Вытаскиваю надоедливую жвачку изо рта. Мну в руках, она прилипает к пальцам, пачкает ногти. Под кроссовками скрипит песок из-под асфальта. Тот медленно плавится. Солнце садится. Джинсы беззаботно качаются на кожаном ремне, куртка ободряюще держит за плечи. Прямо перед домом. В сотню парадных. В девять этажей. По одной квартире на каждом. Скользкие винтовые лестницы, все из окон, занавешенных люстрами. Дождь из спящего солнца, поют чайки. Жую новую жвачку. Почти курю. Кидаю возле входа спички. Мимо урны.
На первом этаже - старая, в прожженную щепку, дверь. Местами обтянута кожей. Ручка пьяно болтается. Он выходит, смуглый, с длинным носом и глазами с расширенными зрачками, обнимает лениво, неглубоко целует. Противно, в животе все переворачивается, голова кружится от счастья, выбита лампочка, с улицы в парадную дверь стучит кто-то, он перешагивает через порог и идет открывать. Опираясь на стенку, перебежками на второй этаж, не смотрю вниз, лишь бы быстрее уйти, курю в пролете, открываю форточку, поднимаюсь выше, опять выбита лампочка, солнце все еще ждет, стучу в прозрачную дверь, узкую, как его бедра. Аккурат. Точь-в-точь. Он смотрит мне в глаза, смотрит и улыбается, хищно, а я - затравленно. Ни прикосновений, ни разговоров. Он целует меня через кинескоп, он целует меня сквозь густую пелену свежего воздуха, обнимает сквозь телефонный провод, выливая яд за шиворот. Смеясь, уходит внутрь комнаты, а я так и остаюсь глотать клофелин на пороге, блевать прям на первый этаж. Всем, что из меня вышло, я исписываю стены на его площадке. Царапая стены руками, скользя ногами по грязному полу, он там смеется, я слышу, как он это делает, через окна впуская моих дружелюбных врагов. Я пишу уже на лестнице, пока меня рывком не ставят на ноги, крепко схватив за волосы. Мы поднимаемся этажом выше, он долго держит меня в теплой ванной, готовит ночной завтрак, включает радио, включает стерео, газеты стелет на пол. Мы едим стоя, просто молча смотрим в глаза друг другу. Он некрасивый, в дорогой рубашке. Я тянусь к нему - он улыбается и, касаясь лба губами, вышвыривает вон. так же. Молча. шлет смски первые пять минут, пока я спокойно жду на лестнице. Даже позвонил - я не взяла трубку. Стерла все и, отряхнув еще приличные джинсы, сделала усилие и поднялась выше. В красной футболке. Ждет, хмельной и красивый, в очках, интеллигентный мачо. Мы закрываемся в прихожей, в зале ждет его мама, я расстегиваю ему ширинку и долго делаю минет, морщусь от того, как крепко он стягивает мои нервы в хвост. Сперма попадает на воротник куртки, на прядь волос, руки липкие, приятно, пол холодный, линолеум оторван кусками, повсюду лица незнакомых знакомых, страшно, навзрыд. Он прижимает сверху, под дверью последняя полоска света - солнце от омерзения заходит, а меня трахают, меня долго трахают, мне полторы вечности ебут мозги и все, что ниже. Приятно и сердце вперемешку с линолеумом. Мама все ждет, а мы жарим яичницу и делаем коктейли из бананов. Я просто просыпаюсь на лестнице, утро, а солнца все нет, небо закрылось тучами, небо старается держаться, оно не плачет. Этажом выше мы просто долго листаем книжки с большими картинками, жрем сухари и выводим тонко и курсивом "говно - это говно, а жизнь - это жизнь". Но руки сильные, они вжимают меня в стены, отпечатывая на обоях силуэты моего голого тела. Он долго смотрит на мои губы, на них еще остались следы спермы, достает новокаин, кормит меня им ложками, оттачивает философский камень, бережет и записывает глюки за мной, как сны-песни. Порывается спуститься этажом ниже, но я не решаюсь. Убегаю, хлопаю три раза дверью, затыкаю уши, слишком громко. А посередине, на шестом – тайный пролет. Он открытый. Изнанка. Легкий ветер, я поднимаю его на руки и баюкаю, кладу