очень просто.
 -Тебе бы кончать только,- заметил Телок. Все трое засмеялись, промерзший в скорой Юров сжался, оскалил зубы и тихонько заскулил.

 Дом свой Холодный получил от немощного пенсионера-полковника в уплату за жизнь внука, семнадцатилетнего оболтуса. Мальчонка подрабатывал в автосервисе и как-то вечером с приятелем залез в роскошную ауди, оставленную утром здоровенным мужиком на диагностику и бесплатное обслуживание.
 Хотел прокатиться хоть раз в жизни, как человек.
 Далеко ребята не уехали – влетели в бордюр на Ленинградке, помяли колесный диск и поцарапали бампер.
 Ковш и Чугун (ауди была Пашина, а сервис – у него под крышей) обрабатывали парня недолго – он обмочился со страха и рассказал про деда пенсионера, который все отдаст за внука и подмосковный дом впридачу.
 Пацаны подъехали к полковнику в отставке и все ему объяснили – десять тысяч долларов за ущерб или можешь прямо сейчас попрощаться с внучком – он у нас в багажнике лежит. Пойдешь к ментам, и дочку твою порежем.
 Таких денег у деда не было. У деда был старый дом – бревенчатый сруб с верандой и газовым отоплением, старый яблоневый сад, огород и цветник, за которым после смерти жены дед ухаживал из последних сил.
 Собственный пашин нотариус все тут же и оформил. Парня выпустили, и он пулей рванул к электричке. Дед до вечера бродил по саду, брал в руки то тяпку, то ведро, то лопату, хватался за лейку, стоял под яблоней, похлопывая ее по стволу. Секатором срезал четыре розы, завернул в тряпку, сел в саду на потертую скамеечку, сидел, смотрел на дом.
 Чугун хотел розы у старика отобрать и дать ему по шее, чтоб чужое не хватал. Ковш вступился, сунул розы деду в руку, поднял его и легонько толкнул к калитке:
 -Ладно, дед, езжай домой. Чего уж там.
 Розы на следующий день дед отвез жене на кладбище. Через полгода и самого его дочка отвезла туда же, положила кувшинчик с пеплом под цементную плиту с портретами и надписями, возле которой дед любил посидеть на Пасху.
 Дом Холодный весь перестроил – снес веранду, поналепил комнат, спален и ванных под ломаной крышей. Гостиную обшил дубом, сложил камин, настелил паркет, соорудил барную стойку и поставил бильярд. Но сырой и прелый дух дедовой дачи выжить из дома оказалось ему не под силу.

 Плавали огрызки шашлыка в кетчупе, бычки скорчились в пепельницах, коньяк плескался в бутылках на донышке.
 Ковш отрыгнулся, Чугун шлепнул красным шаром по черному, Паша брезгливо поморщился.
 -Телок, приведи этого…
 Телок вогнал Юрова в гостиную пинками, бросил на стул и отвесил ему на всякий случай плюху.
 -Ты что делаешь, тварь,- тихо спросил Паша. Кинуть меня захотел?
 -Я-я, ни-чего такого…- затряс губами Юров.
 -Что? Сявку разевать? Падаль, тварь, помойка! - хлестко и больно бил Юрова по лицу Паша, а тот только трясся и вжимался в спинку стула как в кресло на приеме у дантиста.- Это что такое, - тряс Паша доверенностями перед носом.- Кому ты за моей спиной фирму сплавляешь? Бежать решил сука? В кусты намылился…
 -Я-я-я…- скривился Юров.
 Телок сзади навалился, захватил шею, сдавил, Юров широко открыл рот, вывалил язык...
 -Пусти его, а то он стул перепачкает. Потом... Сначала пусть ответит, как он у братвы крысятничать решился.
 -Я-я-я… - задыхался Юров, пытался объяснить, слова толпились закупоренные криком и наружу не шли.
 -Дай ему…- брезгливо задрал губу Паша.- Да не по шее… Выпить дай…
 Телок надавил лапищей Юрову на щеки, вставил горлышко в рот, стекло стукнуло о зубы:
 -Пей, сука, пей…
 Юров захлебнулся, закашлялся, засипел.
 -Говори!
 -Я…я ничего не хотел… крысятничать. Меня Тришин, наш замдиректора вызвал, сказал, чтобы все… все сотрудники фирмы… переписали свои акции на институт.
 Паша с Телком переглянулись.
 -Как это?
 -Эксперимент, он сказал, не удался. Денег нет, а, значит, никакая самостоятельность не нужна. А на зарплату себе мы можем и в другом месте заработать. Нечего в институте коммерческие структуры разводить.
 -Какой эксперимент, что ты гонишь? Ты Генеральный директор! У кого контрольный пакет?
 -Ни у кого. Сорок пять процентов у Института… Остальное распределили между сотрудниками.- Коньяк подействовал. Юров чувствовал себя, как под стеклом - мог теперь говорить, но как-то глухо. Спешил объяснить, докричаться, чтоб только не били, не орали, не трясли, не трогали, не убили.- Поймите, вас это никак не коснется. Я как платил, так и буду платить.
 -Платить ты будешь в любом случае,- не глядя на Юрова, как само собой, отметил Холодный,- Даже если тебя завтра снимут с Генеральных и фирму твою закроют. Квартирой расплатишься за год вперед. Или головой.
 Паша взял пачку доверенностей, полистал…
 -А почему доверенности на управление акциями? Что с ними сделаешь-то?
 -Все что хотите,- засуетился Юров.- В сумме получается больше половины голосов. Можно принять любое решение: продать фирму, подарить. Тришин хотел таким способом нас просто ликвидировать.
 -Как генералка на машину что ли?- сообразил Телок.
 Юров затряс головой.
 -Ты хочешь сказать, что тот, кто оформит на себя эти доверенности – получит фирму?
 -В общем… да. Только тут одной не хватает.
 -Чьей?
 -Гладыш не подписала.
 -Гладыш…
 -Она как раз в кабинет вбежала, когда я… на носилках лежал,- деликатно напомнил Юров.
 Паша вспомнил – маленькая, встрепанная, птичий носик, глаза перепуганные. С удивлением посмотрел на Юрова.
 -Ты че, даже такую мышь задавить не можешь? Какой же ты на хрен директор?
 -Она ничего. Она не против. Она просто паспорт забыла.
 -Да она у тебя по следователям бегает! Мне твоя Зинаида сдуру сболтнула. Ты что, совсем не рубишь?
 -Не-не,- затряс головой Юров.- Она случайно. Ее в троллейбусе без билета поймали. Она по пенсионному удостоверению матери пыталась бесплатно проехать.
 -Ну, наука,- Паша стукнул себя по коленке. Телок, Ковш и Чугун заржали.- Жулье у вас в Институте, а?
 Юров хихикнул. Паша схватил его за волосы, тряхнул, так что зубы стукнули.
 -Не скалься! Разговор еще не кончен. Кто такой Тришин?
 -Наш замдиректора. Но его… Его ж убили вчера. Я думал это вы… знаете.
 -Замочили? - Паша глянул на Телка. Тот пожал плечами.
 -В подъезде напали. Двое. Били,- Юров покосился на Телка, - пока не умер.
 -А ты думал – мы только так - попугаем и отпустим? - улыбнулся Паша.- Давай, пиши адрес.
 -Чей?- с готовностью откликнулся Юров.
 -Этой своей, Гладыш.
 -Но,… но я не знаю. - Телок приподнял Юрова, встряхнул его. – Не бейте меня! Я, правда, не знаю, правда…
 -Ладно. Верю. Значит так: даю тебе два дня. Если хочешь, чтоб баба жива осталась – возьмешь доверенность у этой своей Гладыш. Иначе мы с ней сами разберемся.
 -Хорошо, хорошо. Я все сделаю. Как скажите…
 -И еще штраф заплатишь – пять штук баксов.
 -За что?
 -За что? - Паша встал, выхватил у Телка пушку из кожаной корзинки под мышкой, взвел курок, схватил Юрова за подбородок, воткнул ствол ему в щеку. - За что? За то, что ты скрыл от братвы, что у нее фирму отбирают! За то, что свалить хотел! За моральный ущерб, гнида! Ты понял, нет? Или тебе башку продырявить? Может, ты хочешь завтра нас своему начальству сдать? Может, ты ментам стучишь? Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?
 Юров обмяк и завыл тонко, противно… Паша сунул ствол Телку.
 -Два дня, доверенность Гладыш и пять штук. Не принесешь или стукнешь кому, я из тебя все гавно выбью, понял? А потом – кончу. Понял? - Юров мелко затряс головой. - Телок. Выкинь эту падаль. Воняет!
 Телок вытащил Юрова за ворота, ткнул головой в сугроб. Юров полежал, растапливая снег лицом, куснул хрусткую морозную корку, не чувствуя руками жгучий холод, встал на четвереньки, пополз по дорожке вдоль кирпичного забора. Над ним по насыпи, тускло посвечивая на снег окнами, пронеслась электричка. Юров вскочил на ноги и, вторя воем электричке, побежал за ней к Москве.
 Сзади услышал утробный вой мотора. Рядом с тропинкой кто-то гнал на джипе, высвечивая фарами белые стволы берез. Юров оглянулся, ослепленный рванулся из последних сил и тут же растянулся плашмя на дорожке. Телок вылез из джипа, поднял за шиворот, запихнул под кресло, сверху утрамбовал ногой.
 Возил долго по каким-то колдобинам. Потом выбрался на дорогу, гнал по ней бешено. Выбросил Юрова на окраине Москвы недалеко от конечной станции метро.


ГЛАВА III

1.
 -Кто защитит женщину? Кто поможет ей одинокой, беспомощной?- думала Вава, проснувшись на следующее утро, лежа в поту и тревоге.- Рис умный и смелый, но он ребенок. Храбрость детства - игра с огнем в одно касание, до первой боли и первого страха. Не Рис, я его должна защищать. Кто защитит меня?
 Из отчаяния Ваву шарахнуло в злую смелость.
 -Ах, так? В угол загнали?- кричала она им всем сразу – следователям, Зюзюшке, синеглазым, даунам и кавказцу с чебурашьими глазами. - Раздавить нас решили? А вот фиг вам! Не доводите слабого до отчаяния. Дорого обойдется!
 Вскочила, с размаху ткнула ноги в тапочки, один на месте не обнаружила, волна смелости отхлынула, сменилась спокойной уверенностью. Вава заглянула под диван, достала тапок, пробежала по коридору, нырнула в ванной под душ.
 Теплая вода стекала по вавиной коже, гладила, ласкала и Вава стала гладить себя медленно по груди, вся отдаваясь тягучему водяному теплу и ласке, медленно подняла и поставила на край ванной ногу, застыла в эротической голливудской позе, почувствовала, как дрогнуло внизу под темной щеточкой волос. Смутилась и тут же фыркнула на себя – совсем себя забыла, рукой махнула, вот спьяну и вылезла фантазия – Федотов ласкает ее.
 «Жарко, жарко, жарко»,- поддразнила себя, провела медленно рукой по животу, щекотнула пальцами между ног, ноготками пробежала, покалывая по ягодицам и бедрам. Почувствовала, как колени ослабли, зажмурилась, вздрогнула, прерывисто вздохнула.
 Вот дура – обругала себя и тут же вступилась – почему дура? Потому что любви хочу, не смотря ни на что? Отпор собралась дать, а сама совсем про другое думаю? Так я правильно думаю!
 Что мне – мышцы качать, пистолет добывать? Нет, наша сила в другом. И эта сила… эта сила,- вылезла из ванной, растерлась полотенцем, отступила от зеркала, выпрямилась, - эта сила… у меня еще, кажется, есть!
 В зеркале отразилось – шея приличной длины, не потерявшая форму грудь с маленькими коричневыми сосками, талия на месте, гладкие ноги. Вава развернулась, глубоко вдохнула, убедилась – живота нет. Чуть выпустила воздух, повернула лицо в профиль – живот почти незаметен, нос длинноват, но сойдет за оригинальный.
 -Ничего девочка,- ободряюще подмигнула. - Мы им еще покажем.
 По-вчерашнему спохватилась – что разглядываю, опоздаю ведь, и тут же рассмеялась в собственное зеркальное лицо - к черту!
 Будничные страхи потеряли смысл и силу. Опоздания, Зюзюшка, выговоры, тревоги – полная чушь! По сравнению с тем, что случилось и еще случится – ерунда все это!
 -Теперь все можно,- сказала себе Вава убежденно.
 Высушила и уложила волосы. Под плотной темно-русой их шапочкой черты лица стали нежнее и тоньше. Надела новое черное белье, черные колготки, достала голубые джинсы, натянула бежевый свитер, с лета отложенные белые кроссовки и не старую еще дутую зеленую куртку Риса. Накрасила ресницы, чуть подвела брови – больше никакого грима! Тихо ахнула перед зеркалом в прихожей – женщина без возраста с фигурой подростка и чуть шальным взглядом темно-серых глаз.
 Вот это да!
 Заскочила на кухню, выпила стакан сока, пробежала глазами записку Риса:
 «Ма! В сводках ГУВД бандиты, похожие на твоих, не упоминаются.
 Некто из вашего Института ведет очень интересную переписку.
 Как ты думаешь, кто такой Алекс?»

 Алекс, Алекс,- постукивали колеса на стыках в тоннеле метро. Кто такой Алекс? Что за переписка? Любит Рис эти игры. Юстас-Алексу помню, а кто из них кто, никогда понять не могла. Ладно, вечером разберемся,- шушукалась сама с собой Вава, отмечая длинный призывный взгляд мужика в очках, с портфелем на скамейке напротив.
 -Ага, зацепило,- перебьешься. Мы теперь возьмем другого - крепкого, с квадратной челюстью, нежными пальцами и хриплым страстным голосом. Настоящего мужчину.
 Если такие, конечно, остались.
 Вчерашняя Вава непременно отметила бы странное сходство мужика в очках при портфеле с тем, что давал ей советы, пока она играла в наперстки. И потом оглянулась бы, проверяя, куда делся этот, так пристально посмотревший на нее в вагоне. Вава сегодняшняя легко добежала до работы (не давиться же из-за одной остановки в троллейбусе!), до коммунального своего подъезда и даже не заметила пыхтевшего за ней чуть поодаль солидного с портфелем. Дядька остановился перед аркой, смотрел, как она пробегает двор, легко прыгает через лужу, скрывается за рыжей обкусанной дверью.

 Двери на площадку и в кабинеты распахнуты были настежь, коридор освещен, из кабинета в кабинет серыми птицами плавали испуганные сотрудницы, на полу разбросаны бумаги, выставлен у стены сломанный стул.
 -Что у нас тут, субботник?- заскочив в свой на двоих с Кисой кабинет, сострила Вава и присвистнула.
 Ящики из шкафов с архивами выворочены, со столов все скинуто на пол, Киса сидит, взлохматив желтую стружку волос, курит прямо на рабочем месте, стряхивая пепел в цветочный горшок.
 Нет, это не субботник. Что здесь было-то? Санэпиднадзор? Тараканов травили?
 -Так ограбили нас!- развела руками Киса.
 В кои то веки пришла Киса на работу пораньше и на тебе – двери на распашку, кресла перевернуты, ящики из столов выворочены, бумаги всюду разбросаны. Как после визита налоговой полиции. Что с Зюзюшкой и Папиком было, когда они все это утром увидели – не передать.
 Вава хихикнула недоверчиво:
 -А Папик здесь? Он… здоров?
 -Ну, очень уж здоровым его не назовешь: с похмелья и дергается весь. Ходил тут, за голову хватался. Трясется, как студень, ладошки на груди складывает, ноет – «Девочки, я вас умоляю, никому ни слова. Это бомжи, хулиганы. Я разберусь и приму меры». Зюзюша тоже присмирела. «Без паники, сохраняйте спокойствие. Приберемся и будем дальше работать!». А у самой глаза в разные стороны бегают и губы трясутся.
 Так. Значит ее, Ваву, вчера все-таки разыграли. Никакого приступа у Папика не было.
 -Да кому наша контора нужна? - возмутилась Вава.- Что у нас грабить? Сейф? Компьютеры?
 -В том то и дело, что ни сейф, ни компьютеры не тронули.
 -Так что же тогда? Личные веши? Сменную обувь? Старую косметику?
 -Судя по всему, им нужен был наш архив,- погрозила пальчиком Киса любимому шкафчику Федотова. Он стоял, бедный, вывалив пустые ящики, как повешенные декабристы свои длинные языки.
 -Архив?- открыла рот Вава – час от часу не легче,- погоди, погоди – ты хочешь сказать…
 -Ну да. Патенты, свидетельства об изобретениях…
 -Но кому это нужно? Сколько лет в ящиках лежало, никто не вспомнил даже. Может чайник какой-нибудь, маньяк, очередной изобретатель вечного двигателя?
 - Нет. На чайника не похоже. Все перевернули, а обчистили почему-то только один шкаф у нас в кабинете. Мы и не знали, что на сокровищах сидим.
 -Угу,- соображала Вава. Архив. Три мешка бумаги. Можно было вывести на обычной легковушке, не обязательно было скорую подгонять. - Значит, вот оно, что… Значит, вот зачем они приходили…
 -Да ладно, не темни,- вмешалась Киса. - Ты что-нибудь знаешь?
 -Ну, я знаю об этом… столько же, сколько и ты.
 -А мне, кажется, что …, - начала было Киса, и вдруг заметила Вавины метаморфозы,- Погоди, погоди – а что это с тобой? Ты что, в парикмахерской была? Точно тебя омолодили…У тебя что – роман?
 -Почему роман? Просто – хорошее настроение… Не покинет больше нас!…- отбарабанила Вава.
 -Ну, да, рассказывай! Лучше скажи, куда ты вчера из банкетной делась? Федотов тебя куда-то пьяненькую потащил. А на следующий день ты заявляешься, танцуешь, поешь, в феврале в джинсах и кроссовках и говоришь что никакого романа нет. Ну, давай рассказывай,- подперев щеку, приготовилась слушать Киса.- Было?
 -Ну,… было,- не смогла удержаться Вава. А почему нет? Может и было. Не скажешь же Кисе, что она толком не помнит – было или нет или про конверт с деньгами. Нет уж!
 -Боже, как я тебе завидую,- вздохнула Киса.- Федотов, между прочим, давно на тебя глаз положил. Я все удивлялась – чего ты нос воротишь? Нормальный мужик, не то, что мой, козел… Ты знаешь, что он тут на днях отколол?
 И Киса принялась в который раз сочинять про извращенные фантазии своего Фаллоса.
 Вава слушала рассеянно, вполуха, кивая и поддакивая, попутно наводя порядок и размышляя потихоньку обо всем сразу.
 Федотов на меня глаз положил? Не замечала. Впрочем, то, что не замечала, не значит, что не положил. Кстати, он мне вчера звонил, волновался. Или так – дань вежливости и чтобы всех денег за работу не платить?
 Ладно, вернемся к нашим бандитам. Зачем им архив понадобился? Какой в нем толк? Или все же – архив так, для отвода глаз, а искали что-то другое?
 -Подожди, Кис, а ты точно знаешь, что больше ничего не пропало?
 -Да точно, точно. И Папик и Зюзюшка двадцать раз всем про это сказали. Да ты слушай дальше, про моего козленочка-то…
 Козленочка. Скорее уж козла – старого и лысого.
 Ну, то, что сказал Папик, еще ничего не значит. Зюзюшка вчера напряглась не понарошку. Не похожи они были на компанию, которая дурачится перед походом в ресторан. И потом, если эти медики липовые не бандиты, кто тут у нас шарил?
 Вава подошла к двери, осмотрела замок. Цел, но это ничего не значит. Во-первых, она не помнит, запирала вчера дверь или нет. Во-вторых, если запирала, все ключи перед входной дверью на доске висят. Бери, кто хочет.
 Зюзюшка тоже хороша. Бестолочь. Сразу видно бывшую секретаршу. Сколько раз кудахтала про охрану, даже самого лежалого вахтера не удосужилась нанять. А Папик, как крыша появилась, вообще способность думать потерял.
 -Кис, прости, пожалуйста, ты говорила, когда пришла, увидела входную дверь нараспашку. Они что же, замок взломали?
 -Пойди и посмотри. Тоже мне – следователь,- надулась Киса.
 -Да ладно, не злись. Я так просто.
 -А если просто… - наморщила лобик Киса.- Я, конечно, не приглядывалась, но, по-моему, замки и двери все целы. Фомкой здесь никто не орудовал – это точно. Хотя наши замки, по-моему, пальцем открыть можно. Ну, в общем, я ему и говорю: знаешь, что, милый…
 Нет, это точно не вчерашняя команда. Зачем бы Папику весь этот маскарад мог понадобиться? Спокойно зашел, отобрал патенты, какие нужно (кому? зачем?) и никто бы ни о чем не спросил. И незачем тащить десять ящиков бумаг. Разве только…
 Ну да! Сведения, о том, что именно ищут, были весьма приблизительны. И решили утащить побольше, а потом разбираться.
 Все-таки, как это было?
 Встав спиной к входной двери, Вава представила себе действия грабителей.
 Ящики столов выдвинуты, и бумаги из них выброшены. Явно для отвода глаз.
 Из шкафа, где хранился архив 90-ых, ящики выдвинуты все подряд и, судя по всему, тут даже ничего не искали.
 Точно также выворочены ящики шкафа с архивом восьмидесятых.
 Но ящики эти пусты.
 Что-то тут не так.
 Ну, да, конечно,- усмехнулась Вава.- Именно этот шкаф должен был быть в полном порядке. Только пуст. Ящики на роликах. И чтобы залезть в нижний, верхний нужно закрыть. Человек последовательно выдвигал и опустошал ящики, вынимая документы и, когда дошел до последнего, кроме него все остальные ящики должны были быть закрыты. А он обчистил шкаф, а потом выворотил пустые ящики наружу. Ему кретину сказали сделать так, чтоб было похоже на погром, он и сделал. Если, конечно, не шарил в архивах снизу вверх. Что тоже, кстати сказать, совершенно неестественно.
 Значит то, что они искали, было запатентовано в восьмидесятые. Как все-таки они определили в каком шкафу тот самый архив? Юров вечно ворчал, что в шкафах полный бардак, никогда ничего не найдешь, хоть бы бирки повесили. На самом деле никогда никто ничего и не искал. А эти вошли ночью, порылись тут и там и что нужно взяли.
 Методом тыка? Да нет. Скорее всего, знали заранее, где искать и то, что знали, пытались скрыть.
 Странно все-таки, что для виду не прихватили чего-нибудь посущественнее – компьютер там, телефонный аппарат.
 Хотя почему странно? Как раз не странно. Любая механическая штуковина, похищенная из офиса – улика. Даже если ее не продавать, а сразу на помойку выбросить. Найдут, прицепятся. Риск. А наши архивные бумажки похитителю были так дороги, что он просто не хотел из-за ерунды рисковать.
 Итого: из бывшего патентного отдела Института, а ныне коммерческой фирмы ПАП увели архив восьмидесятых годов, инсценировав при этом (и весьма непрофессионально) что-то вроде погрома и акта вандализма. Причем сделать это могли как люди с фирмы, так и злоумышленники со стороны. Например, другие, не работавшие в ПАПе, сотрудники Института. Или кто угодно, кто представлял себе какую ценность (боже мой – какую?) представляют эти бумажки, подтверждающие авторское право на то, что считалось открытием и изобретением в забытые восьмидесятые годы.
 В общем, итог довольно мизерный. Дедукция – она вроде мумие – помогает ото всех болячек, но ни черта не лечит. Я всегда знала, что Шерлок Холмс - обыкновенный шарлатан, вроде народного целителя, а все преступления раскрывал инспектор Лестрейд, потому что он посещал воскресную полицейскую школу и учился на одни пятерки.
 -Вава, Вава!- надрывалась без толку Киса.- Ты что, действительно влюбилась, ничего не слышишь?
 -А? Что?- вскинулась, как со сна Вава.
 -Я те-бя спра-ши-ваю,- по слогам разбила Киса.- Как сле-до-ва-тель. Ты сама-то сюда вечером, после банкетной, не заходила? Может, ты видела кого-то подозрительного, или слышала что-нибудь такое, что оказало бы следствию помощь в раскрытии этого гнусного преступления?
 -И заходила и видела, но…
 -Гладыш,- услышала она раздраженный голос Зинаиды.- Опять болтаете? Я вас вчера предупредила. Помните?
 Вава обернулась. Жирно накрашенные черным глаза смотрели на нее с необычной даже для Зинаиды неприязнью.
 -Да-да, Зинаида Павловна.- Я прекрасно помню, что и как вы мне вчера говорили!
 -Ладно. Как хотите… - устала вдруг Зюзюшка.- Идите, вас там Юров ждет.- И чтоб хоть как-то уколоть, заметила:- Что это ты вырядилась так… Не по сезону. Не поздновато в девочку играть?
 -Зинаида Павловна,- ласково парировала Вава.- А вы в зеркало на себя давно смотрели?


 Юров сидел за столом, с отвращением прихлебывая крепкий до черноты чай. Волосы, от постоянного хватания за голову всклокочены, глаза красные, губа припухла, сукровицей сочится.
 -Дверь закройте за собой,- тихо сказал Папик.
 Вава закрыла дверь, села напротив Папика поглядывая на разбитую губу. Бедный. Кто ж тебя так…
 Юров собирался с духом, кряхтел, постанывал. Он бы сейчас Ваве все-все рассказал – что тут делается, и почему ему так страшно, и отчего он даже выхода не ищет и не спасается, и почему так уверен, что ни выхода, ни спасения нет и быть не может. Но никому ничего Юров рассказать не мог. Он только выдавил с усилием:
 -Вы заполнили доверенность?
 -Да, но…
 -Принесите ее мне,- поморщился, как от боли Папик.
 -Но вы хотя бы объясните мне…- вспомнила Вава вчерашние наставления Риса.
 -Ничего объяснить вам я не могу. Да и не нужны здесь никакие объяснения. А вы просто отдайте мне доверенность, и на этом ваши приключения закончатся. И не лезьте вы во все это. Не надо!
 Вот так, Варвара Александровна,- говорил папиков тоскливый взгляд, пока сам Папик вертел в руках принесенную тут же Вавой доверенность, - попали мы с вами. Только вы еще, может быть, выберетесь, а я…
 Дверь в кабинет Юрова распахнулась, Борис Михайлович Шуман – свежий, энергичный вошел, не замечая Вавы, протянул Юрову руку:
 -Что это у вас тут – генеральная уборка? Поговорить надо.- Шагнул к креслу, по-прежнему не замечая Вавы. Так бы и сел, поверх, задницей. Поерзал бы, половинку одну приподнял, рукой из-под себя вытащил, швырнул в угол и уселся бы окончательно, плотно и бесповоротно, если бы Вава не сообразила убраться из-под этого асфальтового катка. Заметила, ретируясь к двери, как Юров поспешно сунул ее доверенность в стол.
 Не хочет, чтоб Шуман узнал про акции.

 -Ну что?- спросила Киса.- Что он тебе сказал?
 -Да то же, что и всем – не говорите никому ничего – не надо.
 -Да, слушаю вас!- заткнула Вава верещавший телефон.
 -Переходя улицу, Варвара Александровна,- вещала трубка вчерашним деревянным голосом,- посмотрите сначала налево, потом на право. А потом – назад.
 -Ах, это вы,- почти обрадовалась механическому собеседнику Вава.- Ну и где же ваше о-о-чень выгодное предложение? Сто фальшивых долларов что ли?
 -Смотрите, Варвара Александровна по сторонам. Предложение вам сделали. Вы просто не услышали. В следующий раз будьте внимательнее.
 Ну и отбой, разумеется. Навострился отрываться.
 Нет, с кем-то все это надо обсудить. Только не с Кисой. Мне и собственной бабской дури хватит.
 -Знаешь Киса, что-то воздуху мне тут мало. Пойду-ка я прогуляюсь. Может, к чаю чего принесу.
 -Ой, и я с тобой. Все равно работать невозможно!
 -Ну, Киса… - надула губы Вава…- ты что – не понимаешь?
 -Киса удивленно округлила глаза, сообразила, обрадовалась:
 -К Федотову что ли?
 -Угу.
 -Прямо днем?
 -А почему бы и нет!
 -Ух, ты! Ладно, иди. Я здесь. В случае чего - прикрою вас! Только уговор!
 -Какой?
 -Потом мне все расскажешь!
 -В подробностях и с деталями.- Пообещала Вава и подумала о том, что любовное вранье пора кончать – в два счета станешь такой же нелепой дурой, как Киса.


2.

 Дело Тришина и не стояло и не двигалось, так – подпрыгивало на месте.
 Руководство, впрочем, действиями Руднева было довольно – с момента преступления прошло чуть больше суток, а результаты на лицо. Версии выдвинуты и отрабатываются, обнаружена машина, на которой нападавшие скрылись с места преступления, идет поиск преступников. А главное – все указывает на случайный характер преступления, что в худшем случае закончится только строгим советом усилить профилактику уличной преступности в районе и внушением средней степени суровости участковым.
 Чем больше Руднев влезал в дело Тришина, тем меньше ему этого хотелось.
 Судмедэксперт долго колдовал над телом старика, вскрыл все, что только возможно, но убедительного ответа на вопрос – был бы жив Тришин, если бы не обширный инфаркт, то есть хотели преступники лишить Тришина жизни или только избить и припугнуть, так и не дал. Получалось – каждая травма в отдельности не была смертельной, но все вместе, учитывая возраст и болевой шок, могли привести к летальному исходу и без инфаркта.
 Машину стриженые бросили через пару кварталов, на улочке рядом с метро, на котором, судя по всему, и отбыли в неизвестном направлении.
 То, что это – та самая шестерка, подтверждали показания соседки Тришина, свидетельницы Щегловой, которая, несмотря на всегда скверное самочувствие, очень хорошо запомнила и цвет машины, и повреждения на крыле и даже цифры номерного знака.
 Разумеется, шестерка была угнана накануне и как-то очень уж нахально. Ребята выследили хачика, который возил на машине товар по своим палаткам с оптового рынка, аккуратненько увели раздолбанный вазик прямо у него из-под носа и даже номера менять не стали, убежденные, что приезжий из дальнего зарубежья в милицию заявлять не станет.
 Пострадавший и в самом деле никому ни о чем не заявил, был удивлен, когда его доставили в отделение и после короткой проработки оперативниками на предмет причастности к совершению преступления, показали угнанную машину и пообещали в ближайшем будущем ее вернуть.
 Эксперты, работавшие с жигуленком, обнаружили массу отпечатков пальцев, ни один из которых в картотеке, естественно, не числился.
 Все это слишком смахивало на дилетантство, чтобы быть заказным убийством, совершенным профессионалами, устраивающими смерть клиента под видом несчастного случая.
 Работу по версии нападения из хулиганских побуждений можно было считать завершенной. Показания свидетельницы записаны, заключение судмедэксперта, протокол осмотра и опознания машины приобщены к делу. Составлены фотороботы предполагаемых преступников. В отделениях милиции появились ксерокопированные снимки стилизованных бандитских физиономий, похожих на всех сразу и ни на кого в отдельности, а более всего на «плохих парней» из комиксов.
 Для себя Руднев оставил две версии убийства – институтскую и семейную. Он решил поработать над ними месяц, другой. Все-таки интересно – кому мешал Тришин, и кто его убрал.
 Впрочем, дело было не в одном профессиональном интересе. Почему-то Руднев был уверен, что одним убийством Тришина дело не ограничится.
 В семейную версию Руднев верил мало, но не отбрасывал ее совсем.
 Как оказалось, Тришин был не совсем одинок. Имелся племянник, сын покойного брата, сорокалетний консультант фирмы по утилизации промышленных отходов, живший за городом в собственном доме. По свидетельству соседей года три назад он стал отчего-то очень внимателен к стареющему дяде, наезжал по выходным в гости, сиживал с ним на кухне и бурно его в чем-то убеждал. Потом визиты прекратились, причем расстались родственники не в лучших чувствах. Слышали через открытое окно (дело было в самом начале жаркого лета) что-то вроде «старого козла» или «идиота» и пожеланий «подохнуть в одиночестве», предложений подумать, кто «тебя старую сволочь, хоронить будет».
 Племянничек в выражениях не стеснялся.
 Но дело было давнее и больше ни племянника, ни его машину (иномарку весьма среднего класса) никто не видел.
 Если племянник выполнит обещание и не приедет на похороны, к нему придется ехать за город. Но с этим Руднев не спешил, полагая, что его очень скоро снова вызовут на место преступления. И место это окажется именно в Институте биофизических проблем. Или где-то поблизости.

