Из школьного сочинения
Дверь захлопнулась со звуком, не оставляющим никаких сомнений в ее, двери, намереньях больше его не впускать. И это после стольких лет, когда она открывалась перед ним каждый день, всегда ободряюще поскрипывая. Он стоял спиной к массивной дубовой двери старинного, построенного еще до революции, здания гимназии, ныне школы N… Октябрьского района города Ленинграда. Перед ним были семнадцать шагов до чугунных ворот, за ним – семнадцать лет учительствования, а над ним - примерно шесть сотен пар глаз, наблюдающих за его последним, отнюдь не торжественным, шествием от двери к воротам. В руках коробка из-под недавно приобретенного школой принтера, на коробке старых потрепанный портфель, в голове туман... Он усмехнулся чему-то и сделал первый шаг.
Первый год, только из Педа, полный надежд, желаний, мыслей и устремлений. Добрейший директор, Михаил Иванович, чем-то похожий на портрет своего тезки (всероссийского старосты, прим ав.). Планы, планы, планы... Впереди столько всего. Я иду по школе, по жизни, по судьбе, высоко подняв голову, и не замечаю ни предостережений Михаил Ивановича, ни усмешек физкультурника тов. Крылатого (85 килограмм, мастер спорта по вольной борьбе), ни мечтательных взглядов молоденьких учительниц младших классов.
Второй шаг.
Второй год. Первая любовь, первые слезы в подушку, первые мысли о резком разрешении ситуации в пользу загробной жизни. Леночка Аристархова, комсомолка, отличница, красавица... стройная, высокая, коса до пояса, юбочка короче передника. А глаза... в них можно было утонуть... ну и я, конечно же, утонул, по самую макушку, на первом же зачете. Потом я узнал, что тонул там не только я, а также учитель физкультуры тов. Крылатов и почти все мальчики обоих десятых классов. Мальчики, правда, Леночку не интересовали, а вот, как она отрабатывала пятерку по физкультуре в комнатке за спортзалом, скоро узнала вся школа. А тогда, на первом зачете по материалам прошлого года, мне казалось, что мир состоит из одних пухокрылых ангелочков. Меня как-то не смущала тогда проблема профессиональной этики, разница в возрасте и прочие, как мне тогда казалось, глупости, которые мне потом растолковывал в своем кабинете Михаил Иванович, после моей малоуспешной попытки объяснить, кто в школе первый любовник. В паузах между нравоучениями и успокоениями, директор прикладывал мокрое полотенце к красовавшемуся на моем лице фингалу.
Третий шаг, четвертый, пятый...
Годы бегут под все прощающим, все понимающим прикрытием Михаил Ивановича. Я придумал Вечерние Обсуждения. Ребята приходили с удовольствием, обсуждали все подряд. Я читал им перепечатанные рассказы Леонида Андреева, “Ивана Денисовича”, стихи Саши Черного, Гумилева, Ахматовой... Мне удалось выпросить у Михееча (нашего дворника) ключ от школы, что делало наши встречи неограниченными по времени - порой засиживались до и после полуночи. Иногда заходил Михаил Иванович и азартно спорил со всеми, не взирая на разницу в возрасте. Бывало, что, увлеченные дискуссией, мы не замечали подкрадывавшийся голод, тогда я вытаскивал припасенные для такого случая хлеб, колбасу, сыр, яблоки и бутылочку красного вина – чисто символически. Михаил Иванович не одобрял, но и не запрещал – просто делал вид, что не знает.
Шаг шестой.
Шестой год был самым тяжелым для школы. Во всяком случае, таким он оказался для меня. От инфаркта скончался любимый всеми Михаил Иванович. В одном из старших классов был ученик, Игорь Соколов, который пользовался персональным покровительством Михаил Ивановича, не смотря на истеричный характер и частые приступы “бешенства”. Я никогда этого понять не мог, но Михаил Иванович считал, что у Соколова огромный потенциал. Игорь постоянно брал книги у Михаила Ивановича, проглатывал все подряд. Ни раз Михаил Иванович защищал его на учительских собраниях, когда учителя жаловались на нервные вспышки Игоря. Конец наступил, как и полагается, неожиданно – однажды в школу пришли два милиционера – женщина средних лет с собранными в узел красивыми русыми волосами в погонах капитана, и молодой высокий старший лейтенант. Они сообщили, что Игорь в приступе гнева избил до смерти девушку. Не успела милицейская машина отъехать от ворот школы, а во двор уже въезжала машина скорой помощи (один из учеников Михаил Ивановича работал главврачом в соседней больнице, и Скорая приехала моментально). Но Михаил Ивановича спасtи не удалось. Помню, тогда меня поразил даже не сам поступок Игоря и не смерть любимого директора, а равнодушие толпы – ведь все произошло около Казанского собора в семь часов вечера, и никто не вступился за девочку, не смотря на ее крики. Новым директором ГорРАНО назначило Зинаиду Ивановну. Директриса на первом же собрании заявила, что наведет порядок. И навела.
