На большой площади гремел и отливался медью духовой оркестр. Красный флаг весело плясал и подпрыгивал, будто намеревался в своем юродивом танце поцеловать самое светило, выплеснуть свою земную краску в краску солнечную. Окружающее пространство вздрагивало от четких и бескомпромиссных ударов тысяч ног, как будто оно маршировало заодно с ними. Множество человеческих лиц проплывало у меня перед глазами, и среди них я то и дело находил самого себя. Мое сердце как будто выпрыгнуло из тесной грудной бочки, вознеслось к самому небу и прочно слилось с тем огромным сердцем, которое прокачивало через мой народ безбрежную реку радости.
От чудесного, совершенно неземного ощущения я, конечно же, потерял самого себя и слился с людской массой, а потом вылетел и за ее пределы, весело растекся между звездами. Поводом к этому было невероятное сегодняшнее событие, Парад Победы.
Ревя глухую песню и поплевывая солярой, на площадь вползали слоноподобные туши танков и похожие на хищных зверей артиллерийские тягачи. Эта устрашающая техника была ничем иным, как продолжением рук моего народа, их бронированными перчатками. Такое ощущение мгновенно охватило мое сознание, и мне показалось, будто родные пальцы неожиданно ощутили всю многотонную тяжесть боевых машин. А высоко, под самым солнцем, пели свою песню многочисленные самолеты, и они уносили мое сознание в высокую синеву, расплескивали его по всему миру и увлекали к звездам. Все смертоносное начало, которое некогда скрывалось в устрашающих орудийных жерлах и под широкими самолетными крыльями, уже выплеснулось наружу, ушло в котел Победы и в нем переварилось, окончательно победив зло и возвысив добро. Сейчас боевые машины напоминают пчел, лишенных своего жала, и оттого кажутся необычайно добрыми, не способными отныне произвести на свет и малой толики зла. Страшный тяжелый танк в эту секунду выглядит гораздо добрее, чем даже простой дорожный каток, предназначенный исключительно для спокойной и беззлобной работы.
Победа достигнута, она вырвана из врага в кровавой длительной борьбе, и теперь лежит прямо перед моими глазами. Наступил-таки этот день, к которому все так рвались, пришествие которого очень для многих ощущалось гораздо более значимым, чем их собственные, знакомые с самого детства жизни.
И тут я почувствовал, как новая, безмерная волна радости выплеснулась из самых потаенных земных глубин и тут же слилась с водопадом счастья, брызжущим от самых светил. Окружающее пространство как будто закружилось, завертелось, пропиталось невиданным светом, и само превратилось в этот свет. Моментально исчезли различия, непролазным частоколом громоздящиеся между миром живых и миром мертвых, все слилось со всем. Погибшие ликуют вместе с нами и через нас, они тут, рядом, врываются широкими световыми столбами в наше бытие.
- Вот она, Победа! – прошептал кто-то, быть может, даже и я.
Душа совершила новый взлет и растеклась по синей небесной сфере. В этот момент она почувствовала, как снизу воспарил невероятный, совершенно запредельный крик, больше похожий на невероятную песню:
- Ура-а-а!
Песня летела сразу со всех сторон и из собственного нутра, она прокатывалась по душевным струнам множества людей, невесомой пеленой окутывала Землю, струилась под облаками, пронзала все миры и мирки. Какая-то моя частичка, еще не до конца распрощавшаяся с телом, терпеливо записывала, что это мгновение неминуемо должно перевернуть всю мою жизнь, стать какой-то новой точкой отсчета, как для прошлого, так и для будущего. Впрочем, ее конторские бормотания я расслышал лишь гораздо позже, а в тот момент они безнадежно потонули в невероятном крике – песне.
Казалось, что счастье безгранично, и его миг уже потерял связь со временем, навсегда слился с вечностью. Ведь он отмолен миллионами душ, пребывающими как на Этом Свете, так и на Том! Безбрежными кровавыми реками, тысячами мученических смертей он выкуплен у монстра – времени! Отныне не будет «вчера» и «завтра», мы забудем о том, что когда-то текла некая водица, именовавшаяся временем, и люди пристально следили за ее волнами, дожидаясь собственной смерти. Мы заслужили, мы можем уйти «на другую сторону», поселиться внутри этого мига счастья, у которого нет ни рождения, ни смерти, ни дна, ни покрышки!