 Со Старковой Руднев встретился снова на следующий день и с утра пораньше.
 Инесса Михайловна на этот раз глаз не прятала, стыдливо не улыбалась, а была естественна и грустна, как всякая немолодая уже, одинокая женщина.
 Она как-то сразу согласилась дать ключи от кабинета Тришина и позволила его осмотреть на предмет обнаружения сведений, способных пролить свет на обстоятельства смерти и т.д. …
 Осмотр кабинета Тришина только подтвердил то, что и так уже было о Тришине известно – жил человек, ничему не удивлялся – разрешают тебе своим делом заниматься - и на том спасибо, не помогают – и ладно. Времена меняются – надо только уметь ждать.
 Бедность на рабочем месте бывшего замдиректора изумила видавшего всякие кабинеты Руднева. Стол какой-то ученический, обычный стул деревянный с протертой диванной обивкой, желтые шкафы без стекол с корешками реферативных журналов и томов монографий.
 Красный уголок при ЖЭКе. Вымпела победителя соцсоревнования явно не хватает.
 На столе стаканчик с карандашами, ежедневник, крупная чашка дулевского фарфора с аляповатыми цветами и черными заварочными разводами.
 Ежедневником Тришин не пользовался. Как открыл его, так на двадцатом числе января прошлого года и лежал он открытым. Две записи на странице сделал, судя по всему, совсем недавно. Первая – «Позвонить Черникову!!!» с тремя восклицательными знаками и вторая – «Юров, ПАП, разобраться» и дата «до 22 февраля».
 Не успел Тришин к сроку. Сегодня как раз двадцать второе.
 Копии приказов по производственным делам, неотправленные в бухгалтерию накладные на получение реактивов, чеки на мизерные суммы (оплата за краску, мешки с цементом – жалкие потуги на ремонт здания Института).
 Кто-то смотрел на эту благородную бедность человека на хлебном месте и тихо закипал – ни себе, ни людям. Потом вскипел, и Тришин испарился.
 В кабинет заглянула Инесса Михайловна, тихо встала в дверях, сложив руки на груди, пригорюнившись по бабьи, смотрела на стол и чашку Тришина.
 -А что такое ПАП,- Инесса Михайловна?- спросил Руднев и радости завхозная его физиономия с этими залысинами, щеточкой усов и сиплым голосом Инессе не доставила.
 -Фирма «Патент и Авторское Право» - единственная попытка Тришина создать на основе одного из подразделений института структуру, зарабатывающую деньги,- расшифровала Инесса и вспомнила, что ПАП был создан после постоянных наскоков на Тришина Бори Шумана по мотивам все тех же его упреков – раз денег не дают их надо самим зарабатывать. Правда сам Боря очень быстро к этой затее остыл, ворчал, что все делается не так, что его не спрашивают и пусть сами разбираются, а то все провалится, а вину на него свалят.
 -«Патент и Авторское Право» - это бывший патентный отдел Института?
 -Вижу, вы неплохо осведомлены.
 -И что же этот ПАП – надежд не оправдал?
 -Честно говоря – не знаю,- коротко глянув себе под ноги, улыбнулась Инесса.- По-моему Николай Дмитриевич был недоволен тем, как они работали.
 -А как они работали?
 -Ну, я точно не знаю... - протянула Старкова. - Он что-то говорил о том, что отдел потерял связь с Институтом, существует сам для себя и в таком виде нам вообще не нужен.
 -И собирался фирму ПАП прикрыть?
 -Может быть.
 -А этот ПАП, он ведь не в здании Института находится. Где-то на отшибе,- процитировал Ваву Руднев.
 -Вы и это знаете. Вставайте, покажу.
 Инесса Михайловна подошла к окну, Руднев повернулся на стуле.
 -Видите?- потыкала Инесса пальцем в стекло.- Вон то кирпичное здание. Боком выходит во двор. Крайний отсюда подъезд принадлежит Институту. Фирма ПАП на четвертом этаже. Директор - Юров Юрий Михайлович.
 Руднев отметил в книжечке, прощаясь, обещал заглянуть еще как-нибудь, высказал пожелание, познакомиться с новым замдиректора по производству.
 -Когда это можно будет сделать?
 -Думаю дня через два,- нахмурилась Инесса Михайловна и ничего уточнять не стала.


 В маленькой приемной Юрова следователь познакомился с его секретаршей, недружелюбной, ярко крашеной рыжей с алыми помадными губами.
 -К нему нельзя, он занят!- отмахнулась она от Руднева и забросала его короткими вопросами и предложениями.- Кто вы? По какому делу? Запатентовать что-нибудь хотите? Это к менеджерам. Любой кабинет по коридору. А директору сейчас не до посетителей. Завтра приходите!
 Руднев переждал эту словесную пальбу, не обращая внимания на протесты Зинаиды, шагнул к двери и столкнулся с выходившим из кабинета сердитым, крепким, с кошачьей физиономией. Едва успел посторониться – крепыш чуть не сбил с ног худощавого и легковесного следователя.
 Покинувший кабинет сильно расстроил директора ПАПа - он затравленно взглянул на Руднева, но даже возмутиться не посмел – кто это к нему лезет нахальный, незнакомый!
 Выслушав, залепетал:
 -Тришин? Причем тут я? Я ничего о смерти Тришина не знаю… Почему вы меня спрашиваете…
 Кто ж тебя так родимого напугал? Кто он, боровичок этот? И чего ты так дергаешься из-за Тришина, если он к тебе никакого отношения не имеет, что, на самом-то деле мягко выражаясь – полное вранье.
 Нет, успокоил следователь Юрова, он и не предполагает, что Юрий Михайлович имеет какое-то отношение к смерти Тришина. Просто в связи с расследованием знакомится с профессиональной деятельностью погибшего, связями, взаимоотношениями…
 -Какие отношения? Не было никаких отношений,- слабо запротестовал Юров.
 -Как же, Юрий Михайлович,- упрекнул следователь.- Ведь, если я не ошибаюсь, Тришин собирался вашу фирму прикрыть. Разве нет?
 -Ну что ж, ну собирался… Это его право. Институт нас организовал, Институт и распустить может, никто от этого ничего не потеряет.
 Вполне возможно,- согласился следователь. Но вполне возможно, что и нет. Кое-кто кое-что из-за этого может потерять.
 Дальше следователь стал задавать вопросы, от которых Юрову стало совсем худо. Выяснилось, что Руднев очень хорошо знает, как дела делаются, откуда что берется и как потом скрывается.
 Он очень быстро выяснил, что услуги патентной фирмы пользуются спросом: желающих защитить товарные знаки, логотипы и ноу-хау от конкурентов хватает. И платят за услуги ПАПа охотно и прилично. Наличными.
 Когда следователь спрашивал или комментировал с усмешечкой ответы Юрова, того не покидало ощущение, какое бывало у него в молодые годы, когда он, чтобы скрыть от жены запах спиртного после выпивки, жевал сухую чайную заварку. Она хрустела на зубах и не проглатывалась.
 -Ну вот, а вы говорите, никто ничего не потеряет,- радостно вздохнул Руднев.- Ваш Тришин, он что, совсем из ума выжил, такой выгодный бизнес прикрывать?
 -Нет, но денег действительно не было…-заволновался Юров.
 -А куда же они девались, Юрий Михайлович?
 Естественно, все съедали накладные расходы. Зарплаты сотрудникам (по штатному расписанию весьма скромные), расходные материалы, ремонт, оборудование, мебель – все сами оплачивали - у Института на это денег не было.
 Кабинет Юрия Михайловича от кабинета Тришина отличался разительно – подвесные потолки, светильники, новенькая офисная мебель, кожаный диван и кресла.
 -Но это же производственная необходимость,- запротестовал Юров.- К нам приходят люди с деньгами, которые с нищими просто не захотят иметь дело - сбегут к конкурентам.
 На вопросы о бухгалтерии Юров отвечал сбивчиво и нервно, и ответами своими Руднева не удивил.
 Бухгалтер в ПАПе был, как водится приходящий, всю наличность аккуратно оприходовали, пробивали через кассу, у налоговой инспекции претензий не было. Прибыли (по белому налу) также не наблюдалось.
 -Ну, вот что, Юрий Михайлович, - сухо оборвал Руднев.- Вы все это бросьте.
 -Что бросить?
 -Вот эти свои рассказы, о безденежье, отчетности, накладных расходах. Приберегите их для нового замдиректора. Это, кстати, не он сейчас к вам заходил?
 -А вы откуда знаете…
 Попал,- отметил Руднев. Стрельба наугад с завязанными глазами. На поражение.
 -А зовут его,- полез в записную книжку Руднев и получил то, что ожидал:
 -Шуман Борис Михайлович,- опередил его Юров.
 -Точно,- записал в книжечку Руднев и посетовал про себя: «Что ж вы Инесса Михайловна. Такая культурная женщина, а следствие водите за нос…»
 -Так вот. Меня эти все ваши белые версии не интересуют. И черные, кстати, тоже. Пока. Но я могу ими заинтересоваться. И прислать к вам коллег из отдела по экономическим преступлениям. И совсе-е-м другую проверку из налоговой инспекции. И если они начнут копать по-настоящему…
 -Пусть приходят,- держась из последних сил, сказал Юров.- У нас все в порядке…
 -Совсем не в порядке, Юрий Михайлович. И вы напрасно упорствуете. Вы же даже не знаете, что мне от вас нужно.
 -А что вам от меня нужно?- вскрикнул Юров.
 -Сами вы, я надеюсь, убийство Тришина не заказывали…
 -Да вы что! Да я….
 -Тихо, тихо. Я же сказал, не заказывали. И поэтому я хочу побеседовать с вашей крышей. Только не говорите мне, что у вас, ее нет. Она у вас есть. Вы это знаете. И я это знаю. Говорить мне ничего не надо. Вы просто напишите здесь на страничке,- Руднев подтолкнул записную книжку Юрову…
 -Что написать?
 -А все что хотите – мобильный телефон, кличку, приметы, адрес. А я уж сам разберусь.
 В щеку Юрова уперся ствол. Холодный поворачивал, его, орал: «Я из тебя все гавно выбью!». Телок, наваливался сзади, душил. Чугун и Ковш повалили на пол и били, били, били…
 -Нет,- твердо сказал Юров.- Я не знаю, о чем вы говорите!
 -Вы зря боитесь, Юрий Михайлович. Я ведь на ваших бандитов все равно выйду. И они все равно решат, что это вы их сдали. Только в этом случае я их разубеждать не стану. А вот если вы сейчас напишите мне телефончик, я сделаю так, что на вас они и не подумают даже. Потому что будут уверены наверняка, что знают, кто на них стукнул. Ну, так как?
 Юров сидел молча, и даже глаз на следователя не поднимал.
 -Понимаю. Понимаю и не настаиваю, - легко вдруг отступился Руднев.- Жаль, конечно, что вы не решаетесь оказать помощь следствию. Но понять я вас могу. Так что…
 Руднев вытащил из пластмассового ящичка на столе аккуратный прямоугольник белой бумаги для записок, быстро набросал что-то на нем, приложил палец к щеточке усов (тс-с!), пододвинул незаметно записку к Юрову. Тот, на этот раз быстро сообразив, что от него требуется, накрыл листок рукавом. Впервые за последние сутки ему померещилось, что он не один, что кто-то о нем беспокоится и предлагает помощь.
 -Но вы все-таки подумайте, Юрий Михайлович, вставая, показно протрубил Руднев.
 -И думать нечего,- смело глядя в глаза Рудневу, возразил Юров.- Мне нечего вам сказать.
 Руднев усмехнулся, протянул и пожал руку Юрову, губами изобразил «Гудбай» и вышел, довольно улыбаясь.
 Юров приоткрыл листок, прочитал мелким почерком написанное:
 «В случае предоставления информации завтра до 12.00 безопасность гарантирую. Звоните из телефона автомата по номеру…»
 -В случае предоставления – безопасность гарантируют, - с горечью и почти механически отметил Юров.
 А в случае непредоставления, гарантируют опасность.
 Ее мне сегодня все гарантируют.
 Руднев не сразу покинул ПАП.
 Прошел по кабинетам, отыскивая знакомое лицо.
 Смазливенькая, с прической в желтых стружках девица сказала ему, что Гладыш вышла, а когда будет на месте – неизвестно. Руднев оставил визитку с похожим на черного паучка двуглавым орлом.
 Попросил передать – как вернется, пусть позвонит.
 Это, кстати, в ее собственных интересах..

3.
 -Ну а сама-то ты, что обо всем этом думаешь?- спросил Ваву Федотов, и глаза его темнели, и румянец алел над благородной сединой в бороде, курчавая прядь падала на мощный бугристый лоб.
 Вава потянулась к нему и представила, как мягко берет Сашу Федотова за руку, тянет к себе и опускает свое лицо в широкую и теплую ладонь.
 -И вот именно этого я сейчас делать и не буду, - строго напомнила себе Вава.- Как раз потому, что поняла - хочется. И Федотову, кажется, хочется того же самого. Причем с тех пор и сразу, как он увидел ее сегодня в отличной весенней форме. И даже рот озадаченно приоткрыл: «Вот это да! Неужели это Вава? Куда же я смотрел».
 Вава, Вава ты совсем такая, как была много лет назад, когда все мы, только из ВУЗов собрались буйной компанией под темными сводами бывшего купеческого собрания.
 Любовь не возвращается.
 У Вавы от этого откровенного мужского взгляда в груди екнуло, и она тут же себя приструнила. Ничего несерьезного больше не будет. С мимолетными романчиками пора кончать. И вот это она Саше Федотову обязательно даст понять. Может быть, все ее теперешние приключения и нужны-то для того, чтобы у нее хоть что-нибудь, наконец, получилось по-настоящему, - обещала и уговаривала себя Вава, погружаясь и пропадая в темных федотовских глазах, рассеянно и отрывисто делясь с ним своими недоумениями.
 -Если бы я знала, в какую сторону думать… Кому и зачем мог понадобиться архив восьмидесятых?
 -Не знаю. Ты же у нас патентовед.
 -Ну, какой я патентовед! Так – менеджер по продаже авторских прав кому угодно и на что угодно. Я и в отдел-то пришла всего три года назад. Представления не имею – что здесь творилось в восьмидесятые.
 -Ну да. Ты тогда пришла к нам сразу после Института, поработала года два и куда-то исчезла. Кстати, я все хотел тебя спросить: куда ты тогда исчезла?
 -Какое это теперь имеет значение?
 -Ну, а все-таки. Так горела. Дни и ночи в лаборатории,- Федотов усмехнулся.- Какие дни, какие ночи…
 Вот, вот,- особенно ночи, вспомнила Вава, покосилась подозрительно на Федотова.
 - Не знаю. Может, мне упорства не хватало, может таланта. Или романтики. Мне почему-то стало казаться, что вся эта наука – сплошная профанация. Заложить серию опытов, набрать в кучу цифр, обыграть их в статье, потом сунуть в кандидатскую и так год за годом, в сущности одно и тоже. Где тут открытие? При чем здесь истина? И так меня от всего этого замутило… Потом Рис родился. Посидела дома, подумала, занялась совсем другими делами.
 -И какие истины ты в этих делах открыла?- заинтересовался Федотов.
 -Что истин вообще нет. И смысла жизни тоже. Есть жизнь и ее надо жить.
 - А когда ты все это поняла – решила вернуться?
 -Ну, да. В родные стены. Так спокойнее.
 -Кто знает. Может покой нам и не снится,- положив бороду к себе на руки, выпятил губы Федотов, и Вава даже головой дернула, так близко ощутила прикосновение мягких пухлых губ.
 Нет, так дело не пойдет. Куда ж ты гонишь, родной. Так, как уже было с разными, по-разному и всегда одинаково, уже не будет. Теперь мне это не нужно.
 Федотов почувствовал, встряхнулся, снизил градус.
 -В восьмидесятые, Вава,- поучительно начал он,- тут у нас было довольно любопытно. В общем-то, ты все верно почувствовала – чиновничья наука, табель о рангах, пузатые доктора, кандидаты подхалимы, молодым не пробиться. Плюс нищета, всеобщий товарный дефицит. Нужна была хоть какая-то отдушина. Намек на признание. А тут новое веяние – связь науки с жизнью. Каждая лаборатория должна была выдвинуть рационализаторское предложение по своей теме. Типа – наука для нужд народного хозяйства. Ну, мэнэсы и развлекались – придумывали фундаментальному открытию какое-нибудь полезное применение – например, как чисто физическим способом извести всю пыль в комнате. Или какой-нибудь избирательно изолирующий материал – воду пропускает, а воздух нет. Космическую энергию утилизировали, магнитными полями горы двигали.
 -Саш, ты что, издеваешься?- поинтересовалась Вава.
 -Ну, не совсем. Понимаешь, начальником патентного уже тогда был этот ваш дубина, Юров. Он эту должность по комсомольской линии как-то высидел. Патенты и свидетельства выдавал, как справки в ЖЭКе. К нему и побежали молодые дарования, чтоб хоть как-то утвердиться. Свидетельство об авторском праве на стенку повесить. Сначала это было что-то вроде черного юмора, театра абсурда, прикола. Ну, а потом, народ увлекся. И очень может быть в порядке бреда придумал что-нибудь такое…
 -За чем теперь пошла охота?
 -Ну, в общем… да.
 -Фантастика!- пришла в восторг Вава.- И что бы это могло быть?
 -Понятия не имею,- честно признался Федотов.- Я то сам в этих играх не участвовал…
 -Ну да. Ты у академика Черникова работал,- вспомнила Вава.- А чем ты сам, кстати, занимался?
 -Ну, это сейчас не имеет никакого значения,- увернулся Федотов.
 -А все-таки.
 -В основном теоретической биофизикой.
 -Ах, да-да… Тебя еще, помнится, так ехидно ребята поддевали...
 -Наш Федот – теоретически Не тот,- процитировал Федотов.
 -Бедненький… тебе, наверное, обидно было?
 -Да ну, ерунда… Меня это не задевало. И вообще - академик на старости лет занимался довольно необычными, по тем, временам вещами…Мне было просто интересно с ним работать.
 -Например? Чем вы занимались?
 -Психической энергией, природой сознания…
 -Ух, ты! И ты не придумал ничего такого, к человеку прикладного?
 -У меня были другие задачи,- скромно опустил глаза Федотов.
 -А также цели и идеалы,- подхватила Вава.- Ладно, не буду. Значит, наши похитители вытащили эти липовые патенты, чтобы… что?
 -А вот это надо спросить у заказчика, который возможно и сам толком не знал, что он ищет.
 -Тогда зачем было всю эту бодягу затевать, рисковать… Ради чего?
 -Например, ради того, чтобы убедиться, что там ничего нет. Отрицательный результат, знаешь…
 Вава прикинула, покачала головой:
 -Нет, это было не научное любопытство. Люди на что-то рассчитывали. На что они могли рассчитывать? Разве по этим свидетельствам можно что-нибудь понять? Ты ж сам говорил, что Юров их как справки в ЖЭКе выдавал.
 -Ну не совсем справки… суть ноу-хау там формулировалась довольно точно.
 -И кто заказчик?
 -Да кто угодно. Может из тех, кто играл когда-то в эти псевдонаучные игры, а теперь подался в бизнес или уехал за границу. Может тот, кому кто-нибудь рассказал про этот архив и подкинул идею.
 -Хорошо, просмотрели они патенты, убедились, что в нашем Институте безвестный гений придумал что-нибудь, чтоб человек летал, как птица, и что дальше?
 -Найдут по свидетельству этого человека, выяснят, насколько все это серьезно и перспективно, вытрясут из него, все, что он знает, и продадут кому-нибудь, у кого есть мозги и деньги.
 -Это называется – вывоз наукоемких технологий?
 -Скорее уж торговля идеями. Слушай, Вавик,- снова обнаруживая темную и томную глубину взгляда, поинтересовался Федотов, и в голосе прибавилось волнующей хрипотцы и тайной ласки: - Скажи, а тебе-то зачем все это нужно?
 -Да, так,- засмеялась Вава смущенно.- Интересно. У людей жизнь – похищения, торговля идеями, расчеты, надежды. А ты думаешь, мне уже надеяться не на что?
 -Ну почему,- горячо вступился за надежду Федотов.- У тебя еще полно шансов. И может быть…
 Вава хотела ему еще рассказать насчет Юрова и дождаться предложения, которое, она знала, у Федотова вот-вот должно было сорваться с его древа желания (театр? ресторан? – на меньшее она не согласна!). Но тут зазвонил телефон, потом еще и еще раз – обрушились на Федотова его дела, дающие хлеб насущный.
 Вава окинула взглядом кабинетик Федотова, смежный с банкетной, где вчера пировали, заваленный образцами косметики, нереализованным герболайфом, проспектами каких-то приборов и реактивов, подумала, как, в сущности, далек теперь от всяких изобретений и открытий Саша Федотов. Зато хоть деньги пытается заработать.
 Привскочила, растрепала Федотовскую шевелюру, голову склонила, улыбнулась, шепнула «Звони, я буду ждать» и даже пропела что-то и пока она так танцевала и порхала на прощанье, Федотов, зажимая трубку, мычал: «Не уходи, подожди, я сейчас…», но Вава поняла – вот он, тот самый момент недоговоренности, недочувствованности, недоудовлетворенности, с которого как раз все и может начаться и, стараясь не растерять мелькнувшее, выскочила из кабинета и побежала, гулко стуча эхом по стенкам подземелья.
 
-А тебя тут твой следователь спрашивал,- не добившись от Вавы сладких подробностей свидания с Федотовым, не без злорадства огорошила ее Киса.
 -Руднев?- удивилась Вава.- Что ему здесь понадобилось?
 -Откуда мне знать? Он к Папику приходил.
 -Когда?
 -Да вот только ты на свою секретную свиданку выскочила, смотрю, по коридору идет худой такой с усиками и полубачками, на гоголевского чиновника похож. У Юрова просидел почти час, сюда заглянул. Представился. Просил передать.
 Руднев, Руднев,- обзванивая фирмы с предложениями запатентовать все, что только захотите, и равнодушно выслушивая ехидные грубости секретарш, повторяла Вова.
 Руднев занимается делом Тришина. Зачем он приходил? Меня спрашивал…
 Значит, он считает, что то, что произошло с Тришиным может быть связано с ПАПом и со мной.
 Но ведь Тришина-то убили!
 Вот те на! Думала, отдала доверенность Попику и о бандитах можно забыть? А они опять здесь, совсем рядышком.
 Может быть, Руднев об исчезновении архива пронюхал? Связал с Тришиным? А меня с какого боку это касается?
 Позвоню Рудневу, да и спрошу,- решалась Вава, снимала трубку, набирала три первые цифры телефона с визитки и снова опускала трубку на рычаг.
 Нет, Папик ему ничего такого рассказать не мог. Ничего он знать не желает и потому ничего никому не скажет.
 И вообще, что я психую? Следователь ходит по отделам, расспрашивает про погибшего замдиректора. Все правильно – это его работа. Нужна я ему, пусть сам звонит, присылает повестку, объясняет.
 -И вообще, Варвара Александровна,- строго заметила она себе.- Если вы теперь будете из-за всякой ерунды дергаться, как дергались всю вашу жизнь, так ни с чем и останетесь. Все еще только начинается. Это ваш последний шанс хоть что-то изменить в своей жизни. Так что возьмите себя в руки. Сдаваться – было вашим любимым занятием. Пора менять профессию.
 После этого внушения звонок Риса Ваву и не удивил, и не переполошил, хотя раньше Рис сам никогда ей на работу не звонил.
 Все правильно. События развиваются.
 Рис не стал приставать с вопросами про Алекса. Просто поинтересовался, не случилось ли сегодня у них в Институте или на фирме чего-нибудь такого… необычного.
 -Что ты имеешь в виду?- настороженно переспросила Вава.
 -Ага,- удовлетворенно кивнул Рис.- Значит случилось. И говорить ты вслух об этом не можешь.
 -Ну, да.
 -А я попробую угадать,- веселился Рис.- Кто-то сделал что-то нелепое, необъяснимое, что ни в какие рамки не вмещается, так?
 -Ну, так.
 -Причем непонятно, кому и зачем это нужно.
 -Примерно.
 -И теперь все стоят на ушах и ничего понять не могут, правильно?
 -Ну, все,- потеряла терпение Вава.- Хватит меня разыгрывать. Мне сейчас не до этого. Говори, откуда ты все это узнал? Кто тебе сказал?
 -Никто мне ничего не говорил. Ты записку мою читала?
 -Ну, читала.
 -Читала и ничего не вычитала. Вообще интересные дела творятся в вашем Институте.
 -Рис, кончай щеки раздувать. Если узнал что, говори прямо. Нет – дома расскажешь.
 -Информация за информацию.
 -В каком смысле?
 -Ты мне расскажешь, что знаешь ты, я тебе – что я. Уговор?
 -Уговор, уговор. Жди. Скоро приеду.
 -И неплохо бы беседу нашу чем-нибудь вкусненьким смазать.
 -Ладно. Обжора.
 -Согласен, - одобрил Рис и повесил трубку.

 Деньги у Вавы были – едва вошла, Федотов, ошарашено глядя на помолодевшую вдруг Ваву, протянул ей конвертик, точь в точь вчерашний, но пухленький. Бормотал извинения, что не мог сразу, что надо было деньги поменять и еще что-то хвалебное и восторженное о ее работе и помощи.
 Вава кинула, не глядя, конвертик в сумку, отправляясь, домой достала, пересчитала – для нее вполне приличная сумма. Будет чем Риса побаловать.
 Проходя мимо того места в переходе, где вчера так участливо вытягивали у нее деньги, никого, естественно, из вчерашней компании уступчивых жуликов и бьющих на жалость фальшивомонетчиков не встретила. Там, где толпа обтекала взбалмошную искательницу счастья («дураки люди!» и «лохам закон не писан») сегодня людской поток катился вольно, ничем не сдерживаемый – шарканье ног, нестройный говор, задевание друг друга и стен плечами.
 Вава спокойнее уже подумала о Федотове (может выйдет, может - нет, в крайнем случае, останется, как было, тоже неплохо), побултыхалась немного в тайнах архива, в густых неярких тенях прошлого. Они обступили ее, дразня картинками, звуками и запахами, высвечивая предметы и образы – полеты, озарения, извержения чувств.
 Федотов спросил – отчего она тогда сбежала из Института. Объяснила, что смогла, но все это было не то или не совсем то.
 После биофака пединститута (длинный нескончаемый бессвадебный
девичник) жизнь под купеческими сводами ее поразила, закружила и понесла.
 Работа, конечно, - хотелось что-то кому-то доказать, достичь, отделаться от этого постоянного взгляда снизу вверх, на тех, кто знает, умеет, может. И это пенье душевное по утрам вне всякой зависимости от того, что там на дворе – промытое весеннее утро, хрустальные осенние заморозки, зимние лютые сумерки – жизнь прекрасна при любой погоде. И то, что творилось в лаборантских во время вечерних и ночных бдений – сладкое, греховное, под стихи и песни, под «горячий чай» (в крепко заваренный только что вскипевший чай доливался спирт, питье обжигало на вдохе, снимало все запреты, подхлестывало и раскрепощало) и вот уже руки тянутся, ласкают, снимают лишнее и даже места уединения искать не надо – кругом занимаются тем же самым.
 Не было ни видеокассет, ни эротики по всем каналам, ни девочек на Тверской и гульнувшему налево от законной жены партийцу все еще грозило товарищеское судилище.
 Но любовь уже была свободна, жадна, естественна и ненасытна.
 Для Вавы еще и неожиданна.
 То, что она привлекательна, желанна, кто-то хочет прикоснуться к ней, гладить, трогать, вздыхая от нетерпения, пробираться дальше, просить и настаивать, добиваться и хоть на краткий мог дрожать от счастья обладания ею, Вавой, каждый раз Ваву изумляло.
 Почему-то она была уверена в своей патологической непривлекательности. Слишком долго с ней только говорили, спорили, делились мыслями и переживаниями, ценили ее доброту и наивность и предлагали крепкую мужскую дружбу.
 Оказалось – все очень просто – в теплых институтских компаниях всегда есть крепкий горячий чай и желающие предложить тебе счастье на один миг – легкое, яркое, живое. И никакой нуды, проблем, вздыханий, надежд и обманов.
 Все честно и просто.
 И еще – Вава не умела отказывать. Если ее о чем-то просили или чего-то от нее хотели, она делилась собой щедро и без оглядки.
 Оглядываться приходилось в абортарии, в гинекологическом кресле, где стыд, боль и веселье от наркоза сливались в острое ядовитое питье.
 Презервативов научная любовь не признавала.
 Все постепенно выдыхалось, теряло цвет, вкус, неожиданность, надежду на чудо. И за два года выдохлось совсем. Она сказала Федотову про науку. Но дело было не только в ней. Свобода ночная стала казаться ей такой же ложной и выдуманной, как ее дневные пыхтенья за лабораторным столом. Какая ж это свобода, если нет выбора?
 И когда в очередной раз врач предупредил ее, что этот ребенок, девушка, у вас может быть последним, вы его убьете и останетесь на всю жизнь бездетной, Вава решила родить и уйти из Института.
 Так и сделала. И об отце не думала и не вспоминала.
 Их было много и не было ни одного. Потому что то, что они делали с Вавой, к ребенку не имело никакого отношения.
 Иногда ей хотелось… Просто представить, кто из тех на секунду страстных, любящих, никого, кроме нее не желавших и не видевших, нежных и восторженных, мог бы быть теперь рядом с ней, быть рядом с Рисом… Но делать себе это она запрещала. В конце концов, запрет окреп, стал таким непробиваемым, что Вава и сама поверила, что не было тут никакого отца, и Рис появился сам собой, непосредственно из ее тела, без мужского вмешательства.
 И сейчас, по дороге к Рису и в легких фантазиях о Федотове тот и другой никак не сближались – надежда на какие-то отношения со вторым, к первому никакого отношения не имела.
 После рождения Риса на многочисленных вавиных работах (музей, планетарий, зоопарк, научный журнал, школа, методкабинет, НИИ и даже Министерство) были у Вавы увлечения и быстротечные романы, и не стала она ни осторожнее, ни требовательнее и то, что называется «устроить жизнь» так и не сумела.
 Не только потому, что мало кто ценит то, что легко дается.
 Просто в доме уже жил один маленький мужчина, которому она была нужна. А как ввести туда второго, чтоб не обидеть первого, Вава не знала.
 А, может, и знать уже не хотела.

