Летнее утро.
Через цветущий луг, еще в утренней росе, медленно идет старик. Тяжело опираясь на кривую палку, он часто останавливается, запрокидывает к небу свое испещренное морщинами лицо, и, вглядываясь в голубую синь, тяжело вздыхает. Вдалеке за лугом слышен гул пролетающих машин. Старик идет туда, к скоростному шоссе. Вот он уже добрел до края луга. Осталось совсем чуть-чуть…
Вз-з-з-з… Отчаянный визг тормозов. Оставляя черный след на асфальте, машина, наконец, остановилась. Из кабины, матерясь и крестясь одновременно, выскочил здоровенный мужик. На не сгибающихся ногах он бежал к старику, лежащему на обочине. Палка, выпавшая из рук старика, валялась чуть в стороне. Блеклые голубые глаза смотрели в бездонное небо, словно пытаясь что-то там рассмотреть, что-то понять в этой оставленной жизни…
По разбитой полевой дороге трясется полуторка. В кузове, лихо растягивая меха старенькой гармошки, горланит песни Леха-кузнец. Ему вторят и подсвистывают два братца Никитиных. В углу у самого борта закрыв глаза, сидит Степан. Он снова видит Дарью, бегущую за машиной. Ее растрепанные волосы, выбившиеся из-под платка. Черные от страха и горя глаза. Вот она остановилась, села в придорожную пыль и тихо раскачиваясь протягивает к нему свои руки… Встряхнув головой, Степан отогнал видение. Уже далеко позади остались и хутор, и Дарья. Впереди – райцентр, вокзал, война…
Три года прошагал рядовой Степан без единой царапинки, а под Новый год 45-го на чужой земле, в местечке с чужим названием накрыло его волной и осколками от противопехотной мины. Полгода провалялся Степан по разным госпиталям, несколько операций перенес, но чужой осколок, зацепившийся в его теле около сердца, врачи так и не смогли удалить. Победу Степан встретил в госпитале, а домой возвращался в жарком июле. От станции пошел пешком. Хоть и хотелось ему побыстрее увидеть отчий дом, но и надышаться мирным воздухом, тишиной – тоже хотелось. Остановился посреди цветущего луга, запрокинул голову к небу – покой и радость легли на сердце.
Степа-а-н! – голос разбил тишину.
По траве, по цветам к нему бежала Дарья. Не добежав чуть-чуть, упала. Степан бросился к ней, подхватил, прижал. С неистовством вдыхал забытый запах волос.
Даренька!.. – шептал сиплым голосом, - Даренька!..
А вечером за непьянеющим столом слушал Степан рассказы хуторян. Почти половина мужиков не вернулась домой. Пропали на дорогах войны браться Никитины. Колька еще в 42-м сгинул бесследно, а Митяй уже почти перед самой Победой, в апреле 45-го пришла похоронка. Леху-кузнеца без обеих ног привезла жена в 44-м. И с тех пор полюбил он горькую… горланит песни про свою непутевую судьбинушку, плачет, а порой злится так, что домашним и места-то дома нет. В колхозе пара лошаденок, да и те ноги еле-еле передвигают. В 43-м рядом со школой разорвалась бомба, и старое здание накренилось на одну сторону. С тех пор так и стоит. А ребятишки уже два года как бегают в соседнее село. По теплу еще ничего, а вот как зимой завьюжит, так и сидят по домам.
Слушал Степан эти горькие исповеди, а сердце щемило, щемило…
Через две недели вызвали его в район.
- Ну что, Степан Кузьмич, тебе колхоз принимать. Больше некому. Хоть и молод ты, да хозяйство и людей знаешь. Они за тебя и просили. Так что, берись за дело, вытягивай хутор.
И почти 45 лет Степан тянул и тянул. Крепким стало хозяйство. Разрастался хутор. Молодежь уже не убегала в город, а оставалась дома, на родной земле. Выросли новая школа, детский сад, дом культуры. И дома уже ставили кирпичные, с большими светлыми окнами, с гаражами для машин. А покосившиеся саманные хатки уходили в землю как в прошлое.
Выросли и повзрослели сын и дочка. Уже внуки заканчивали школу. А Степан все никак не решался оставить хозяйство. Но всему на свете бывает предел, и в 70 лет передал Степан дело своей жизни в молодые руки.
Поначалу заскучал. Пока однажды Дарья не повела его на луг:
- Смотри! Слушай!
Ничего не понял Степан.
- Да смотри же!
Ж-ж-ж-, ж-ж-ж… пчелка кружилась над голубым васильком.
- Даренька! Да какая ж ты умница! Вот это дело!
И еще 10 лет Степан с упоением занимался своими пчелками. Отвозил мед в город детям и внукам. Раздавал хуторянам, но ни разу ни с кого не взял денег. Кто-то смеялся над его причудами. Кто-то недоумевал: Что за старик? А Степану в радость было его занятие. Может поэтому держались в нем здоровье и дух.
Беда пришла не спросясь. Тяжело заболела Дарьюшка. И через месяц остался Степан один. После похорон дети разъехались по своим домам и делам. А Степан целыми днями сидел на высоком крылечке и смотрел на луг. Как-то в один момент оставили его силы, пропало желание жить. Сын еще звонил иногда, спрашивал, как он там. А вот дочка…
Приехала она месяца через полтора. И завела с отцом такой разговор, от которого у того темнело в глазах, и стыла кровь от обиды и горя. Предложила родная доченька продать дом отцовский, а ему самому перебраться в дом престарелых. Мол, и догляд там будет, и будет с кем пообщаться, поговорить. А у нее места для старого отца не нашлось, да и деньги очень нужны были…
Ничего не сказал Степан дочери. Уехала она в обиде на старика.
А тот думал… День и ночь вспоминал свою жизнь. День и ночь мучился вопросом:
- Почему? Почему дети выросли такие черствые? Ведь отдавали они с Дарьюшкой им всю свою любовь. Ради них жили…
Летнее утро.
Через цветущий луг, еще в утренней росе, медленно идет старик. Тяжело опираясь на кривую палку, он часто останавливается, запрокидывает к небу свое испещренное морщинами лицо, и, вглядываясь в голубую синь, тяжело вздыхает. Вдалеке за лугом слышен гул пролетающих машин. Старик идет туда, к скоростному шоссе. Вот он уже добрел до края луга. Осталось совсем чуть-чуть…