Шаг седьмой, восьмой, девятый…
Годы потянулись унылой чередой. Обсуждения были запрещены практически сразу. Сначала мы еще пытались бороться с помещицей, как мы за глаза называли Зинаиду Ивановну, но постепенно из старой гвардии почти все ушли в другие школы и другие города. Так я стал главным врагом, впрочем, постепенно и я стал плыть по течению. И вот….
Последний шаг... Как трудно сделать этот шаг. Вот, сейчас, он перешагнет последние семьдесят сантиметров и выйдет из ворот, а по эту сторону старинной чугунной ограды останется вся его жизнь с заботами, чаяньями, надеждами, взлетами и падениями. А совсем недавно, каких-нибудь несколько часов назад он шел в школу в самом наилучшем весенне-приподнятом настроении, пели птички, распускались цветочки. Все было так, как должно было быть весной, когда, как уверяли поэты, душа поет. И у него душа пела. После того, что было, точнее, что началось в прошлую субботу, ему хотелось не просто петь, а орать во все горло. И дверь его впустила с радостью, как старого приятеля.
Войдя в школу, он сразу почувствовал - что-то произошло. Добрая баба Дуся, беря у него куртку, на удивление мрачно, указала на записку. “По приходу незамедлительно явиться на экстренное заседание педагогического совета. Зинаида Ивановна”, – строго сообщала записка. Он вопросительно посмотрел на бабу Дусю, а та только пожала плечами и взялась за спицы.
Он поднялся по старинным, стертым тысячами подошв, когда-то белым ступеням, прошел по мрачному коридору налево и остановился у обитой вишневым кожзаменителем массивной двери. Из кабинета доносились приглушенные голоса. Он медлил, хотелось понять, что говорят, но разобрать он так и не смог. Подтянувшись, - ох, как он все-таки не любил Зинаиду, не любил и побаивался - он открыл дверь и вступил в кабинет директора.
; Ага, а вот и Вы, Сергей Игоревич. Проходите.
Он прошел. Выступала молодая учительница истории. Она недавно появилась в школе и всячески пыталась тут утвердиться. “Жополизка” звали ее почти в открытую ученики, и, порой, за глаза, учителя. Удивительно, как мы подхватываем клички, которые нам дают ученики. Она кого-то бойко клеймила. Сергей Игоревич решил не вслушиваться, сесть в углу и спокойно обдумывать задачу из последнего Кванта.
; Сергей Игоревич, Вы, пожалуйста, слушайте внимательно. Нам бы всем хотелось потом послушать и Ваше мнение. Вас-то это касается в первую очередь.
; С удовольствием, Зинаида Ивановна. Особенно, если Вы введете меня в курс дела.
; С удовольствием? Хорошо, я Вас введу в курс. А потом мы посмотрим на Ваше удовольствие. Ученица Рейгберг, Ваша, - она сделал ударение на последнем слове и внушительную паузу после него, от чего у Сергея Игоревича все похолодело, - Рейгберг, оказалось жидовской мерзавкой. В пятницу ее родители сообщили, что они уезжают в Израиль, - последнее слово было произнесено с нескрываемой брезгливостью. – Ну, и как теперь Ваше удовольствие?
; Этим вопиющим поступком она принесла пощечину всей нашей школе!!! – продолжала историчка.
; Пощечину нельзя принести, - мрачно пробормотал учитель русского языка и литературы.
Вера Рейгберг появилась в нашей школе в начале сентября. Зинаида Ивановна ввела ее в мой 10-А и сказала с каким-то вызовом – “Вот, Вам, новая ученица”. И вышла. Вера стояла, испуганная, нахохлившаяся, готовая то ли заплакать, то ли тут же броситься в бой. Мышиное платье, черный передник, отсутствие колготок и страшненькие туфли явно старались сделать неброскую красоту еще менее заметной. Мне, почему-то, показалось, что Вера стесняется своих курчавых нежно каштановых волос, точеного еврейского носика и больших, серых с зелеными искринками, глаз. Чего уж скрывать, мне она понравилась с первого же взгляда. Было в девушке что-то нежное, трогательное, просящее защитить.
