Угораздило меня влюбиться. Ночью огнем горю, днем - в ознобе. Сны такие снятся, что бессонница того не лучше. Закрою глаза - он, открою - он же. Да вот беда, он уже лет шесть как умер, а я только сейчас влюбилась. Картинки после него остались, такие яркие, четкие, фотографии называются, - он на них как будто живой. Я на те картинки гляну - и в рев. Сижу на одном месте, качаюсь, ровно за Сидуром, и прошу: «Ну, проявись хоть на минутку!»
Однажды он и в самом деле проявился, - сильно, видимо, я его просьбами утомила. Я о ту пору мамалыгу кушала. Ложку ко рту поднесла да так и застряла. Гляжу на него во все глаза и млею. А он, ангел мой, крыльями помахал и небрежно так: «До скорого!» Я - снова в рев. Легко ему говорить, а мне на этой земле сколько годов маяться, - почитай, вечность!
Нет, думаю, так и умом тронуться можно. Ухватиться за что-то надо, основательное, чтобы не пропасть. И давай хвататься. А люди, по добрости своей, за что ни схвачусь, все из рук вышибают. Ухватилось было за смысл жизни, а мне: «В жизни главное - не искать никакого смысла!» Ухватилась за Бога, а мне - «Бога нет!» Дай, думаю, хоть за это ухвачусь, а мне опять же: «Врешь! Откуда знаешь, а вдруг есть?» Думала о будущем помечтать, мне: «Живи сегодняшним днем». Хотела сделать, как велено, а мне: «Ты что, какой день? Ночь на дворе!»
Гляжу - хвататься уже не за что. Окрест меня Великая Пустота. Уже по маковку я в ней, пузыри пускаю. Тут взмолилась: «Если ты хоть кто-нибудь есть, вытащи меня отсюда!»
Только так сказала - все вокруг осветилось странно и восстал надо мною Мин, бог египетский, и протянул то, за что женщины вечно хватаются, когда, ну… да, крепкую семью создать хотят.
Подобное, говорят, притягивается к
подобному. А мужчины почему-то женщин
любят. Те и подавно - только о
мужчинах думают. Никакой логики, одни
инстинкты.
Ну, я и ухватилась, а чувствую - за что ухватилась, оно у меня и выросло. «Несуразица какая-то получается, - говорю, - ты или сверху лишнее убери, или снизу, а то слишком много всего, я в этом путаюсь».
Мин улыбается, глаза светятся добротой небывалой, схватил меня и приколотил к чему-то деревянному. Вишу я, руки распластаны, словно благословлять кого собралась, голова в какое-то кольцо сунута. Мин надо мной завис, розу нюхает и вещает:
«Это, - говорит, - анх, крест жизни. Надо тебе на нем повисеть, а то так и останешься идиотом неприкаянным!»
И много еще чего говорил важного, но я не помню, в голове помутилось от неудобности.
…
Сколько так висел, не знаю. Мин меня мамалыгой кормил и каждые два дня анализы брал - заставлял мочиться в колбочку. Сначала, правда, ему помогать мне приходилось, потому как я и свободными руками со своим хозяйством новым не сразу бы управился, а тут, сами понимаете, - приколоченный. Но потом дело споро пошло. «Меняешься, меняешься, - бормотал Мин, глядя в колбочку, - лучше, лучше…»
Я его спросил как-то: «Мин, - говорю, - ведь ты бог плодородия. У тебя все просто должно быть - есть баба, дай ей мужика. А ты чудишь непонятное». «От вашего плодородия, - осердился Мин, - одно бесплодие бывает!» Дальше объяснять не стал, потому, думаю, я бы все равно ничего не понял.
Потом он меня с анха отдирать стал на время. Ловко так зубами все гвозди вытащит, и отпускает погулять.
Висеть на кресте неудобно, скоро
начинает кости ломить.
Потому надо иногда с креста
слезать и совершать прогулки на
свежем воздухе. Или легкую
зарядку. Так для здоровья
полезнее.
Вернулся я с одной такой прогулки, а Мин меня - за руку и повел куда-то. Долго шли, все больше кругами. Наконец, подошли к высокой горе, - батюшки, она вся зеркальная! Я в зеркало одно глянул и затих. Смотрит на меня красавец - волосы золотом горят, глаза фиалковые, талия такая - подумать боязно, не то что смотреть.
«Спасибо, - говорю, - Минушка!» За что благодарю, и сам не знаю. Женщиной был - знал, что делать: реветь. А теперь что? Мин улыбнулся ласковой такой улыбкой, и как толкнет меня внутрь горы! Свалился я в какую-то пещеру, шмякнулся оземь, встал - вокруг циклопы чавкают. Меня увидели, схватили, - и ну на части рвать. Сперва всю одежду изорвали, да не так, чтоб с нелепостью, а по порядку. Хоть и неприлично это, а остался я голый.
Все вокруг только и делают, что
разоблачаются. И других
разоблачают. Господи, пошли
человека облаченного!
Когда одежда кончилась, они до меня добрались, и по косточкам растащили. Но, чувствую, не со зла это они, поиграть им хочется. Наигравшись, снова меня сложили, и восстал я живой, невредимый, краше прежнего. Сил прибавилось, и грудь шире стала, а главное - в голове что-то заворочалось.
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять, -
а в этом и заключается
Абсолютная Истина.
Циклопы меня узелком связали и наверх, на землю, выкинули.
…
Очутился я на равнине, такой огромной, будто земля передумала быть круглой да вся в эту равнину и вытянулась. А с одной стороны к равнине море подбирается. Море серое, тучи серые, из них дождик серый моросит. И все такое гладкое - ни бугорка на земле, ни гребешка на воде. Только стоит между равниной и морем джед, сила Осирисова. Вокруг него змея увилась, да такая красивая, тело из лазурита, а голова из золота, и глаза светом горят. Не огнем, а именно что светом. Я к столбу тому подошел и змею погладил.
«Матушка, - говорю, - скажи Осирису, что простак фиванский за ним соскучился, свидеться ждет».
Тут змея зубами горло мое обняла и тихонько так прокусила сонную артерию. Смотрю, - а из меня вместо крови лепестки роз сыпятся. И хорошо вдруг стало, так бывает, когда снег идет. А в воздухе орхидеи проросли, и - вот он, ангел мой, мне подмигивает: что, мол, не идешь? Ну, я и пошел - все вверх, вверх, по тем лепесткам, что из меня же и сыпались…
…
… и присоединишься к звездоподобным
богам…
Папирус Ани
(Брит. Муз. № 10470, лист 20)