Пашка не хотел умирать.
Такое случается, правда не очень часто. Каждый, хотя бы раз в жизни, задумывался о самоубийстве. Пашка тоже об этом думал и очень много говорил. Он даже считал, что был готов к смерти. Но вот умирать все равно не хотел. Был даже момент, когда он влез на крышу своей девятиэтажки и стоял на самом краю, смотря, как внизу копошатся люди. Пашка не был романтиком. Обычный парень двадцати двух лет. Он девчонкам очень нравился, а как они ему, кто бы знал. И вот, стоя на крыше, он думал и взвешивал. Он мог вернуться в свою квартиру с осознанием того, что у него в двадцать два года рак, что врачи ничего не обещают, что он слишком поздно обратился в больницу. А чё обращаться то было? Два метра роста, полтора в плечах, накачанный весь. Да по нему кто ж сказать то мог, что он болен? Так и не болело ведь ничего. Случайно обнаружилось… Так вот, он мог вернуться в свою жизнь, прожить еще месяц, два, три той жизнью, которую он так любил. Той жизнью, в которой были девчонки, друзья, водка, секс. Правда в этой жизни теперь появились жалостливые лица родителей и постоянно красные глаза младшей сестренки, но эта жизнь ему все равно чертовски нравилась.
Но он мог и спрыгнуть. Его ничего особо и не держало. А может и правда спрыгнуть?
Внизу, как заведенные, копошились люди. Пашка представил как его будут соскребать с асфальта, и так ему противно стало. Он плюнул с крыши, пожалев, что не попал в Толика со второго подъезда. Вот уж скотина так скотина… И потопал назад, в свою квартирку, которую уже два года снимал на седьмом этаже старой девятиэтажки в Марьино.
Ну не хотелось ему умирать и все тут.
Вот и сейчас, когда он топал по направлению к операционной, мысли были о чем угодно, только не о смерти. Смотрел на пробегающих мимо сестричек, иногда переводил взгляд на свои ноги, но редко, а то смеяться начинал. Вид кривых и волосатых ног, торчащих из нежно-голубой медицинской робы, почему-то жутко его веселил. Дотопал, заглянул в операционную, увидел еще одну сестричку, согнувшуюся в три погибели над какими-то хреновинами. Этот ракурс Пашке определенно нравился и он решил постоять так еще немного, но сестричка распрямилась и почему-то с вызовом посмотрела на наго.
- Вы - больной? – голос у нее был приятный, но Пашку он позабавил. Он почему-то опять посмотрел на свои ноги и ухмыльнулся.
- Да не! В гости заходил.
- Да Вы проходите, проходите, - сестричке, похоже, ответ понравился.
- Может и чаем напоишь? – Пашка по привычке включил накатанную пластинку.
- Разговорчики в строю! – Из-за Пашки вырулил немолодой доктор с козлиной бородкой, - Машка, ты чего еще ничего не приготовила? Полчаса уже возишься! А ты чего? – упер доктор указующий перст в Пашку, как Ленин в буржуазию. - Чего ты мне персонал смущаешь?
Пашка было обиделся. Тут, блин, может последний час живешь, а тебе и поговорить спокойно не дают. Он бросил косой взгляд на Машку. Та стояла, уперев глаза в пол, и хаотично перебирала свои железные хреновины. Хорошее настроение опять вернулось. Пашка хлопнул по плечу доктора, наклонился до его метра шестидесяти и пробасил, бросив откровенный взгляд на сестричку, - Док, а может отложим на полчасика, тут у меня дело неотложное появилось.
Слегка пришибленный, доктор взвился и перешел на крик, еще сильнее напомнив Пашке бессменного вождя мирового пролетариата. Пашка его даже не слушал, но внутри нарастало откровенное ржание.
- Ладно бать, режь давай!
Эти слова , почему-то, резко вернули доктора в спокойное состояние. Он забегал, отдавая короткие приказания откуда-то набежавшим врачам. Пашку, подталкиваемого со всех сторон, уложили на холодный стол, приготовили наркоз. В поле зрения опять вплыл доктор и Пашка впервые занервничал.
- Ты помнишь о чем мы с тобой говорили?
