4400
(опять же читателям строго после 18 и исключительно зарегистрированным на каком-нибудь литературном сайте)
Чаепитие писательницы N и эротомана M
Как-то писательница N пригласила в гости эротомана М.
Едва собранное ею на скорую руку чаепитие было окончено, эротоман М стал ей глазки делать и предлагать сюжеты для произведений, один другого с его точки зрения привлекательнее.
- Послушайте, М, - отвечала с некоторым неудовольствием N, закатив глаза, - я нахожусь на охрененном спаде, отъебитесь от меня со своими сюжетами, не то я подумаю, что вы - махровый графоман.
Тогда эротоман М очень пристально поглядел на писательницу N, ничего не сказал ей в ответ, даже усами не пошевелил, а только сгреб со стола писательницы все школьно-письменные принадлежности на пол, схватил N, установил ее на столе на четвереньки и выебал предварительно-основательно.
Писательница N поначалу было удивилась, что чаепитие обернулось такой неожиданной стороной. Но, поскольку М эротоманское дело знал досконально, ебля ей вскоре понравилась, писательница N махнула на все профессиональные горести рукой и по самые ноздри погрузилась в пучину удовольствия.
...
Очнувшись голая на своем рабочем столе, и чувствуя в теле приятную томность, писательница N подняла с пола ближайшую сигаретную пачку и на ее обороте написала первую строчку своего нового рассказа.
Эротоман М снял писательницу N со стола, отнес на кухню и чаепитие возобновилось.
Но через некоторое время N поймала себя на том, что опять выслушивает какой-то сбивчивый бред своего сочайника о сонетах и сюжетах.
- Любезный М, я, кажется, говорила, что нахожусь на охеренном спаде, - с гримасой душевной боли аргументировала она, - И то, будем называть вещи своими именами, небольшое удовольствие, которым Вы отплатили мне за прекрасный предварительный чай, не дает Вам права диктовать мне литературу. Литературу!!! – писательница N произнесла это слово громогласно и высоко, - Вы только вдумайтесь, жалкий эротоман!
И во второй раз М ничего не сказал писательнице N, а пошел в комнату, отодвинул рабочий стол от кровати подальше, вернулся, сграбастал N в охапку, уложил ее в постель и выебал хорошенько.
...
Когда писательница N очнулась, первое, что она увидела, были ее любимые, давно не надеваные трусики с фривольными кружавчиками на самих невинных местах. Трусики смирно висели на люстре. И хотя цвет их был черный, писательнице они представлялись явным знаком сдачи крепости.
- Оуууу! – сказала N, дотянулась до пустой пачки из-под макарон, что лежала поблизости, и на ее обороте написала первую строчку новой повести.
Вдруг рука ее была остановлена. Это эротоман М подло подкрался к ней через плечо.
- Послушайте, М, Вы, кажется, забываетесь, - решила N вяло поставить нахала на место, - Я, известная писательница N, нахожусь тут в охуительном спаде, и литерату… - Договорить ей не дал означенный эротоман М. Он вытянул ее из кровати и чуть ли не силой заставил вновь поить его чаем.
Писательница N поила, пила чай сама, и негодовала.
- Сволочь и дрянь какая! В то время, как я бороздю просторы временно пустого творчества подобно летучему голландцу, потерявшему руля, ветрил и алых парусов все и всяческие объемы, в то время, как мне просто необходимо живое человеческое участие и поддержка, он опять бубнит мне свои сюжеты! А ведь глухота к чужой боли может в конце концов сделать из него тетерева. Идиот! – Так думала она про себя, стараясь не прислушиваться к рассказам М про сонеты. Но последнее слово ненароком произнесла вслух.
Страно ли, что реакция эротомана М на разнообразие поведения писательницы N и тут оказалась предсказуемой? Опять он прекратил свои речи, поморгал живыми, жадными глазами, бесстыдно ощупал всю голую писательницу нескромными взглядами, а потом прошел в комнату, сгреб рабочий стол к окну, вернулся, взял писательницу N в дикое объятие и длительно-основательно выебал ее на полу.
...
Очнувшись, писательница N хотела сказать «Вау», но во рту было до того сухо, что язык не двигался. Тогда она дотянулась до большого обрывка оберточной бумаги, кое-где имевшего на себе странные маслянистые русики, и написала первую строчку своего нового романа.
Дальше первой строчки дело не пошло, хотя никто сейчас уже не останавливал ее. Не имея сил даже повернуться, писательница прислушалась. Где этот агрессивный эротоман М, столь охочий до ее утех? Однако, во всем жилище писательницы стояла совершенная тишина.
Эротоман М ушел. Но не потому, что устал, или что писательница N ему разонравилась. Нет, он понял, что ее не интересуют его сюжеты, а предать литературу он не мог.
26.4.06