 Квартира вавина пребывала в постоянной разрухе – плитка в ванной и паркетины в комнатах выскакивали из своих гнезд и, клацая, норовили прыгнуть под ноги. Дверные ручки крутились во все стороны, замки не запирались, форточки не открывались. Обои отставали от стен, диван, на котором в гостиной спала Вава, однажды раскрывшись, в исходное положение вернуться отказался. Так и стоял навсегда разобранный.
 В комнате Риса все было как в ремонтной мастерской или телеателье. Выпотрошенные корпуса компьютеров и электронно-мозговая начинка разложены на столах, раскрытом секретере и полках. Клавиатуры, мыши, блоки питания валялись, где и как попало. Змеиные клубки шнуров и удлинителей стреноживали и валили на пол. Как Рис умудрялся в этом бедламе находить собственную кушетку, чтоб поспать на ней немного, оставалось для Вавы величайшей тайной.
 Прочно обосновавшуюся в комнатах, ванной и прихожей разруху Вава искусно декорировала комнатными цветами, сушеными травами, камышами в плетеных бутылях, подсолнухами в глиняных кувшинах и старыми афишами студенческих капустников. Получались весьма живописные развалины.
 Эстетика свалки.
 Склад декораций.
 Иллюстрация Вавиных утренних кошмаров.
 Кухня Вавы была выдержана в строгом дачном стиле: допотопная газовая плита, пузатый холодильник ЗИЛ, крашенный масляной краской разделочный столик с деревянной, как в нужнике, щеколдой, дощатый стол, скамья и табуреты, керосиновая лампа, чугунки и эмалированные кружки на полках. Над столом на длинном шнуре лампа с зеленым абажуром. На окнах – занавески в крупную соломенную клетку.
 Вава любила свою кухню, держала ее в чистоте, Рис не возражал и даже старался порядок в ней не нарушать и компьютерного своего железа здесь не раскладывать. Впрочем, может быть, он просто оберегал электронику от хлебных крошек и воды.
 Вава вскипятила чайник, выставила кружки, в плетенки разложила всякие печеные штучки, конфеты, порезала любимый сыр Риса в зеленой плесени и вафельный тортик, разложила в бабушкиной хрустальной вазе вымытые фрукты, оценила красоту и уют под висячей зеленой лампой, позвала Риса.
 Рис зашаркал по коридору, а Донка уже была тут как тут – положила умильную свою морду на стол рядом с вкусностями, распустила слюни. Вава хлопнула ее ложкой по лбу, сунула печенье, отогнала чавкать в угол.
 -Ну, мать!- вздохнул Рис, потер руки и тут же напихал в рот по куску из всего, что увидел, с трудом прошамкав: - Давай, выкладывай.
 -Прожуй сначала, обжора.
 -Давай, давай, не стесняйся. Что у вас там, в вашей конторе?
 -Нет уж. Сначала ты. Поешь и расскажешь.
 Не переставая жевать, Рис принес из кабинета листочки, положил текстом вниз, поинтересовался:
 -Слушай, а кто в вашем купеческом заведении компьютерами занимается?
 -Ну что ты спрашиваешь? Откуда мне знать?- с досадой на фанатеющего на глазах сына отмахнулась Вава.
 -Нет, я к тому, что комплектация вполне приличная и сеть проложена профессионально. Программное обеспечение, конечно, слабенькое и все довольно допотопное, но для общества алхимиков вполне сгодится. Только вот, тот, кто этим занимался, об информационной безопасности совсем не думал. В общем, все, что хранится в памяти ваших компьютеров и вся ваша электронная почта, входящая и исходящая, попадает теперь ко мне раньше, чем к тем, кому все это предназначено.
 -Ну, удивил! - возразила Вава, зная о хакерских способностях сына.- Я вообще не понимаю, как ты до сих пор не ограбил швейцарский банк.
 -Сам удивляюсь. Но сейчас не об этом,- важничал Рис.- В общем, кто-то использует институтское оборудование и оплаченное вами время в Интернете исключительно для личной переписки.
 -Тоже мне открытие. Да у нас все, что только можно, использовалось бы в личных целях. Просто использовать нечего.
 -Оказывается, есть чего. Как, например тебе вот это понравится,- с удовольствием выложил первый лист перед Вавой Рис.
 «Обратившись к третьим лицам, вы совершили ошибку. Есть первая жертва. Результатов нет, и не будет. Предупреждаю: попытаетесь обойти меня – останетесь ни с чем.
 Предлагаю вам немедленно отозвать своих людей и иметь дело только со мной.
 С уважением, Алекс».
 -О, Господи, Рис, куда это мы влезли?- запаниковала Вава.
 -Подожди пугаться, ма. Еще успеешь. Хочешь знать, что ответил таинственный господин на это угрожающее послание? На, читай.
 Во втором выведенном с компьютера письме Вава прочла:
 «Ув. Алекс! Советую вам добровольно передать мне все документы и информацию о приборе. Верните то, что вам не принадлежит, не рассчитывая на вознаграждение. В противном случае вас вычислят, и вы все расскажите моим людям. Как они работают – вы знаете».
 - Здорово, правда? Это их ночная переписка. В это время люди информационного спонсора, сложа руки, не сидели. Что-то они такое сделали, отчего Алекс просто на стенку полез. Вот его сегодняшнее письмо:
 «Вам было сделано очень выгодное предложение. Оно вас заинтересовало. Вам нужно было только подождать, пока я соберу недостающую информацию. Вы предпочли действовать сами. Итог: один человек погиб, в похищенных вами документах нет и не было никаких сведений о принципе работы прибора.
 Тем не менее, я все еще рассматриваю Вас, как потенциального покупателя. Исключительно из чувства патриотизма. Мои условия Вам известны ($ 100 000). Учитывая возможности прибора, цена весьма скромная. Однако предупреждаю: если ваши компаньоны прямо или косвенно будут мешать мне в моих поисках, я найду и способ остановить их деятельность, и более терпеливого партнера.
 С уважением, Алекс».
 Вава автоматически сунула подошедшей Донке кусок печенья.
 -О-очень выгодное предложение,- прочавкала благодарная Донка.
 -Сто тысяч долларов… - протянула пораженная Вава. – Что ж это такое, а Рис?
 -Именно это я и собирался у тебя спросить.
 -Но я сама ничего не понимаю.
 -Ага.
 -Да нет, правда! Какие-то идиоты залезли ночью к нам на фирму, уволокли полное собрание патентов и авторских свидетельств за десять лет и скрылись.
 -Так, уже ближе. А что в этих патентах?
 -Да нет там ничего! Федотов говорит, что все эти так называемые изобретения были что-то вроде грандиозной мистификации. Кто-то для галочки получал свидетельства о рацпредложениях, кто-то просто дурачился. Чистая формальность, вроде соцсоревнования.
 -Ну ладно, ты меня своей коммунистической байдой не пугай. Развлекались люди, говоришь? Ну, да, у вас тогда Интернета ведь не было. Федотов, это тот, что тебе вчера звонил? Он что с тобой в ПАПе работает?
 -Да нет, он сам по себе. Когда-то работал с академиком Черниковым. Говорит, занимался чистой теорией.
 -Ну, это мы проверим…
 -Так, Рис, я ка-те-го-ри-чески запрещаю тебе влезать в это дело,- вспылила Вава.- Это тебе не компьютерные стрелялки. Тут убивают по-настоящему. Завтра, между прочим, у нас гражданская панихида по доктору наук Николаю Дмитриевичу Тришину. Это про него тут пишут «первая жертва». Не хочу, чтобы второй был ты или я. Да за такие деньги… И не посмотрят – ребенок, женщина. Ты меня понял?
 -Понял, понял. Что ты расшумелась-то? Лучше скажи, что у тебя там с доверенностью?
 - Отдала я доверенность и этот вопрос закрыла.
 -Кому отдала-то?
 -Какая тебе разница? Юрову отдала. Пусть они там делят фирму, патенты, приборы, деньги. Нас это не касается. И вообще: я еще посмотрю, подумаю и уволюсь куда подальше из этой фирмы. Мне что нужно – тебя на ноги поставить, образование дать. А там – сам будешь разбираться, как тебе жить.
 -Для образования одного желания мало. Деньги нужны,- думая о чем-то своем, обронил Рис.
 -Рис,- напряглась Вава.- Рис, посмотри на меня, Рис!
 -Ну, что?
 -Рис, дай мне честное слово, что ты в это лезть не будешь. Ты меня слышишь?
 -Да, мама!
 -Что, да?
 -Даю честное слово.
 -Рис, пойми,- голос Вавы задрожал,- кроме тебя у меня никого больше нет. И… не будет.
 -Ну ладно, ма.… Ну не реви… ну, хватит. Я же сказал.… Ну, я понял, понял. Ну, хватит.
 Вава шмыгнула носом, вытерла глаза, стала собирать посуду. Рис зашаркал в кабинет. Донка загрустила в углу.
 -И сделай в кои-то веки уроки,- крикнула Рису вдогонку Вава.
 Подставляя чашки под тонкую струйку из крана, все для себя решила. Завтра пойдет к Юрову с заявлением об уходе. Пройдется по лабораториям, может хоть какая-то ставка есть. И начнет обзванивать знакомых. И с Федотовым придумывать больше ничего не будет. Нужна ему - сам придет.
 За две недели найдет себе что-нибудь тихое – без бандитов и надежд.


 ГЛАВА IV

1.
 Деваться Юрову было некуда.
 Руднев грозил проверкой и предлагал сдать бандитов.
 Шуман просидел час, требовал полного отчета, намекал, что знает про махинации с черным налом, обещал, если, не передадут акции не Институту даже, как хотел Тришин, а ему лично, обратиться в прокуратуру. Забрал учредительские документы, бухгалтерские отчеты и расценки на услуги фирмы. Предупредил, чтоб не вздумал заболеть или написать заявление об уходе – сбежать ему все равно не удастся. Сказал, чтобы завтра к утру была готова полная опись архива.
 Сбежать… Но куда бежать? К деду, в Смоленскую губернию, в деревню, откуда он двадцать с лишком лет назад приехал поступать на физфак МГУ (единственная безумная удавшееся его затея)? Неизвестно – жив ли дед. И ведь все равно найдут – не те, так другие. А в этой глуши с ним можно сделать, что угодно, некому и хоронить будет.
 Попал, попал, ты, Юров. Нет у тебя выхода.
 Думай, думай, думай!
 Хоть что-нибудь сдвинуть, чтоб вздохнуть можно было.
 Денег бы достать.
 Холодному заплатить и перевести все на него – вот тебе Шуман, вот Руднев, ты – крыша, давай разбирайся,- храбрился Юров.
 Денег нет и взять их не у кого.
 Попробовал утром заикнуться Маргарите – жене, менеджеру рекламного агентства, с которой давно уже жили в разных комнатах и жизнях, та с таким выражением протянула «Что-о-о-?», как будто он бомжом вылез из-за мусорного ящика. Плюнул, говорить ничего не стал.
 Сам не приберег, не скопил ни черта, за что Маргарита и язвила его в последних вялых забытых уже супружеских перелаях.
 Куда девались деньги?
 Зарплата, ремонты, вечная суета Зинаиды, обставлявшей и отделывавшей их «гнездышко», а на самом деле собственную квартиру, насевшей на него, сделавшей своим любовником три года назад, затолкавшей его в эту авантюру с ПАПом (ведь не хотел, упирался, уговаривал Тришина не делать этого, хотел уволиться, почему не сделал?).
 Думай, думай, думай.
 Сотрудницы давно разбежались по домам, только Зинаида сидит в приемной, непривычно сегодня тихая, ждет чего-то, что он решит, что делать будет.
 Понимает, что деваться ему некуда? А значит и ей. Куда она без него? Под этих бандитов? С ним разберутся, за нее примутся. Это она понимает?
 -Зина,- тихо позвал Юров. И та тут же появилась в дверях:
 -Звали, Юрий Михайлович?
 -Зина, я хотел попросить тебя…
 -Ну, конечно, - понимающе улыбнулась Зюзюшка. - Конечно, сейчас, сейчас…
 Повернула ключ в дверях, скинула туфли, переступила ногами, скомкала что-то прозрачное тягучее, бросила, не глядя на диван, подошла, улыбаясь, пристально глядя на него красивыми и злыми своими глазами…
 -Нет, Зина, не надо, не сейчас, помоги мне,- слабо запротестовал Юров.
 -Помогу, помогу, помогу…- не слушая, повернула сильными руками, выдвинула на кресле, расстегнула брюки, заворковала: - Что у нас тут? Ой, какой маленький, ой какой мягонький… А если так… - острым влажным язычком провела,- А так, а так, а шик, гу-гу, м-м…зашамкала, замычала, задышала носом…
 Юров почувствовал вдруг острое желание, забыл обо всем, закрыл глаза, дотянулся руками до жестких пластинок на мягком, упругом, Зинаида вздернула кофту, одним движением освободилась и отбросила лифчик, пальцы его направила к соскам, они затвердели, набухли, внизу все напряглось, Зинаида уперлась руками в ручки кресла, потянула в себя, вернула, запрыгала жадно, ритмично, Юров взглянул на нее на секунду, увидел ощерившийся рот, злые, ненавидящие глаза.
 Почувствовав острую, щекотную, пульсирующую боль, Юров вскрикнул, и Зинаида с размаху опустилась на него, закрыла ртом его вопль, забилась, вбивая в него его собственную изнемогшую, истекающую плоть.
 Юров так и остался сидеть, полулежа в кресле, едва дышал, с приспущенными брюками, стыдно влажный и мокрый внизу. Зинаида ловко и быстро оделась, скомкала, выбросила что-то в корзину, отперев дверь, скользнула в приемную, достала из сумки косметичку, глянула в зеркало.
 -Зина,- снова позвал ее, Юров.
 -Что?- просунула голову в дверь Зинаида.
 -Пойди сюда. Мне действительно твоя помощь нужна.
 -Что ж я еще могу сделать,- усмехнулась Зинаида Павловна.
 -Зина, - Юров вздохнул, выпрямился в кресле, поерзал, чувствуя растущую неловкость. Мне деньги нужны.
 -Какие деньги? - вздернула удивленно ощипанную бровь Зина.
 -Бандитам, штраф. За то, что не сказал им про переоформление фирмы.
 -Много?
 - Пять тысяч долларов.
 -Где ж я тебе их возьму?
 -Не знаю. У тебя должны быть.
 -Ошибаешься, милый,- улыбнулась Зина,- денег у меня нет.
 -Ну, я не знаю,- заерзал Юров,- не может быть. Ведь ты забирала все. Ничего не оставляла, а теперь, когда я… Ну займи, продай что-нибудь. Если бы ты видела их вчера, если бы знала, что они со мной… делали…
 -Не знаю, и знать не хочу,- скривилась Зина.- Это твоя крыша, ты сам под нее влез, тебя никто не принуждал. Сколько ты им денег за два года передавал, ты считал? Наших общих, между прочим, денег.
 -Да ты что!- вскрикнул Юров.- Ты что, не понимаешь – когда они со мной разберутся, они за тебя примутся?
 -Понимаю, понимаю. Но это будет мое дело. Я уж найду способ от них отделаться.
 -Что ты говоришь, Зина. Неужели ты меня бросишь… В такую минуту?
 -Ой, только знаешь, давай без этого! Сколько я тебя тащила, учила… хватит! Сам выбирайся!
 -Но ведь меня же убьют. Ты что не понимаешь?
 -Понимаю. А вот ты, я вижу, так ничего и не понял. Это не совок, дорогой мой, это – бизнес. Я тебя что, силком в фирму тащила? Сам согласился. Сам кругом облажался, а теперь:»Зина, Зина?»
 Подошла, руки положила на стол, нависла над Юровым:
 -И вот тебе на прощанье, чтоб ты знал – это я твоему Холодному доверенности под нос сунула. И я ему намекнула, что ты хочешь фирму Институту сдать, чтоб от него отделаться. Понял? Чтоб он с тобой разобрался раз и навсегда. Знаешь где ты у меня сидишь со своим «Зина, Зина, что делать?» Да любой из этих бандитов лучше тебя, потому что они знают чего хотят и умеют это брать. А ты… Ты не то что не мужик… Ты так - недоразумение, ошибка природы. И учти – я тебе ничего не должна. За все расплатилась. Сегодня последний взнос был. Все!
 Оттолкнулась руками от стола, собрала вещички в приемной, накинула пальто, хлопнула дверью.

 Юров медленно встал, промокнул штанами спереди, дотащился до бара, постоял, выбрал коньяк, с бутылкой и хрустальным стаканом вернулся в кресло.
 -А вот это правильно,- услышал он одобрительное мужское.
 Напротив него сидел мужчина в шляпе, в коротенькой на одну пуговицу дубленке, с портфелем и в очках. Реденькая седая щетина на бледных щеках, любопытствующий блеск в глазах. Черт его знает кто такой – в нарукавниках и при калькуляторе – был бы бухгалтером, а в шляпе и с портфелем – смотритель парков и прудов, отставной кадровик, начальник стола находок в метро.
 -Что вам надо,- бессильно шевельнул губами Юров.
 -Плохи ваши дела, Юрий Михайлович,- посочувствовал смотритель.- Да не отвечайте, не надо, я же вижу, как вам скверно. Кажется – хуже некуда. Все предали, бросили. Но бывает, Юрий Михайлович и хуже.
 -Что вам нужно? - косясь на коньяк, повторил Юров.- Говорите и уходите.
 -Я скажу вам, что нам нужно, а вы пока… налейте себе. Я скажу, и сразу выпьете. Ведь это мы у вас изъяли архив, Юрий Михайлович.
 -Кто это – мы?
 -Да зачем это вам, Юрий Михайлович? Вам ведь сейчас все равно. Главное, что архив в хороших руках и принесет пользу людям. Кстати, мы вам скоро его вернем, в целости и сохранности. Кое-какую информацию отберем и вернем. Чтобы у вас еще больше неприятностей не было.
 -Куда уж больше, - наливая полстакана густого дубленого армянского коньяку, отозвался Юров.
 -Только вот архив у вас оказался почему-то неполным. Не хватает кое-каких документов. Судя по всему, исчезли они не случайно. Вы не могли бы нам подсказать, где они сейчас находятся?
 -Нигде, - сказал Юров и выпил залпом коньяк.
 -Ну, ну, полегче, полегче - ловко выдергивая бутылку и отодвигая ее на край стола, остановил его смотритель.- Что значит нигде?
 -А я их уничтожил. По распоряжению покойного академика Черникова.
 -Что вы такое говорите, Юрий Михайлович,- покачал шляпой смотритель...
 -Точно, точно. Можете не искать!- потянулся за бутылкой Юров, но тот ее придержал.
 -Все вы врете, Юров,- сурово заметил кадровик.- Покажите письменное распоряжение об уничтожении документов! Не покажете… Потому что нет у вас такого распоряжения. А без распоряжения вы никогда бы не решились.
 -Хотите – верьте. Не хотите – не верьте.- Юров встал подошел к бару, открыл другую бутылку, отхлебнул из горлышка.- А самое интересное, что вы сделать ничего не можете!
 -Мы можем,- возразил смотритель. Шляпа его ореховым опенком возвышалась над спинкой кресла.
 -Да ерунда это,- прихватив бутылку, потащился Юров к окну. Глянул сквозь мутное стекло в черный колодец. Внизу поблескивал оттаявший асфальт.- Что вы можете? Ничего вы не можете…
 -Мы могли бы помочь вам, - вкрадчиво поправили Юрова сзади.
 - Вы? Кому и когда вы помогали? Вам бы любой ценой получить то, что вам надо… А человек для вас… И предложения ваши я знаю. «Даем тебе…» Сколько, кстати, вы мне даете?
 -Дня два могли бы дать.
 -Вот, вот. Два дня. На большее вас не хватает.
 -Ну, смотрите, - насупился тот у Юрова за спиной.- Я вас предупредил. Мы ждем два дня. И учтите - вы имеете дело с профессионалами.
 Юров постоял у окна, разглядывая слабо освещенный пустой двор, норку арки на улицу, осевшие сугробы. Хлопнула подъездная дверь. Шляпник поднял воротник и, не оглядываясь, пошел со двора.
 Юров вернулся за стол, поставил бутылки рядышком. Налил в стакан из одной. Из другой добавил. Выпил медленно, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Открыл записную книжку, набрал номер, промычал что-то в трубку. На том конце не расслышали. Медленно по слогам повторил.
 Потянул коробку с листками для заметок. Положил два листочка рядышком и написал что-то, сверившись с записной книжкой, на одном. На другом сделал пометки. Достал из стола доверенность Вавы, подколол записку, другую бросил обратно в пластмассовый ящичек – обнаружит тот, кто будет внимательно осматривать стол.
 Заметил вдруг, что уровень коньяка в бутылках разный. Покачал головой, отлил из той, где оставалось больше, в стакан. Кивнул – теперь сравнялось. Со стаканом подошел к окну, повернул ручку, створки раскрылись. Юров лег животом на подоконник, держа стакан в руках перед глазами, медленно помогая себе локтями и животом, пододвинулся к краю. Двигался и прихлебывал из стакана.
 Свесился над черной сырой дырой двора, зацепившись носками ботинок за батарею. Разжал руки. Стакан блеснул и исчез без звука. «Там ничего нет,- сказал себе Юров.- Ни света, ни асфальта, ни боли».
 Вдруг, точно кто ударил его под коленки ребром ладони – ноги разом подогнулись, отцепились от батареи.
 Тело Юрова косо и бесшумно полетело вниз.

 Оранжевая роба трепетала на плечах дворника, как знамя на ветру. Рано утром он шел по переулку, останавливался, тюкал ломом по черному скользкому льду и двигался дальше.
 Зашел через арку во двор. Задрав голову, посмотрел на темные слепые окна и одно, открытое, освещенное, в четвертом этаже. Постоял, покурил, помочился в углу на водосточную трубу. Тюкая ломом, прошелся по тротуару. Возле подъезда долго отковыривал льдину, похожую на большую сахарную грязную голову, выросшую прямо под бетонным козырьком. Подцепил ломом, перевернул – черными пятнами крови в сугроб, асфальтовой изнанкой наружу. Откинул ногой осколки хрустального стакана. Передохнул и, не поднимая глаз к выглядывающим из-за кромки козырька кончикам мертвых пальцев, побрел на улицу стучать ломом по льду.
 
 Ночной кошмар приводил к Ваве странных, на себя непохожих, знакомых, неузнаваемых.
 В темноте шевельнулась Киса. Так, ничего живого, сгусток ночи, но Вава почему-то знала – это Киса. Она и не говорила ничего, а Вава чувствовала, что говорит, прислушалась:
 -И ты знаешь, кто им подсказал, что искать и где? Ни за что не догадаешься. Я и сама не догадывалась, пока он не пропал совсем…
 Донка завздыхала, заворчала в углу.
 Федотов выдвинул лицо в кружок света, улыбнулся одними малиновыми щеками, покачал курчавой головой.
 -Саша?- удивилась Вава.- А где же борода?
 -Совсем ты книжек не читаешь,- посочувствовал Федотов.- А в книжках есть ответы.
 Юров шел через двор и говорил по телефону:
 -А бумаги вы сожгите. Пока не поздно. Повторяю со-ж-ги-те. И ни о чем не беспокойтесь. Я за все ответил.
 Рис притащил монитор компьютера прямо к постели. Крикнул весело:
 -Смотри.
 Субтильная журналистка в черных слепых очочках допрашивала старика-атлета. Тот с достоинством отвечал, скручивая и распуская тугие жгуты шейных мышц, поворачивая к телекамере то мощный, загорелый с седым полулуньем стриженых волос затылок, то крепкое коричневое ухо, то улыбчивую морщину возле яркого глаза:
 -Таково действие этого прибора. Он просто помогает человеку полностью реализовать свою программу. Каждый из нас мог бы жить до ста семидесяти лет. А без прибора наша жизнь – одно недоразумение. Старая графиня была права.

 Наутро в очередной записке Риса Вава прочла:
 «Мама! Не пугайся!
 Это был не сон».

2.
 Рыжую ничего-себе-секретаршу Юрова Шуман нагнал перед входом в подъезд ПАПовской конторы.
 Распахнул дверь, пропустил вперед, оценил тонкие щиколотки, крепкие лодыжки, прыгающую ямку под коленом кокетливо взбегавшей по ступенькам Зюзюшки.
 -На первых порах и ее можно использовать,- неясно подумал Шуман.
 Сопровождение дамы на лестнице и в коридоре носило все черты предстартового флирта – полуобороты, легкие кивки, поощрение в четверть улыбки. В приемной помощь в снимании пальто, легкое касание талии чуть ниже дозволенного, инспекция взглядом груди, губ и глаз.
 Ничего из этого не вышло. Открытая дверь в кабинет Юрова, две бутылки на столе и распахнутое окно заставили одну буркнуть: «Простите», другого протянуть: «Однако».
 Трам-трам-трам,- отбили каблуки Зинаиды шаги до стола,- трам-трам – до бара, - трам,- до распахнутого окна. Схватившись за ручку, Зина, прежде чем хлопнуть окном со всей злости, глянула зачем-то вниз.
 Увидев Юрова, распластанного на бетонном козырьке в позе скалолаза, в вытекшей из головы темной липкой луже, Зюзюшка не вскрикнула и не всплеснула руками, а только чуть присела, почувствовав разом тошноту, страх, досаду, брезгливость и желание понять, что же делать дальше.
 -Ат, черт, - выругался заглянувший Зине через плечо Шуман. Отодвинул ее, изучив полную и давнюю неподвижность тела, убедился, что сам теперь Юров никогда уже не двинется, что с ним не делай, окно оставил открытым, Зину подтолкнул к приемной: «Звоните».
 -Куда? В скорую?
 -Ну, причем тут скорая. В милицию, конечно. Они уж сами пришлют, кого нужно. И дверь прикройте за собой.
 Проследив за Зиной, Шуман подошел к столу, чуть откатил кресло к окну, просмотрел бумаги. Отобрал – доверенность Вавы с подколотой сверху запиской, верхний листок из пластмассового ящичка с номером мобильного телефона.
 Все уложил в еще приличный старомодный кожаный дипломат. Крутанул колесики замков – чтоб случайно не открылся, коротко и жестко побеседовал с одинокой секретаршей и ушел, не дожидаясь милиции.
 
 -Ну вот, Варвара Александровна, а говорите – на отшибе, а говорите – никак не связаны.- Укорял Руднев Ваву, а та прислушивалась сквозь прикрытое следователем окно, как во дворе, покрикивая друг на друга и ругаясь, милиционер и санитар спускают по приставной лестнице с козырька пристегнутое к носилкам тело Юрова. Все как в утренних бреднях – гулкие стуки, непонятные крики и желание одно – забыться хоть на полчаса перед выходом.
 -Да уж, на отшибе,- подавленно заметила Вава.- Хотя я не понимаю, что вы собственно имеете в виду? То, что случилось с Тришиным и с Юровым это… как-то связано?
 -Не знаю. Может, вы мне скажете?
 -Откуда мне знать?
 -Как это так получается,- недоумевал вслух Руднев,- начальник ваш в жутком состоянии, напивается у себя в кабинете, потом падает из окна, и никто ничего не видел, не слышал, сказать не может.
 -А если так оно и есть?
 -Может быть, может быть. Может быть, Юров сам выпал из окна. А может быть, ему помогли.
 -Вы что, думаете, что это было не самоубийство?
 -Да как вам сказать…- Руднев потряс спички в коробочке, вынул одну, чиркнул, закурил. Запах крепкий отечественный табак.- Посмертной записки нет. Следов борьбы тоже. Но, судя по количеству выпитого, спустить в окошко вашего начальника могли безо всяких усилий и сопротивления.
 Руднев был в костюме, светлой рубашке с открытым воротом и без галстука. Вава почему-то представила, как ходил следователь в молодые годы – тот же коричневый пиджак и под ним – синяя олимпийка. Наверное, любил играть в волейбол. И подача была низкая и сильная.
 Вава еще немного помолчала, и решила Рудневу ничего из того, что видела и знает не рассказывать.
 -Ну, так что, Варвара Александровна,- напомнил о себе Руднев.
 -Ничего я не знаю,- повторила Вава.
 -А мне почему-то кажется, что вы, Варвара Александровна, кое-что о происшедшем знаете. А говорить почему-то не хотите. Скрываете.
 -Ничего я не скрываю. Нечего мне скрывать.
 -Ну, как же. Двоих таких – один невысоких в коже, другой здоровенный с неумным лицом… Разве вы их никогда здесь не видели?
 Так. Проболтался кто-то. Зюзюшка, что ли? А ведь сама же затащила меня на кухню, зюзюшничала вовсю, умоляла, чтоб ничего следователю про сцену с белыми халатами не рассказывала, чтоб в соучастницы не попасть. Ну, ладно. Теперь каждый сам за себя.
 -Видела. Они к нам на собрание два дня назад приходили. Угрожали.
 -Угрожали?
 -Ну да. Если плохо работать будете, ждите неприятностей.
 -Каких же?
 -Подкараулят ночью или с ребенком что-нибудь случится…
 -А вам это не показалось… странным. Кто они вообще такие?
 -Не знаю. Папик… ой, простите… Юрий Михайлович сказал – это наши друзья.
 -Странные у вас все-таки друзья. Вы не находите?
 -Так это не у меня. Это у Юрия Михайловича были странные друзья. Я их после и не видела.
 -После чего?
 -Ну, после собрания. Встали, ушли, и больше я их не видела.
 -А зачем вы это сейчас сказали?
 -Что? - спохватилась Вава.
 -Ну, то, что вы их больше не видели?
 -Но я действительно их не видела!
 Цепкий. Чуть не поймал. Нет, про то, что они уложили Юрова на носилки, точно такие же, на каких его сейчас везут в морг, я говорить ему не стану.
 -Скажите, Варвара Александровна, - снова начал Руднев.- А больше ничего такого… необычного у вас здесь не произошло?
 -Не знаю. Смотря, что называть необычным.
 -Необычным, Варвара Александровна, называют то, что происходит не каждый день. И даже не раз в полгода.
 -Например?
 -Например, приходите вы на работу и видите…
 -Что?
 -Ну, там беспорядок, бумаги разбросаны, ящики стола выворочены…
 Так. Бабы наши и это растрепали. Скорее вспомнить, а то он меня в два счета в сообщники запишет. Вава-наводчица!
 -Ну да, залезли к нам … когда же? Вчера! Какие-то придурки. Все перевернули, ничего не взяли. Юров сказал – бомжи, хулиганы, сами разберемся.
 -Сами разберемся. Вот и разобрались. Нет, не любите вы милицию.
 -Почему не люблю. Люблю. Каменскую люблю… Ни одной серии не пропускаю.
 -Я вам не про кино. Я про жизнь говорю,- хмыкнул Руднев.- Ну, хорошо. Перейдем к обстоятельствам гибели Юрова. Вы не заметили ничего странного в его поведении в последнее время? Может быть, он выглядел испуганным? Было похоже, что ему кто-то угрожает?
 -Да он последние два года был напуган до смерти. Заикался, дергался весь.
 -Чего же он боялся?
 -Опять вы меня спрашиваете?
 -Может быть этих… друзей?
 -Может быть этих. Может других каких-то. Юрий Михайлович мне не рассказывал.
 -Вы вчера говорили с Юровым?
 -О чем?
 -Варвара Александровна!
 -Говорила. Обычные рабочие дела – с какими фирмами работаю, какие перспективы...
 -И это все?
 -Все. Больше я его не видела.
 -Ладно,- набросав кое-что в протокол опроса свидетеля, вздохнул Руднев.- Ознакомьтесь, подпишите.

 Вот уж появления Риса на работе Вава никак не ожидала.
 Рис ввалился, отдуваясь, к ней в кабинет, важно кивнул Кисе и тут же был уведен Вавой на кухню.
 -Что случилось? - строго спросила Вава.
 -У меня-то, как раз, ничего,- совершенно спокойно ответил Рис.- А вот у вас, похоже, опять…
 -Рис, мы же договаривались. Вообще, почему ты не в школе? Ты считаешь, что если у меня на работе неприятности…
 -Ничего себе неприятности – скорая, милиция, труп над подъездом! На этот раз, кажется, Юров?
 -Юрий Михайлович просто выпал из окна в состоянии сильного алкогольного опьянения. Это – несчастный случай. И вообще – чего ты примчался? Опять по Интернету за мной следил? Между прочим, ты кое-что обещал.
 -Да, обещал,- рассеянно кивнул Рис.- Понимаешь, ма, не могу я тупо сидеть в школе, когда у тебя на работе такие вещи творятся.
 -Все!- Вава вскочила.- Подаю заявление об уходе.
 -Да подожди ты, ма,- схватил ее за руку Рис.- Сядь, пожалуйста. Куда ты собралась? Увольняться? А жить мы на что будем? На мои заработки? Или в наперстки каждый день играть? На вот, возьми,- Рис протянул Ваве плоскую трубочку мобильного телефона.
 -Это еще что такое?
 -Купил на твой выигрыш.
 -Так ты же говорил – бумажка фальшивая?
 -Для тебя фальшивая, а для других - нет.
 -Но ты ведь даже меня не спросил! Зачем мне мобильный телефон? Возьми его себе.
 -У меня один уже есть,- напомнил Рис.- И тебе пригодится. Всегда можно связаться с тем, кто вдали от городского телефона.
 -Например?
 -Например, с тем, кто ушел гулять с собаками и не вернулся. Держи. А что касается твоих планов на эти деньги – уверен, стоило тебе попытаться их обменять, у тебя бы их сразу изъяли. И еще обвинили бы в том, что ты доллары подделываешь. Возможно, тебя вообще таким образом подставить хотели.
 -А тебя не обвинили?
 -Я же тебя говорил, что верну это художество тем, кто таких как ты кидает.
 -Вернул?
 -Вернул. И взял кое-что в качестве компенсации. И еще сдача осталась.
 -Ладно уж – сдачу можешь оставить своему компьютеру. Но чтоб больше…
 -Понял!

 В подробности Рис решил не вдаваться.
 К чему, в самом деле, Ваве знать, как выглядел парень, придержавший его за куртку возле метро, спросивший грубо: «Мобила не нужна?».
 Рис повертел в руках дешевую биплюсовскую трубку, проверил, работает ли. Спросил – сколько?
 Парень явно нервничал, подгонял и озирался. Рис подробно допросил его о том, что за трубка, где документы и только потом – о цене.
 Парень запросил пятьдесят. Рис поднял его насмех. Лоха нашел – пятьдесят она в магазине новая стоит. Сошлись на двадцати.
 Со вздохом вернул трубку, сказав, что у парня все равно сдачи с сотни не будет. Тот хотел, было попереть, но раздумал. Переведя трехэтажный сленг на нормальный язык, Рис понял, что продавец краденых трубок, необходимой для сдачи суммой в рублях располагает. Рис еще раз попросил взглянуть на трубку, придирчиво нажимал кнопки, задавал дурацкие вопросы, потребовал показать деньги на сдачу, два раза пересчитать их на глазах у Риса, довел парня до полного исступления, так что когда сунул ему, наконец, свои сто долларов, тот и разглядывать их как следует не стал, сунул в карман и тут же испарился.
 Рис зашел в ближайший салон мобильной связи, прикупил зарядное устройство, биплюсовскую карточку и отправился к матери на работу. Очень ему хотелось выяснить кое-что прямо на месте.
 Возможная встреча с продавцом краденых трубок Риса не беспокоила. Такие ребята – они как пешки, ходить могут только вперед и назад. Достаточно знать о ходе по диагонали или буквой «Г», чтобы в два счета сбить их с толку.

 Заглянула Киса. С озабоченным лицом напомнила:
 -Панихида по Тришину в конференц-зале. Ты идешь?
 -Да, конечно, - хотя идти Ваве совсем не хотелось.- Рис, поезжай-ка ты домой. Нечего тебе здесь сделать.
 Рис сразу согласился и вызвался проводить Ваву до главного корпуса.
 Ему еще надо было уточнить кое-какие детали. Например: чем, собственно, занимался незадолго до смерти академик Черников?


3.
 Из материалов, размещенных в Интернете, Рис выяснил, что до конца 80-ых академик Яков Наумович Черников был самым обычным академиком и директором Института. В интервью говорил о роли и будущем советской науки. В статьях и книгах писал о сугубо научных вещах. На политические темы не высказывался. Фантастическими заявлениями публику не шокировал.
 За два года до смерти академиком заинтересовался обозреватель одной массовой скандальной газеты, публиковавшей помимо материалов о звездных адюльтерах, убийствах и извращениях обширные обзоры всевозможных таинственных явлений – статьи о летающих предметах, домовых, жителях пещер, пришельцах, телепатических способностях динозавров и прочих занимательных штуках.
 Кто-то навел обозревателя на академика Черникова. Якобы он в тайне и тишине на развалинах науки открыл что-то такое, что даст возможность последнему дегенерату проникнуться теорией относительности, как блатными частушками. Мозг самого банального двуногого перестанет работать вхолостую. Физические и умственные способности увеличатся в десятки раз. Средняя продолжительность жизни составит сто пятьдесят лет. О врачах человек будет узнавать во втором веке после своего рождения.
 Журналист следовал за академиком неотступно в течение полугода, но академик поделиться своими секретами отказывался наотрез. Тем не менее, обозреватель умудрился опубликовать статью на газетный разворот под пошлейшим заголовком:»ТАЙНА АКАДЕМИКА ЧЕРНИКОВА» и броским выносом на первую полосу: «Нынешнее поколение доживет до 150 лет, утверждает академик Черников».
 В статье помимо всего прочего говорилось о том, что в основе изобретения Черникова три научных догадки, пришедшие ему в голову в разные годы и записанные на всякий случай в дневнике. Однажды он совершенно случайно сопоставил эти остроумные, но пустячные с его точки зрения, научные шутки, и в результате его осенило.
 В статье также упоминалось о принципе работы прибора, над которым успешно трудился академик. Что-то вроде адаптера космической энергии. Маленькая такая плоская коробочка, похожая на медальон. Вешается на шею на шнурке и карлик превращается в гиганта.
 После выхода статьи академик устроил жуткий скандал. Он требовал опровержения. Утверждал, что никакой корреспондент с ним не встречался и не беседовал. Что все, что говорится в статье, к его работе не имеет никакого отношения, а есть лишь плод воображения одного невежественного его сотрудника, давным-давно им от работы отстраненного. Грозил обратиться в суд, в правительство, разорить и закрыть газету.
 Видимо прежний авторитет Черникова во власти сохранил кое-какую силу. На редактора надавили, пригрозили, разъяснили и газета, храбрясь и огрызаясь, вынуждена была опубликовать злое и ехидное послание директора Института, сопроводив его коротким редакционным комментарием – мол, видимо мы, действительно раскопали что-то серьезное, раз уважаемый ученый так хорохорится.
 Через год разразился скандал с кредитами, выделенными Институту Правительством и бесследно исчезнувшими на счетах в швейцарском банке. Газеты перетирали историю во всех подробностях. Тот самый скандальный еженедельник, который вынужден был извиниться перед Черниковым, с нескрываемым злорадством в каждом номере давал отчет о расследовании обстоятельств дела, ссылаясь на некие компетентные источники в прокуратуре и правительстве. Статьи были полны ссылками на самих себя («как мы утверждали год назад», «как отмечала наша газета», «как мы неоднократно предупреждали»), хотя никакой публикаций на тему научных финансовых махинаций в газете никогда не печаталось.
 После смерти академика (некролог в «Правде» - «Кто убил академика Черникова?») историю мгновенно и намертво забыли. Во всяком случае, за последние годы обратились к материалам о Черникове в Интернете не больше десятка случайных посетителей.
 Рис был один из этих немногих. Что-то так заинтересовало его в той давней мистификации бульварной газеты, что он разбудил Ваву среди ночи, тормошил ее вопросами и соображениями, пока не убедился, что разговаривает не с Вавой, а с кем-то из персонажей ее ночных кошмаров.
 Вопросы у Риса остались и настойчиво требовали выхода и действий.