Первая же контрольная меня удивила. Все задачи были решены безукоризненно, но правильные ответы были аккуратно перечеркнуты и рядом вписаны совершенно бредовые. Когда я ее спросил, почему она так сделала, Вера, опустив глаза, сказала:
- Извините, я, скорее всего, не поняла материала. Я постараюсь исправиться
На второй контрольной повторилось то же самое. Я спросил учителей физики и химии. Оказалось, что они наблюдали тот же феномен. Ничего не оставалось, как позвонить родителям. Мама объяснила, что в предыдущей школе за хорошие оценки Веру били. Как все оказалось просто и банально…
Однажды я засиделся допоздна в классе. Решал задачи из Кванта. Очень в этот раз оказались подковыристые - никак не давались. Когда же посмотрел на часы, оказалось, что времени уже почти десять. Сложив портфель, я побрел домой. Путь мой пролегал мимо гардероба. Там в глубине я и заметил девушку, примостившуюся на жесткой скамейке.
- Вера, что ты тут делаешь?
- Ой, Сергей Игоревич, - смесь испуга, смущения и остатков сна, опять глаза в пол. – Я думала, что все уже ушли. Извините.
- Вера, - строго сказал я, - почему ты домой не идешь. Давай я тебя провожу. Мама же беспокоится, - уже мягче сказал я.
- Нет, мама думает, что я у подруги. Просто… просто у нас дома сегодня чужие люди… разные люди… я лучше тут.
- Ты хоть ела?
- Да, спасибо, - голос предательски дрогнул. Понятно, голодна как волк.
- Пошли, - и я взял ее за руку.
Сначала я думал, она будет сопротивляться, но она пошла покорно. “Как за отцом”, – подумалось тогда мне. Через дорогу от школы, в погребе, круглосуточно работала таксистская забегаловка, - вот туда мы и направились. Четверка обросших “таксистов” оторвались от пива и со смесью уважения и зависти посмотрели на меня – крутой мужик, раз с малолеткой так открыто гуляет. Мне стало противно, но накормить ребенка надо было, а дома только яйца - символ холостятской жизни. Вера вяло потыкала вилкой в гречневую кашу, но молоко выпила почти залпом. Булочка с изюмом то же прошла на ура.
Я вполне понимал неоднозначность своего положения, но какой у меня был выбор? Пришлось весть девочку к себе. Постелив Вере на единственном моем лежбище – раскладном диване, я вышел на кухню и поставил чайник. Когда, через десять минут я вернулся в комнату с чашкой растворимого кофе в руке, Вера уже спала, забавно приоткрыв ротик. Радом на стуле аккуратно было сложено платье, поверх нижняя рубашка, лифчик и трусики. Она совсем голая – промелькнуло у меня в голове. Отогнав эту мысль, я сел за стол – надо было проверить сегодняшние контрольные...
Разбудил меня странный шум из кухни. Еще не открыв глаза, я съассоциировал шум со сценой из Брильянтовой Руки, когда милиционер жарил Никулину яичницу. Неужели мама пожаловала… От спанья на столе шея затекла, спина ныла. Хорошо еще подушку догадался подложить. Стоп. Подушку я не брал, я ж собирался контрольные проверять. И тут я вспомнил весь вчерашний вечер. Глаза сами собой раскрылись. Взгляд на стул… все так же как и было, только трусики пропали… Неужели… Я проснулся окончательно. А вдруг… и я побежал (поковылял) на кухню.
Нет, “вдруга” не произошло. Вера хозяйничала у плиты, натянув мою клетчатую фланелевую рубашку, которая доходила ей почти до колен. Девушка нанесла ощутимый урон моему холостятскому достоинству - яичница тянула как минимум на шесть яиц.
- Доброе утро. А я как раз все приготовила. У вас только хлеба нет. Я б сбегала – я давно встала, только не знаю куда…
- Ничего, - поперхнулся я, - спасибо. Я хлеб почти не ем.
- Давайте есть, а то мне скоро в школу надо, а я … - она покраснела, - не знаю, как идти.
- Ничего, - повторил я, выходя, наконец, из ступора, - вместе пойдем.
- Точно?
- Точно! – залихватски сказал я.
- Спасибо, - и она улыбнулась. Какая это была улыбка. Я почувствовал, что во мне что-то переворачивается. Захотелось броситься, расцеловать Веру, Верочку, девочку мою, но… пришлось взять себя в руки – ты права, давай есть.
Через полчаса мы уже направлялись в школу…
- Таким образом, - продолжала историчка, - она втоптала в грязь нашу отеческую заботу о ее будущем.
