Всё как в тумане, который стелился по полю с утра. Всё так волшебно, так тревожно.
Лето. Двадцать два часа, сорок три минуты. Где-то в городском транспорте.
«А дни на службе – комиссии за комиссиями. Лето. Все едут в Крым как бы с комиссией, а на самом деле… ну понятно. Нет, этот урод меня уже достал», – и мысли стрелой полетели в сторону алкаша, который всё громче начинал затягивать свою безумную песню в полупустом троллейбусе. Кондуктор, по "определённым" приметам, был другом этой нетрезвой личности, поэтому и сам невпопад ему подвывал. Народу в троллейбусе: я, лохматый алкаш, радостный от своей маленькой власти кондуктор и две пристарело-подгулявшие шлюхи с букетами непонятных цветов, взятых, скорее всего, на кладбище с могилы. Случилось самое худшее, что в этой ситуации вообще могло произойти: пристарело-подгулявшие тоже запели и тоже невпопад, но и это можно было бы пережить, если бы алкаш не подсел ко мне и с воодушевлением начал призывать последовать их примеру. День был ужасным, да и живу я глупо. Служу непонятно чему, семьи нет, дома нет и возможно, что нет теперь и здоровья. «Ох, и вид у тебя, карефан. Ты, наверно дома в умывальник мочишься, если умывальник у тебя есть», - мозг мне такой команды не давал, но рука сама это сделала. Согнулась в локте и резко в сторону на уровень плеча и его носа. Песня сразу оборвалась у всех. Хорошо то как!
На квартире с неприязнью я посмотрел на окровавленный рукав куртки: «Интересно, отстирается? Надо было по челюсти, крови бы не было».
Медсестра, с изысканным именем, Илона, ещё не проснулась окончательно и лишь приоткрыла один зелёный глаз. Когда я с ней знакомился, она сказала как её зовут, и я подумал, что это точно судьба. Именно так звали кошку моей бабушки. Кошку, которую я убил, – ненавидел за ней постоянно убирать. Взял окурок из пепельницы и подкурил его. Чинарик был не более двух сантиметров, но это меня не смутило.
- Ты ведь не куришь, -
- Не курил, -
- Оставишь, - она отвернулась спиной к нему
- Запросто. В моих мемуарах ты будешь единственной женщиной, которой я оставил покурить. – посмотрел в залитоё дождём окно и прочитал, как выстрелил, громко и с выражением:
Моя душа разделена
На две враждующие части:
Одна, увы – рабыня страсти,
Другая, – разуму верна.
И не потерпит не одна,
Чтоб верх взяла над ней другая, -
Нет распре ни конца ни края…
Но им – ни той и не другой –
Не выиграть тот смертельный бой:
Обеих ждёт погибель злая.
Я не мог определить, сколько ей лет, – как ни пытался.
- Чьи это стихи? –
- Не знаю, какого-то испанца, по-моему. -
- Тогда не ори, я так рано не просыпаюсь.
- Миром правит не добро.
Илона успокаивала себя тем, что мать вышла замуж поздно, так и она поступит – зачем торопиться? Но время отстукивало не секунды, а года, но кандидатов для совместной жизни на горизонте не появлялось.
Она жила в одной из шести комнат коммуналки. Двадцать первый век на дворе, а вот есть ёще такие места мрачноватые. Кровать, стол, пару стульев и встроенный в стену шкаф.
Илона закончила медучилище и пошла работать в травматологию городской больницы. Родители купили ей комнату в коммуналке и цифровой фотоаппарат, решив для себя проблему первого толчка в жизнь. Больше всего она радовалась фотоаппарату, так как любила фотографировать всё и всех. Очень радовалась, что именно цифровой, потому что современный и нет проблем с плёнками и т.д. Ещё в детстве она ходила на фотокружёк, но тогда её выгнали. Всем кружком фотографировали приезд высокого гостя в их маленький городок, а она открыла камеру из любопытства гораздо раньше, чем было надо. Со словами: «Я ещё раз понял, что все бабы - дуры!», - руководитель показал ей на дверь. Конечно, сейчас бы она уже не сделала так, но ассоциации… сами понимаете.
- Это лучший мой снимок, - она глупо гордилась фотографией
- А где ты это подметила? Хм, послала бы куда-нибудь в журнал, стала бы знаменитой. Разве не об этом мечтают девушки в твоём возрасте?
- А как ты думаешь, сколько мне лет? Ты меня никогда не спрашивал…
- Знаешь, в семнадцать лет мне нагадали, что моя единственная любовь будет с чёрными, как смоль, кудрями. Если бы тогда мне сказали, что это будешь ты, я бы, наверное, удавился.
- Вот смотрю я на тебя, - злой ты какой-то. Злой на целый мир. Ясно, что людей, в общем-то, любить не за что, но у тебя даже намёка на доброту нет. За что ты меня обидел?
- Один великий человек сказал, что если человеку некуда идти, то он может пойти куда угодно.
- Бред какой-то. Кто это сказал?
- Я.
- Врёшь, наверное.
- Наверное, я вру.