 Кровавые брызги на снегу кто-то стыдливо присыпал ледяной крошкой, но ветер сдул ее, и выходившие из подъезда старались в эту сторону не смотреть.
 Вава как ни хоронилась от тягостных впечатлений, невольно зацепилась взглядом за темно-красные потеки на снегу. Тут же скользнула тень из окна четвертого этажа, и вздрогнул бетонный козырек от удара, и вздрогнула Вава, представив ослепительную вспышку в голове Юрова с мгновенной взорвавшей его чудовищной болью.
 Санитары увезли тело, накрытое серой, промокшей красным на месте лица, простыней.
 Синяя милицейская пятерка Руднева, вывернув колеса, стояла, приткнувшись к краю тротуара.
 Следователь. Опрашивает свидетелей, собирает улики, восстанавливает обстоятельства гибели. Что тут можно восстановить, когда и сам погибший, если бы мог теперь говорить, не сумел бы сам себе ответить на вопрос – как же так получилось, что молодой еще, здоровый и небезнадежный человек решается прыгнуть в темноту из окна?
 Или все-таки ему помогли выпрыгнуть?
 Шли вдвоем с Рисом под мутненьким московским небом на свидание к покойнику. Рис что-то хотел спросить и не решался.
 -Ладно,- разрешила Вава.- Выкладывай.
 И не удивилась вопросу:
 -Как умер академик Черников?
 О чем еще спрашивать теперь? О смерти.
 -Как умер? Как умирают старики – от усталости, от жизни, от обиды.
 -А точнее? В его смерти не было ничего странного?
 Вопрос Руднева – вы ничего не заметили необычного в жизни? А что вы называете необычным в смерти?
 -Я в это время в Институте не работала. Хотя кое-что слышала. Но это так – легенда…
 -А все-таки?
 -Вообще Черников был очень здоровым человеком. Выглядел как-то даже странно для своего возраста – налитые мышцы, шея как у борца, ни старческих веснушек, ни дряблой кожи, ни живота. Он так гордился своим здоровьем. Зимой ходил в майке и джинсах, мускулами играл, как мальчик.
 -А потом?
 -А потом вдруг за какой-то месяц превратился в самого дряхлого старика – сгорбился весь, точно сдули его. Головой тряс, шамкал, шаркал. Словно его подменили. Ему тут же и кличку придумали «Портрет Дориана Грея».
 -Так отчего он все-таки умер?
 -Я же сказала – от старости. Ни рака, ни инфаркта у него не было. Просто весь организм как-то очень быстро сносился, стерся, состарился. Всю жизнь выглядел моложе своего возраста, а умер от того, что оказался старше самого себя лет на двадцать.
 -То есть?
 -Ну, как-будто ему было не семьдесят пять, а лет под сто!
 У парадного стоял ритуальный автобус с приставленной красной крышкой гроба (половинка скорлупки, гроб – яйцо покойника, похороны – процедура обратного вылупления). Курили мужчины с озабоченными лицами, пузатились за их спинами надутые колонны, щурились узкие окна бывшего купеческого собрания.
 Господи, скоро маршрутку придется пускать – от Института до морга и обратно. Тришина привезли, Юрова увезли. Через два дня привезут Юрова. А увезут… кого?
 Проходя в подъезд, Вава опустила голову, Рис взял ее под руку – безутешная родственница опирается на сына. Ладно, пусть доведет ее до конференц-зала – есть хоть на кого опереться в трудную минуту.
 Поддерживая мать и ведя ее по коридору, Рис отметил про себя таблички рядом с раскрытой дверью в пустую приемную и на верхней - фамилию Черникова.
 -Вот здесь работал академик Черников, правда, мама?
 -Правда, правда,- подтвердила Вава.
 -А теперь кто работает?
 -Теперь никто не работает. Сын академика занял кабинет сразу после смерти отца, но и недели не просидел – уехал за границу.
 Рис довел Ваву до торжественно красного и черного, хвойного конференц-зала, погладил по плечу, шепнул: «Увидишь Федотова, спроси его про последнее открытие академика»,- отпустил в шаркающую тьму к подсвеченному портрету и гробу.

 В зале бывшего купеческого собрания с паркетным полом, такими же, как при входе, толстыми колоннами и хорами для оркестра когда-то отплясывали просвещенные торговцы и скотопромышленники, выпивали на посошок перед отправкою в Соловки нэпманы-однодневки, громили отступников от истинной научной веры, планировали открытия к юбилеям, защищали диссертации для получения надбавки, спорили, рожали и казнили истины, растили и усмиряли таланты.
 Шумные эти многолюдные времена прошли – на гражданскую панихиду собралось три десятка нынешних и бывших сотрудников института, все больше преклонного возраста, которые помнили покойного молодым кандидатом и нестарым еще доктором.
 Пахло хвоей, свечами и тем ожиданием покойницкого запаха, которое помимо воли посещает любого, вошедшего в панихидный зал.
 После смерти Николай Дмитриевич не обрел былого величия – лицо еще больше осунулось, пожелтело, щеки ввалились, брови приподнялись вверх, сохранив на лице то удивление от столкновения с непонятной и беспричинной злобой, которое поразило старика на лестничной площадке, можно сказать, в самое сердце.
 Вава бросила взгляд на собравшихся. Киса губы распустила, сейчас заревет, Зюзюшка на остановке ждет автобуса, у Шумана все по минутам рассчитано, Инесса парит в высоких чувствах… Задержалась на секунду на господине, в коротенькой дубленке, со шляпой, прижатой к груди и скорбно свалившейся набок плохо выбритой физиономией (кто такой? где я его видела?),
 У гроба стоял незнакомый, высокий, прямой, лысеющий блондин с крючковатым носом и раздраженной щелью рта, неуловимо похожий на покойного. Оказывается, и у Тришина был родственник.
 Вава уперлась взглядом под ноги (взгляд опора, самоподдержка при полном отупении).
 Под вздохи, сморкания и тихий ропот (что с нами делают?) Инесса Старкова очень хорошо говорила о подвиге ученого, бескорыстном служении науке и столкновении доброго сердца с невежеством и жестокостью.
 Речь Шумана была полна энергии, обещаний и глухих угроз.
 Вава думала о Юрове. Нехорошо, наверное, при одном покойнике думать о другом, но думам над гробом не прикажешь.
 Вспомнила жалкое, просящее выражение лица, несмелую улыбку, указания с извинениями. Все подпрыгивал, тянулся повыше, сначала перед провинциальными родственниками, потом перед собой, потом ради жены и Зюзюшки. Запрыгнул не на свое место, держался из последних сил, бился в поисках выхода и нашел его в окне, в полете с четвертого этажа на бетонный козырек подъезда.
 Почему, зачем?
 Был бы преподавателем уездного училища или агрономом. Или его и там достали бы, толкали по лестнице вверх того, кто от рождения панически боится высоты?
 Руднев корил – что ж вы, человек рядом загибался, а у вас никто ничего не видел, никто ничего не знает.
 Правильно говорил. Только произойди завтра что-нибудь такое с самим Рудневым, тоже никто и ничего. А то, что Руднев в окно может прыгать и не станет, так окружающие и тут ни причем.
 В конце концов, человек всегда остается один.
 Всеми любимый один, и всеми обойденный – один.
 Умирающему в одиночестве и под слезные взгляды родных одинаково жутко и хочется повернуться лицом к стенке и завыть.
 Первому может быть меньше.
 Понимание всегда на размер меньше, чем нужно. Носить его также неловко, как скорбеть по погибшим. Единство вынужденных хоронить - в ожидании окончания ритуала. Вплоть до последней рюмки водки.
 Кто-нибудь еще хочет что-нибудь сказать?
 Никто ничего больше не хотел.
 Принесли крышку, накрыли гроб, четыре лаборанта подставили плечи - поплыл Тришин в красной плоскодонке к автобусу. Лаборанты были разного роста, и самый маленький все тянулся и привставал на цыпочки.
 Кто хотел, поехал в крематорий.
 Вава осталась.
 Еще в зале к ней подошел и встал за спиной Федотов. И сейчас он стоял у нее за спиной. Наклонился, спросил:
 -Через пару часов я освобожусь. Хочешь, провожу тебя домой?
 -Хочу, - согласилась Вава.
 
 Рис бродил по коридорам Института, а зачем и сам не знал. Что-то должно было подвернуться, что-то подсказать ему, где и что следует искать.
 По коридору навстречу шел румяный бородач. Посмотрел веселыми черными глазами, точно узнал, прошел мимо.
 Надо было у матери спросить, как Федотов выглядит! С ним бы поговорить. Он то может кое-что рассказать.
 -Опа!
 Дверь в приемную директорскую открыта и там - никого.
 Рис оглянулся. Коридор пуст. Естественно – все на панихиде.
 Если кабинет Черникова отперт – это тот самый шанс.
 Глупости. С чего бы это ему быть отпертым?
 Подошел тихо к двери бывшего кабинета академика, повернул ручку, потянул – дверь открылась
 Рису действительно повезло – утром Шуман попросил секретаря кабинет Черникова открыть, пробыл там с полчаса, а запереть за ним в предпанихидных хлопотах забыли.
 Недельное пребывание сына академика оставило кое-какие следы в виде комплекта мебели для босса – раскачивающегося кресла с высокой спинкой, стола со столешницей черного толстого стекла, с лампой на тонкой ножке, с набором ручек, скрепок, ножниц и прочей мелкой игровой канцелярщины в круглой бомбошке с пластмассовыми карманчиками.
 Новенькие компьютер, монитор и клавиатуру сынок прикупил, а подключить не удосужился – все стояло в нераспечатанных коробках за креслом.
 Рис обогнул стол, присел на корточки, осмотрел убранный в специальную тумбу компьютер академика – компаковскую машину, не новую но скорострельную и мощную, лучшую в своем поколении. Плоская черная коробка модема давала выход в Интернет. Ткнул штепселя в пилот, включил компьютер в режим ожидания и сам от ожидания слегка напрягся – ставил академик пароль, было ему что прятать от посторонних глаз?
 Ну, конечно! На экранчике монитора высветилось, запульсировало – «Система заблокирована, введите пароль!».
 А ты как думал? После всех газетных скандалов да чтоб еще и пароль не ставили. Ну, это ничего. Это мы еще, может быть, откроем…
 Рис погасил монитор, компьютер оставил включенным.
 Скользнул взглядом по академической стенке под орех.
 Пухлые научные тома, собрания сочинений классиков марксизма за пыльными стеклами…
 Внизу – ореховые дверцы. Стол академика очистили, и содержимое, скорее всего, свалили прямо сюда. Рис на четвереньках подполз к стенке, открыл дверцы одного отделения, другого… Папки с рукописями, статьи, наброски, чьи-то диссертации, старые журналы… Даже если бы было время разбирать все это, все равно бы Рис ничего не понял.
 В ближайшем к столу отделении обнаружил старые ручки и ластики, стопку чистой пожелтевшей бумаги, пустую подставку под перекидной календарь, приглашения на конференции и симпозиумы, потрепанный томик прозы Пушкина. Вот это точно принадлежало академику и ценности никакой не имело, потому и осталось нетронутым пылиться. Заметки, наброски последних статей, дневники, записные книжки, все это, возможно, какое-то время и лежало здесь. Но теперь не лежит. Ясно, что тот, кто охотится за наследием академика Черникова (если, конечно охотятся именно за ним!) тут уже побывал и все что можно выгреб.
 Щелкнул замок, как-будто кто нажал и отпустил дверную ручку. Рис обернулся, стоявшего за дверью не увидел - услышал удаляющиеся шаги. Захлопнул дверцы, томик Пушкина зачем-то сунул под куртку, тихо подобрался к входной двери, приоткрыл чуть-чуть, прислушался. В приемной вроде никого. И дальше – тихо.
 Рис, не открывая широко, протиснулся в дверь, на цыпочках пересек приемную, выглянул в коридор и тут же спрятался – двое в белых халатах, надев на собственные головы, торжественно несли красную крышку гроба.
 Рис посмотрел в спину странному бело-красному четвероногому, снова выглянул, убедился, что путь к лестнице свободен, вышел из укрытия и совершенно спокойно направился к выходу.

 ГЛАВА V

 1.
 Паша Холодный освободился в начале девяностых. Как раз под рынок.
 Собрал бригаду, бомбил коммерческие палатки, магазинчики, обменные пункты на окраине Москвы.
 Чувствовал, как горячо дышит в затылок братва, и обкладывают менты.
 Авторитеты делили Москву, отморозки хватали, что попало, и мочили всех подряд, оробевшие вначале менты наглели - сажали и требовали долю.
 Чтоб как-то продержаться, нужно было со всей своей бригадой прибиваться к крупной группировке, часть прибыли отдавать в общак – та же служба – подставляй голову за невысокую зарплату.
 Или искать что-то свое, что-то такое, чтоб ни с братками, ни с милицией не пересекаться. Что гарантировало бы при минимальном риске нормальный доход.
 Как-то перед светофором лох на черном пассате подрезал их джип, зажегся желтый, лох резко затормозил, Ковш едва успел осадить, выругался, процедил: «Ну, козел, держись!». Догнал, прижал к обочине, полез за бейсбольной битой, стекла гниде побить, тот с дуру вылез из машины, подошел сам с извинениями и Паша Бабичев сквозь тонированное стекло узнал Лешу Кибрина – бывшего сокурсника, московского сынка, заносчивого мальчика из профессорской тусовки, в которую Пашу с его провинциальными замашками и близко не пускали.
 Паша дал Кибрину как следует разглядеть Ковша с битой и бандитской рожей, оценить последствия, и, когда Ковш, шлепая битой о ладонь, навис над Лешей и у того поджилки затряслись от страха, опустил стекло, остановил Ковша, сказал тихо: «Круто ездишь, Леша. Так ведь и нарваться можно!».
 Кибрин, Пашу узнал сразу, вспомнил все, что говорили про его дела в морге и отсидку, перевел дух, развел руками, улыбнулся заискивающе:
 -Паша, здорово! Ну, повезло мне! А я как раз тебя вспоминал! Как ты, где, что не появляешься, наши собираются, про тебя вспоминают, может, встретимся, как-нибудь, посидим, поговорим? - понесло Кибрина со страху, и Паша пожалел, что остановил Ковша – надо было эту сволочь поучить, как следует.
 -Ладно,- сказал Паша.- Если я тебе нужен, давай встретимся конкретно. А так – чего трепаться?
 Кибрин оглянулся на Ковша, оценил джип, подумал немного, чуть пришел в себя и уже без паники, спросил:
 -Ты серьезно? Мог бы, в самом деле, помочь… Ну, в таких вот ситуациях… А то ведь сам понимаешь... время такое, что… А у меня дело свое.
 Паша удивился. Что Кибрин, не понимает что, ли? Сам под крышу лезет? Ну, лохи. Не могут, чтоб их не разводили.
 Договорились встретиться на следующий день по старой памяти в пельмешке на Пироговке.
 В троллейбусных переулках возле старого здания мединститута все осталось, как было – пыльные заводские корпуса, ДК завода «Каучук», длинные крашеные розовой и желтой краской невысокие и толстенькие кирпичные заборы, возле которых сохранились еще следы полосатых черно-белых будок, в которых некогда отсиживались, спасаясь от лихих людей, сонные бородатые будочники.
 За сталинскими домами над рекой сгрудились пряничные башенки Новодевичьего с красным веретеном колокольни и позолоченными лысинками собора, под железнодорожной насыпью студентки бегали по гаревым дорожкам стадиона за незрелым своим счастьем. Паша Холодный сидел с бывшим сокурсником в пельмешке, где даже кафель на полу остался прежним и буфетчица сохранила необъятные формы и крахмальную корону над пылающим лицом.
 Вечер воспоминаний не склеился – вспоминать было нечего.
 Поеживаясь и стараясь не глядеть в синие морозные глаза Бабичева, Леша Кибрин поделился: идет поголовное избавление новых русских от старых жен, а этих последних в надежде отбиться от длинноногих мужниных любовниц от лишнего веса. На чем Леша и сделал свой собственный бизнес, открыв кабинетик пластической хирургии.
 -Отрезаем по кусочку, каждый кусочек – триста долларов попробовал сострить Леша и осекся о кривую усмешку Паши.
 Нет, сидят они вполне прилично – при бывшей цековской поликлинике, охрана там, пропускной режим, все дела, - храбрился Кибрин, и все-таки человеку с деньгами (пусть и небольшими) в этом городе неуютно.
 Паша улыбнулся, покрутил головой, назвал цену.
 -В год? - уточнил Леша.
 -В месяц,- поправил Холодный.
 -Да ты что? Нет, это мне не потянуть. Я и сам столько не зарабатываю,- обиделся Кибрин.
 -Как хочешь,- равнодушно заметил Паша.- Но учти – спокойная жизнь стоит дорого.
 Дал Кибрину номер пейджера. На всякий случай. Мало ли что случится.
 На следующий день случилось: Леше пропороли все четыре колеса на его любимом пассате. Вечером подожгли дверь квартиры. Утром, когда выходил из лифта, получил чем-то тяжелым по голове.
 Потом ему позвонили домой и сказали что-то такое и так, что Леша Кибрин тут же отправил Паше на пейджер сообщение, только бы таких голосов больше не слышать.

 -Братва не там ищет,- решил Паша.
 Рынки, коммерческие палатки, магазинчики, обменники, рестораны, ночные клубы, девочки, автосервисы – пихаются на одном пятаке, мочат конкурентов за пару сотен баксов. А в городе – полно бывших студентов, научных сотрудников, врачей, преподавателей и у каждого, кто с головой и связями, свое маленькое дельце, неприметное, но денежное – рекламная газетка, строительно-ремонтная фирма, врачебный кабинет, издательство, проектная контора, салон макияжа, центр астрологических прогнозов и психологической помощи.
 Их никто не трогает. Но они боятся, что их тронут.
 Страх давний, со школы, когда чистеньких отличников поджидала курящая шпана за углом. Они выеживались друг перед другом, ходили в спортивные секции, занимались каратэ и ушу и продолжали бояться не столько того, что разобьют нос, не боли и даже не смерти, сколько вот этого шпанинского прищура, плевка сквозь зубы, дебильного гогота и всего, что за этим следует - животной злобы, способности бить всем скопом одного без остановки и жалости.
 Паша видел, что делают с такими на зоне. И сам делал это неоднократно, превращал мгновенно человека в собственные его кислые испражнения и заставлял вылизывать дерьмо языком, не испытывая при этом ни удовольствия, ни злорадства, просто для того, чтобы не оказаться на их месте. Хотя на их месте оказаться он не мог. Он был другой.
 Вот эти-то, благополучные, ухоженные, самолюбивые, умные, удачливые и будут ему платить, решил Паша.
 Плата за собственный страх.
 Клиентуру Паша подбирал тщательно, аккуратно и не без фантазии.
 Часть ее поставляли сами же клиенты. Вляпавшись в Пашину помощь, они хвалились перед друзьями связями в уголовном мире, тем, что вот бояться им теперь нечего – ни того, что машину угонят, ни того, что ребенка во дворе изобьют, жену в подъезде изнасилуют или квартиру обворуют. Есть, кому теперь за них разобраться.
 И эти умные, хваткие, энергичные, но порченные страхом люди тянулись к нему и заискивали, точно так, как льстили и подлизывались когда-то в школе к классному придурку и второгоднику, которого презирали и боялись.
 Но таких, кто приходил сам, вроде Юрова, Паше было мало.
 Он находил бескрышных хозяев интеллигентного бизнеса и у них вдруг появлялся распальцованный клиент с бритым затылком, тусклым взглядом и золотой цепью на бычей шее. И тут же интеллигента-одиночку подкарауливали приблатненные подростки (Паша вербовал их из малолетних наркоманов, и они за пару сотен рублей могли измордовать, кого угодно хоть до смерти), разбивали ему нос, ставили синяк под глазом, били стекла в машине и после второго или третьего случая, иногда побывав в милиции, оставив заявления и поняв, что никто его никогда не защитит, он обращался за помощью к собственному клиенту бандитского вида, но вроде бы и ничего, вроде бы вполне нормальному мужику.
 Мужик помогал и назначал цену.
 Тем, кому и на это духу не хватало – помогали старым дворовым способом. Прижатого к стене кодлой освобождала пара крепких ребят, случайно оказавшихся рядом. Спасенному предлагалась помощь и защита на будущее. Отказаться было просто невозможно.
 Когда человек понимал, куда он попал, было уже поздно.
 Дело верное и почти беспроигрышное.
 Бандиты этой мелочью не интересовались, и объясняться с хозяевами территорий Паше приходилось крайне редко. Если же такое случалось, Паша, убедившись, что имеет дело не с отморозками, а с людьми вполне авторитетными, на стрелки не являлся и сдавал своих клиентов легко, иногда продолжая по старому страху тянуть с них деньги. Но это было скорее исключение, случайность, которой Паша старался избежать в самом начале, при подборе клиентуры.
 Время от времени Холодный инсценировал наезды на своих клиентов, на их глазах жестко разбирался с обидчиками и после инцидента поднимал плату за безопасность.
 Охоту обратиться за избавлением от крыши к ментам, Паша отбивал, демонстрируя с помощью темно-синей пятерки с трафаретом «милиция» на дверце и одного из братков в милицейском прикиде свои якобы прямые связи с правоохранительными органами. Мол, стукните, все ко мне вернется, и я же с вами разберусь.
 Вывоз затосковавшего клиента за город на скорой среди бела дня и на глазах у сотрудников Пашей применялся в исключительных случаях, но действовал безотказно, лишний раз подтверждая подопечному: «Мы можем сделать с тобой, все, что захотим, и никто за тебя не вступится».
 Списанной скорой, кстати, с ними как-то расплатился за «разборку» с обидчиками тот же Леша Кибрин.
 Самому Леше не повезло. Он так и не научился ездить, и как-то, неумело перестраиваясь, задел крылом БМВ с солнцевской братвой. Перепуганный Леша предложил пацанам позвонить своей крыше, но по названному им номеру ответили, что никакой крыши тут нет, и чтоб больше не звонили. Братва озверела, разворотила лешин пассат, и самому ему досталось кастетом по голове.
 Через сутки Леша скончался в реанимации у Склифосовского.

 Когда двухдневный срок, данный Юрову на то, чтоб приготовить деньги и доверенность истек, Паша послал в ПАП Телка, дав ему указание – если всех денег Юров не собрал, взять то, что есть, дать отсрочку еще на пару дней, включить счетчик, но доверенность Гладыш выбить любыми способами. В крайнем случае, у нее самой.
 Если что не так, сообщить немедленно.
 Телок уехал и тут же вернулся к Паше за столик в маленьком пивбаре в Колобовском переулке позади Петровки. Любил Холодный это местечко. Приятно потягивать пиво и делать дела под самым носом у ментов.
 -Быстро,- отметил Паша.
 -Быстро-то быстро, - засопел Телок,- Только без толку.
 -Не понял.
 -Нет там никакого Юрова.
 -Сбежал что ли?
 -Сбежал. Туда, откуда не достанешь.
 -Хватит муму-то. Что там?
 -Трупешник Юрова там над подъездом висит, следователь шарит.
 -Замочили? Кто-то там топчется. Топчется и нам гадит. Поймать бы гниду.
 -Да никто не топчется. Сам он нажрался и выпрыгнул из окна со страху. Передавил ты Паша.
 -Ты чего? - удивился Паша. - Обсуждать меня вздумал? Смотри, Телок.
 -Да нет. Я не про то. Что теперь делать-то…
 Паша не ответил. Медленно отпил пива. Подумал.
 Телок заказал себе, закурил, дымил, пуская ловкие кольца, ждал. Паше он верил. Паша всегда что-нибудь придумает. Пусть и не авторитет, и не в законе, но башка у него варит, это точно. Разводить лохов на бабки каждый может. Но делать это так, чтоб никто ничего не знал, чтоб без базара с братвой и разборок с ментами – это только Паша Холодный придумать мог.
 -Ладно, сделаешь так,- решил Паша. - В ПАП не суйся – подождем, пока вонь утихнет. Позвони этой Зинке – да не отсюда – из машины. Скажи, что должок Юрова теперь за ней. Адрес Гладыш возьми. Пересядешь на пятерку – пусть тебе Ковш пригонит - отследишь Гладыш. Тряхни ее несильно – она баба трусливая, потечет сразу. Сынком припугни на всякий случай, чтоб молчала. Крайний срок – завтра утром доверенность должна быть у меня. Поедем к нотариусу, фирму на себя будем оформлять.
 -Здорово! - обрадовался Телок. - Ну, ты Паша… даешь!
 -Иди, иди,- отмахнулся Холодный.

 Паша чувствовал – на самом деле валить бы надо.
 Бросать этот ПАП, искать на замену что-то другое.
 Баба юровская – скользкая тварь. Доверенности ему подсунула, то есть шефа своего сдала. Значит и их сдать может.
 Институт… Завозился насчет своей фирмы, так просто не отдаст.
 Юрова замочили (не факт, что сам прыгнул из окна). Если не шпана какая-нибудь черная, значит, кто-то там топчется. Кто? Кому еще понадобился этот ПАП? Тверская рядом, люди там серьезные, мне с моими чудаками тягаться с ними…
 Ладно. Возьмем контрольный пакет, фирму оформим на бомжовый паспорт, Зинку уберем, поставим своего управляющего потолковее и не из блатных, там посмотрим.
 Чувствовал Паша, что горячо, и отвалить не мог. Каждая оставленная им фирма вызывала глухое раздражение братков. Вроде как Паша их кровное разбазаривает.
 Блатные, несмотря на все их понятия, та еще сволочь. Почувствуют слабину – сами могут его кончить или братве соседней сдадут. Очень просто, как говорит Ковш.
 Надо вылезать из всей этой хрени, становиться хозяином, нанимать толковых людей на работу, следить, чтоб не вздумали красть у него, держать в страхе и завязать со всей этой блатной парашей. Ковша с Чугуном убрать, Телка одного оставить. Если надо кого-нибудь пугнуть или отбиться – нанимать шестерок с одноразовой оплатой, как сезонных рабочих.
 Такой у Паши составился план, и начать он решил с ПАПа.
 Завел свою шарманку мобильник, Паша пикнул кнопочкой, услышал напористое:
 -Кто говорит?
 Отрубил сразу. По этому телефону может звонить только тот, кто знает, с кем разговаривает.
 Трубка снова заиграла, Паша включил, послушал:
 -Простите, я по этому телефону звоню вместо Юрова,- упорствовали на том конце.- Дело в том, что Юров погиб.
 -Кто вы? - не вступая в разговор, подал голос Паша.
 -Заместитель директора Института Биофизических проблем Шуман Борис Михайлович,- представился мужик с достоинством. - Вместо Тришина буду заниматься ПАПом.
 -А мне зачем это знать?
 -То, что должен был передать вам Юров – у меня,- Шуман выдержал паузу.- Надо бы встретиться, поговорить. Скажем завтра, часиков в двенадцать.
 -Если с тобой надо будет поговорить, тебя найдут,- отрубил Паша и дал отбой.
 Тут же набрал номер Телка.
 -Все в порядке, Паша!- загалдел Телок,- Зинка обоссалась сразу, деньги отдаст через три дня. Доверенность Гладышевой Юров куда-то дел, найти не может. И сама Гладыш у нее куда-то делась. Адрес и телефон у меня.
 -Вот что Телок. Учти – с этой Гладыш разобраться надо сегодня. Ты понял?
 -Понял, понял. Все будет в порядке.
 -Делай, что хочешь, возьми еще людей. Но чтоб доверенность у меня сегодня была!
 Поговорив с Телком, Паша тут же отключил трубку. Для экстренной связи была запасная мобила.
 Еще один клиент объявился – Шуман. Думает, подобрал мою доверенность и деньги, может мне условия ставить, козел!

2.
 Ваву давно никто не провожал. Забыла, как это – когда тебя провожают.
 Полная изоляция двоих в самом людном месте, ниточки разговора вьются, притягивают, обрываются, отражения преследуют по пятам. Паузы легки или тяжелы, и по ним можно определить – нужны ли еще проводы?
 И еще – скорее бы доехать или об этом и не думаешь, и провожание пусть длится и длится.
 Давние проводы были полны невысказанных, но отмеченных подробностей – первым бледным светом фонарей, зеленью неба в ущелье улицы, теплым ветром метро, тающей снежинкой на реснице, промельком ламп в тоннелях, нелепым и смешным соседом, мельхиором поручней, лязгающими в зевоте ступенями эскалатора. Прыжки и раскачивания задней площадки автобуса, соло гармоники дверей, финал ударных в подъезде и эпилогом – щебет ключей от входной двери, брошенных в прихожей под зеркалом.
 Впрочем – когда все это было важно?
 Вот она - жизнь в тумане. На расстоянии вытянутой руки не видно ничего.
 А видно: кровь на снегу, навсегда удивленный Тришин, листочки чужих записок, безбородый Федотов жалеет, что книжек она больше не читает.
 Что это я – встряхнулась Вава. Вот же он Федотов. Идет по пятам. Провожатый.
 Вава остановилась, взяла Федотова под руку, примерилась и зашагала с длинноногим в ногу, подпрыгивая и поглядывая в бородатое не хмурое лицо из-под руки.
 -Ну, Саш. Чего молчишь-то?
 -Хороший у тебя сын, – вспомнил Федотов.- Любопытный молодой человек. На тебя не похож.
 -Да уж. И в этом тоже. Хотя были когда-то и мы любопытны. Жизнь как исчезновение любопытства к жизни.
 -Жизнь, как исчезновение жизни.
 Стоп. Дальше - тоска, сказала себе Вава. А Федотову:
 -Рису все интересно. Кстати, он просил меня узнать, чем занимался академик Черников в последние годы.
 -Здорово. Чего это он?
 -А, в самом деле, Саш. Ты должен знать,- заглянула в ночной кошмар Вава,- Было там что-то с каким-то открытием, прибором, продлением жизни человеческой до полного беспредела?
 -Ну да, конечно,- засмеялся Федотов.- Самое время вспомнить эту историю.
 -Какую историю?
 -А ты не знаешь?
 -Ну, давай, не томи, рассказывай.
 Федотов вытянул руку, остановил убойный мах стеклянной двери метро, полуобняв, провел Ваву к электронному турникету и, нависнув над ней на эскалаторе, зашептал в ухо.
 -Дело в том, что академик Черников под конец жизни заключил сделку с Дьяволом.
 -Замечательно,- одобрила Вава.- Уже смешно. В обмен на душу – вечная молодость. На самом деле Черников был евреем. Настоящая фамилия – Фаустштейн.
 -Тогда уж – Филдштейн,- посмеивался, дыша и щекоча бородой Вавино ухо, Федотов.- Платой за душу Черникова был открытый ему Нечистым способ многократного увеличения энергии биополя.
 Они стояли на станции, поезд поршнем давил ветер из тоннеля, толпа в порыве коллективного самоубийства подбиралась к краю платформы, Вава плавала в кареглазых волнах федотовского биополя.
 В вагоне их плотно прижали к двери и друг к другу. Вава положила ладони Федотову на грудь, потянула за бороду, шепнула в мягкие губы:
 -Хорошо врешь, Саша.
 -Ну,- обнимая Ваву, протянул Федотов.- Разве это вранье? Вот корреспонденту про Черникова я врал – это было вранье! Научно-фантастическое, двухсерийное. «Супербиостимулятор I и II».
 -Погоди,- превозмогая давление толпы, чуть отпрянула Вава.- Так это ты что ли все придумал?
 -Ну, я, - скромно потупился Саша Федотов.- Понимаешь, я к тому времени у Черникова уже не работал – старик всех разогнал и пыхтел над счастьем человечества один. И тут к нему повадился коррепондент-уфолог – летающие тарелки, привидения, все дела. Черников его погнал, и он пристал ко мне, как Буратино: «Открой мне Тайну Золотого Ключика Черникова!».
 -Ну и…
 -Ну, я сначала пытался его вразумить, потом обозлился, а потом мне стало весело, и я выдал такое, что у него глаза стали квадратными. Этот идиот накатал статью для своего еженедельника, старик на меня смертельно обиделся, добился опровержения и до самой смерти со мной не здоровался.
 -Только и всего?
 -Больше я ничего не знаю.
 -Что-то слишком просто, Саша,- нежно пролепетала Вава.- Архив наш – мистификация, прибор – выдумка. Бездна фантазии и два трупа. Не сходится.
 -В самом деле,- согласился Федотов.
 Вава провела пальчиком по прямому носу, чуть потрепала за кончик, прижала палец к пухлым губам. Вагон качнуло. Из черного стекла двери на Ваву смотрела молодая женщина с широко раскрытыми серыми глазами и птичьим носиком, положившая руки на грудь рыжебородого красавца с румяными щеками, улыбавшегося куда-то в пустоту.
 У лифта Федотов обнял ее, осторожно поцеловал в губы и шепнул:
 -Вавик, Вавик, ты мне дорог. Очень прошу тебя – если есть у тебя хоть что-нибудь, что имеет отношения ко всей этой фантастике – спрячь подальше. Или отвези в мое подземелье. Там его никто не найдет. А тебя все оставят в покое. Ладно?
 Вава зажмурилась, встала на цыпочки, потянулась губами… и упала в раскрытые объятья лифта.
 Выйдя из подъезда, Федотов миновал незамеченную Вавой синюю, очень похожую на милицейскую, пятерку. Двое в ней тупо попыхивали сигаретами (жаль Тришин уже никогда ничего не увидит – мог бы сравнить с теми – в белой шестерке). Саша передернул плечами. В машине загоготали.
 Вслед уходящему Федотову смотрел присевший на лавочку перед вавиным подъездом чуть полноватый мужчина в коротенькой дубленке и шляпе, надвинутой на глаза.