Какая-то моя частица отметила, что люди, стоящие по краям площади, отчего-то смотрят совсем не на красивое шествие парадных каре, а упрямо взирают в пустоты, которые все-таки сохранились между их прижатыми друг к другу телами. На их лицах читалось тревожное, напряженное ожидание. Интересно, чего же они ждут, да еще так близко, прямо перед собой?!
У меня не оставалось никакого сомнения, что дожидаются они именно появления своих воскресших предков и современников, которое сейчас будет невероятно естественным, никого не удивляющим. Наоборот, они, должно быть, недоумевают, почему пришествия умерших все еще не произошло?..
Сознание возвращается в мое нутро, будто пудовая гиря ныряет в речной омут. Удивленно щипаю себя за уши, трогаю голову, и не могу поверить, что я – это снова отдельный, автономный человек. Моя высокопоставленность вызывает лишь дополнительный приступ злобы, направленный на самого себя – ну и к чему эта «поставленность», если сделать все равно ничего не могу, а народ мне так верит…
Да, столь гадких ощущений не было даже и в первый день войны, когда вражеская армия с невиданной скоростью неслась по нашим дорогам, когда багровое зарево фронта было видно с каждого клочочка русской земли, и, казалось, не могло найтись силы, способной хоть чуть-чуть замедлить этот свинцовый огнедышащий шар. Слово «победа» в те давние дни означало нечто несбыточное, лежащее уже за пределами этого мира, и произносили его осторожно, вполголоса, чтобы ничего нигде не потревожить. И вот это таинственное, взывающее к самопожертвованию, прочно вошло в плотный мир, вкатилось в его нутро на белом коне. И что в итоге?! Разве такой победы ждали все те, кто, не дрогнув, до дна испил чашу мучений?!
Вдалеке сверкали пятки последнего марширующего солдата. Его шаг уже давно сбился и брел он кое-как, щедро загребая серебристую воду из ярких весенних лужиц. Победители – это не новобранцы, для которых маршировка – единственная составляющая их доблести. Солдаты Победы могли бы пройти сквозь площадь хоть на ушах, и все равно они бы остались теми, кем были, то есть победителями. Однако весь день они шли ровными рядами, старательно отмеряя свой шаг, ведь парад был для них своего рода ритуалом, и каждая частица их тела ждала, что вот-вот произойдет нечто невероятное, к чему в глубокой тайне уже старательно подготовились их души. Дробь шагов и грохот барабанов являли необходимый фон, на котором должно было явиться Свершение, но ничего так и не явилось.
С отвратительным, неприличным воем, трубачи выплюнули мундштуки и отложили в сторону свои трубы. Барабаньщики побросали свои инструменты, даже не глядя в их сторону. А ведь еще недавно они держали их столь бережно, как любящие отцы держат новорожденных, и потому бесконечно любимых своих детей! Осерчавший дирижер уронил ноты бравого марша прямо в лужу, да еще прошелся по ним увесистым хромовым сапогом, но даже не наклонил голову.
А вокруг охал, стонал, вздыхал и ныл народ. Люди бормотали что-то невнятное, махали руками и расходились в разные стороны, не поднимая голов и не удостаивая даже взглядом опустевшую площадь. Чувствовалось, что их тоска не идет ни в какое сравнение с тем легким чувством пустоты, которое приходит после окончания всякого занятного зрелища.
Следующий народный вздох почему-то получился одновременным, дружным, и налетевший ветер опять заставил меня глянуть в небо. Там краснело, туманилось и заходило сегодняшнее солнце, с запада подкрадывался заусенец ущербной луны, грозящий своим острым краем вырезать из груди мое бренное сердце. Сегодняшний день завершался точно так же, как мириады дней до него и мириады – после. Казалось, будто небеса не заметили сегодняшнего события и остались к нему столь же равнодушны, как бывают обыкновенно равнодушны к выкусыванию блох облезлой дворовой собакой.
- Вот он, вечер Дня Победы… - прошептал я.
- От всего сердца поздравляем Вас, товарищ Вождь! – отчеканил какой-то идиот, стоящий рядом.