- Извините, - перебил учитель русского языка и литературы, - какую заботы?
- О-те-че-ску-ю, - повторила историчка.
- А-а-а, - протянул учитель русского языка и литературы, - теперь понятно, если Ваша забота – о-те-че-ска-я, то моя, скорее всего, - материнская.
- Евгений Евграфович, посерьезнее, пожалуйста, - строго посмотрела на него Зинаида Ивановна. – Продолжайте, - кивнула она историчке. - А Ваше, Сергей Игоревич, слово – следующее.
Вера ночевала у меня еще несколько раз. Я даже обзавелся молоком, - она его обожала, и еще какими-то припасами. Ее постельное белье с мое-ее рубашкой было всегда под рукой. Пару раз, я полночи сидел в кресле напротив дивана и наблюдал, как она спит. Нет, я не ждал, что она нечаянно откинет одеяло и выставит ногу или обнажит грудь. Нет, мне просто нравилось на нее смотреть. Но ни разу, клянусь, ни разу, даже в мыслях… Нет, пожалуй, в мыслях было разок или много разков, да еще и такое порой в мысли забредет... Короче, я ни разу к ней не притронулся. Только иногда поправлял одеяло.
А где-то месяц назад, все прекратилось.
- К нам перестали приходить, - сказала она мне как-то, как будто извиняясь.
- Ну и хорошо, - сказал я без особого энтузиазма.
Помолчали…
- Сергей Игоревич, у меня к Вам просьба. Можно?
- Да. Конечно. В чем дело?
- Я никогда не бывала в Петергофе. А скоро…- она запнулась, - скоро я буду очень занята, и никогда уже там не побываю…- выпалила она.
- Поехали в эту субботу, - предложил я, явно не потратив слишком много времени на обдумывание.
Суббота выдалась, как по заказу – тепло, солнце. Настоящая весна. Даже на верхней палубе Водной Стрелы можно было замерзнуть не сразу. Вниз, в закрытый салон, идти не хотелось. Там веселилась полупьяная компания, продолжавшая отмечать еще вчера начавшийся день рождения. Чтоб не замерзать, Вера прижималась ко мне все сильнее. Я уже чувствовал запах ее волос, податливость груди. Я обнял ее за плечи, а она, не отрываясь, подняла голову и посмотрела снизу вверх. Очень захотелось поцеловать ее. Интересно, делал ли кто-нибудь исследования по количеству килокалорий, которое сжигает мужчина, борясь с желанием поцеловать, прижавшеюся к нему девушку? Педагогический опыт взял вверх.
Наконец мы доплыли. Фонтаны еще не включили. Благодаря этому, в парке было мало народу. Самсон, как и полагается, блестел во всю, а Шахматная Горка радовала своей праздничной строгостью. Мы бродили от одного неработающего фонтана к другому, мимо закрытых павильонов, просто по дорожкам… Точнее, бродил я, а Вера порхала то тут, то там, радостно размахивая концами длинного красного шарфа. “Ну, прям, примерный отец прогуливает дочь” – опять мелькнуло у меня. Мое внутреннее “Я” взбунтовалось.. Я побежал, догнал Веру, поймал и прижал к себе. Она опять, как тогда на Стреле, посмотрела на меня снизу вверх, я было потянулся к ней губами, но опять заставил себя остановится. Мы постояли так некоторое время, и пошли дальше, взявшись за руки.
Так мы добрались до лесной части парка, уселись на поваленное дерево. Вера раскрыла рюкзачок, там оказались бутерброды, вода и пара яблок. Только тут я понял, что мысль о том, что надо запастись провизией, меня даже не посетила.
- Какая ты предусмотрительная, - искренне восхитился я и с аппетитом вгрызся в бутерброд с ветчиной.
Обратно ехали на электричке. Когда я ее проводил до дома было уже темно.
- Спасибо Вам. Вы такой хороший, - Вера чмокнула меня в щеку и скрылась в подъезде.
Это было в субботу, два дня назад. А сегодня, в понедельник…
- Ну, Сергей Игоревич, что же вы об этом нам скажите?
- О чем, Зинаида Ивановна?
- Не паясничайте. О том, что нам сообщила Елена Александровна (молодая историчка).
- Она либо дура, либо стерва, либо и то, и другое.
- Кто?!!- оторопела Зинаида Ивановна, пожалуй, увидеть такое учителям довелось впервые
- Елена Александровна, конечно.
Историчка вскочила, ее глаза моментально налились слезами, но Зинаида Ивановна взяла ее за руку и твердо водворила на прежнее место.