 Рис был в сквернейшем расположении духа – третий час бился над паролем в компьютере Черникова и все без толку.
 Можно было воткнуть программу, прогнать подряд слова из словарей, пока какое-нибудь не подойдет. Но это долго, ненадежно и слишком тупо. К тому же Черников мог поставить цифровой пароль или сочетание букв и цифр – тогда вообще пурга.
 На самом деле у человека есть в запасе не больше двух десятков слов и цифр, которые он, не задумываясь, ставит в ответ на предложение ввести пароль. Их можно вычислить, обработав побольше информации об авторе (год рождения его и ближайших родственников, город или деревня детства, год успеха, имя пассии из юности). Может и просто осенить – сядешь перед компьютером, настроишься на волну, и тебе вдруг что-то шепнет: «Юля», или 1956, или «чайка».
 Осеняли Риса всякие глупости. На все его попытки скормить компьютеру убогие свои фантазии тот, ухмыляясь, выбрасывал: «Ошибка. Попробуйте еще раз».
 Донка в соседней комнате вдруг вскочила, защелкала когтями по полу, завизжала, запрыгала в прихожей, мать со стуком скинула кроссовки, зашуршала, залепетала что-то умильное, крадучись прошла по коридору, обняла Риса сзади за плечи, чмокнула в макушку.
 -Черт, не дают работать, - отряхиваясь, как собака, насупился Рис.
 Вава отпустила, присела на кушетку, заложив, как сын, ладони между колен. Рис покосился подозрительно, отметил шальную улыбку и счастливые глаза.
 -Что это с тобой? Опять наперстки?
 -Да нет, так,- прикрыв ресницами сияние, потупилась Вава.
 -Я же вижу… Что-то случилось. Давно я тебя в таком состоянии…. Ну-ка, ну-ка: влюбилась что ли?
 -Да ладно, скажешь тоже,- слабо махнула ручкой Вава. - На себя посмотри. Опять чужие письма читаешь?
 -Да вот, пытаюсь вскрыть Черниковский компьютер,- с досадой повернулся к экрану Рис.- Ни черта не получается.
 -Напрасный труд. Мне Саша сказал, что это он все придумал, чтоб корреспондента разыграть.
 -Что, что? Опять розыгрыш? Кто такой этот Саша? Федотов что ли? Что он там придумал?
 -Да вот эту легенду про прибор Черникова, которой ты меня среди ночи будил. Это все Сашка Федотов сочинил, чтоб корреспондент от них отвязался. Так что ты спустя пять лет попался на старую байку. Сидишь тут, Черниковский компьютер вскрываешь. А там и нет ничего.
 -Так это Федотов что ли довел тебя до такого состояния,- догадался Рис, закидал деловитыми вопросами: - Объяснился уже? Цветов не дарил?
 -Цветов не дарил. Проводил до дому. Любопытный ты у меня Рис! Это даже Федотов заметил.
 -Интересно, где это он меня видел. Не припомню, чтоб нас знакомили.
 -Ты его не видел, а он тебя успел разглядеть. Заметил, что ты любопытный и на меня совсем не похож. Очень верно, между прочим.
 -Так, так… быстро у вас дело продвигается. Надеюсь, до свадьбы ты нас познакомишь?
 -Познакомлю, не волнуйся. Не понравится тебе, замуж не выйду.
 -Да мне то что – тебе он нужен, не мне. Ты мой принцип знаешь…
 -Знаю, знаю – делайте, что хотите только меня не трогайте. Ты еще табличку повесь.
 -Какую?
 -С трансофрматорной будки. «Не влезай - убьет!», называется.
 -Обязательно повешу. А что – дело действительно серьезно? У меня на пятнадцатом году появится отец, а у тебя муж?
 -О господи, какой же ты прагматичный. К каждой гайке тебе винт нужен. Может ведь человек просто помечтать?- сладко потянулась Вава.
 -Наверное, может, наверное, у меня просто нет воображения - снова срываясь в поиск пароля, процедил Рис, и заклацал клавишами–«розыгрыш?»,»шутка?»,»байка?», «Федотов?»…
 «Ошибка. Попробуйте еще раз».
 -Ладно, - вскочила Вава. - Пойду-ка я с Донкой прогуляюсь.
 -Пойди, пойди… И телефонную трубку не забудь - пробурчал Рис,- А то розыгрыш, говоришь, а у самой люди из окна выпадают.
 -А говоришь воображения нет,- отозвалась из прихожей Вава.
 -Бери, бери, чтоб я знал, где вы там гуляете. И с кем. И вот что еще, - Рис вышел в коридор, полез в карман куртки, достал маленький баллончик с красной крышечкой. - Положи в карман. На всякий случай.
 -Что это? Парфюм? Дезодорант? Куда тут нажимать?- завертела баллончик Вава.
 -Ты что! - схватил за руку Рис. - Ты когда-нибудь научишься по земле ходить? Или всю жизнь пролетаешь? Парфюм! Парфюм, от которого нюх отшибает, и слезы ручьями текут. Это ж газ слезоточивый. Его не нюхать надо, а в нос нападающему пускать. Вот сюда на пипочку нажмешь, насильник сразу закашляет. Поняла?
 -Да, сын,- сунув баллончик в карман куртки, улыбнулась Вава.- Ты у меня настоящий защитник. С тобой ничего не страшно.
 -Иди, иди. По сторонам там посматривай, - наставлял Рис Ваву.- Если что – жми на пипочку, беги и звони!

 Минут этак через сорок Рис услышал с улицы отчаянный крик Вавы: «Рис, Рис… Дверь!»
 Поморщился?: «Что там еще? Опять код на замке набрать не может».
 Выглянул в окно.
 От детского садика к подъездной двери, вопя на ходу, неслась Вава. Рядом с ней, чуть поотстав, скакала Донка. Справа, визжа колесами и слепя фарами, срывалась с места темно-синяя пятерка, нацеливаясь прямо на Ваву.
 Рис ринулся в прихожую, нажал кнопку открывания подъездной двери, выглянул на площадку.
 Внизу хлопнуло, затопало, застучало, запыхтело по лестнице, минуя лифт, и тут же Вава с Донкой внесли Риса в квартиру. Вбежав, Вава сразу навалилась спиной на дверь, задыхаясь, простонала:
 -Все! Звони в милицию!

3.
 На институтскую панихиду Руднев опоздал. Отловил в коридоре ученого среднего возраста в прожженном кислотой халате, с длинными кривыми зубами и выпученными глазами и тот ему объяснил – все институтское руководство повезло Тришина в крематорий. На вопрос Руднева ответил: был там родственник какой-то, может и племянник, тоже поехал на собственной машине, а вернется ли снова сюда – это вряд ли, что ему теперь тут делать.
 Через три кольца пробок Руднев прорвался на своей пятерке на Внуковское шоссе, свернул на указателе, встал на площадке перед бетонным кубом с коваными дверями подле ритуального автобуса, старенькой институтской волги и несвежего бежевого Пежо.
 Сидя в машине и дожидаясь, когда медленно потянутся из траурных дверей официальные провожатые покойного, Руднев итожил известное, восстанавливал хронологию и приходил к неутешительным выводам.
 Три дня назад двое нападают на Тришина, решившего ликвидировать коммерческую фирму ПАП. На следующий день кто-то, очень похожий на крышу ПАПа, выступает с неясными угрозами перед сотрудниками. Директор Юров, судя по всему, этим визитом сильно напуган. По описанию эти двое никак не похожи на тех, кто напал на Тришина. Ночью кто-то забирается в офис и крадет архив бывшего патентного отдела.
 На следующий день Юров встречается с вновь назначенным на место Тришина замдиректора Шуманом (факт столь скорого назначения почему-то скрывается от следователя и.о. Директора Института Инессой Старковой). Сразу после посещения Шумана Руднев видел Юрова, нашел его перепуганным и подавленным, предложил сообщить информацию о тех, кто тянет деньги с фирмы, и получил отказ.
 После Руднева никто с Юровым не встречался. Последней покинула офис секретарь Зинаида Копелева. Очень она Рудневу не понравилась своей готовностью рассказывать все что угодно и тайной скрытностью. Утверждает, что Юрова вечером не видела – он заперся у себя в кабинете и нетрезвым голосом общался с ней через дверь.
 Труп Юрова обнаружили утром Шуман и Копелева. По результатам осмотра смерть наступила из-за травмы черепа, полученной при падении из окна четвертого этажа на бетонный козырек подъезда. Травм, нанесенных до падения, на теле не обнаружено.
 Неизвестно, был ли Юров перед смертью один в кабинете или там присутствовал кто-то еще.
 Все институтские что-то скрывают, чего-то недоговаривают. Гладыш, например. Что ей скрывать, чего бояться? А ведь знает что-то. И не говорит.
 Бывший директор ПАП вполне мог покончить с собой под давлением крыши (требовали возврата долга, угрожали семье).
 Связь смертей Тришина и Юрова возможна. Похищение же архива ни с чем увязать не удается. Тем не менее, смерть Юрова и архив как-то могут быть связаны.
 Возможный заказчик убийства Тришина в Институте – Шуман. Он же мог быть заинтересован в устранении Юрова (слишком много знал, слишком много брал, мешал прибрать фирму к рукам). По словам Копелевой, после того, как она обнаружила труп Юрова, Шуман выпроводил ее из кабинета и находился там один в течение, примерно, четверти часа (скрывал улики, что-то искал?).
 От встречи с племянником Тришина зависело, сможет ли Руднев исключить наследственный след в деле Тришина и целиком сосредоточиться на отработке версий внутри Института.
 …Черные двери ритуального зала раскрылись. Потянулись к автобусу Шуман со Старковой и какие-то совсем ветхие и пожилые. К бежевому Пежо подошел лысеющий блондин с желчным выражением лица.
 -Если не ошибаюсь, вы – родственник покойного Тришина?
 -Что нужно?- раздраженно повернулся племянник.
 -Следователь Руднев. Веду дело об убийстве вашего дяди.
 -Ну, и ведите,- буркнул блондин и открыл дверцу.
 Руднев придержал:
 -Хотел бы задать вам несколько вопросов. Или вы предпочитаете приехать в отделение по повестке?
 -А это… надолго?- поняв, что от следователя так просто не отвяжешься, спросил блондин.
 -Как пойдет,- туманно ответил Руднев.- Пройдем в мою машину.
 Усаживаясь в пятерку, Руднев видел, как Шуман и Старкова остановились возле волги. Инесса Михайловна сказала что-то своему спутнику. Он внимательно посмотрел на милицейский вазик, распахнул дверь перед Инессой, помог ей устроиться, сам сел за руль, медленно выехал на шоссе и пристроился за похоронным автобусом.
 И вся компания отправилась в Институт на поминки. Если племянник небестолков и будет откровенен, я их еще сегодня там застану,- решил Руднев.
 -Так что вас интересует?- проявил нетерпение племянник.
 Лицо высохшее, под глазами мешки, желваки играют за ушами. Похоже, в последнее время вам не очень-то везло, э… Как вас?
 -Виктор Павлович Береза,- догадался племянник. Документы ваши можно посмотреть?
 Руднев раскрыл корочки, подержал перед глазами Виктора Павловича, кивнул в сторону мрачного агрегата за окном:
 -Тяжелая утрата? Для вас тем более, ведь вы стольким обязаны Николаю Дмитриевичу.
 -С чего вы взяли?- опешил Виктор Павлович.
 -Ну, как же – помог поступить в ВУЗ, потом с работой… Вы, кстати, какой заканчивали?
 -Химико-технологический,- на автомате ответил племяш и тут же вскипел: - Да вы что, издеваетесь?
 -Да бросьте, дело давнее,- подначивал Руднев, - Неужели доктор Тришин не помог единственному племяннику устроить судьбу?
 -Кто вам такое сказал? Да они с моим отцом из-за этого на всю жизнь поссорились.
 -Из-за чего?
 -Из-за того, что старый хр… кремень, мой дядя, наотрез отказал в протекции и при поступлении в ВУЗ, и при устройстве на работу. Все твердил – в науке каждый сам прокладывает себе дорогу. Потому я и попал в химико-технологический…
 -…что родственники в этих научных сферах были более сговорчивыми,- закончил за Виктора Павловича Руднев.
 -Ну, да,- усмехнулся племянник.- Как говорят теперь молодые – типа того.
 -А консультант по промышленным отходам… Он чем занимается?
 -Насколько я понимаю, вы пытаетесь выяснить, пересекалась ли моя профессиональная деятельность с работой дяди и его института,- уяснил, наконец, Виктор Павлович.- Так вот - ничего общего ни в профессиональном, ни простите, родственном плане у меня с дядей не было.
 -Как это?
 -Бывает, знаете ли. Чужие люди помогают. А родственники – отворачиваются.
 -А консультации нынче не в цене?- определив навскидку техническое состояние Пежо, спросил Руднев.
 -Опять мимо,- скривился родственник.- Вообще, кто вас там информирует?
 -Ну, ну. Не надо нервничать. Я ведь только спрашиваю.
 -Как раз в последнее время на мои профессиональные знания появился спрос.
 -Это с чем связано?
 -Иностранцы размещают в Подмосковье свои производства. А они – люди законопослушные, об экологии заботятся. Меня, как человека знакомого с нашей спецификой, приглашают, внимательно слушают и прилично платят.
 -А вот года три назад было совсем худо.
 -А это вы к чему?
 -И вы нацелились на квартирку старика. Так?
 -Мне нужны были деньги,- почему-то совершенно успокоившись, ответил Береза. – Я только что закончил строительство дома. Не бог весть что, не особняк какой-нибудь. Просто тепло и удобства не во дворе. Я всегда мечтал с семьей жить за городом. Дом-то я построил, но влез в долги. А тут дефолт, производству стало не до экологии. В общем, попал я…
 -И вы предложили дяде…
 -Да, предложил. Ведь он уже старик был, какая работа, зачем? А тут - комната в загородном доме, свежий воздух, бесплатный стол, уход, полное обеспечение…
 -А квартиру в центре Москвы продать и деньги вам отдать. Так?
 -Ну, да. Все по-честному, по-родственному. Но старик уперся, и ни в какую. «Рано, мол, меня хоронишь. Никогда приживалом не был и не буду». Ну, я побился, побился и отстал от него.
 -Как же вы: с долгами, без работы?
 -А я так кредиторам заявил – хотите деньги вернуть – ждите. Даже если убьете меня, ничего не получите – я такое завещание составил, что дом еще двадцать лет нельзя ни продать, ни обменять, ни подарить.
 -И что – согласились?
 -А что им было делать? Люди они вроде как интеллигентные. Не всякий ведь станет киллера нанимать. Это только в детективах просто: не отдаешь долг, к тебе сразу уголовника присылают. Согласились ждать. А через полгода я получил хорошее предложение и скоро с долгами расплатился начисто.
 -Последний вопрос: где вы были в вечер нападения на Тришина?
 -Дома. Жена и дочки подтвердят. Да! К нам тогда соседи заходили на огонек. Банька, шашлычки, вечером партия в преферанс. Приезжайте к нам в Немчиновку. Соседи – Ляпидевские. Подтвердят.
 В конце концов, не такая уж он и сволочь,- наблюдая, как садится в машину и отчаливает Виктор Павлович Береза,- думал следователь.- К дяде-то на похороны все-таки приехал. Да и к смерти его, скорее всего никакого отношения не имел.
 Хотя, конечно, не найди он вовремя работу…
 Выходит дело не в племяннике. Выходит все дело в этом ПАПе.
 В самом конце разговора Виктор Павлович вдруг вспомнил, что недели за две до нападения он, оказавшись по делам рядом с Институтом, решил нанести дяде примирительный визит. Так вот, встреча оказалась не совсем удачной. Но вовсе не из-за родственных обид.
 Когда Виктор Павлович вошел в кабинет, Тришину позвонили.
 Старик был просто вне себя. Кричал, что не позволит разбазаривать. Что и так все разворовали. Грозил обратиться куда следует.
 Речь шла о каком-то архиве.

 Полдороги Боря Шуман все молчал, все ему казалось, что Инесса Михайловна совершенно отупела от участия в траурной церемонии и ни говорить, ни слушать просто не способна.
 Поговорить надо было.
 У Бори были серьезные планы. А Инесса как никак исполняет обязанности директора. И ждать он не мог.
 -Инесса Михайловна,- осторжно начал Шуман.- У меня все-таки сложилось впечатление, что вы на меня за что-то обижены.
 -Да нет, что вы, - быстро взглянув на Борю, опустив глаза и улыбнувшись, возразила Инесса.- Я ведь все понимаю…
 -Я все-таки скажу, - додавливал Боря.- Чтоб не было этого между нами. Как это ни странно, но к смерти Тришина я действительно никакого отношения не имею.
 -Я верю,- сгорбилась Инесса.- И, кстати, между нами ничего такого и не было.
 -Хорошо,- кивнул Боря.- Значит, мне показалось. Теперь о деле,- и сам поморщился – как будто смерть к делу не относится. Впрочем, хорошо бы так оно и было.- Я намерен в ближайшее же время вывести Институт из кризиса всеми доступными мне средствами.
 -А это что значит?
 -Я думаю, вы прекрасно понимаете, о чем идет речь.
 - Но все-таки… Хотелось бы знать.
 -Прежде всего, я намерен предложить вам сократить штат, закрыть неперспективные направления, перепрофилировать часть лабораторий на работу по контракту с заказчиком.
 -А как же наука?
 -Фундаментальные исследования будут вестись на деньги, заработанные по контрактам. Плюс поступления от коммерческой деятельности.
 -Это что такое?
 -Например, я собираюсь не закрывать, а развивать ПАП. И уже начал переговоры с инвесторами,- прозвучало красиво, но какая-то тень пробежала по лицу Шумана.
 -Делайте, что хотите,- поежилась Инесса Михайловна.- Помогать я вам не собираюсь, но и мешать не намерена. Даю вам полную свободу, а судить будем по результату. Полгода вам хватит?
 -На что?
 -На то, чтоб появились результаты.
 -Вполне.
 -Только, пожалуйста, Борис Михайлович,- как-то странно произнесла Старкова.- Будьте осмотрительны.
 Выдержав паузу, Борис Михайлович сказал:
 -Я вам очень признателен, Инесса Михайловна,- и, покосившись на ушедшую в себя Инессу, уточнил - За доверие.

 В бывшем тришинском кабинете Шуман снова разложил перед собой бумаги, взятые со стола Юрова – Доверенность на управление акциями, подписанная Гладыш с подколотой к ней запиской:» Зина! Передай это тому, кто ответит по телефону…» Дальше – номер мобильника.
 Другая записка была адресована следователю Рудневу. Очень коротенькая:
 «Клички – Паша Холодный, Телок, Чугун. Связывался с ними по номеру…» Указан тот же номер, что и на первой записке.
 Рыжая секретарша Юрова поморгала глазками и сказала, что все сотрудницы ПАП по распоряжению Юрова передали ему доверенности на управление своими акциями. Где остальные доверенности она не знает. Гладыш последней заполнила, поэтому ее доверенность и лежала на столе. Зачем и кому все это было нужно – она понятия не имеет.
 Скорее всего, Юрова вынуждали отдать фирму каким-то людям, у которых вместо имен клички, и которыми интересуется следователь.
 Возможно, эти люди и были причиной самоубийства Юрова.
 Самое очевидное – передать записки следователю. Пусть он с этими Холодными Чугунами и разбирается. Тем более что, скрывая подобные сведения, он, Шуман, препятствует проведению расследования, нарушает какую-то статью.
 Но самое очевидное решение не всегда означает верное. Верное для него, для Бори Шумана.
 Холодному и компании нужна фирма ПАП. Они ее почти получили. Не хватает только акций Гладыш. И эти акции у него (завтра же возьмет с собой Гладыш и оформит все у нотариуса). Если господам бандитам нужен ПАП, они могут его у Бори купить. Станут угрожать – он просто передаст записки Юрова следователю.
 Риск, конечно, есть. Но Боря решил рискнуть и позвонил по указанному Юровым номеру. Человек, ответивший на звонок, был не из приятных, нахамил и бросил трубку, но Борис Михайлович был к этому готов. Теперь они знают, что то, что они вымогали у Юрова, перешло, в другие руки. Значит, им придется обратиться к Боре. И тогда посмотрим, чья возьмет.
 Шуман несколько раз звонил Копелевой, требовал разыскать Гладыш, та куда-то пропала и Боря, узнав номер, стал звонить Гладыш домой – чтоб завтра была в девять у дверей нотариальной конторы.
 Домашний номер Гладыш был занят намертво. Борис Михайлович связался с телефонной станцией, но ему ответили, что телефон исправен, прервать разговор отказались и посоветовали дозваниваться самому.
 За этим занятием Бориса Михайловича и застал следователь Руднев, который Шуману не понравился сразу – убогий какой-то, серый, протокольная крыса, одни бумажки на уме. Где уж ему распутывать преступления – сидел бы в канцелярии, документы в папки подшивал.
 Скверно, если придется обратиться к нему за помощью. Но, в конце концов, что такое следователь отдела внутренних дел – так, пешка. Он, Боря, может связаться кое с кем и повыше.
 Тем более что этот Руднев, как и предупреждала Инесса Михайловна, считал Борю подозреваемым номер один по делу Тришина. О чем ему Борис Михайлович после первых же вопросов и заявил. И даже ход примитивных Рудневских мыслей воспроизвел.
 Сам себе в присутствии следователя задал вопрос – мог ли он организовать покушение на Тришина. И ответил утвердительно.
 Руднев, надо отдать ему должное, выслушал тихие издевательства Бориса Михайловича с совершенно невозмутимым видом.
 -Так напишите признание, укажите исполнителей и передадим дело в суд,- спокойно предложил он.- Чего резину-то тянуть.
 -Мог бы, не значит – совершил,- с сожалением вздохнул Боря.- А давайте лучше так: вы найдете исполнителей и если докажете мою связь с ними, я полностью в вашем распоряжении.
 -Ладно,- погладив свои довольно противные полубачки, согласился Руднев.- Исполнителей мы найдем. И если окажется, что вы как-то с ними связаны, тогда уж…
 -Да, тогда уж деться мне будет некуда,- с неопределенной иронией согласился Шуман.
 Как и полагается, контрольную фразу Руднев приготовил на прощанье. И фраза эта Шуману не понравилась.
 -После гибели Тришина и Юрова, вы теперь в ПАПе главный. Человек вы достаточно самоуверенный. А публика, которая крутится вокруг этой вашей фирмы, не из приятных. И вы, Борис Михайлович, чтоб вы ни думали и чего бы уже не натворили, законов ее не знаете. Так что, если к вам вдруг обратятся с какими-нибудь… предложениями, не стесняйтесь, звоните. Может быть, что-нибудь вместе придумаем.
 И карточку визитную с телефоном оставил.
 Шуман покрутил визитку в руках, переписал номер в записную книжку, набрал телефон Гладыш.
 Повезло. Боря услышал, наконец, долгожданные длинные гудки.
 


 ГЛАВА YI

 1.
 Обычный Вавин собачий прогулочный маршрут – вокруг детского садика по периметру забора во дворе. Бредут с Донкой, опустив головы, друг за другом по выбитой собачниками тропинке – вот и вся прогулка. Иногда Вава пробиралась через дыру в заборе в опустевший к вечеру детский сад, заходила в беседку, или садилась на качели, сидела, вяло перебирая обрывки мыслей и лоскутки воспоминаний, а Донка в это время топталась под окнами кухни в поисках объеденных кусочков хлеба и одной и той же косточки, очень старой и много раз обглоданной ей же самой.
 Сегодня как раз был такой день, когда хорошо посидеть, послушать, как хлюпает под качелями тающий снег, посмотреть в глаза недавних впечатлений, погладить их по спинке, пощекотать за ухом, перебирая попутно полустертые картинки прошлого – пустынная и жаркая Москва накануне выпускного вечера, плеск весел в Серебреном Бору, долгое зимнее катание в троллейбусе по пятнадцатому маршруту.
 Донка направилась на поиски кусочков. Вава пристроилась в углу на скамеечке в темном детсадовском павильоне, где укрывалась малышня от дождя, чуть сгорбилась, ладони заложила между колен, увидела склоненное над ней такое близкое лицо, и тут же черной тенью заслонило его чужое, невидное, противно сопящее и паскудный голос прервал ее:
 -Ну, чего расселась, другого места не нашла?
 -Да, я… - вскочила, оправдываясь Вава, но ее тут же грубо схватили за плечо, приподняли, прижали локтем к дощатой стенке, рука бесстыдно сунулась под куртку, больно сжала мягкое, беззащитное, нежное:
 -Ну-ка, что у нас там… а-а, есть еще кое-что…
 -Да, вы что, что вы… - задыхаясь, дрожа, сжимая колени, лепетала Вава, по-прежнему не видя ничего – ни фигуры, ни лица, одно черное пятно, как будто лампа вспыхнула, ослепила, погасла.
 -Ладно, Гладыш, - отпустили снизу,- этим мы потом займемся. А сейчас ты мне вынесешь бумаги, которые должна.
 -Да что… какие…. я все отдала,- хрипела пережатым горлом Вава.
 -Значит не все,- давя локтем, дышало черное, страшное,- Значит… А-а-а, сука!- отпрянул вдруг, взвыл, повалился навзничь нападавший, Вава рванулась к забору, на ходу заметив - кто-то полненький и плотный ловко юркнул и спрятался за стенкой павильончика.
 -Донка, Донка!- звала Вава, спиной чувствуя, как корчится на дощатом полу, силится подняться нападавший, и как бросившая кости и корочки Донка пристраивается рядом с ней, бегущей, что есть мочи.
 Нырнула в дырку рядом с воротами, поняла, что набрать код на подъезде не успеет, закричала тонко по бабьи, зовя Риса, услышала, как завизжала слева колесами машина, зажгла фары, рванулась к ней… В последний момент Вава увернулась, Донка взвизгнула, легкий удар, прыжок в приоткрытую дверь, куда, скуля и повизгивая, уже протискивается задетая крылом машины Донка. Изо всех сил хлопнула перед выскочившим из машины и погнавшимся за ней здоровенным железной дверью, тот заорал: «Открой!», забарабанил кулаками, но они с Донкой уже неслись по ступеням, и Рис, перепуганный, встречал на площадке.

 -Что ты делаешь?- упав в прихожей на калошницу и отдуваясь, спросила Вава, взявшегося за телефон Риса.
 -В милицию звоню, сама же просила.
 -Нет, подожди,- замотала головой Вава - Положи трубку.
 -Пожалуйста,- пожал плечами Рис.- Может, расскажешь, от кого ты бежала-то с такими воплями. И что это за машина за тобой гналась?
 -Сейчас, сейчас,- ощупывая бок побитой Донки, отдувалась Вава.
 Донка не дернулась, только дышала часто, и все норовила виновато лизнуть Вавину щеку. Слава Богу – переломов нет, ушиб только.
 -Я в павильоне сидела,- переведя дух, начала Вава.- Навалился на меня какой-то… идиот.
 -И ты в него из баллончика пшикнула! - обрадовался Рис.
 -Да какое там! Я от страха вообще обо всем забыла. Он сам завалился.
 -Как это? Пьяный что ли?
 -Ты знаешь,- вспомнила и удивилась Вава.- По-моему его сзади кто-то стукнул.
 -А как он выглядел?
 -Кто?
 -Ну, этот – идиот.
 -Представления не имею. Какое-то черное пятно, вместо лица,- вздрогнула и быстро сжала колени Вава.- Сволочь редкая.
 -А чего хотели-то?
 -По-моему это кто-то из Юровских дружков. Ну да. Видимо Юров им мою доверенность так и не отдал. И теперь они за меня принялись.
 -А эти – на синей пятерке?
 -Тоже дружки, наверное. Если только… У следователя, между прочим, синяя пятерка.
 -Ага. И он бандитов на ней по городу возит.
 -А почему бы и нет. Вообще, что делать-то?- спохватилась Вава.
 -Ничего. Сочиним сейчас новую доверенность, сунем ее этим бандитам, и все на этом кончится.
 -Боюсь, что нет.
 -Это почему же?
 -Он еще обещал со мной… кое-что сделать. А теперь, когда его кто-то стукнул, он вообще, наверное, злой как черт. Рис,- закрыла глаза Вава,- я боюсь.
 -Страх не исключает разумной деятельности,- сформулировал Рис.- Доверенность мы все-таки напишем. А если не отстанут, заявим в милицию.- И тут же деловито в зазвонивший телефон:- Я вас слушаю. Соединяю,- протянув Ваве трубку, тихо проинструктировал:- Если они – скажешь, чтоб через час забрали свою бумажку на лестнице.
 Звонил Шуман. Сделал несколько выговоров. Почему так долго занимаете телефон? Куда исчезли с рабочего места? Завтра чтоб были в девять у дверей нотариальной конторы. Ближайшая к Институту, знаете? Доверенность, которую вы отдали Юрову, надо заверить у нотариуса. Паспорт не забудьте.
 -Но Борис Михайлович… меня из-за этой доверенности чуть не убили.- Друзья эти, Юрия Михайловича. Але! Вы меня слышите?
 -Когда? - деловито уточнил Шуман.
 -Да только что. Во дворе!
 -Подождите,- остановил Ваву Борис Михайлович.
 Сидел в кабинете за столом, соображал.
 Вот, значит, как они решили. Без меня обойтись. Получается, все теперь от какой-то Гладыш зависит.
 -Вы… вот, что,- потянул Боря.- Никаких бумаг не подписывайте. Запритесь и никого в квартиру не пускайте.
 -Борис Михайлович, я тут одна с ребенком,- Рис удивленно поднял брови.- Я боюсь.
 -Бояться вам, Гладыш нечего,- веско заметил Шуман.- Вас просто запугивают. В крайнем случае, дадите им мой телефон. Скажите, что я ваш новый начальник, и все вопросы ко мне. Диктую номер – записывайте… Записали? Будут ломиться в квартиру, звоните мне, я сам вам наряд пришлю. И еще, завтра, не выходите из дома одна – договоритесь там с кем-нибудь из соседей. Как только оформим все у нотариуса, вас оставят в покое. Вы меня поняли?
 -Да, но как же...- начала оторопело Вава.
 -Я вас спрашиваю – вы меня поняли?
 -Я вас поняла, Борис Михайлович. Не волнуйтесь. Я все сделаю, как вы сказали.
-Паспорт не забудьте.