Все-таки странным был этот вечер. Хотя военное затемнение было уже давно отменено, но ни в одном из многочисленных домов не зажглось даже крохотного огонька, видно люди предпочли пребывать в мрачной темноте. Их сознание, должно быть, утопает в мутных водах несбывшихся надежд, хотя никто из них и не сможет объяснить словами, что, собственно, не сбылось…
Низко склонив голову, я побрел прочь с трибуны. Со всех сторон меня грызли отвратительные, подобострастные взгляды, они подобно вшам забирались в мои волосы и норовили прокрасться в глаза. Для авторов этой мерзости, похоже, Того Света не существовало вовсе, и сейчас они прилагали все усилия, чтобы как можно сильнее привлечь мое благосклонное внимание, и тем самым прочнее закрепиться в подлунном мире. Согласно их логичным представлениям, я в данный момент должен пребывать в радостном опьянении, и мое внимание к кому-либо из них сейчас будет только лишь благосклонным.
Что поделаешь, ведь эти люди очень напоминают пустую ореховую скорлупу, напрочь лишенную ядра. Нечем им ощущать то, что только что прочувствовали я и мой народ, нет у них для этого горячей сердцевины!
- Радуйтесь! – промолвил я медленно и равнодушно, обращаясь к слащаво – улыбчивым льстецам, - Вы своего добились! Сегодня я вас расстреливать не буду!
От этой шутки они затряслись и отпрянули, разгадав в моих холодных словах какой-то зловеще – огненный смысл, грозящий подпалить их шелковистые льстивые шкуры. Мои «обожатели» разом побледнели, сникли, отстали, стали озабоченно переглядываться и что-то шептать друг другу на ухо. Делали они это по-заячьи поспешно и очень забавно, в другой момент я, пожалуй, даже бы и рассмеялся. Но сейчас мне стало приятно только оттого, что я остался один, и могу неспешно дойти до своей квартиры, запереться в самый дальний ее угол и предаться мрачным раздумьям.
«А что, если на следующий год повторить парад снова» - размышляю я. Представляю себе точно такие же марширующие колонны, суровые лица, сверкающий оркестр… Только не будет уже в воздухе прежней веры, былой надежды, никто уже не сыграет на потаенных душевных струнах. Если ничего не произошло сейчас, когда народ только что выбрался из ревущей печи войны, то через год не произойдет и подавно! Будет лишь видимость, лишенная всякого содержания, пустой орех без ядра.
Хотя нет. Через год все-таки нет-нет, да и мелькнет на одном из множества лиц светлый отблеск, похожий на отражение языка пламени. Блеснет, и сразу же исчезнет, уступив место прежней бледности. Ну, а через два года можно будет смело заменить марширующих и наблюдающих людей на блестящие лакированные механизмы, и пусть они разглядывают друг друга своими ничего не видящими глазами. Да еще железный громкоговоритель автоматически произнесет дребезжащую речь, которую все равно никто не услышит. Нет, День Победы бывает лишь один раз, и если наша Победа не принята где-то наверху, если жертва оказалась напрасной, то горе всем нам, великое горе…
Мое сознание автоматически полезло вперед, глянуло в следующий день, который неминуемо придет на эту искалеченную металлом землю. Что мы будем делать? Восстанавливать разрушенное, чинить сломанное, обустраивать свою здешнюю жизнь, раз нас не приняли Туда.
Бескрайние людские массы яростно вгрызутся в обломки, поднимут из руин города и заводы, деревни и электростанции. Жизнь страны снова наладится, и будет ритмично тикать, как часы. А что потом? Потом останется только лишь развести руками, ибо цель будет достигнута и тут же потеряна. Народ разбредется по своим углам и норам, займется их обустройством, распадется на отдельных людей, лишенных какой-либо общей цели. Потом все соскучатся, ощутят то же состояние, в котором пребывает ребенок, наигравшийся в свои игрушки, погрязнут в тоске обыденности. Вот – единственный подарок, который нам сулит будущее, и глядя на него хочется опустить руки, но они упорно не желают опускаться, и душа настоятельно продолжает искать какой-то выход.
В эту секунду я увидел Вождя со стороны. Я понял всю тяжесть состояния, переживаемого сейчас этим человеком. Всю жизнь он шел к одной – единственной цели, именуемой простым словом победа, и придя к ней он испытал величайшее счастье слияния себя и народа, Земли и Небес. Но мгновение безвозвратно прошло.