в карман, прячу. Потому что там дальше, первый раз, через лампочку, он прячет в карман своего сына, жену запирает в кладовке, достает из духовки охапки снежно-малиновых роз и садит на клей мне по одному бутону в волосы. Шипы закрепляя на плечах и коленных суставах. Целует пятки, выдирает поцелуями ногти. Я открываю шкатулки, достаю их с потолка и завожу механических балерин, они танцуют тихо и по часовой стрелке до тех пор, пока из кармана не падает его маленький мальчик. Он задевает самую маленькую, перекатывающуюся в такт музыке статуэтку, и бьет ее вдребезги. Он в последний раз царапает меня щетиной, надевает кольцо на палец, улыбается нежно, еще нежнее, глубже, закрывает дверь тихо, почти с трепетом. Почти с трепетом передо мной открывается следующая. Он разводит мои ноги, я утопаю в кровати. Я думаю о белой простыне и западных водоемах, рву простынь, достаю до его позвоночника, пересчитываю подушечками пальцев короткие волосы, не думаю, не знаю, не вижу, запрокидываю голову и закрываю глаза. Не чувствую. Он оставляет синяки на бедрах, его язык влажный, ничего не знаю. Тошнит снова, тошнит кровью в туалете, я снимаю рубашку, включаю воду, но в раковину пыльцой сыпется мел - так, что все лицо покрывается толстым слоем белой грязи, я вдыхаю ее глубоко и жадно, губы немеют, руки немеют тоже, но ноги идут направленно, перед выходом выключая электричество, с собой хватаю провода, вынимаю пару старых шипов и, закрывая за собой дверь, ломаю замок так, что он замыкает. Там тихо. Тихо и грязно, кругом мел и пропасти. Напасти. Я уже почти вижу лестницу на чердак, почти потому, что упираюсь прямо носом в дверь с кодовым замком с ручкой из несуществующего металла – из такого плавят нервы. Он красив и такой, каким я всегда его видела. Мы тоннами едим яблоки и лежим друг напротив друга на кровати, укутавшись пледом. Пьем шампанское и заедаем его тортом. Он все время что-то говорит, я все время что-то чувствую, ловлю волны. Боюсь. Бьюсь. Пытаюсь держаться, вспоминаю перила в подъезде, душа лениво съезжает в пятки. Иду мыть руки. Краска не оттирается, только щиплет то, что осталось от ногтей. Сплевываю зубы, глотаю сгустки крови. Кашляю этим ****ым тортом, боюсь за себя и почти жалею. Себя, да, конечно же. Во рту привкус вишни и пакетированного чая. Меня провожает красивая незнакомая девушка, дергает передо мной за ручку и сует в карман непонятно от чего чехол. на прощанье машет, грациозным жестом перебирая тонкими пальчиками. Как будто специально репетировала этот жест для меня. Он сидит где-то на кухне, где-то на кухне его не слышно. Я ползу на четвереньках, задыхаюсь, подтирая ресницами грязь на лестнице, убиваю коленки об острые выступы, кричу от боли из глаз, сердце вытекает через уши, оглушает все вокруг, я захлопываю едва открывшуюся дверь на последнем этаже, придавливаю кому-то там, за ней стоящему, пальцы. Он тихо кричит, опускается на пол, но я не вижу, потому что глаза закрыты, потому что лезу на крышу. Быстро. Заученно.
Лицо такое же грязное, волосы такие же липкие, не заметила, что куртку где-то оставила, а кофта расстегнута. На щеке синяк, кровь отпечаталась через плечи багровыми погонами. Глаза заплывают, ноют зубы. Слезы выступают, солнце жалеет, восходит, они вместе сушат кожу, вытягивают все, что осталось. Я неловко падаю. Как будто стесняюсь. Как будто передумываю на седьмом этаже, но на шестом не сомневаюсь и только быстрее кувыркаюсь вниз, ломая руку о балкон на четвертом. Разбиваю губу, целуя асфальт. Дышу солнцем. Оно прибежало посмотреть на меня, одетую в это расплавленное месиво. Оно вытягивает. Хромаю на одно колено и, подволакивая вторую ногу, плетусь ко второй парадной. Я не забыла, сколько их еще ждет. В девять этажей. По одной квартире на каждом.