Скинув кроссовки, Вава подошла на цыпочках к входной двери, прижалась ухом, послушала.
 -Что случилось, ма?
 Вава сморщила гримасу «Тише ты!», затрясла рукой. На лестнице все было тихо.
 -Пойди, посмотри, машина во дворе еще стоит?- почему-то шепотом попросила Вава.
 Рис, несмотря на шипение за спиной «Да не высовывайся ты!», отдернул на кухне занавеску, прилип к стеклу, просмотрел в оба конца подъездную дорожку, тротуар, площадку со скамеечкой перед подъездом. Все было как обычно, пятерка бандитская не возвращалась.
 -Все чисто. Кто звонил-то?
 -Да Боря Шуман, новый замдиректора. Просил никаких бумаг не подписывать и завтра в девять быть у нотариуса. А если бандиты ломиться будут, - нервно хихикнула Вава,- звонить исключительно ему.
 -Хорошие у вас сотрудники. Заботливые, - одобрил Рис и напомнил:- А я предупреждал тебя – теперь ты в игре. И каждый тебя в свою сторону тянет.
 Вава вдруг почувствовала, что устала, что надоело все, и что там, где давили локтем горло и хватали рукой, ее, точно дрянью какой, запачкали и поняла, что если срочно не залезет в ванную, ее просто стошнит.
 Пока Вава отмокала в горячем и пенном, смывая всю эту мерзость, распуская все складочки и жилочки и потихоньку успокаиваясь, Рис просмотрел лестничную площадку через глазок, открыл дверь, прислушался к тишине пролетов и замершего в шахте лифта.
 Ключ повернул и оставил в замке, ручку зафиксировал.
 Дверь входная на штырях, железная, отмычку не вставишь, фомкой не подденешь, значит, с этой стороны опасаться нечего.
 На всякий случай пристроил над входом на площадке датчик движения (прикупил как-то на рынке дешевый китайский, дрянь, наверное, но на одну ночь сойдет), соединил со звонком. Если ночью кто подойдет к двери, звонок и Донка их разбудят.
 Второй датчик, соединенный со стосвечовой лампой, смонтировал на балконе. Не бог весть, какая защита, но если среди ночи вдруг вспыхнет в глаза, может остановить злоумышленника. Вплоть до разжимания рук и падения с отчаянным криком прямо в сугроб. Третий этаж, между прочим.
 Проверил окна соседей справа, слева и этажом выше – везде горел свет, и были люди. Вернулся в квартиру, послушал плескание и тихое пенье в ванной: «Ну вот, уже и поем. Значит все не так страшно», утащил телефон на кухню, набрал ноль два, попросил соединить с дежурным РУВД.
 -Дежурный по РУВД лейтенант такой-то. Слушаю вас,- голосом преподавателя по военной подготовке просипели в трубку, и на Риса сразу пахнуло сапогами, дешевым куревом, бранью, пивом, казарменным юмором, мужицким потом и похмельным томлением в ожидании конца смены.
 Рис назвал себя, адрес и сообщил, что только что на его мать во дворе дома напали, перепугали до смерти.
 -Изнасиловали? – деловито уточнил дежурный.
 Нет. Просто напали, угрожали. Мать вырвалась и убежала. А у самого подъезда ее чуть не сбила синяя пятерка жигули.
 -Что-то слишком много для первого раза, - проворчали в трубку.- Приметы нападавшего… Не разглядели? А чего вы от нас хотите?
 Рис ничего не хотел. Он спрашивал, что им делать, чтоб подобное не повторилось. И что – если повторится.
 -Что делать? По сторонам смотреть, когда по темной улице идешь. Ладно. Там патруль наш ездит. Скажу им, чтоб обратили внимание на темных личностей и машину. Синяя пятерка, говорите? А если повторится, попытайтесь рассмотреть нападавшего получше. Чтоб было, кого потом искать. Понятно?
 Рису все было понятно. Он только хотел уточнить, к кому завтра подойти,
 оставить заявление.
 Дежурный набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил его через нос.
 -Приходите. Вам укажут.
 Замечательно! И последний вопрос – как вы сказали ваша фамилия? Рис записал. И еще узнал, что лейтенант такой-то только что заступил на смену. И будет дежурить всю ночь до девяти утра. Так что, если что-нибудь еще случится, Рис будет просить прислать наряд именно его. Теперь своего знакомого.
 Что Рису и требовалось Ваве доказать. Чтоб могла спать спокойно.


 2.
 За время отсутствия Риса в Интернете подморозило – ничего нового не проросло, все по-старому, как пять часов назад, когда Вава пришла, обалдевшая от последних надежд, и обняла его уж заодно за плечи.
 Теперь она ушла на свидание со своими ночными кошмарами, Донка чутко спит под входной дверью, датчик движения в ответ на качание берез под окнами зажигает и гасит стосвечовую лампу на балконе, как будто переговариваясь с кем-то во дворе и соседних домах, заодно предупреждая всех, кому это может прийти в голову: «Сюда не лезьте. Здесь не спят!».
 Проверил почту, убедился - новых сообщений нет. Рис ни от кого писем и не ждал, но известие о том, что в ящике его пусто, всегда протягивало легкую тень разочарования от монитора к Рису.
 И в почте Алекса тоже новых сообщений не было. Были только старые, полученные и отправленные сегодня днем и ближе к вечеру.
 Несостоявшиеся партнеры комментировали развитие событий.
 Алекс укорял и наставлял:
 «Последний ваш источник информации приказал долго жить. Похоже не без вашей же помощи. Теперь и вы знаете, как топорно работают ваши люди. Мне поиски они тоже не облегчили. Шансов все меньше. Но, если дадите мне неделю поработать спокойно, получите все что нужно для производства прибора.
 Условия те же.
 С ув. Алекс.»
 На что клиент Алекса совершенно резонно отвечал:
 « Я окончательно убедился в том, что информации о приборе у вас нет, и не было. Возможно потому, что никакого прибора просто не существует.
 Убедительная просьба больше меня вашими фантазиями не беспокоить».
 Похоже, только эти двое и знают, что, собственно, происходит в Институте.
 Кто они такие?
 Алекс явно торчит там с утра до вечера. А вот второй…
 Может быть где угодно.
 Например, сидит себе в соседнем с Алексом кабинете. Люди его кругом шарят, а он шлет указания по телефону и электронной почте.
 А может он – через улицу – в министерстве, Госдуме или Кремле.
 Он может занимать номер люкс в пятизвездочном отеле где-нибудь в Швейцарии или Швеции.
 Гнать на машине по автобану из Мюнхена в Копенгаген, передав управление бортовому компьютеру.
 Или лететь на самолете из Нью-Йорка в Париж.
 В принципе засечь местоположение компьютера (а значит и его владельца) по мобильнику через спутник возможно. Но только не на этих дровах, собранных Рисом по задворкам компьютерных рынков.
 Ну и Бог с ними.
 В конце концов, если существует информация о некоем приборе стоимостью в $ 100 000, почему бы нам ее самим не добыть. А потом уж познакомимся с теми, кого это может интересовать.
 В ПАПе, где, судя по всему, эти старатели искали информацию и не факт, что нашли, у нас свой человек. Можно сказать, мама родная. Компьютер академика под рукой. И даже его любимая книжка.
 Рис повертел в руках томик Пушкина школьного издания 37-ого года. Из институтской библиотеки, между прочим. Картонный переплетик, желтая бумажка, звездочки сносок через слово. Пометки на полях, сделанные, судя по всему, не так давно, возможно самим академиком. Странные пометки – цифры какие-то, буквы латинские.
 Академик любил Пушкина. Что ж в этом странного?
 Кто не знает Любу?
 Любу знают все!
 И Пушкина все любят – дворники, уголовники, академики.
 У Черникова Пушкин был всегда под рукой и перед глазами. Чуть что – он за Пушкина. Например, надо ему придумать пароль, он открывает Пушкина и…
 Рис вызвал на экран картинку с компьютера академика, вписал в окошечко пароля первое, что прочел на обложке:
 -А.С.Пушкин…
 «Ошибка. Попробуйте еще раз…»
 -Арап Петра Великого…
 «Ошибка…»
 -Выстрел…Гробовщик…Метель…Дубровский...
 «Ошибка. Попробуйте…»
 Может быть имена героев?
 -Маша, Троекуров, Сильвио, Чекалинский, Графиня, Герман, Лиза…
 «Ошибка… Ошибка…Ошибка…»
 А если понятия, идеи, философия? Академик поверял Пушкиным свою алгебру. Например:
 -Смысл… Судьба…Рок…Смерть…Фатум…Народ…Мистика…
 «Ошибка… Ошибка… Ошибка...»
 А черт! Рис швырнул книжку так, что она улетела под монитор.
 С чего он вообще взял, что академик так уж любил Пушкина. Может эта книга вовсе и не его. Уборщица взяла для внука в библиотеке лет пятьдесят назад и на столе у академика забыла, пока протирала пыль в годы репрессий. А тот сунул машинально в стол, и там она пережила все колебания линии партии.
 Рис качнулся в кресле. Уперся коленками о край стола, руки закинул за голову – поза ожидания идеи. Мог так сидеть часами, покачиваясь и стукая коленками о край стола. На очередном качке взгляд упал на краешек обложки, осторожно вылезший из-под монитора. Четыре дурацкие буквы складывались в аббревиатуру названия издательства:
 ОГИЗ
 Профессор Преображенский выгибает спину и шипит, как кот. Радостно прыгает и лает Шариков. Рис, от нечего делать, лениво стучит четыре раза по клавишам. Нажимает «Энтер».
 Экран отсалютовал, сыграл туш и объявил амнистию.
 Рис прорвался сквозь пароль.
 Вот это да!
 Ай да Пушкин, ай да сукин Рис!
 Значит все-таки не уборщица, и не валялся. Значит, читал, думал, сверялся, черпал. И вот эти вот пометки действительно академика Черникова.
 Ладно, это мы запомним. А пока… что тут у нас?
 И Рис ринулся перетряхивать папки и шерстить документы в черниковском компьютере. Ни черта, надо сказать, в этих папках и документах не понимая – формулы, термины, темный лес.
 Открывал документы и папки и тут же закрывал их, не силясь и понять – что это, о чем, к чему, но с растущей уверенностью, что то, что ему нужно, называется просто и понятно. И к тому же как-то связано вот с этим томиком огизовского (любимое теперь слово) издания Пушкина.
 Он даже и не удивился, когда сначала проскочил, а потом вернулся к папке под грифом «ПИ», открыв которую, увидел нормальное человеческое название «ПИКОВЫЙ ИНТЕРЕС».
 Вот оно!
 Пробежал первые фразы, дочитал до конца и аж замычал от разочарования.
 Академик корчил рожи и показывал язык тому, кто без спросу влез в его компьютер. Он намекал, поддразнивал и издевался.
 Начало было многозначительным и туманным. Академик сам себе открывал сомнительные истины, то и дело поднимал палец к небу и глубокомысленно качал головой.
 Пушкин, оказывается, не смог избежать соблазна. Дама в названии рассказа – всего лишь дань публике. Правильно было бы назвать эту мистическую шутку «Пиковый интерес», что означает напрасные хлопоты или бессмысленный спор с судьбой.
 Герман был самоуверен и глуп. Получив от старой ведьмы три карты, он все на них и поставил. Он думал, что играет в карты с Чекалинским. А играл-то он с судьбой. Разные игры. Герман проиграл судьбе и сошел с ума.
 «Спустя почти двести лет,- писал академик,- и мне открылись мои три карты. Я был осторожен и предусмотрителен, потому что знал, с кем и во что играю. Итог был неутешителен: в карты я выиграл, судьбу проиграл.
 Напрасные хлопоты.
 Пиковый интерес.
 Желающему повторить партию придется снова пройти мой путь.
 Совет – угадав все три карты, не рассчитывайте на выигрыш.
 Вы и не знаете, что поставлено на кон».
 Далее перечислялись возможности энергобиостимулатора Черникова.
 Либо это была повторная мистификация, либо Федотов действительно кое-что знал о работах академика. Во всяком случае, сходство того, что прочел Рис у Черникова с трепатней журналиста на страницах таблоида, было значительным.
 Энергобиостимулятор не подгонял всех под одну высокую мерку. Он просто давал каждому возможность полностью реализовать свою биологическую программу.
 Все поднимались на три ступеньки выше.
 Бездарности становились одаренными, одаренные - талантами, таланты – гениями, гении – титанами.
 Кто умирал от рака в сорок лет, мог протянуть до восьмидесяти. Срок жизни долгожителей увеличивался вдвое.
 Над принципом работы прибора Рису пришлось немного попотеть. Но он все же допер – все дело было в энергии биополя. Прибор многократно усиливал ее за счет более полной утилизации организмом космической энергии. Все живое на Земле потихоньку использовало космос, но делало это крайне неэффективно – на мизерную долю процента. Энергобиостимулятор Черникова позволял усваивать энергию космоса процентов на десять-пятнадцать. Этого было вполне достаточно, чтобы жизнь на Земле полностью изменилась.
 Приводилось краткое описание устройства прибора, и тут уж академик оттянулся вовсю.
 Прибор состоял из трех узлов, которые в полном соответствии с маниакальной привязанностью к пушкинской даме, академик называл Тройкой, Семеркой и Тузом.
 В любовном томлении Черников ворковал с Тройкой. Она у него и маленькая, и манящая, и трепетная, и заботливая.
 «Не пренебрегайте малым,- поучал он, - ибо оно защищает».
 Семерка сравнивалась с щеголеватой укротительницей. Она играет со зверем, дразнит его острым язычком и заставляет прыгать сквозь горящий обруч одним лукавым взглядом.
 Туз Черникова не был толстопузым боссом. И на солнце он тоже не был похож. Скорее всего, это был туз пик, потому что Черников сравнивал его с воронкой и увеличительным стеклом.
 Так они и были изображены на принципиальной схеме прибора – узел Тройка в виде волнистой линии, Семерка – женский силуэт, узел Туз – воронка с линзой.
 В пояснение к схеме значилось: «Принцип монтажа: карты должны выпасть «кряду».
 -Ну и что это все значит?- спросил себя Рис и тут же вскочил – в прихожей зазвенел звонок, гавкнула со сна Донка - «сигнализация» сработала.
 Рис посмотрел на часы – четвертый час. Выглянул в коридор, шепотом прикрикнул на Донку. Прошел на цыпочках мимо гостиной, послушал – Вава спала. Ослепнув одним глазом, другим прижался к глазку. В стеклянной сфере кривились стены коридора. Дверь противоположной квартиры уезжала вдаль, справа в проеме лестницы трепетали чьи-то тени.
 -Вот черт, - отшатнулся от двери Рис. Потер лоб, снова осторожно подобрался к глазку. Картинка та же, но без теней. И звонок, и Донка молчат. Приложил ухо к двери, послушал – все тихо. На цыпочках пошел по коридору, обернулся – глазок горел яркой электрической звездой. В своем кабинетике Рис подобрался к окну, осторожно из-за занавески выглянул во двор. Скамейка перед подъездом пуста, потухшие машины вытянулись вдоль тротуара, в доме напротив горит одинокое окно.
 Рис снова присел за компьютер, просмотрел академические ребусы.
 В сущности, совершенно бредовая затея. Не факт вообще, что это писал академик. Тот же Федотов мог запросто пробраться в компьютер и сочинить всю эту ахинею - он у нас веселый дядька.
 Перед глазами у Риса запрыгали мелкие искры, голова стала тяжелой, лихорадило. Верный признак – пересидел, пора спать.
 Рис скопировал файл, выставил защиту понадежнее, вышел из Интернета и тут же на столе тихо звякнул телефон.
 -Кто это еще? - мгновенно, чтоб не проснулась мать, сорвал Рис трубку. Услышал деревянный тихий голос:
 -А я ведь вас предупреждал – смотрите по сторонам. Теперь же мой совет – читайте книжки между строк!
 -Идиот,- буркнул Рис и отключил аппарат.
 Сбросил кое-что из одежды, залез под плед и подушку. Повозился, затих, на провале в пропасть успел заметить – двое медленно поднимаются по лестнице, подходят к двери, стоят и слушают.
 -Я же дверь не закрыл! - ошпарило Риса.- Сейчас они повернут ручку, толкнут дверь и войдут! Скорей, скорей по коридору, успеть повернуть ключ в замке! Успеть, успеть, успеть…. Нет, не успеть – ноги в чугунах, не поднимаются, вон она, ручка, поворачивается, дверь подалась, они за дверью! И Донка спит, никто не отпугнет, и я прирос к полу. Остается только кричать!
 Низким утробным воем Рис попытался отогнать бандитов от двери и проснулся.
 Донка храпела во сне под дверью, звонок молчал, и лампа на балконе не горела.
 Рис зажег ночник, потянул из-под монитора книжку, снова лег, прочел пару строк (верный способ!), дождался, пока слова начнут слипаться, заметил на полях знаки – нарисованное нечто, очень похожее на песочные часы и цифры столбиком – те самые – три, семь, одиннадцать - тройка, семерка, туз - и, не уточняя, не начало ли это сна, выронил книгу из рук.
 …Горел ночник, Пушкин упал на пол, вспыхнула лампа на балконе, погасло окно напротив. Во двор тихо въехала темно-синяя пятерка, запарковалась у подъезда и погасила габариты.

 -Рис, Рис… Да, Рис же,- дергала Вава сына из сна, как морковь с грядки, но Рис засел крепко.
 Вава как всегда проспала, времени до выхода, чтоб успеть к Шуману осталось пятнадцать минут, заметалась, как санки в бобслейском желобе – ванна, чуланчик туалетный, кухня – заварка из носика…
 Не пуская себя во вчера, выглянула, сама не зная зачем, в окно, увидела у подъезда ту самую синюю пятерку с трафареткой «милиция» на дверце.
 -Они. Точно они,- так и присела Вава на табурет.
 Рис открыл глаза сразу вдруг, как будто и не спал, спросил:
 -И что случилось?
 -Они вернулись,- шепнула Вава.- Где там твой дежурный лейтенант?
 Лейтенант еще не сменился, узнал Риса и не обрадовался:
 -Опять ты. Как мамочка поживает? Патруль из-за тебя всю ночь по дворам куролесил. Все темных личностей искали. Ни одной не нашли. Что на этот раз?
 Рис объяснил.
 - Синяя пятерка? Она еще и милицейская? Да пол московской милиции на таких ездит. Ты хочешь, чтоб мы их всех проверяли? Так что мальчик,- очень членораздельно заговорил лейтенант,- ты мне лучше больше не звони. Не то я тебя за телефонный терроризм привлеку. Понял? Тебе не милицию вызывать надо – а врача психиатра. С мамашей на пару. Все!
 -Ну что?
 -Приедут,- успокоил Рис мать. – Попозже.
 -Какой попозже? Я же опоздаю…
 -Ну, ты даешь!- восхитился Рис.- Где ж ты видела, чтоб милиция в пять минут на вызов приезжала и потом весь день у подъезда дежурила. Нет еще такой милиции!
 Хотя почему, собственно, нет?
 Есть такая милиция, и называется она – вневедомственная охрана. Приезжает в пять минут и дежурит целый день у подъезда. И Рис сам неоднократно это наблюдал, когда у соседей на их же собственной лестничной площадке срабатывала ни с того ни с сего сигнализация: тут же подваливали мужички в бронежилетках с автоматами. И дежурили полдня, потому что соседи круглый год жили за городом, и разыскать их сразу по телефону было не так-то просто. А пока хозяин квартиры не даст добро, снять наблюдение они не имеют права.
 Значит надо, чтобы сработала сигнализация в квартире напротив.
 Только и всего-то?
 -Спокойно, ма,- сказал Рис.- Кажется, к своему Шуману ты еще успеешь. И бандитов мы уберем отсюда надолго. Только ты мне, пожалуйста, не мешай. Сиди здесь и никуда не выходи.
 Прихватив маленькие кусачки, Рис выглянул на лестничную площадку, на цыпочках проскочил к приборному щитку, открыл, нашел телефонный провод, перекусил его, сымитировав, таким образом, проникновение в квартиру.
 Через семь с половиной минут Рис мог наблюдать из окна в кухне, как спешно убралась от подъезда синяя пятерка, и на ее место встали жигули шестой модели цвета морской волны без опознавательных знаков. Нехотя выгрузились из машины двое в полумилицейской форме, поправили лениво короткоствольные автоматы и направились к подъезду.
 -Все мать,- торжествуя, доложил Рис:- Путь свободен. Бандиты сюда еще долго не сунутся, охрана дома на сегодня гарантирована!
 -А как это…- зная способности сына, удивилась все же Вава.
 -Ну, тебе этого лучше не знать, чтоб совесть твоя могла спать спокойно.
 Пока Вава нервно боролась в прихожей с кроссовками, затягивая и распутывая узлы на шнурках, Рис делал ей короткие наставления
 -На улицах и в метро не зевай. Постарайся одной не оставаться. Шуману своему скажешь, если не отвадит от нас бандитов, ты им тоже дашь доверенность, и пусть сам потом с ними разбирается. Вот эта доверенность,- вынул Рис листки из файла.- Бланк я скачал из Интернета, все заполнил. Подпиши здесь. И вот здесь. Один экземпляр останется у меня, на случай, если эти идиоты решат меня похитить с целью получения бумажки.
 Вава поставила подпись, убрала документ в сумку, слушала, приоткрыв рот.
 -И еще…- Рис слегка замялся.- Я не знаю, что у вас там с Федотовым…
 -Рис,- слабо запротестовала Вава.
 -Все, все,- замахал руками Рис,- он замечательный, все будет прекрасно. Просто учти, что всему, что он там рассказывал про Черникова и прибор, верить нельзя. А в остальном он – лучше всех!
 Вава хотела что-то возразить, сказать, сделать, чтоб слегка освободиться от сыновней опеки, но спохватилась, что опаздывает и придется оправдываться перед Шуманом, вскочила, чмокнула сына, дунула ему в ухо «Спасибо».
 На площадке уныло топтались двое с автоматами. Увидев Ваву, потянулись к ней, та замахала руками – не знаю, не знаю, я опаздываю, услышала безнадежное: « А соседи ваши…», крикнула, скатываясь по лестнице: «На даче!».


3.
 Все время, пока ждали очереди в нотариалке (Вава-таки опоздала, и народу набралось прилично) и потом, когда зашли к нотаирусу, и Боря Шуман веско задавал и отвечал на вопросы, просматривал документы, писал имя, отчество и фамилию полностью, тщательно сверял паспортные данные и следил, чтоб Гладыш не наделала ошибок, Ваву не покидало ощущение неуловимого сходства Бори с кем-то, давно знакомым и близким.
 Те же широкие плечи и приземистость, чуть раскосые зеленые глаза, и наплывающие снизу вверх щеки, и сосредоточенная медлительность в движениях, и отстраненность человека, знающего свою цель и умеющего ее добиваться…
 Долго сопротивлялась, пока не сдалась, и не признала, чтоб поскорее отделаться – ну похожи они с Рисом, похожи и хватит об этом!
 С попытками определить отца Риса Вава справлялась вполне успешно. Манией ее это не стало, но, что ж поделаешь, иногда прорывалось. Сегодня, с Борей Шуманом проскочила дальше, чем обычно. Вспомнила, например, что ночные бдения в ту неделю докатились до шумановской лаборатории и лица над кружками с горячим чаем плыли в венках из тропических цветов, и змеи поднимали головы, дразнили и нашептывали, пиликали сверчки, шуршали тараканы, и белые мыши всю ночь стояли столбиками на страже любви.
 Дальше, слава Богу, все было темно, и свет включать Вава не стала, зато сумела довольно твердо сказать на прощанье Боре, что если и теперь от нее не отстанут, то точно такую же доверенность она выдаст тем, кто ее преследует.
 -А это теперь не имеет значения,- ответил Шуман, и впервые посмотрел на Ваву не без интереса.
 На самом-то деле Вава хотела сказать совсем другое – предупредить Борю, чтоб не связывался с этими людьми, что это опасно и страшно, что они не такие как мы.
 Но сказала то, о чем просил ее Рис.

 В конторе Ваву ждали перемены – Зинаида Павловна обосновалась в кабинете Юрова, а на секретарском месте в приемной затаилась дальняя ее родственница – безгласная, тихая и серая, как уклейка, Ирка. И чрезвычайно любопытная – каждые полчаса вставала и проходила по коридору, заглядывая в кабинеты и на кухню. Постоит тихонько в дверях, точно соображая что-то, кивнет сама себе и дальше пойдет.
 -Мы теперь все у нее под колпаком,- пожаловалась Киса.- Щпионка Зюзюшкина!
 Киса сегодня была какая-то пришибленная, что-то с ней было не так, и Вава не сразу поняла, что вот уж полчаса они вместе, а приятельница ее словоохотливая молчит, в окно смотрит, кусает ручку и ни слова о своем разнузданном любовнике не говорит.
 Вава ни о чем и не спрашивала. Пятнадцать минут подождать, и Киса сама все расскажет.
 -Слушай, Вава…- начала, наконец, Киса, и тут же дверь приоткрылась, Ирка-уклейка бесшумно появилась в дверях, постояла тихо, словно что-то вспоминая, и пошла дальше.
 -Ладно,- сдалась кому-то Киса и поправила желтенькую прядку челки.- Пойдем курить на лестницу.
 На лестнице Киса затянулась, отвела, поддерживая под локоток, руку с сигаретой. Рука дрожала, и дым копился и выстреливал плотными клубочками, как будто кто невидимый пристроился за плечом Кисы и затягивался исподтишка ее сигареткой: «Пых-пых-пых.»
 -Вав, только не смейся,- попросила притихшая Киса,- ты ничего такого необычного в последние дни не замечала?
 Необычного, соображала Вава. Необычного у нас тут, как грязи. Впору спросить и удивиться, если Вава заметила в последние дни хоть что-нибудь обычное. Что, собственно, имеется в виду?
 -Ну, у тебя не было такого чувства, как будто за тобой следят? Нет? Или вот, - звонки странные…
 -Что значит, странные?- вспомнила деревянный голос Вава.
 -Ну, звонят и слушают, точно проверяют, дома ты, или там сидишь на работе, или вышла куда-то?
 -А ты почему спрашиваешь?- вопросом отвела вопрос Вава.
 -…понимаешь, мне кажется, что меня… преследуют,- выдохнув, выкатила глаз Киса.- …Дома, на улице, в метро, кто-то все время за мной наблюдает.
 Коллективная мания преследования. Запрещать мы этого не будем, но поощрять тоже ни к чему.
 -Вообще-то у меня бывает что-то в этом роде,- без особого энтузиазма согласилась Вава.- Но, я стараюсь на это внимания не обращать. И тебе, кстати, советую. А то так ведь и свихнуться не долго.
 -…нет, я боюсь другого, мне кажется, что это связано с исчезновением Олега…- медитировала Киса.
 Так, перевела на доступный язык Вава: Фаллос Кису бросил. Наконец-то. Итог городского романа.
 -Что значит – исчезновение?- попробовала уточнить Вава.
 -…ну, понимаешь, он пропал, совсем, не звонит, не появляется, на звонки не отвечает, ездила на квартиру, куда он меня,- запнулась Киса,- приглашал, там вообще никого нет.
 -Господи, Киса, опомнись,- попыталась остановить поток Вава.- Ну, отвалил мужик твой ненормальный, ну и черт с ним. Радоваться надо! И при чем тут слежка?
 -…соседи говорят, квартира эта пустая стоит больше года,- не слушая, бубнила Киса,- хозяева за границу уехали, но я ведь там была, не приснилось же мне все это?
 -Кис… А вообще все твои рассказы,- начала Вава,- Начет этого Олега, как он тебя изводит… Ты это все не придумала? Случайно.
 -Ну, да, да! - часто затягиваясь, кивала Киса. - Понимаешь, сначала я его придумала, чтоб не так тоскливо жить было. Но потом то он, действительно появился!
 -И что же у вас на самом деле было?
 -…да ничего такого-то как раз и не было,- призналась Киса.- Ну, встречал он меня пару раз (тогда я его тебе и показала, чтоб хоть ты поверила и не смеялась), цветы дарил, в ресторане один раз были, и вот на квартире этой шампанским меня угощал.
 -И как долго это продолжалось?
 -..недели три, а теперь он пропал, как будто я и его тоже придумала, и у меня такое чувство, что за мной следят, и мне страшно, и мне кажется, что все это как-то связано с Юровым и с исчезновением архива,- выпалила одним духом Киса.
 -Как это?- удивилась Вава.
 -А так. Знаешь, о чем Олег меня расспрашивал?
 -Неужели?..
 -Вот, вот. Про архив, про патенты, про изобретения. Хи-хи, ха-ха, да как вы там сидите, да опиши свой кабинет, своих подруг, представить хочу, каждую секундочку твою, да на что ты смотришь, да что справа и слева, и что это за шкаф металлический, и что в нем…
 -А ты?
 -А я, дура, и пела ему по заказу на любую тему.
 -И ты что, только сейчас сообразила, для чего тебя… использовали?
 -…только, только,- приложив руки к груди, поклялась Киса.- …То есть я вспомнила, конечно, когда увидела все эти ящики перевернутые, про расспросы, но решила: так – совпадение, а теперь думаю – никакое это не совпадение, и следят за мной для того, чтобы…
 Дверь на площадку распахнулась. На пороге стояла Ирка. Постояла, помолчала и тихо исчезла в коридоре, оставив дверь нараспашку.
 Вава с Кисой гуськом потянулись к кабинету. По дороге Киса дошептала что-то Ваве. Та обернулась, посмотрела Кисе в лицо, челку подправила заботливо. Сказала строго:
 -И не думай даже! Хотели бы, давно так и сделали. Мерещится все...
 И закончила в кабинете тихо:
 -Никакой ты не свидетель.- И погромче,- Ничего не знаешь, ничего не видела, ничего никому не скажешь. Так ведь?
 -Ну, так,- затрясла головой Киса.
 -А значит, интереса для них больше не представляешь. Успокойся и забудь.
 -Да-а-а. Тебе легко говорить.
 -Мне? Мне - легко,- согласилась Вава.