- Сергей Игоревич, потрудитесь выбирать выражения, - ледяным голосом произнесла директриса, - Пожалуйста, объясните нам, что Вы имели в виду этим хамским выпадом. А так же поясните заодно, что Рейгберг делала по ночам в вашей квартире и как вы провели субботний день, - победоносно закончила она. – Я не хотела давать ход этим сведениям, но теперь я окончательно поняла, что Вы – развратный тип, пляшущий под сионистскую дудку, которому не место в педагогике.
- Хорошо, - на удивление спокойно, или скорее бесчувственно, произнес Сергей Игоревич, - я напишу заявление об уходе по собственному.
- Ну уж нет, теперь я Вам не дам так просто уйти, я Вас выставлю из школы с шумом. Вы вылети как пробка из бутылки. Я Вас… - распаляла себя Зинаида Ивановна
- Зинаида Ивановна, - раздался голос из угла. Говорил мужчина малоприметной наружности, в костюме партийного покроя. Он просидел молча все заседание, и никто его не заметил, а кто заметил, давно забыл о его присутствии. – Не надо шума. Пусть уйдет по собственному. Так будет лучше. А мы уж позаботимся, чтоб он больше не растлевал школьниц.
Сергей Игоревич встал и пошел к себе в кабинет, точнее в свой теперь уже бывший кабинет, и стал собирать немногочисленные вещи в коробку из-под принтера. Вот вещи сложены, и он уже прошел семнадцать шагов до ворот. Остановился. Поставил коробку на асфальт. Порылся в ней и достал початую бутылку. Повернулся. Усмехнулся тому, как любопытные мордашки горохом посыпались от окон. Помахал на прощание рукой с бутылкой и шагнул за тяжелые чугунные ворота. За воротами…
В дверь звонили долго и настойчиво. Будильник я давно расколошматил об стенку и сейчас он покоился в углу, на груде пустых бутылок. Поэтому узнать который сейчас час не представлялось возможным. Разлепив глаза, я посмотрел с серое заоконное бытиё… Скорее всего рассвет, значит где-то около пяти. Я потянулся к бутылке. Она оказалась пуста. Я запустил бутылку в угол, и она изумрудным дождем осыпала будильник. В дверь продолжали звонить. Открывать я не собирался. А чего открывать – там либо милиционер, либо управдом (если такой у нас имеется).
- Идите к черту, - сиплым голосом заорал я
- Сергей Игоревич, - от этого голоса, часть хмеля выветрилась, - откройте, пожалуйста, я должна с Вами попрощаться. У меня очень мало времени.
- Вера, - прошептал я, - Верочка, - уже чуть громче, - Сейчас, я сейчас.
Штанины никак не хотели надеваться на ноги, брить двухнедельную щетину времени не было, бутылки и остатки еды спрятать некуда. Кое-как пригладив волосы, не очень уверенной подходкой, я подошел к двери. Открыл.
Она стояла одна на лестничной площадке. Старые джинсы, вязанный вытянутый свитер, длинный красный шарф, поношенные кроссовки, в руках сумка.
- Бедный Вы мой. Что они с Вами сделали.
- Это ничего, Верочка, это пройдет, - бормотал я
- Я уезжаю – как-то бесцветно сказала она, как будто только для того, чтобы что-то сказать.
- Я знаю, - так же бесцветно ответил я, - тебе там будет хорошо. Счастья тебе.
- Мы еще увидимся,- вдруг с жаром заговорила она, - обязательно увидимся. – Она бросилась ко мне на шею, сумка упала с гулким стуком, а Вера исступленно целовала меня, не замечая ни мою колючую щетину, ни тошнотворный запах двухнедельного запоя. Я стоял и не в силах был пошевелиться, а она все бормотала сквозь поцелуи, - мы увидимся, мы еще увидимся.
С улицы раздался нетерпеливый гудок, внизу со стуком распахнулась дверь.
- Вера, пора.
- Сейчас, па, бегу.
Она оторвалась от меня, посмотрела в глаза.
- Я люблю Вас, а Вы… - она остановилась – Вы даже не поцеловали меня.
Я хотел было что-то сказать, что-то сделать, но она уже отошла от меня, и вдруг, резко повернувшись, побежала вниз.
- Вера, сумка, - закричал я ей вдогонку.
- Это Вам - консервы, - донеслось снизу. – Я Вам напишу.
На негнущихся ногах я подошел к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как концы шарфа скрылись в ненасытных внутренностях такси. Следом сел седой невысокий мужчина в старомодных роговых очках, и машина тронулась…