Пашка хмыкнул и повел плечом так, что за ним повело весь стол, со всеми пыточными прибамбасами. Он помнил, но это его мало тревожило. Об этом уже много говорили. Эта операция либо спасет его, либо… Хотя, умирать ведь все равно не хотелось.
Мне б еще полчаса, я б с этой сестричкой… - последняя мысль пронеслась у него в голове и куда-то пропала. Пашка начал проваливаться. Все поплыло.
Не хочется умирать…
Пашка и раньше терял сознание. Вернее, как и сейчас, ему в этом помогали. И он хорошо помнил состояние уплывающего сознания, когда тебя слегка подташнивает и ведет всякий раз, когда ты это самое сознание пытаешься на чем-нибудь сконцентрировать. Но делать все равно больше было нечего, и он решил открыть глаза и встать. Его слегка шатало, а вокруг было слишком темно и тихо. Пашка обернулся. Обшарпанный кабинет, странные, бесшумно двигающиеся люди в халатах, и тело на операционном столе. Он постоял с минуту, пытаясь удержать то и дело отдаляющееся от него сознание. Он знал что там впереди, и знал, что сзади. Как никак читать его, как и всех, в семь лет научили, и пару книг о загробной жизни Пашка все же одолел, да и телик – вещь прикольная.
Его вдруг стало трясти от злости.
- Ну шо за мудаки? Ведь закон подлости – самоубийц откачивают, а тех, кто жить хочет – режут.
Хотелось вернуться, надавать всем по морде. Хотелось кричать : «Я жить хочу!»
Хотелось секса, водки, дать доктору в морду, обнять сестру, пойти проколоть шины у новой бэхи Толика из второго подъезда… Очень хотелось…
Пашка плюнул в ноги, развернулся и пошел во тьму. Где-то за спиной он ощущал свет, которого еле-еле хватало, чтобы освещать ему дорогу. Этот темный ход напоминал ему канализацию, но только ни потолка, ни стен видно не было. Да и впереди ничего не было видно
- Закурить есть?
Пушку передернуло и он впервые чуть не лишился сознания от страха. В темноте, шагах в трех впереди и справа, вырисовывалось что-то косматое с рогами.
- Черт?! – Пашка и сам не понял было ли это восклицание или вопрос. Но ничего умнее у него в голове не родилось.
Косматое пошевелилось и переползло поближе к Пашке. Перед ним стоял прекрасный экземпляр московского бомжа, в какой-то лохматой куртке и шапке-ушанке, которую Пашка в темноте принял за рога.
- Тя че в голову контузило? – Бомж еще ближе подошел к Пашке, с любопытством вглядываясь в рослого детину в нежно-голубом сарафанчике, - Курить-то есть?
Пашка совсем пришол в себя и хлопнул ручищами по бокам, но нащупал только робу и ему опять стало смешно.
- Не! Пять минут как бросил!
- Ааааа! – Бомж с тоской посмотрел на Пашку, отвернулся и пошаркал во тьму. Пашке стало неуютно от удаляющейся спины бомжа и он потопал за ним.
- Слышь, а ты че здесь делаешь?
- Замерз я! – Бомж, не смотря на Пашку, продолжал целеустремленно шаркать во тьму.
- Так мы все ж умерли? – Пашке даже сам вопрос казался странным
- Да вроде как так. А тя чё, чёт не устраивает?
Пашка пожал плечами. – Да странное тут все. А где ж свет?
Пашка с интересом посмотрел на бомжа, но бомж резко остановился и протянул ему руку.
- Палыч я! А ты че за фрукт?
- Пашка! – Пожал Пашка протянутую синюю ладонь.
- Ты чё, недавно?
Пашка почему-то оглянулся, не зная, что ответить. – Да вроде.
- Аааа! Ну-ну! – бомж Палыч опять потопал во тьму. – Так ты че из тех, кто свет ищет? Тут таких много. Один придурок их уж давно здесь целым стадом водит. Все свет им обещает показать. Придурки.
Палыч умело сплюнул сквозь дыру недостающего зуба. – Дураков везде много. И кто им сказал, что здесь обязательно свет должен быть? Без малого двадцать лет здесь срок мотаю, хоть бы лучик увидел.