 ГЛАВА YII

 1.
 Руднева в отделе не то, что не любили – просто не понимали его и сторонились.
 Он как-то прочно увяз в том времени, когда служба незаметно переходила в « крепкую мужскую дружбу», в холостяцкие встречи на субботнем волейболе в спортзале соседней школы, в долгие сидения за пивом на скамеечках Краснопресненских бань, в семейные поездки всем отделом за город на майские праздники, когда дым костерка сливается с зеленой березовой дымкой, земля влажная, воздух сырой и прелый, а блик солнца, пойманный в блаженно закрытые глаза, самый теплый в году.
 Все как-то получилось само собой. Те, с кем Руднев играл когда-то в волейбол и сиживал за пивом, разошлись – кто на повышение, кто на увольнение, Руднев же застрял в следователях ОВД. Новые люди подбирали под себя новые порядки и правила, каждый был сам за себя, нужно было уметь крутиться, делая служебное место хлебным, а в этом деле советчики и приятели вещь совершенно излишняя.
 И в рудневские времена, когда волокита была коллективным самооправданием, а не источником дохода, на черном хлебе службы попадались иногда кусочки сала, но это было скорее делом естественным, чем делом жизни.
 На благодарности и связях стоял мир, но он был непрочен и неустроен, как дача, которую Руднев возводил собственными силами, кажется, всю свою жизнь из добытых разными способами материалов и с помощью работников, подброшенных кем-то и когда-то в знак признательности.
 Вся эта игра во взаимоуважение по меркам новых людей, времен и порядка была сплошным дилетантством. Почему, например, можно принять пару кубов досок в благодарность за то, что, выяснив, что подозреваемый с убитым даже не был знаком, следователь отпускал его на все четыре стороны, но никак нельзя взять пару тысяч, и сделать так, чтобы находившийся в момент убийства рядом с убитым оказался именно в это время совсем в другом месте? Второе есть лишь следствие эволюции первого. Так чего ждать-то?
 Не надо называть вещи своими именами. Их просто надо делать, не заботясь о названиях. На Тверской, Манежной и в Охотном ряду люди давно поняли это и ворочали такими деньгами и делами, в тени которых поборы с проституток или закрывание и открывание глаз под шелест купюр – всего лишь безобидный бег трусцой по самому краю дорожки, на которой ставят рекорды бегуны-професионалы.
 Начальник ОВД майор Ковалев – флегматичный толстяк с пшеничными бровками на курносом круглом лице – в названиях и определениях и вовсе не был силен. Он и не удивлялся, и не посмеивался, когда на заседаниях местной Управы чиновники пытались понять, отчего же никак не удается усмирить мешающего спать мирным жителям владельца ночного клуба, или предотвратить незаконное строительство особняка во дворе школы, или убрать гаражи с газонов и теплоцентралей.
 Он спокойно дожидался своей очереди и подробно перечислял принятые им меры, и выражал готовность принять любые другие, каких от него потребует вышестоящее начальство.
 Глава Управы кивал и записывал, назначал новые сроки, вопрос считался заслушанным, каждый точно знал, что ему говорить и делать и сколько это стоит.
 Шума майор Ковалев не любил, а под шумом он подразумевал всякие демонстрации, взрывы, выстрелы, сопровождающиеся иногда появлением трупов и немедленными грозными звонками из ГУВД и прокуратуры.
 Поэтому, как только в расположенном на его территории Институте биофизических проблем обнаружился второй труп, Ковалев вызвал к себе Руднева, которого недолюбливал за подчеркнутый профессионализм и нежелание понимать, что на самом деле происходит, и от которого хотел и боялся избавиться.
 -Что это у тебя там,- надув губы и приподняв пшеничные бровки, выговорил он Рудневу.- Люди из окон вываливаются. Мне уже звонили.
 Руднев сразу заскучал и, пригладив тоненькие полубачки, объяснил, что работа ведется, что основная версия гибели Юрова – самоубийство на алкогольной почве, и что к концу недели он готов представить подробный отчет о состоянии дел по Институту.
 -Плохо,- поставил оценку Ковалев.- Нужны результаты. А результатов нет. Кто напал на этого твоего… – неизвестно. А теперь другой из того же Института из окна выпал. А почему и как это связано – непонятно. Чем ты там вообще занимаешься?
 -Работаем,- напомнил Руднев.
 -Значит, плохо работаете. Надо так работать, чтобы шуму не было. А у тебя за неделю два трупа,- снова напомнил Ковалев, как будто эти трупы Руднев сам устроил. - Чтоб к концу недели подозреваемые у меня были.
 -Разрешите идти?- вытянулся Руднев.
 «Подозреваемых ему… Мне бы и самому парочка подозреваемых не помешала», - думал Руднев, заходя к себе и косясь на прикрывшего тут же руками свои бумаги соседа по кабинету Колю Чаидзе.
 Несмотря на говорящую фамилию, происхождения Коля был темного, Кавказа никогда не видел, а в своей крови насчитывал до десятка национальных оттенков – бойких и пронырливых. Был он черняв, говорлив, всегда в духе, всегда готов рассказать анекдот и посмеяться, причем рассказывать не умел, а смеяться любил и смеялся громко, с наслаждением, широко раскрывая рот, и пышные черные вихры прыгали над темными восточными глазами и крупным носом – любимец дам, навязчивая душа компании.
 Коля – один из немногих старых сослуживцев Руднева, в былые времена обладавший удивительной способностью достать все, что угодно, давно должен был бы покинуть заштатное местечко следователя ОВД. Но Коля почему-то никуда не исчезал, ходил из кабинета в кабинет с утра до вечера, громко хохоча, рассказывая анекдоты и устраивая по старым связям свои и чужие дела так, как будто за окном в последние двадцать лет ничего не менялось.
 Он по-прежнему предлагал немногим желающим достать по сходной цене путевку в санаторий, подержанную машину, запчасть и мешок гречки, а также навести справки по интересующему вас делу в Генпрокуратуре, ФСБ или бандитской группировке, требуя за это неизменную плату в виде протекций, связей и услуг.
 Руднев старался у Коли не одалживаться, хотя имел у него неограниченный кредит – за все услуги и любую информацию расплачивался на год вперед недельной поездкой на рыбалку на озеро Селигер. В лодке и с удочкой Коля терял всю свою громогласность и словоохотливость, был тих и сосредоточен и потому особо ценил в старом своем компаньоне по рыбалке спокойный молчаливый нрав.
 -Ну что, прижимает тебя товарищ начальник?- сунув бумаги в стопку, поддразнил Коля.- И вот скажи - что бы ты без Чаидзе делал, а?
 Руднев просил Колю прокачать по своим каналам информацию об участниках нападения на Тришина. Собственные его возможности были весьма ограничены. Авторитеты с Тверской близко к себе и своим заведениям не подпускали. Оглядывались разве на ФСБ и Петровку, но и то через плечо. А чтобы сливать информацию какому-то там Рудневу из райотдела – это значит, самих себя не уважать!
 Информаторы Руднева из бомжей, местных алкоголиков, палаточников переулочных и владельцев дворовых забегаловок на все вопросы о нападении в подъезде на замдиректора Института совершенно искренне разводили руками – их приятели и клиенты вполне могли пришить человека за тридцатку. Но эту тридцатку они бы точно забрали. А этого, как его там, Тришина, убрала публика чистая, а кто такие и зачем это им понадобилось, это тебе гражданин следователь самому придется доискиваться.
 -Ну ладно Коля, не томи,- не желая поощрять тягу к меценатским лаврам Чаидзе, сказал Руднев.- Узнал чего, говори! Нет – я и подождать могу.
 -Ты- то можешь,- согласился Коля и ткнул пальцем в сторону кабинета Ковалева.- Он не может. Он, между прочим, давно на тебя глаз точит.
 -Знаю, знаю. Он бы выгнал меня, да боится. Кто ему дела тогда закрывать будет? Процент раскрываемости повышать?
 -И все-таки, если бы не Чаидзе…- сделал вид, что готов обидится, Коля, но вполне удовлетворился частыми кивками Руднева: «Да, да, да, знаю, помню, благодарен, ну что там у тебя» - торжественно объявил:
 -Люди авторитетные к нападению на твоего Тришина никакого отношения не имеют. Нет, ты руками не маши. Этой информации цены нет. Сколько ты сразу всего исключить-то можешь!- нахваливал свой товар по привычке Коля.
 -Ну ладно, спасибо тебе. То, что работали кустари-одиночки и беспредельщики, я и сам догадаться мог. Версию следа по пропавшим кредитам ты прокачивал?
 -Угу,- кивнул Коля.- Кредиты исчезли на уровне министерства и Управления делами Президента. Институтские людишки никакого отношения к ним не имели. Сын академика Черникова был под сильным подозрением. Но ему помогли отбыть в бессрочную командировку в иной научный мир. Вообще – мой тебе совет – покопай в Институте. Обычная коммунальная распря – ревность, зависть, подсиживание. Премию не поделили. Раньше они доносы друг на друга писали. Теперь бандитов нанимают.
 -Где?- только и спросил Руднев.
 -В каком смысле?- не понял Коля.
 -Вот ты решил убрать человека, чтобы сесть на его место. Ты доктор, завлаб, на зоне не был, знакомых бандитов у тебя, естественно, нет. Хочешь заказать старого идиота, который тебе мешает. Как найдешь исполнителей?
 -Обратись ко мне. Я тебе их в два счета найду.
 -А если я, совершенно случайно, не знаю такого Колю Чаидзе. Тогда как?
 -Тогда еще проще – идешь к ближайшему мусорному баку и
 нанимаешь бомжа.
 -Проверил – Тришина били люди молодые, тренированные и здоровые. Так что алкаши, опустившаяся уголовная мелкота, бомжи исключаются. Вообще, ты уверен, что действующий криминал тут ни причем?
 -Слюшай, о чем говоришь, а? зачем серьезным людям в эту научную лавочку лезть,- раскинув пальцы, фальшиво закосил Коля под однофамильцев с Кавказа.
 Руднев не улыбнулся.
 -Объясняю,- вздохнул Коля.- Я говорил с авторитетами. На их карте такой объект не значится. Старые развалины эти никого не интересуют. Если бы кто-то захотел взять их под снос и выстроить на этом месте казино или гостиницу, сначала действовали бы официально, через мэрию, а уж потом мочили несогласных. А денег, за которые убивают, там сроду не было.
 -А ПАП?
 -Слушай, Руднев, ты хочешь, чтоб люди меня уважать перестали, да? Я не хочу. Колю Чаидзе все знают, все уважают, потому что Коля понимает, что людей интересует.
 -А ПАП никого не интересует.
 -Серьезных людей нет. Смешно даже.
 -Но крыша-то у ПАПа была.
 -Дилетанты, - скривился Коля.- Я так поспрашивал, аккуратно, не шарит ли тут под самым носом больших людей мелочь всякая. Никто про таких, как ты описал – синеглазый там и второй этот, на корову похож – не слышал. И вообще, хочешь совет? Плюнь ты на это дело.
 -На него не плюнуть – его закрыть надо.
 -Ну что ты, мальчик что ли, не знаешь, как дела закрывают?
 -Знаю. Взять кого-нибудь за пьяную драку у кабака и повесить на него Тришина.
 -Так в чем же дело? Не пойму я тебя, Руднев. А, ладно. Я что обещал, сделал. Теперь – сам. Ты лучше посмотри, какие я поплавки достал. Игрушки!
 И Коля полез за своими игрушками и долго еще представлял, как кончится все это зимнее серое уродство со льдом и снегом, сядут они в лодку и поплывут вдоль берега туда, где окуни по килограмму из воды выпрыгивают.
 Как клюет окунь, Руднев, не забыл еще? Утро, вода гладкая, туман клочками, солнце показывает из-за леса кому-то свой красный шиш. Поплавки стоят, не шелохнутся, как часовые у мавзолея. Обернешься в лодку за какой-нибудь хреновиной, а глазом поплавок пасешь, потому как именно в этот момент он и оживает. И все равно запоздаешь на секунду, и увидишь только легкий кружок по воде и самую маковку уходящего вниз поплавка. Он уходит вдруг и там, в воде, бьется, как струна. И ты подсекаешь, и чувствуешь, как дрожит удилище в руке, и эту дрожь будешь вспоминать потом всю будущую зиму.
 -Господи,- думал Руднев, набирая телефон Лены Лизиной из Инспекции по делам несовершеннолетних, и почему человек чувствует себя человеком только неделю-две в году, на рыбалке, сажая цветы в саду, в новогоднюю ночь, за шашлыками в мае?
 Но, собираясь в гости к Лене Лизиной, Руднев сказал Коле совсем другое:
 -Помнишь, ты говорил, у тебя есть ветеран кгбешник. Тот, что отслеживает бывших работников московского Комитета? Может, спросишь – из их бывших никто Институтом не мог заинтересоваться?
 -Чаидзе спросит,- проснулся Коля.- Чаидзе никогда никому не отказывает.
Без Чаидзе тут ничего бы не закрывалось и не открывалось.


 В Инспекцию по делам несовершеннолетних привела Руднева одна из ежевечерних перепалок с дочкой Светкой – двенадцать лет, короткая стрижка каждый месяц нового ядовитого цвета, любовь к малолетнему косноязычному футболисту, стая спартаковских фанов, жизнь проста, как стометровка – держись своих и бей чужих.
 Руднев знал, что только потерял дочь из вида, она заплыла за буек, она вернется, ведь он сам учил ее плавать. Но не бегать по берегу, не залезать на вышку и не кричать: « Вернись – там опасно!», он не мог.
 Он был отец, она – его дочь.
 -Поговори с ней,- устало сказала жена Рудневу.- Я совсем из сил выбилась.
 -А она совсем от рук отбилась, - кивнул Руднев.
 -Ну, вот видишь. Ты все понимаешь.
 Беседуя со Светкой, Руднев и сам чувствовал себя футболистом. Стучал себе мячом о стенку. И мяч почти всегда возвращался к нему. Если не перелетал через стенку.
 Светка лежала у себя в комнате на кушетке, уткнувшись в маленький телевизор, где прыгали и кричали фальшивыми голосами рисованные придурки.
 Руднев сел на край кушетки, посмотрел на придурков, подвинулся спиной к стене. Светка, не глядя, чуть подтянула ноги.
 Поговори. Легко сказать. Поговорить - это когда двое. А если один говорит, а другому на все наплевать – какой же это разговор?
 Руднев вздохнул и нехотя стукнул ногой по мячу.
 -Как в школе?
 -Нормально,- отскочил мячик.
 -Уроки сделала?
 -Нам не задали.
 -Опять?
 -Ну, что опять? Действительно не задали. Математичка заболела, географичка уволилась, а по русскому я еще на прошлой неделе все сделала.
 -И чем ты весь день занималась?
 -Да так, с ребятами.
 -Опять в футбол гоняла,- приподняв светкин острый локоть со свежей ссадиной, заметил Руднев.
 -Ну, па, больно,- дернулась Светка.
 -Ты же девочка,- ударил чуть сильней по мячику Руднев.- Почитала бы что-нибудь, в кино с подругами сходила…
 -Порисовала, полепила,- передразнила дочь.
 -Света!
 -Па, ты бы лучше не напоминал мне про девочку. Сейчас знаешь, какие девочки в двенадцать лет?
 -Я то знаю…- ответил Руднев.- Так вот, чтобы не стать такой и надо заниматься.
 Мяч перелетел через стенку. Руднев чувствовал, как поле уходит из-под ног.
 -Ну что это за жизнь? Футбол и телевизор. А еще поймать кого-нибудь из другой команды и метелить всем скопом.
 -Во-первых, я никого не метелила. А во-вторых, просто так никто никого не бьет… Знаешь, что твои любимые динамовцы с нашими девчонками сделали?
 -Могу себе представить,- покосился Руднев на дочь. Тонкая шея, руки-спички. Дать бы по шее сопливому футболисту, вытащить ее из этой компании. Но как? И что предложить взамен? Сказать, что мы были не такими и вот, что из нас вышло? Но мы были точно такими же, а что уж там из нас вышло, лучше не задумываться.
 -Все равно, учиться надо,- снова застучал в стенку Руднев.- В школе неинтересно, иди на компьютерные курсы, займись языком, танцами, наконец. Тебе еще жить и зарабатывать, между прочим, придется. На шее у родителей не отсидишься.
 -Ну, ладно, па. Заработать я и сейчас могу. Вон у нас, ребята…
 -Ну что ребята? Что они могут заработать?
 -Да уж как-нибудь побольше тебя.
 -Это на чем, же,- насторожился Руднев.- На драках, что ли?
 -Да необязательно на драках. Вон ребята рассказывали, есть такие – платят, за то, чтобы только припугнули того, кто им мешает. Работа на один вечер и по сто долларов каждому.
 -Это, какие ребята? И кого они уже пугали?
 -Угу. Так я тебе и сказала. Чтоб ты нашим весь бизнес поломал.
 Все. Пора принимать меры.
 Для начала – домашний арест на неделю. Никаких футболов, дворов и ребят. Школа и занятия дома. Телевизор на один час после уроков. С понедельника – дополнительные курсы.
 -И учти,- в полном вакууме трубил Руднев,- я тебя из отделения вытаскивать не буду. Может, посидишь ночку в КПЗ – одумаешься.
 -Ой, ты только меня ментами не пугай! С ними всегда договориться можно. Не то, что с родителями.
 -А у тебя родитель – как раз мент. Так что давай договоримся...
 От права на последнее родительское слово Руднев отказываться не собирался.
 -Значит опять все на меня,- подытожила в гостиной у телевизора жена.
 -Значит опять,- подтвердил Руднев.
 -А ты будешь контролировать с работы по телефону?
 -А я буду контролировать. Придумаешь что-нибудь получше, сделаю, как скажешь.
 И пошел курить на лестницу. А на следующий день попросил инспектора по делам несовершеннолетних Лену Лизину узнать, кто там из спартаковских фанов шестерок вербует.
 Разговор со Светкой был вечером. Как раз накануне нападения на Тришина.

 За свою жизнь Руднев повидал инспекторов по делам несовершеннолетних и пришел к выводу, что бывают они двух типов – толстые матроны похожие на директрис интерната для слабослышащих и старшие пионервожатые.
 Лизина была из пионервожатых – сухощавая и неутомимая хлопотунья, с мальчишеской стрижкой и вечно ломающимся голосом, видевшая в угрюмых и развязанных подростках из трудных семей то, чего никто кроме нее не видел, и чего, может быть, в них и не было на самом деле.
 Всех своих подопечных она знала и помнила по именам, вечно устраивала каких-то Сашек Кравцовых (отец сидит, мать пьет и гуляет) и Ирок Савиных (брат соседа порезал, отец мать прибил на глазах, изнасиловали в двенадцать лет в подъезде) в кружки, секции, интернаты, спецшколы, детприемники, сиротские приюты, откуда они очень быстро сбегали, и Лена Лизина их разыскивала и снова устраивала.
 Подростки смотрели на нее как на блаженную, издевались, обманывали, но Лизина этого как-будто и не замечала..
 Увидев Руднева, Лена принялась устраивать его судьбу на малом отрезке времени: поставила чайник, достала деревянные пряники, нашла похудевшим и постаревшим, уговаривала бросить курить, рекомендовала пластырь и таблетки.
 Сообщила Лена Рудневу немного (подростки в такие дела Лизину не посвящали – какая бы ни была – все равно ментура).
 Само предположение, что кто-то всерьез занялся вербовкой ребят среди футбольных фанатов для участия в бандитских разборках, казалось Лизиной сомнительным.
 Представление о фанатах, как о саранче под дустом - ошибочно. Агрессия их избирательна и обусловлена. Бьют, только сбившись в стаю и в основном фанов другого цвета. Матч необязателен, но желателен. Все-таки кто-то сначала должен стукнуть по мячику.
 В общем, Руднев понял – Лена что-то знает и темнит.
 -Лен,- сказал он Лизиной.- Обещаю – я твоих подростков не трону. Мне только нужно знать – трется возле них кто-нибудь из бандитов, и с какой целью. Все очень просто. Да или нет?
 -Ну, в общем,- поколебавшись, решилась нарушить верность беспризорному братству Лизина,- в общем, да! Но это ни о чем не говорит.
 Лена, поигрывая на самолюбии невротических юнцов, сумела выудить - время от времени появляются в фановских тусовках здоровенные дядьки, с пудом сала на загривке, в цепях и пальцах врастопыр. Никуда не лезут, фанов из себя не строят, ждут, чтоб разборка началась. В драку тоже не суются, стоят, наблюдают. Если их кто случайно заденет, срубают человека молча и продолжают наблюдения.
 Выбирают по каким-то своим мыслям того, кто нужен, ждут, когда пацан от команды отколется, потом подваливают с предложением – припугнуть, кого или избить, или маленький погром на рынке устроить.
 Как правило, обращаются только раз. Называют место, время и что сделать – колеса на машине пропороть, отметелить в подъезде, припугнуть. На все твердые расценки, платят аккуратно.
 Засечь их невозможно – ребята говорят - выныривают как из-под земли где-нибудь в метро, идут рядом с тобой по переходу, на ходу дают указания или платят за работу и тут же исчезают. Причем бандитского в них, кроме вида, ничего нет.
 -А это что значит?- уточнил Руднев.
 -Такое впечатление, что вербовщики эти в зоне никогда не были, а служили в десантных войсках.

2.
 -Доктор наук, а тачка – полное фуфло,- заметил Ковш, наблюдая, как Шуман выбирается из обшарпанной волги, нехотя идет к черной карете Шевроле, силясь разглядеть хоть что-нибудь за намертво тонированными стеклами.
 -Расколется,- оценив походку и взгляд Шумана, приговорил Телок.
 -Да,- хмыкнул Паша.- У вас расколется.
 -Сотню ставлю,- подал голос Ковш.- Мы с Телком надавим – из него гавно и попрет. Десять минут. Можешь засечь.
 -Вы надавите,- напомнил Паша. – Давильщики.
 Ковш задышал. Телок тяжело перевалился с боку на бок, так что джип качнуло. Оба были злы после минувшей ночи и не прочь были эту злость на ком-нибудь сорвать.
 Утром Паша оттянулся на них по полной. Пришлось слушать. Чугун только зубы показал – Паша его сразу заткнул.
 -Чугун, ты крутым, что ли стал? – нарочито тонким голосом заметил Паша.- Давно ли? Как только баба тебя завалила, в крутые подался?
 -Да я что, знал, что за ней хахаль с элетрошокером ходит? - вскинулся Чугун.- Тебя бы ткнули в шею, я бы посмотрел.
 -А задницу подставлять не надо, чтоб не опустили. Забыл, как это делается? Или может – понравилось?
 -Ну, ты чего?- оглянулся на Телка с Ковшом за поддержкой Чугун.- Ты че гонишь-то?
 -Закрой пасть!- рявкнул Паша.- Вас там трое было. Вы у бабы бумажку сраную вытянуть не сумели.
 История ночная Паше очень не понравилась.
 Все трое – не мальчики, знают, как дела делаются, и Гладыш эту он видел – тетеха разведенная с сопляком на руках – щелкнешь пальцами – упадет ноги врозь, как скажут. И чтобы Чугун с Ковшом и Телок с такой не справились?
 Сначала кто-то вырубил Чугуна. Потом на лестнице сигнализация, какой вообще не бывает, сработала. Утром, откуда ни возьмись, понаехали менты.
 Ясно – сама Гладыш ни до чего такого додуматься не могла. Кто-то ходит за ней, предусмотрительный. Может быть, вот этот самый Шуман. Крепкий мужичок. На полдороги остановился, повернулся боком, стоит, ждет, чтоб к нему подошли. Не дергается, не суетится.
 И когда Паша позвонил, был спокоен, как будто точно знал, что позвонят ему. На стрелку приехал один, вроде он не то, что не боится, а и бояться ему нечего.
 Паша послал Чугуна к Гладыш, чтоб делал с ней, что хотел, а бумагу достал, а сам с Ковшом и Телком выехал на стрелку.
 Стрелку забили на Дмитровке, в самом начале, у поворота на Долгопрудный. Место стремное, трасса Президентская, кругом посты ГАИ, но дом рядом, Телок все проселки тут знает, в случае чего, растворится в поле, вынырнет, где не ждут, проберется задами за высокий забор, там можно отсидеться или рвануть под Талдом, где на болотах деревень брошенных полно, залечь можно надолго, глухо там, как в тайге, никто и не сунется.
 Ну, это так. На всякий дурацкий случай. К Шуману отношения не имеет.
 -Чего ждем-то?- Не выдержал Ковш.- Так и будем на него смотреть?
 -А ты не смотри,- не то посоветовал, не то дал указание Паша.
 Ковш приоткрыл дверцу, сплюнул через порог, привстал, морду поверх стекла высунув.
 -Ну что встал? Заходи, не бойся.
 Шуман на Ковша даже не взглянул. Головой круглой крутанул, сказал отчетливо:
 -Пусть ваш главный выйдет. Поговорим.
 -Да ты чего, не понял что ли,- рванулся, было, Ковш, но Паша осадил его коротко:- Успеешь!
 Чуть помедлив, распахнул дверцу, руки в карманы подошел к Шуману, мельком глянул в лицо, встал спиной к дороге боком к Шуману, молча смотрел в поле – пусть сам решает, что это значит.
 Но Шуман не говорил ничего, точно не заметил, что к нему подошли.
 -Ладно,- уступил еще Паша.- Побазарить хотел? Говори.
 -Как к вам обращаться?- справился Боря.
 -Да как хочешь. Что там от Юрова? Принес?
 -Погодите, погодите. Я все-таки хотел бы знать, с кем имею дело?
 -Узнаешь еще,- усмехнулся Паша.- Короче, ты, что ли теперь, вместо Юрова?
-Я вижу, вы не совсем понимаете, что произошло.
 -Да? Может, ты мне объяснишь?
 -Я полагаю, вы собирались прибрать ПАП к рукам, но не успели. Вам не хватило акций Гладыш. Сегодня утром я эти акции переоформил на Институт. Теперь контрольный пакет у Института и я, как его представитель, могу вам предложить…
 -Так, - кивнул себе Паша.- Значит ты вместо Юрова. И платить нам теперь будешь ты. Сам запрягся. Так вот – для начала с тебя пять тысяч баксов – это долг юровский. Еще пять тысяч – штраф за то, что ты в мои дела сунулся. И каждый месяц ты мне будешь выплачивать как Юров по две тысячи. Ты меня понял?
 -У меня другое предложение,- сказал Шуман, и Паше показалось, что он тихо засмеялся.- Не я вам плачу десять сразу и по две ежемесячно, а вы мне выплачиваете сто тысяч. Можно в два приема.
 -Чего?- с Паши от удивления слетела вся его тактика, он повернулся, вытаращил глаза на Шумана, стал похож на Ковша, решающего – сразу дать в дребло или погодя, когда сам одумается.
 -Вы хотели сказать «За что»,- поправил Боря.- Объясняю: я предлагаю вам купить у меня фирму ПАП с правом аренды помещений, в которых она в настоящее время находится. Это около тысячи квадратных метров. С учетом вполне реальных доходов от ПАП и стоимости аренды в центре Москвы – предложение очень выгодное. Советую вам его принять.
 -А если я откажусь?- Паша взял себя в руки и начал соображать.
 -Я найду другого покупателя.
 Паша знал: - стоит ему пальцем поманить – Телок тут же рванет джип с места, Ковш распахнет дверцу, сунет этого Шумана между кресел, потопчет его минут десять, потом наступит каблуком на горло и тогда, скучавший все это время Паша, заглянет в джип и скажет тихо скулящему под креслом Шуману то, что обычно говорят в таких случаях» Или ты мне платишь или я тебе, придурку сейчас глаза выдавлю. Ты еще, козел, мне условия решил ставить!». Можно еще добавить: «Если деньги к вечеру не принесешь, я из тебя и ПАП, и помещения и твою собственную квартиру выбью!»
 Но Паша ничего такого говорить и делать не стал, а, посмотрев Шуману в лицо, сказал спокойно:
 -Завтра в двенадцать.
 -Что в двенадцать?- не понял Боря.
 -Все документы, необходимые для совершения сделки, должны быть готовы завтра к двенадцати часам.
 -Не уверен, что успею,- удивляясь такому легкому согласию, попробовал потянуть Боря.
 -Твои проблемы. В течение часа тебе перезвонит мой нотариус, перечислит, какие бумаги должны быть. Завтра сиди на месте и жди нас. Подъедем, разберемся.
 -Паша,- окликнул уходящего Холодного Боря.- Деньги не забудь.
 Все получилось с точностью до наоборот – Шуман не торопясь, пошел и сел в свою раздолбанную волгу, а Паша озадаченно смотрел ему вслед.
 Завибрировал на груди мобильник. Паша откинул крышечку, услышал насморочный голос Чугуна:
 -Все! Доверенность Гладыш у меня, но эта сука…
 -Подробности не интересуют. Жди на даче,- отрезал Холодный и захлопнул Чугуна крышечкой.
 -Не понял,- возник в машине Ковш.- Ты чего этого лоха, отпустил что ли?
 -А тебе и не надо ничего понимать,- заткнул Ковша Паша и коротко бросил Телку.- Домой.

 3.

 Ирка тенью серенькой скользнула к Зинаиде в кабинет, доложила:
 -Во второй и третьей комнате работают, Гладыш и Киселева полчаса курили на лестнице и разговаривали.
 -О чем?
 -Я все не разобрала, слышно было плохо,- начала тут же оправдываться Ирка.- Говорили про какого-то знакомого Киселевой. Он куда-то исчез.
 -Ладно – свободна. И учти,- вставила Зина.- Слушать надо лучше. Тебе за это платят. А то в два счета вернешься домой на пособие.
 В приемной зазвонил телефон, Ирка испуганно замерла, звонки прекратились – тот, кому звонили, взял трубку в кабинете, минуя коммутатор.
 -Ну что растопырилась?- набросилась Зинаида на Ирку.- Упустила звонок? Я ж тебя предупреждала – ты трубку должны снимать первой и записывать, кто кому звонит, и о чем разговаривают! Марш на место!
 Ирка, часто кивая и пятясь, исчезла в приемной.
 -Идиотка,- ругнулась Зинаида.- И так всегда: те, кто на что-то способен – себе на уме. А кто дрожит и в рот смотрит, ни на что, кроме дрожания и смотрения не способен.
 Ладно. По крайней мере, все, что происходит в конторе, она, как и прежде, будет знать первой.
 Возможности автоматической телефонной станции Зина оценила еще в свою бытность секретаршей. Все линии сходились на аппарате в приемной. Очень удобно. Если сотрудник куда-то отлучился, клиент сможет оставить сообщение секретарю – кто звонил и кому. Было так задумано или нет, Зюзюшка не знала, только со своего аппарата, нажав кнопку любого номера, она преспокойно могла прослушивать все разговоры сотрудниц и Юрова, знать, кто кому звонит и зачем, что говорят о ней и о Юрове. Просвечивались и более серьезные вещи. Например, попытки менеджера за скромные комиссионные, дать клиенту дополнительную скидку.
 Очень удобно. Узнаешь скрытые мысли и поступки окружающих сразу, не дожидаясь, пока вызреет и дотянется до тебя развесистая и ветвистая плеть сплетни.
 Юрова всегда коробило от дотошной информированности Зинаиды, он гадливо морщился, узнавая от нее грязненькие подробности частной и служебной жизни сотрудниц, требовал, чтобы Зина открыла свои источники, и, не добившись признания, доносы Зинаиды в расчет не принимал, лишний раз убеждая своего исполнительного директора, что он, Юров, чистоплюй и баба и зря она с ним вообще связалась.
 Знала Зина куда больше, чем могли предположить сотрудницы, клиенты и Юров.
 Например, что Киса помешана на своем богатом любовнике, но готова в любой момент поднадуть фирму, чтобы заработать лишнюю тысячу рублей для своего бездельника мужа.
 Что Вава до сих пор ничего подобного не делала, но деньги ей нужны постоянно, потому что она одна кормит своего малолетнего и нахального сына.
 Что из четырех других менеджеров, две дамы лишний раз не нагнутся даже за сто долларов, а две готовы гнуться во все стороны бесплатно, лишь бы их не выгнали.
 Что главного их бандита зовут Паша – он человек умный и жестокий, а его заместитель – Леша Телок, просто здоровенный кусок мяса, готовый делать, что скажут тупо и добросовестно. И если ему скажут выбить из нее, Зины, пять тысяч долларов, он их выбьет.
 Что Юров что-то знал о том, кто и зачем вывез часть архива ПАПа, но, скорее всего соучастником кражи не был.
 Что Юров оставил какие-то заметки для следователя Руднева, но они исчезли до его появления и, скорее всего их увел Шуман.
 И что судьбой их архива интересуется ФСБ, о чем ей сообщил дядечка в коротенькой дубленке и шляпе, отозвавший Зинаиду Павловну после панихиды и настоятельно попросивший вспомнить, не знает ли она или кто-нибудь из ее сотрудниц, кому Юров давал на хранение какие-либо документы из архива ПАП.
 Дядечка, предъявивший удостоверение секретной службы, был в точно такой же шляпе, как тот, что просочился в кабинет Юрова, в тот самый вечер и сразу после того, как она с Юровым говорила в последний раз.
 Знала Зина достаточно, чтобы понять, что положение у нее сложное, а, может быть, и безнадежное.
 Бандиты с нее не слезут, пока не вытянут все, что им захочется.
 При Шумане с деньгами не очень-то разгуляешься, о чем он ее в короткой беседе над телом Юрова дал понять сразу.
 Фээсбэшники ради своих документов готовы тут все перевернуть вверх дном.
 Самое простое – уволиться пока до нее не добрался кто-нибудь из трех или все разом. При этом никаких гарантий, что ее оставят в покое, нет.
 Впрочем, был один план.
 Если получится все так, как она задумала, она разом избавится и от бандитов, и от Шумана и, возможно, станет хозяйкой фирмы.
 В случае неудачи потерять можно все, так что от нее просто ничего не останется.
 Найдут потом полуразложившееся тело где-нибудь в лесу, будут ковырять, заткнув нос ватными томпонами и сблевывая в сторону, потом сунут в морозилку, потом закопают где-нибудь под номером без имени и фамилии. Фу!
 Зину замутило от придуманной картинки. Достала флакончик с туалетной водой, пшыкнула на виски, растерла, достала сигарету, закурила, на листочке написала вразброс:
 -бандиты;
 -следователь;
 -Шуман;
 -ФСБ;
 Вооружила слова стрелками. На листочке сразу началась возня со смертельным исходом – на Шумана нападали с двух сторон, бандитов дырявил копьем следователь, ФСБ грозило следователю и Шуману.
 Зинаида сожгла бумажку на медленном огне, растерла ломкий черный лоскут в пепельнице, посидела над пеплом, словно чего-то ожидая.
 Ждать оставалось совсем недолго.
 Через десять минут Зинаида Павловна услышит не самый приятный голос с напоминанием о том, что она кое-что должна сделать, и первая из стрелок с соженной бумажки сорвется и полетит в цель.



 
 ГЛАВА VIII
 
 1.
 -Ну почему ты мне вчера не позвонила,- корил Ваву Федотов, к которому сбежала она под конец дня от нытья Кисы, шпионства Зюзюшки, конторской серости, которую даже посещение бандитов, ограбление и падение шефа из окна оказались не способны расцветить надолго.
 На улице ветер мгновенно высушил асфальт, покрасил его в серый цвет и мазал теперь снежной пылью, набрасывал белые штрихи и петли, тут же сдувал их и сеял новые.
 Ваву в осенней ее курточке, пока бежала к главному корпусу, продуло до озноба, почувствовала она себя немолодой идиоткой, вырядившейся не по сезону, бегающей по ветру и снегу без шапки, тут же захотелось в тепло, и чтобы кто-нибудь поругал заботливо и обнял, и обогрел. Даже пусть на красные окоченевшие руки подышит – глупо и банально, но очень хочется.
 -Почему, почему не позвонила… Сам должен понимать,- упрекнула Вава, но Федотов не понял, деловито отчитывал Ваву за безалаберность и легкомыслие, возмущался, отчего не рассказала про доверенность с самого начала, ругал Шумана – понятно, что люди для него мусор, но не до такой же степени.
 -Да ладно тебе, Саш,- загрустила Вава и почувствовала себя обманутой.- Ну, чего ты хочешь от людей? Сочувствие небезразмерно. А раз так, то без него проще.
 -Как, как? – переспросил Федотов.
 -Несчастны отвергающие иллюзию понимания,- поежилась Вава.
 -В каком смысле?
 -Ты замечал, как люди общаются? Точно дети – я тебе рассказываю, как было со мной, а ты мне расскажешь, как то же самое было с тобой. Никто никого не слышит, но все довольны. Кто хочет большего, тот сумасшедший и несчастен.
 -Э, да ты дрожишь вся. Замерзла что ли?- догадался, наконец, Федотов. Вышел из-за стола, подошел к белой медицинской кушетке, на которой, подтянув и обняв колени, тихонько раскачивалась Вава.- Ну-ка, подвинься.
 Навалился боком, неловко обнял, потянул к себе, поглаживая вавину щеку бородой.
 -Ну, Саш. Не надо,- закрылась, напрягла плечи, выдвинула локти, отвернула лицо Вава.
 -Почему не надо?- удивился Федотов.- Надо. А то ты так вообще все себе отморозишь. И станешь отмороженной.
 Потянул Ваву на себя, та подалась, подтаяла, уткнулась носом в Федотовский свитер, руку сунула ему за спину, другую положила на грудь, развернулась и прижалась всем телом, а Федотов гладил ее по спине, опускаясь, все ниже…
 …Потом лежали на ставшей вдруг нестерпимо узкой кушетке, слегка одетые, Вава прижималась к Федотову, а Федотов сдерживался, чтобы не отодвинуться. Да и некуда было двигаться.
 Понятно, что произошло. Неясно, что из этого следует. Да и следует ли что-нибудь.
 -Как ты думаешь, Саш,- спросила Вава,- кончились, наконец, мои мытарства?
 -Не хочу тебя расстраивать,- осторожно двинулся Федотов,- но думаю, нет.
 -Это почему же?- удивилась Вава.
 -Ну, судя по тому, с какой силой ты притягиваешь всяких сволочей… - начал, было, Федотов.
 -На себя намекаете?
 -Ну, при чем тут я. А вот бандиты… И потом, те, кто попер ваш архив…Хорошо, если они нашли то, что искали. А если нет?
 -А если нет? - повторила Вава.
 -У Юрова спросить они уже ничего не могут. Значит, примутся за сотрудников. А начнут по дурацкой привычке с недотеп вроде тебя.
 -Но у меня-то им что искать?
 -А разве нечего?
 -Нечего.
 -Это ты сейчас так думаешь. А вот когда поймешь, что им от тебя понадобилось, тогда вспомни про мои советы и отвези, что бы там ни было ко мне.
 -Да что отвезти-то? - возмутилась Вава.
 -Ладно,- сел на кушетку Федотов.- Там видно будет.
 Вава тоже села, застегнулась, посмотрела на Федотова испуганно.
 -Саш. А ты ведь что-то знаешь про все эти дела. Правда.
 -Да ничего я не знаю,- смутился и полез к себе за стол Федотов.- Так предположения одни.
 -Предположения? Предположения…- нервно шнуровала кроссовки Вава.- Все предполагают. И мной располагают, как хотят. Предположения… Анекдоты рассказывают, легенды сочиняют, по телефону названивают. А на людей всякая мразь нападает и доводит их до истерики…
 -Да подожди, подожди, куда ты,- засмеялся Федотов.- Вот заполошная. Дай я хоть тебя провожу.
 -Вот что, Федотов,- ткнула Вава пальцем. - Ты за мной ходить не смей. И не звони мне. Посиди еще в своем подвале. А когда я найду это самое то, что никто из вас не знает что, я уж тебе так и быть сообщу. Первый узнаешь! Тебе ведь это самое от меня и нужно было? Ну, чего, покраснел? Не ты первый, не ты последний. Не переживай, милый. Мы уж как-нибудь сами управимся. Как до сих пор управлялись. Пока!

