Обросшие мхом, покрытые липкой и вонючей слизью камни лежали здесь не первый год и не первый век. Казалось, они лежали здесь со дня сотворения мира. Они видели многое, и, заставив их говорить, можно было бы узнать бесконечное множество тайн. Но камни молчали, их молчание походило на очень тихий шепот, на, почти неслышный разговор.
Легкие ступни касались этой влаги на камнях, и она словно обнимала эти маленькие ножки. Они не знали обуви со дня рождения, как и тело не знало одежды. Обувью служила павшая листва и молодая трава. Одеждой - ласковый летний ветерок, длинные ветви ивы, белесые клубы тумана, ласковый летний дождик. У нее не было ни теплого уютного дома, ни маленького ухоженного огородика, ни семьи. Но она не ощущала потребности в этом. Она была везде, присутствовала в каждом вздохе природы, в каждом шорохе листвы, в каждом дыхании ветра, в каждой капле дождя. Природа дарила ей силу, жизнь, радость. Ей не нужен был никто, она могла разговаривать с дождем, с небом, и с чем-то, что находилось намного выше неба. Сначала это ее настораживало, как настораживает все незнакомое, но со временем она привыкла, и это перестало ее пугать.
Иногда она выходила к непонятным, странным конструкциям. Они стояли укрытые темным туманом. Она принюхивалась, прислушивалась, приглядывалась к этому незнакомому существу. А то, что это существо, она была уверенна, потому что оно жило своей жизнью, оно дышало, ворочалось окружающее ее.
Это был город. Это был ее ребенок, ее непослушный, капризный малыш. В городе жили люди. Странные, дерзкие, самоуверенные и самовлюбленные, возомнившие себя венцом природы.
Она боялась их, а также боялась за них, за их будущее. У них не было будущего, не было настоящего, не было прошлого. Она осознавала, что для тех, кто жил там, все было очень реально, может быть более реально, чем для нее. Но это был сон, страшный, и росло. Росло оно намного быстрее, чем все кошмарный сон. Она боялась за них потому, что любила их. Любила, как мать, как сестра, как подруга. Она любила за них, потому, что они были не в состоянии любить по настоящему. Испытывая чувства друг к другу, они испытывали лишь сотую частицу ее чувства. И соответственно, их боль была ее болью. Боль, увеличенная во много миллионов раз, пульсировала в ней, словно вулкан и наполняла ее распеченной лавой, грозясь вылиться наружу с неистовой силой. Это была бы катастрофа. Она понимала это и удерживала ее только любовью. Иногда приходилось особенно тяжело. Душа наполнялась такой болью, что она уходила глубоко в лес и кричала, в этом крике были все крики и стоны матерей и любимых. Город окутывал проливной ливень – это слезы матерей переполняли край и выплескивались на мир. Город не знал этого, он молчал и молча жил. Молча грешил дальше, грешил не от незнания, не от отчаяния, а от буйной неудержимой энергии, которую она никак не могла направить в нужное русло. Эта дикая сила, сметала на своем пути все, и все повторялось сначала. Город спал, город дремал, город не ведал, что он творит. Он не ведал, что с каждым днем, с каждым шагом приближается к краю пропасти, у которой нет дна. Город не знал, что даже она не сможет ему помочь, не сможет удержать от падения, как мать не может удержать от синяка ребенка, который учится ходить. Она только хотела оттянуть тот необратимый миг. Потеряв уже трех детей, она не хотела испытать это еще раз.
Иногда когда боль была слишком сильна, она приходила к нему, как мать приходит в комнату ребенка ночью, укрывая его. Город спал и не знал, что по его тихим темным улицам идет тень. Тень мира и любви. Он не знал, но чувствовал это. В эту ночь и несколько следующих ночей люди спали спокойно, исчезал страх, исчезали злые мысли. А через девять месяцев в больницах рождались необычайно красивые дети.
Она все видела и знала, но некому было помочь ей. Одиночество вошло в привычку, оно не тяготило, но и не радовало.
Но видно провидению суждено было решить именно так. Под самым большим деревом, которое, наверное, помнило первый миг сотворения мира, спал абсолютно голый человек. Это был мужчина. И он был гол, не обнажен, а именно гол, как может быть гол человек перед лицом того, чьи мысли и взгляд проникают гораздо глубже материальной оболочки. Итак, он был гол и безмятежен - Адам в раю до процесса Искушения. Либо история решила начать все с начала, либо она ошиблась. Это бывает, но редко, крайне редко. Она остановилась перед ним, скорее поражаясь той безмятежности, с которой он спал здесь, чем самим его присутствием. Словно почувствовав ее взгляд, он потянулся и открыл глаза. О, эти глаза в них была чистая наивность и сладкий грех. Кто сказал, что женщины греховны? Они греховны ровно настолько, насколько хотят этого мужчины и ни каплей больше. Все их поступки продиктованы желанием нравиться противоположному полу. Именно ради них женщины идут на многие поступки, противоречащие здравому смыслу. Не оправдывая женщин можно добавить, что это не вносит абсолютно никакого диссонанса в их души. Все в истории происходит, происходило, и будет происходить с их легкой подачи, но так, что они никогда не догадаются об этом.
Итак, он лежал здесь, разглядывая ее. Еще не зная, кто она, мужчина видел в ней женщину, возможно свою. И неважно, что думала об этом она. Был он, и его «эго», заложенное на генном уровне, сигнализировало, что она должна принадлежать ему.
Он потянулся еще раз и, плюньте мне в лицо тот, кто осмелится утверждать, что самолюбование свойственно только женщине, решил, что он – тот единственный и неповторимый, кто нужен этому прекрасному и необычному существу. В этот самый миг, по роковому стечению обстоятельств, она осознала себя ЖЕНЩИНОЙ. Ей вдруг оказалась необходима его помощь в ту же секунду. Ничего, что до этого она прекрасно обходилась без его присутствия и взгляда, он стал ей необходим.
Чувства не грипп, ими нельзя заболеть вместе. Они либо есть, либо нет и в этом то и весь парадокс. Вдруг дерево стало выше, зелень травы ярче, небо ближе. Захотелось смеяться просто так, смотреть вместе в одном направлении, идти, держась за руки, просто молчать, но молчать вместе.
- М-м-м, - он потянулся так сладко, как мог это сделать не обремененный никакими обязанностями человек. - Кто ты? - Ответом ему молчание.
Ох уж эта мужская самонадеянность. Она сворачивает горы, поворачивает реки вспять, а так же делает, казалось бы невозможную вещь – укрощает женщин. Укрощает и приручает. Внезапно она поняла, что она существо совершенно отделенное от своего окружения. Она поняла, что может думать совсем не так как этого требует Лес.
Он просто взял ее руку и сказал: «Пойдем».