Сознание опять нырнуло под разгоряченную мыслями сухую кожу Вождя. Сейчас он задумался о счастье, как таковом, о счастье в его чистом виде. Он вспомнил, как несколько дней назад был в поверженной вражеской столицы и созерцал флаг своего народа, развивающийся над ней. А вокруг махали своими крыльями голубиные белые флаги, означающие истощение вражеской воли, ее полное сожжение в огне великой битвы.
Тогда я брел по неровной мостовой, обильно усеянной кирпичными грудами и окрашенной человеческой кровью в пронзительно-красный цвет. Остовы погибших домов пронзительно молчали, и через их незрячие глаза – окна свистело голубое весеннее небо. Вывески, написанные на языке народа – недавнего врага, облупились, из них выпала часть букв. Я этого языка никогда не знал, но мне почему-то упорно казалось, что слова после потери своих букв неприменно приобрели иронично – издевательское значение.
А сами недавние враги больше походили на тени, чем на людей. Лишившись своего смысла, жизнь упорхнула из тощих тел, затянутых во все черное, а сами куски плоти остались лишь для того, чтобы свидетельствовать о нашей Победе. Вообще город сильно напоминал тело человека, у которого распороли грудную клетку и вырвали трепещущее сердце. Еще пульсируют кое-где сосуды, течет кровь, даже дрожат глазные веки, но уже ясно, что он – мертв, а все оставшиеся жизненные признаки – всего лишь глупая и слепая инерция, сама не знающая, для чего она существует.
Особенно эта уверенность утвердилась во мне, когда на одной из улиц я смог увидеть невероятную картину – по ней ехал самый настоящий трамвай. С выбитыми стеклами, с порванным корпусом, лишенный каких-либо пассажиров, но он все-таки ехал. Должно быть, водитель, разом потерявший дом, семью и самого себя, решил вернуться к последнему, что у него еще оставалось, то есть к былой работе. Каким-то чудом трамвай сдвинулся с места, и его несчастный механик на мгновение решил, что прежняя жизнь продолжается, что не все еще кончено. Упоенно он вцепился в рукоятку управления, слился с ней в единое целое.
Но недолго продолжалось это трагичное путешествие. Поврежденные провода с треском лопнули, а сам вагон печально скрипнул и, сойдя с рельсов, уткнулся головой в груду битого кирпича и стеклянной крошки. Водитель так и не вышел из кабины, решив прирасти к ней навсегда, сделаться еще одной рукояткой своей машины.
Так и добрел я до того места, где весело пела гармонь и плясали победители. Их радость была еще робкой, они пока не распробовали вкуса Победы, боялись ее спугнуть хотя бы одним неловким движением. Лица собравшихся пропитывало огромнейшее предчувствие чего-то важного и окончательного, поэтому то скромное веселье было гораздо радостнее, чем сегодняшний парад. Меня эти люди так и не узнали, хотя часто ходили на смерть с моим именем на устах. Я не удивился, ибо понял, что они находились сейчас совсем в другом измерении. В том мире присутствовал и я, но там не важны земные титулы и там не отдают здешних почестей.
Выпив с солдатами водки из простой железной фляги, я продолжил свой путь. И недалеко от главного вражеского здания увидел то, что потрясло меня до самых глубин души, и чего я не могу забыть и сейчас.
Прямо посередине дороги лежал мертвый русский солдат. По тому, как он лежал, было видно, что смерть настигла его отнюдь не в атаке и не во время боя. Скорее всего, он принял свою кончину от шальной пули в тот момент, когда над городом уже веял наш флаг, а пространство заполнил отчаянный крик «Победа!»
На мертвом теле не было ни единой царапинки, ни одной струйки крови, и казалось, будто душа павшего просто выпорхнула из тела и взошла к Небесам, а война со всеми своими пулями и снарядами здесь совсем не при чем. А глаза солдата как будто бы остались жить, они излучали неимоверное, поистине потустороннее счастье, и счастливая улыбка озаряла его молодое, красивое лицо, не содержащее в себе даже малейшей горошины испуга.
- Вот он, истинный победитель! – сказал я сам себе, и сняв фуражку, перекрестился.
Вождь устало поднялся и подойдя к зеркалу с усмешкой посмотрел на самого себя.
- Борец за счастье народа! – с иронией произнес он, - Да разве может быть счастье, добытое по своей воле, пусть даже через пот и кровь! Нет, мы можем только идти к нему, долго и упорно, постоянно приближаясь, но никогда не достигая! Оно есть только там, на Небесах, и дается оно не нашей волей и не всегда тому, кого мы, глядя из нашей мирской конуры, считаем достойным его!