 Блуждая по коридорам подземелья в поисках выхода, Вава думала, что фраза: «Она не могла отделаться от ощущения, что все это с ней уже было, - « абсолютно идиотская, что ни один бабский роман без нее не обходится и что ощущения тут ни причем, а с ней действительно все это уже было, в этом самом подвале, на этой или соседней кушетке, и с этим же самым Федотовым.
 И с чего это она взяла, что у нее может быть по-другому?
 По-другому – у других, а у нее только так – или пятьсот рублей в конверте, или принеси то, не знаю что, или навалятся в павильоне детсадовском и сразу хватают.
 -Ой,- остановилась Вава под тусклой зарешеченной лампочкой и спиной почувствовала - кто-то там сзади в полутьме перегретой, тоннельной, резиновой, кабельной есть – крадется, сопит, ногами шаркает. И так хотелось обернуться, увидеть, что никого там нет, и так это было страшно – обернешься, а он стоит! Как во сне.
 Но обернуться Вава не успела.
 Кто-то цепко схватил сзади за шею, развернул, ткнул лицом в стену, ноги тычком колена раздвинул, просунул руку, сорвал пуговицу, распорол джинсы молнией, ловко сдернул, навалился хрипя:
 -Ты мне счас все отдашь… Ты мне, сука, надолго вчерашнюю встречу запомнишь…
 Вава вдавилась лбом в стену, задыхаясь, хватанула воздух рукой раз, другой, царапнула по краю куртки, почувствовала что-то в кармане, выхватила гладкий цилиндрик и когда тот, сзади, нагибая, повез ее лицом по стене и стал совать ей между ног свое мерзкое и твердое, вывернув руку за спину, надавила, потом еще и еще раз, и тот сзади завизжал, отпустил, грохнулся на колени, завыл: «Ты что ж делаешь, длядь!»
 Вава обернулась, со страхом и отвращением, как в осиное гнездо, сунула в лицо ползающему и воющему баллончик, выдавила долгую и длинную струю, выхватила из сумки доверенность, хлопнула листком по бритому затылку, кашляя и задыхаясь, на ходу поддергивая джинсы, засеменила по коридору, сразу сообразив, где выход.
 На улице вспомнила про мобильник, растирая слезы по щекам, давила на кнопки. Рис был дома, сказал, что все в порядке, чтоб скорее приезжала и не волновалась.
 Кажется, пока он был в школе, а Вава на работе, к ним в квартиру, кто-то влез.

 -Ма, ты только не волнуйся, все цело, ничего не взяли, компьютер на месте. И Донка жива и невредима, успокаивал Рис Ваву, с ужасом обозревавшую картину разгрома.
 -Господи, что здесь было?
 -Не знаю,- пожал плечами Рис.- Искали что-то.
 Обыск был бесцеремонный, дотошный и какой-то безумный.
 В туалете сняли крышку бачка.
 На кухне опрокинули столик, всю посуду аккуратно составили на пол, сняли полки и дверцы шкафчика с петель, пошуровали в холодильнике.
 В гостиной цветы вместе с землей вытащили из горшков, книги скинули с полок, камыши и сухие букетики выдернули из кувшинов. Телевизор отодвинули от окна, сняли подушки с раскрытого дивана, с антресолей стащили старые лыжи, журналы, и рассеяли по коридору серые томпончики пыли. Из шкафов вывалили одежду, из калошницы обувь. У Риса в комнате скинули матрас с кушетки, а вот в компьютерном его бардаке, судя по всему, завязли – где какая машина, причем здесь пустые корпуса, куда эти провода идут, не разобрали.
 -Хотели жесткий диск с компьютера снять,- засмеялся довольный Рис.
 -Сняли?- машинально спросила Вава.
 -Ага. Так я им и дал. Даже если бы полы вскрыли, все равно не нашли.
 Шатаясь и вяло перебирая лапами, подошла Донка. Ее чем-то опрыскали, и ничего она вспомнить не могла, как ни старалась.
 Натянув старые треники поверх джинсов, Вава принялась за уборку, рассеяно слушая возбужденного какого-то, ошалевшего от последних событий, на себя непохожего Риса.
 Вернувшись из школы, Рис обнаружил входную дверь чуть прикрытой и незапертой, сонную Донку на полу в прихожей и вот это вот безумие.
 Машина вневедомственной охраны давно снялась с места и укатила, и Рис позвонил в милицию.
 -На этот раз приехали они довольно быстро и даже вдвоем – участковый и следователь,- Рис попыхтел, закидывая подушки на диван, обнаружил в диванных свалявшихся комочках детский свой автомобильчик, припрятанный Донкой, и теперь лежал, отдыхая на подушках, подбрасывал и ловил автомобильчик и сообщал Ваве все новые подробности.
 Милиционеры вели себя как-то странно.
 Узнав, что денег в квартире не было, а техника, посуда и жалкие вавины украшения на месте, они переглянулись, участковый отправился изучать балконную дверь, а следователь входную. Балконная была заперта, а входная следователя чем-то расстроила. Он подозвал Риса и стал расспрашивать – а не забыли ли они утром запереть дверь, да не теряли ли ключи. Может, передали кому на время.
 Рис сказал, что ничего такого не было и намекнул, что дверь хоть и железная, но отечественная и подобрать к ней отмычку не составляет труда.
 -Рис,- ну что разлегся, помоги!- Вава сжав руками как гармонику штук восемь томов из собрания Льва Николаевича, привстав на цыпочки, тянулась с ними к верхней полке. Рис нырнул ей под руки, подставил ладони, выполнил любимое упражнение штангиста под названием «жим»
 Толстые, стуча обложками, падали на пол, как бутерброды – раскрытыми страницами вниз.
 -Ладно,- с досадой крякнула Вава.- Иди уж. Толку от тебя никакого.
 Рис, оценив привычку литераторов чуть что рассыпаться под нажимом, собрал книги стопочкой и стал подавать их Ваве по одной.
 -В общем менты посоветовали мне в детектива не играть, а когда узнали про вчерашнее нападение на тебя и мои звонки дежурному, почему-то очень обрадовались и устроили мне перекрестный допрос.
 -Чему уж тут радоваться,- двигая Толстого и выставляя перед ним по рождению и рангу Гоголя с Лермонтовым, тяжело дышала Вава.
 -Ты знаешь, по-моему, они меня подозревают, - приостановил конвейер Рис.
 -Ну ладно, Рис, кончай дурака валять. Давай сюда Пушкина.
 -Пушкина?- с удивлением посмотрел на пухлый том в руках Рис.- Нет, здесь-то Пушкин точно ни причем. Просто следователи наши решили, что я так над ними и тобой прикалываюсь. Мол, сам после школы разбросал вещи, вызвал милицию, чтоб только ты у меня дневник с двойками не спрашивала. В общем, они потрепались еще насчет поколения пепси и ушли. Сказали, чтоб ты сама к ним в отделение зашла. Если есть претензии.
 -Больше они ничего не хотели?
 - Еще на беседу с инспектором по делам несовершеннолетних тебя звали. Но я отказался.
 -Понятно,- присела на корточки и обхватила руками голову Вава.- Значит, надеяться нам и тут не на кого.
 -А где еще не на кого надеяться?- удивился Рис.
 -Неважно. Знаешь что, позвоню-ка я Шуману.
 И Вава пошла в коридор, а Рис остался в гостиной с Пушкиным в руках, шурша страницами, что-то отыскивая, вспоминая и соображая.
 Боря сидел на документах весь впопыхах и напрасных ожиданиях.
 -Все правильно, так они и должны были сделать. А теперь вас оставят в покое,- уверенно отмахивался он от вавиных жалоб, как стоматолог от тихого подвывания больного с претензиями: «Нерв удалили, а зуб еще больше болит – мочи нет!».
 Отбой. И больше не звоните.
 Все понятно. Что ж тут не понять. Раз Боря потерял к ней всякий интерес, значит, по его мнению, и бандитам она не может быть интересна.
 Железная логика.
 Ну и не будет Вава ничего про доверенность, отданную слезливому насильнику, Боре говорить.
 Телефон слабо звякнул.
 -Да Борис Михайлович!- обрадовалась Вава звонку, решив, что у Бори проснулась совесть, и он решил извиниться.
 -Да нет, Вав, это не Борис Михайлович, это я Киса,- теребя на том конце провода желтенький крендель челки, стоя посередине точно так же, как у Вавы, разоренной гостиной, поправила Киса. И предъявила претензии: - Ты говорила, я никому не нужна. Я, может, и нет. А вот в квартиру ко мне залезли.
 -Как и к тебе?
 -А к кому еще?- насторожилась Киса.
 -Ну, ко мне, разумеется,- обрадовалась, что не одна такая Вава. И деловито уточнила: - Что взяли?
 -…да в том-то и дело, что ничего, это Олег, это точно Олег,- ныла Киса.-…Не зря он меня расспрашивал, а потом исчез!
 -Киса успокойся. Возьми себя в руки,- голосом Бориса Михайловича энергично внушала приятельнице Вава.- Видимо, в конторе они ничего не нашли, теперь по квартирам сотрудниц шарят.
 -…да что они ищут-то? и что теперь делать? мой неврастеник тут на ушах стоит, кричит, что если бы он в магазин не вышел, его бы точно убили...
 -Успокой неврастеника. И сама успокойся.
 -…да, но что-то же делать надо,- не унималась Киса,- ты милицию вызывала?
 -Рис вызывал. Все без толку. Они ж его во всем и обвинили.
 -Как это?
 -А так. Раз ничего из квартиры не вынесли, значит, это Рис сам все подстроил. Чтоб я поменьше внимания на его успеваемость в школе обращала.
 Подошел Рис с квадратными глазами.
 -Господи, что еще?
 -Ма, ты у меня из комнаты книжку Пушкина случайно не брала?
 -Ты что, с ума сошел?- поинтересовалась Вава.- Во-первых, никакого Пушкина, кроме того, которого ты так на полку и не поставил, у нас нет. Во-вторых, зачем мне его у тебя брать.
 -А с кем ты говоришь?- кивнул на трубку Рис.
 -Да с Киселевой с работы. К ней тоже залезли.
 -Ага, понятно. - Не удивился Рис. - Ну говори, говори…
 Сказал и исчез в гостиной.

 Кое-как успокоив Кису, Вава заглянула к сыну – все-таки не выдержала ранимая психика ребенка – мало читавший Рис подвинулся вдруг на Пушкине.
 Рис стоял посередине комнаты с раскрытым томом в руках, тер лоб, щурился, вздыхал, нервно почесывался, бормотал себе под нос:
 -Тройка, семерка, туз, тройка, семерка, одиннадцать… А при чем тут песочные часы?
 -Рис, тебе что плохо, да?
 -Нет ма, мне отлично. Сейчас, сейчас, погоди… Скажи, песочные часы, ведь это знак времени, да?
 -Ну, наверное, может быть. А почему ты…
 -И они, правда, похожи на восьмерку?
 Все. Бред. Паранойя. Маниакально-депрессивный психоз.
 -Рис, милый, ты, пожалуйста, успокойся, не надо так нервничать…
 -Я в порядке ма. Я сейчас все тебе объясню. Скажи, тебя последнее время никто по телефону не разыгрывал странным таким голосом?
 Ну вот. И голоса уже слышит. Галлюцинации.
 -Меня? Меня нет…Ну-ка, посмотри на мой палец,- вспомнила Вава посещения кабинета невропатолога. Но до молотка дело не дошло.
 -Перестань, ма, - отмахнулся Рис. - Тебе должны были звонить и предлагать э… получше смотреть по сторонам. Ну, напрягись. Вспомнила?
 -Погоди, погоди… А ты откуда знаешь?
 -Потому что меня тут с тобой спутали и предложили внимательно читать книжки. Я так теперь понимаю не книжки вообще, а одну вполне конкретную, которую, кстати, у меня и увели.
 -Ты что, думаешь на фирму, к нам и к Кисе залезли ради какой-то книжки?
 -Да нет. Лезли совсем за другим. Книжку так прихватили, случайно. А знаешь, что они на самом деле искали и пока не нашли?
 -Думаю, теперь этого никто не узнает,- покачала головой Вава.
 -А я вот знаю. Ты говорила, у вас с фирмы украли патентный архив за десять лет. Так?
 -Ну да.
 -А хочешь, я скажу, за какие именно годы?
 -А разве я тебе не говорила?
 -В том-то и дело что – нет. А пропали у вас патенты…- Рис выдержал паузу и торжественно объявил,- …с восьмидесятого по девяносто первый год. Правильно?
 -Правильно. Опять в Интернете выудил?
 -На этот раз нет. Книжечка мне одна помогла. Маленькая такая книжечка для пионеров и школьников. Пушкин, издательства ОГИЗ. Там один человек на полях пометки оставил.
 -Ох, Рис, не морочь мне голову, у нас столько дел еще,- оглядываясь на разоренную гостиную, возмутилась Вава.- Какая книжечка, какие пометки?
 -Дела в прокуратуре, а у нас тут так – делишки,- глупо сострил воспаривший Рис.- А пометки такие – восьмерка и три карты старой графини.
 -Ты что, бредишь?
 -Я то, как раз нет. Потому что я точно знаю - сведения, которые интересуют похитителей архивов, находятся среди патентов, выданных, (внимание!) в восемьдесят первом, восемьдесят седьмом и девяносто первом годах!
 -Ну и что?
 -А то, что эта часть архива исчезла до того, как к вам наведались охотники за изобретениями. А когда они это обнаружили, они решили…
 -…что эти документы хранятся у кого-то из сотрудников ПАП?
 -Умница ты моя,- похвалил Рис.- Весь вопрос теперь в том, у кого сейчас эти документы. Если только они еще существуют.
 -А почему бы им не существовать?- медленно, точно стараясь припомнить что-то, спросила Вава.
 -Да очень просто. Предположим, только предположим, что кто-то очень не хотел, чтобы информация об этих изобретениях попала в руки, так скажем, не тех людей. Допустим также, что этот кто-то сам или с ведома Юрова изъял, спрятал или просто сжег эти документы. Вот и…
 -Постой, постой…- вяло махнула рукой Вава.
 -Что? - насторожился Рис.- Что ты об этом знаешь? Ну, говори же, говори...
 -Да нет. Это бред. Не может быть, - мотала головой Вава.- Только этого нам не хватало!
 -Ну что? Что ты вспомнила? Да не тяни же, ма!
 -Помнишь, прошлой осенью, я упросила Юрова выделить нам институтский УАЗик, чтоб перевезти вещи с дачи?
 -Ну, да. Там еще были какой-то ящик, который я по твоей милости пер на чердак. Погоди, погоди. Ты хочешь сказать…
 -Нет, Рис. Я ничего не хочу сказать. Только Юров выделил мне этот УАЗик, которым меня потом Зюзюшка целый год попрекала, с одним условием.
 -Чтобы ты сожгла бумаги?
 -Ну, да. Говорит, эти документы по каким-то там причинам, должны быть утилизированы. И выбросить их нельзя. Только сжечь. Мол, не во дворе же костер разводить. Мы вам выделяем машину, а вы уж будьте любезны, Варвара Александровна. Я еще тогда подумала, что даром мне вообще ничего не достается.
 -И ты их спалила.
 -Да в том-то и дело, что нет. Мы тогда не успевали, шофер орал, что если будем возиться, уедет в город без нас, что он не нанялся тут дожидаться, пока мы костер разведем.
 -Так эти патенты-свидетельства, что, там и лежат?
 -Там и лежат.
 -Погоди, погоди. Повтори еще раз. Документы стоимостью в сотню тысяч долларов лежат у нас на чердаке, на даче в Шереметьевке?
 -Ну, лежат, лежат. Если, конечно, эти погромщики и туда не добрались.
 -Вот здорово! Ну, ма, ты даешь! Ну, просто «Пушкин – сукин сын!».
 
 2.
 
 В шестом классе Миша Логинов, сын хозяина десятка автомоек, назывался Михась, брил голову, оттопыривал пальцы, носил на костлявой шее золотую цепочку, прикармливал шестерок и держал в страхе свой, параллельные и старшие классы. В седьмом разогнал шестерок, попробовал наркоту и проститутку. В восьмом занялся спортом и бизнесом – посещал отцовский фитнес, шестерок сменил на охранников, давал всем желающим деньги в долг под проценты, скупал за копейки у отличников домашние работы и варианты контрольных и продавал их всем желающим (и нежелающим тоже) по цене завтрака, наладил и контролировал в школе рынок подержанных и краденных мобильников, велосипедов, скейтбордов и экстази.
 Ходил в костюме и галстуке, в лакированных ботинках на каблуке, носил фальшивый ролекс и улыбался, не разжимая губ. Звали его теперь просто Миша, но так осторожно и почтительно, что и Михась мог отдохнуть.
 Рис не был ни продавцом-отличником, ни покупателем, как-то, поморщившись, оживил шикарный ноутбук Миши, но от попыток включить его в бизнес в качестве менеджера по продаже компьютерных игр и обслуживанию техники, пожав плечами, отказался, за что был слегка помят охранниками Миши в туалете и после повторного отказа временно оставлен в покое.
 Когда Рис подошел к Мише на перемене, тот остановил шагнувшего к нему охранника из крупных одноклассников, опустив подбородок к груди, смотрел на Риса, не мигая исподлобья, что означало, должно быть, спокойно-уверенное: «Что, одумался? Давно бы так!»
 Выслушав предложение Риса, Миша, забыв про улыбку сквозь сжатые губы, слегка округлил глаза.
 -Ты чего, Гладыш? Ты знаешь, сколько это стоит? - Но, спохватившись, спросил холодно.- И какова же будет твоя цена?
 Рис просил у Миши напрокат его карманный компьютер на сутки и предлагал ему за это… десять долларов.
 -Десять долларов за машину, стоимость в полторы тысячи,- с интересом гладя на Риса, повторил Миша. Выдержал паузу, достал из сумки плоскую пластмассу благородного серого оттенка размером с журнал «Vogue», а когда брал деньги, жестко схватил Риса за руку повыше локтя, щипком потянул к себе, сказал на ухо:
-Завтра в это же время вернешь машину. За опоздание штраф заплатишь – пятьдесят баксов. А если с машиной что случится – отдашь две с половиной штуки. А не то тобой и твоей семьей не эти ребята займутся, а папашины.
 Рис уложил ноутбук в китайский рюкзачок из плащовки, где уже лежал маленький сканер, впрягся в широкие лямки, а когда выпрямился, увидел спрессованную улыбку Миши и свое будущее, нарисованное одними губами:
 -Гладыш! А ведь я не шучу.

 Спорили до полуночи и после – Вава рвалась тут же ехать на дачу разводить костер, стаскивать с чердака коробку, бросать листочки гербовой бумаги и описания убийственных изобретений в огонь, следить, как вспыхивают они, ежатся и чернеют, и разбивать ломкие черные крылышки в мелкую траурную пыль березовой палочкой, подобранной на снегу.
 Рис был категорически против.
 Во-первых – опасно. За Вавой, наверняка, следят и в помертвевшем за зиму поселке могут сделать с архивом, а заодно и с ней, все что захотят. А, во-вторых, ну просто глупо уничтожать, то, что стоит огромных денег и вообще – не следует становиться на пути технического прогресса. Это как-то негуманно даже.
 Но Вава стояла на своем.
 Вспомнила вдруг – в ночь смерти Юрова слышала его голос. Думала, что во сне, но Рис нахмурился и подтвердил – звонил ей кто-то, поздно, она, не открывая глаз, послушала, помычала утвердительно, на том конце повторили и повесили трубку.
 Голос у Юрова был чужой, и он им спрашивал, сожгла ли она бумаги. Вава сказала «Да», и теперь это нужно было сделать, во что бы то ни стало – мертвым не лгут.
 В конце концов, Рису каким-то чудом удалось Ваве доказать, что если ехать на дачу, то именно ему и непременно без Вавы. А чтобы сердце матери было спокойно, он возьмет с собой кое-кого из одноклассников. Или – еще лучше: завтра физра, лыжи в парке, он подговорит ребят, навалятся разом на физкультурника и тому придется везти их всех за город в лес, дышать настоящим свежим воздухом. А самый близкий загородный лес - он в их родном дачном поселке – пять остановок на электричке и «Здравствуй, Дедушка Мороз!». А затащить всю компанию к нему на дачу согреться у костра и выпить по чашечке чаю – дело техники.
 Заодно и бумажки сжечь.
 Вава долго сопротивлялась и уступила со множеством «если» и обещанием звонить каждые полчаса и подтверждать собственную целость и невредимость. Рис отзвонился с вокзала, дал послушать Ваве шарканье и перекликание провинциалов у пригородных касс, соврал, что их тут много, целый класс и два учителя, выбрался на пустынный ледник платформы, побрел в одиночку к третьему вагону от головы, чтоб выйти, как заведено было Вавой, на дачной станции прямо напротив обкрошенных ступенек и расшатанного поручня лестницы.
 В подмороженном вагоне похрустывали скамейки, слепила колкая графика заиндевевших окон, нахохлившись, сунув красные носы под воротник, дремали ранние пьяные, похожие на вынырнувших из болота пингвинов.
 Рис продышал кружок в оконной льдине, опустил лицо в полынью, смотрел, как листают решетчатые железные придорожные столбы зимние подмосковные видики: белые проплешины полей, метелки кустарника, темные заборы и заброшенные, пустынные, скукоженные дачки, поснимавшие с себя на зиму вместе с листвой свои сады и огороды.
 Что их дача - как жизнь Гладышей - четыре сотки, частокол серый кариозный с выбитыми зубами штакетин, при матери вавиной грядки, смородина и школьные флоксы, при Ваве - лопухи и лебеда.
 Маленький одноэтажный домик, крашенный почерневшей темно-зеленой краской с верандочкой и печкой, на которой Вава помнила, а Рис не знал - когда-то стояла и сладко пахла керосинка, кипела пшенная каша.
 Комнатка: диван с пружинными подушками и валиками, стол, табурет и лавка, посудный шкаф со скрипучими дверцами и дребезжащими стеклами, всегда стучавшими Ваве на вылазки Риса за пряниками или конфетой накануне обеда.
 Что-то есть напрасное, какой-то обман в случайных посещениях летних дач зимой - как-будто все всматривался в детские воспоминания, видел двор, заросший сиренью, слышал крик в форточку: «Мальчики, домой!”, и стук мяча на площадке за домом и трепет сушеного белья на веревке на ветру, и, наконец, попал случайно в этот двор и не узнал его - так все стерто десятками виденных позже дворов, так опошлился оригинал, пока писали с него всю жизнь по памяти картину.
 Рис подивился прозрачности зимних садов и тому, что поселок просматривается вглубь на три улицы, ногами разбил подтаявшую корку и разметал сугроб перед калиткой, протоптал рыхлую тропинку до веранды, по приставной лестнице залез на чердак, где обнаружил задвинутую мешками с банками и заваленную грязной непрозрачной пленкой картонную коробку с тремя папками и карандашными надписями тех самых годов на обложках.
 Зажег газ, поставил чайник, подключил ноутбук и сканер и перевел весь архив в сто страниц в электронную форму за каких-нибудь полчаса. Отсыревшая гербовая бумага горела скверно. Рис рвал патенты на тонкие полоски, они тлели медленно, вспыхивали, скручивались в маленьком костерке перед утонувшем в снегу крылечком в три потертые ступени, по которым взбегала когда-то маленькая Вава, и неуклюже скатывался маленький Рис, а теперь вот рядышком истлевали до черноты чьи-то давние шутки и надежды.
 -И все дела,- радовался Рис,- спеша по тропинке на станцию, топчась на месте и подпрыгивая в нетерпении, выжидая пока отползут от высоких черных ворот джип с тонированным стеклами и черная ауди - вот уж лет пять прятались эти машины за забором, выложенным под кремлевскую стенку, и так оставались для Риса лакированными ящиками на колесах - кто в них ездит и живет тут, ему было все равно. А вот если бы Вава была здесь и видела, как выскакивает из Шевроле Чугун, чтоб закрыть ворота, узнала в нем того, кто ползал перед ней, повизгивая, ослепленный в институтском подвальчике, а он узнал бы в Ваве ту самую, из-за которой дважды его всего за сутки опустили, и до станции тогда Вава бы просто не дошла.
 Паша прибрал ветеранскую дачку в том самом поселке, куда выезжали на лето Гладыши, первым делом обнес участок сплошным кирпичным забором и с соседями в разговоры и знакомства не вступал. От того и Рис с Вавой о новых дачниках, мимо которых ходили по дорожке на станцию и обратно, ничего не слыхали и, встретив в городе, не признали.
 Только одного Рис потом никак не мог понять – почему, выходя из метро, не одел он свой рюкзачок как следует в обе лямки. Тогда тот самый парень, у которого Рис сменял ворованный мобильник на фальшивую купюру, наскочивший на него в подземном переходе, радостно и зло заржавший, не сумел бы так легко сорвать у него с плеча рюкзачок, и, толкнув Риса на стену, не смог так проворно взбежать по лестнице и не пришлось бы Рису, бежать вслед, спотыкаться, падать, больно биться о ступени и стоять потом на улице, озираясь беспомощно в поисках похитителя.
 Парень исчез и унес рюкзачок, в котором были сканер и Мишин ноутбук стоимостью в полторы тысячи, вернуть который надо было завтра, не позднее двенадцати.
 Рис ощупал карманы куртки, достал последнее, что у него осталось – коробочку с диском, на который записаны были документы дачного архива.
 И диск и коробочка были целы.

 
 3.
 -Ну, что,- погромыхивая, откидывая большую курчавую голову, скаля крупные зубы, не то интересовался, не то подначивал, не то намекал Коля Чаидзе, встречая припозднившегося в этот день на работу Руднева. – Как дела у профессионала?
 Дела у Руднева шли из рук вон.
 Все новое, что он узнавал о том, что происходит в Институте, ни о чем не говорило, не связывалось, ничего не открывало и не проясняло.
 Люди, чем-то похожие на тех, что заходили в ПАП и напугали сотрудниц, вербовали подростков из футбольных фанатов для своих каких-то разборок. В инспекции по делам несовершеннолетних обещали выяснить, кто такие. Может быть, выяснят. Может это те самые, кого Руднев ищет. А может другие. Нитка слабая, к тому же не вдетая в иголку. Ничего ей не сошьешь.
 Из лаборатории сообщили – на нижнем белье Юрова обнаружены свежие следы его собственной любовной слизи. Значит, если Юров не страдал детским грехом и не развратничал по пьяному делу сам с собой, незадолго до смерти кто-то был с ним, кто помог ему освободиться от нахлынувшей страсти. И этот кто-то, скорее всего Зинаида Павловна Копелева – исполнительный директор ПАПа, твердившая упорно, что к Юрову в тот вечер она не заходила.
 Ну и что? Юров перед смертью поделился последним со своей любовницей. Она решила об этом не распространяться. О чем еще она молчит? Неизвестно. Можно, конечно, зацепить, но «что тут выловишь?», как говорит заядлый рыбак Коля Чаидзе.
 Коля давно хотел что-то сказать, но по обыкновению темнил и набивал себе цену.
 Руднев ждал.
 -Слушай, у тебя дача ведь на Истре?- начал Коля издалека.
 -Ну, допустим.
 -Там с районным начальством как? Все схвачено?
 -Да знаю, кое-кого.
 -Глава района, земельный комитет?
 -Не без этого.
 -Надо помочь одному человечку.
 -Какому?
 -Хорошему, хорошему и очень для тебя полезному.
 -А что человечку под Истрой надо?
 -Известно что – участок прикупить.
 -Ценой пониже, к реке поближе.
 -Точно.
 -Благодарность Главе администрации за его счет.
 -Само собой,- подхватил Коля.- Благодарность-то не у всех берут. Нужна рекомендация.
 -Рекомендация будет,- твердо сказал Руднев. - Иформация то хоть стоящая?
 -Информация стоящая,- хмыкнул Коля. – Тут работают люди Залипахина.
 -Кто такой Залипахин?
 -Олег Залипахин, бывший сотрудник нашего райотдела КГБ, гонял в свое время евреев и фарцовщиков на Пушкинской площади. Сейчас держит свою охранную конторку, сидит тихо, а копает глубоко, потому, как его бывшие подопечные с Пушкинской площади перебрались на Красную. Он и академика Черникова очень хорошо знал и сынка его, и в кридитах кое-что смыслит,- добавил многозначительно Коля.
 -Да ладно тебе,- поморщился Руднев. - Что, в самом деле… У тебя на этого Залипахина выходы есть?
 -Может быть, и есть. Но я тебе их не дам.
 -Это почему же?
 -А потому что ты, Руднев, останавливаться не умеешь.
 -А ты умеешь.
 -А я не такой везучий. Я в органах выжил по одной простой причине. Знаешь в чем мой секрет? Вовремя умею останавливаться.
 -И что это значит?
 -В данном случае вовремя остановиться - это сказать Рудневу кого надо искать. Но не сказать, как это надо делать.
 Руднев глянул на Колю Чаидзе, ущипнул себя за зародыш так и невыросшей бороды, наморщил губу с короткой щеточкой усов, поскучал в окно на подмокший фасад коммунальной развалюхи на той стороне улицы, вспомнил почему-то Светку с ее футболом и разодранным локтем, прикинул, кто может вывести на Залипахина. В общем, был у него такой человек. Руднев покосился на компаньона по рыбалке:
 -Что, так серьезно?
 -Серьезно. Я знаю, если решишь – полезешь. Так вот, я не хотел бы, если с тобой что случится, иметь к этому отношение. Скажут – Чаидзе знал и не предупредил.
 -Ладно. Будем считать, что предупредил. А отставник твой пусть не теряет надежды. Землицы мы ему добудем.

 Тут, естественно зазвонил телефон. Кто-то придушенным голосом, предлагал встретиться и выслушать его по делу Юрова. Говорил быстро, скороговоркой, задыхаясь, почти шепотом.
 -А погромче?- предложил Руднев.
 Тот не услышал. Прошептал что-то про скамейку в метро и пятнадцать минут до встречи и исчез из эфира.
 По дороге к метро, куда чертыхаясь, оскальзываясь и пошаркивая, семенил Руднев, его нагнал подросток неопределенного пола в вязаной шапочке на глаза, закутанный в шарф, с тощими бедрами, едва прикрытыми коротенькой курткой, в джинсах и сапогах с длинными носами и на шпильках. Носы и шпильки Руднев отметил не без интереса – как это они умудряются с таким тонким, острым и скользким на ногах удерживаться, и точно любопытством этим беззлобным подтолкнул подростка – тот вдруг мгновенно заскользил на месте, заметался, часто перебирая ногами, закачался, кренясь, цапнул руками воздух раз и другой, на третий вцепился в Юрова, продолжая вращать ногами, как циркулярная пила диском, крепче прижимаясь к Юрову, повисая на нем, медленно восстанавливая равновесие шпилек, тела, острых сапожных носов.
 Руднев и сам едва удержался на ногах во время бурного этого налета, буркнутым « простите» не удовлетворился, тем более что эквилибрист на льду как-то очень ловко прекратил судорожные, какие-то предчиховые вздрагивания в поисках опоры, едва почувствовав, что вот-вот рухнет вместе с Рудневым навзничь, легко отлепился от него и уверенно, с некоторой грацией даже, заскользил к метро.
 Руднев по инерции прокатился еще, подпрыгивая на ледяных буграх, глядя в спинку, шарфик и шапочку, исчезающие в толпе, понимая, что под белесой лампой на лакированной скамейке станции метро его никто не ждет, и что выманили его на улицу примитивно, грубо и непонятно за чем. Если, конечно…
 Опустив руку в карман пуховичка, Руднев без удивления извлек маленькую кассету из камеры видеонаблюдения, хмыкнул, поискал и не нашел в толпе щуплого своего доброжелателя, кивнул сам себе и вернулся в отдел искать по кабинетам, у кого может быть машинка для просмотра подкинутых ловкими подростками в сапожках на шпильках записей свидетельств по делам самоубийц.
 Поигрывая кассетой (палец в беленькой катушке крутит черную пластмассу, кассета на длинное ребро, покачалась на острие, хлопнулась на стол) Руднев ждал, когда освободится кабинет начальника, и он сможет познакомиться с содержимым вещдока или розыгрыша по делу Юрова. Тут и позвонила Лена Лизина и сказала: « Руднев, зайди ко мне на секунду, тут один молодой человек, твой знакомый рассказывает любопытные вещи».
 Пока Руднев поднимался в комиссию по делам несовершеннолетних, футбольный фанат, похититель мобильных телефонов и бой-френд дочки следователя Светки, сидел напротив Лены Лизиной, сгорбившись до состояния пятиклассника уличенного родителями в детском непристойном грехе. Перед Лизиной выложены были два мобильника и плоская пластмассовая книжка компьютера размером с номер журнала «Ровесник».
 (продолжение следует...)