Пашка начал внимательно всматриваться в темноту. То там, то здесь, начали появляться темные силуэты.
- Вас много здесь? – ничего умнее Пашка спросить не придумал.
- Да все мы здесь. У тя курить точно нет? – Бомж опять с тоской посмотрел на Пашку, но тот только пожал плечами
- А куда этот путь ведет? – Пашка неопределенно махнул вперед.
- Да никуда, - Палыч опять сплюнул. – Пойду я. Курить хочется. Может кого-то встречу с куривом.
И бомж утопал куда-то в темноту. Пашка покрутил головой, стоя в растеренности в темноте. Темные, шевелящиеся фигуры, то приближались, то отдалялись.
- Ой! – Одновременно сказал Пашка и чей-то тонкий голос.
Пашка обернулся и посмотрел на семилетнего пострела с голубыми глазами, вписавшегося в него сзади на самокате.
- Ты чего? – Пашка отодвинулся от мальчонки.
- Меня машина сбыла! – Радостно сообщил Голубоглазый и улыбнулся голливудской улыбкой с двумя недостающими молочными резчами.
- Пока! – И мальчишка растворился во тьме, будто его и не было.
- Пока! – Тупо сказал Пашка.
Ему, вдруг, так захотелось назад, в светлую комнату, туда, где нормальные люди. Но Пашка все еще злился. Ему вдруг тоже захотелось курить. Или пивка? Мысли мечтательно забились в желудке.
- Я хочу есть! – Тупо констатировал Пашка. – Странно!
- Странно то, что ты сам с собой разговариваешь, а все остальное более-менее.
Возле него материализовался какой-то субъект лет двадцати пяти, в кожанке и в бандане с черепами.
- Чё стоишь то здесь? Не видишь – демонстрация у нас!
- Где? – Пашка сегодня являл чудеса сообразительности.
- В Караганде! – Не отстал от него тот, что в кожанке.
- Мы – служители ада! Ты чё – тупой? – И парень махнул правой рукой по направлению темного скопления, одновременно левой крутя у виска.
Из темноты действительно начали материализовываться люди, бредущие нестройной толпой с транспарантами в руках.
Впереди всех скакал маленький седой старикашка, который почему-то сильно напоминал Пашке доктора и от этого захотелось его треснуть. Этот маленький прыгал и вопил, как кабан на кастрации.
- Мы – служители ада! Мы одни знаем, где есть истина. Лишь те, кто примкнут к нашим стройным рядам, обретут свободу…
- Ага, свобода стройных рядов, - Пашка хмыкнул и отошел в сторону.
Толпа все двигалась и двигалась. В тусклом свете Пашка едва мог различить вырванные кое-где из темноты фигуры. Попадались и совсем молодые, но основная масса состояла из тридцати-сорокалетних, бредущих с каким-то кукольным фанатизмом. Будьто тот седой урод дергал каждого за ниточки.
У Пашки заурчало в животе.
- Странно! Кто б знал, что и на этом свете придется заботиться о хлебе насущном.
Как раз в поле его видимости вплыл мужичок с бутылкой пива в руках.
- Слышь, бать! Дай пива глотнуть?! – Пашка плюнул на осторожность и гигиену.
Мужик тупо протянул ему бутылку и Пашка с удовольствием сделал добрый глоток.
Отдавать бутылку не хотелось, поэтому пашка сделал еще один глоток и посмотрел на мужика. Тот тоже смотрел на Пашку с выражением невосполнимой утраты в глазах, и Пашка вернул бутылку владельцу.
- А ты как тут очутился? – Ну, надо же было с чего-то начинать разговор.
- Утопленник я.
Что дальше спрашивать Пашка не знал. Он еще раз бросил взгляд на бутылку «Жигулевского» и потопал дальше.
- Не ходи туда! – Мужик смотрел ему вслед.
- Почему?
- Нет там ничего! Были мы там!
- А точно были?
Мужик задумался. – Ну я то не ходил. Чё зря время тратить. А вот мне один чудик рассказывал, что нет там нифига.
- Ааааа, - многозначительно протянул Пашка, вспомнив старичка, который, как Моисей по пустыне, водил толпы народу. – Я схожу, гляну.
Какое-то уныние проникало в Пашку из этого странного места. Хотелось есть и пить. Или сначала пить, а потом есть. А можно и напиться с тоски. Опять заурчало в животе.
Пашка топал очень целеустремленно и на какой-то миг ему показалось, что впереди мелькнуло что-то белое. Он подошел ближе. Здоровая тетка с полным безразличием в глазах развешивала на бельевой веревке грязно-серые простыни. Пашка с удивлением стоял и смотрел на эту картину. В районе левой лопатки раздалось тихое покашливание. Пашка обернулся. Аккуратный старичок с круглыми очками на тонком носу, и стопкой книг Л. Н. Толстого в руках с интересом переводил взгляд с Пашки на тетку и обратно.
- Ее инфаркт хватил, когда она белье вешала, - старичок указал на тетку, - так ты не спрашивай ее что она делает. Она тогда злится очень.
- Ааааа! – Пашка тупо переводил взгляд со старичка на серое белье.
- А вы не знаете что там? – Пашка махнул вперед.
- Говорят, там выход. – Старичок поправил очки на носу. – Только никто там не был никогда и никто оттуда не приходил. Все с того конца приходят, - старичок махнул за спину.
- А вы не хотели бы посмотреть что там? – Пашка внимательно посмотрел на старичка.
- А зачем? – Старичок улыбнулся, прижал к груди Толстого и пошел в сторону. – Мне и здесь хорошо.
Пашка стал злиться.
Ходят всякие мудаки, занимаются всякой фигней, рассуждают о ерунде, и никому не интересно что там дальше. Да, может, там земля обетованная. Ну, или ад уж, на худой конец.
И Пашка побежал. Ему было все равно. Он хотел знать что там дальше.
Мимо проносились странные фигуры, иногда даже целые композиции. Однажды справа мелькнула группа людей в странных чалмах, сидящих на полу, скрестив ноги, и что-то ноющих, вроде напева какого-то. Бежать было тяжело. Ужасно хотелось пить, а в районе пупа, там, где сегодня делали надрез, все жгло и горело. На какой-то миг Пашке показалось, что он теряет сознание. Ноги заплелись и он рухнул на пол. На миг он даже отключился, а когда пришел в себя, то понял, что встать он уже не в состоянии. И он пополз. Вперед. Метр за метром. Кругом уже никого не было. Странные силуэты, время от времени превращающиеся в тусклом свете в людей, остались далеко позади.
Ему вдруг снова очень сильно захотелось жить. Очень-очень сильно. Сильнее чем пить, есть, курить. Как угодно. Хорошо, плохо, весело, бедно… Как угодно. Главное жить.
От безумной боли в области живота ноги уже не слушались. Пашка скреб руками по склизкому полу. От дикой боли глаза закрывались. И вдруг Пашка ощутил толчок в грудь. Потом еще один и еще. От удивления он широко открыл глаза и поднял голову.
Впереди, далекий и тонкий, но очень яркий, как от карманного фонарика, висел луч света. Пашка замер. На какой-то миг перед ним пронеслась вся его жизнь : родители, друзья, сестра, подружки, врач с козлиной бородкой, медсестра Машка. Где-то внутри все дрожало. Впервые за все время, которое длился кошмар этой болезни, Пашка боялся. Он боялся, что этот луч может исчезнуть.
- Я хочу жить! – Он сказал это тихо. И он сказал это для себя.
- Тихо! Тихо! – Шквал голосов оглушил его. – Он что-то сказал. Вы слышали? Кто-нибудь слышал что он сказал?
Голос был знакомый и вызывал в Пашке смутное желание задушить его владельца.
- Он пить, наверное, просит! – этот голос тоже был знакомый, но тише и приятнее.
- Машка, бегом за водой! – Первый голос все надрывался.
Пашка разлепил глаза. Все плыло и шаталось. Смутный образ с козлиной бородкой упрямо расплывался перед глазами.
Очень хотелось есть и пить.
А еще…еще очень-очень сильно хотелось жить.