Обливаясь холодным потом, я медленно приходил в себя.
- Ну вот, я тебе и показал величайшее счастье, которое можно получить на Земле, - сказал Дед, - О том, что можно стать даже вождем победившего народа ты, наверное, даже и не думал. Не думал ведь?
- Нет… - честно признался я, - Пределом моих мечтаний было стать богачом.
- Что там богач?! Ты, наверное, даже слышал, что все они постоянно пребывают в глубочайшей тоске, ибо для обретения своих богатств им пришлось увериться, будто счастье – в деньгах. Но вот у них есть деньги, и жизнь уже больше не нужна, она стала для них бесполезным балластом! Про мирские забавы они уже не думают, ибо в любой миг могут их все разом пропустить через себя, но каждый раз их бьет по голове вопрос «А что дальше?» Колотит, прямо как огромный гаечный ключ. Но большего ты ничего не хотел?
- Ну, думал, может, буду президентом…
- Президентишкой с портфельчиком, который только и занят подписанием бумажек? И ты думаешь, что это – сильно радостно?! Ха – ха – ха!!!
- Я уже понял, что побывал на самой вершине, прошел через самое огромное счастье, какое только можно себе представить в этом мире, побывал самим Вождем Победившего Народа. Но и оно все-таки оказалось совсем не тем, на что я надеялся, ибо даже такая великая радость уничтожается временем так же легко, как таракан пальцем, - растерянно бормотал я.
- Именно так, - с улыбкой подтвердил Дед.
- Но если все так, то где же настоящее счастье, об которое даже время сломает свои беспощадные зубы?! Куда оно затерялось?! – закричал я, и из моих глаз брызнули массивные ручьи слез.
- Оно – там, - коротко сказал Дед, указав рукой на Небо, - А здесь – только его отблески, так же далекие от него, как солнечные зайчики далеки от солнца. К тому же, как ты знаешь, вид зайчика сильно зависит от формы зеркала – вполне обыденного земного предмета. Так же и твои мысли о счастье в большой степени определяются качествами твоей души.
- Выходит, продать свою душу за земное счастье – это все равно, что отдать зеркальце в обмен на солнечного зайчика, который этим зеркальцем и делается! – неожиданно догадался я, - И в результате – не зеркальца, ни зайчика!
- Именно так! – подтвердил Дед.
Я схватился правой рукой за сердце, а левой - за голову. Ведь еще сегодня днем я сидел в своей любимой пивной, и ко мне подошел высокий лысый субъект, лица которого я так и не запомнил (бывают на свете такие удивительно не запоминающиеся рожи). Новый знакомый уселся за мой столик по левую руку и начал излагать залихватскую теорию, согласно которой смысл жизни – в достижении крайностей, и в течение земного пребывания необходимо испытать максимальное счастье, ибо оно запомнится столь прочно, что будет вспоминаться даже и после смерти. Для его достижения хороши все средства, ведь раз Господь заложил во всех нас такое стремление, значит оно ему угодно. Наверное, жизнь и есть своеобразное соревнование, как в спорте – кто достигнет большего счастья?!
- А если уже не можешь прыгнуть выше головы и получить большее, чем у тебя есть?! – изрядно захмелев, спросил я.
- На это у тебя есть последней резерв – твоя душа! – парировал он.
- Душа… - удивленно пробормотал я, смутно вспоминая что-то про Фауста, о котором очень много слышал, но так и не прочитал.
- Да! – с жаром ответил лысый, - Ведь сказки про вечные мучения после смерти созданы лишь для того, чтобы проверить твою волю к Взрыву Счастья, твою решимость! Если ты готов подавить в себе этот страх перед эфемерным, если у тебя хватает на то воли – значит ты достоин, а если нет – будешь вечно прозябать в дыре Этого Света, из которой ты плавно переместишься в дыру потустороннюю. Везде нужны смельчаки! А жалкие трусы не нужны ни здесь, ни там!
Каждое последующее его слово звучало убедительнее предыдущего, и я, всегда чрезвычайно восприимчивый к словам людей, проникался его учением все больше и больше. Вскоре я уже соглашался с тем, что достижение пика радости – высший смысл карабканья на гору жизни, а согласие на продажу собственной души – проявление высочайшего мужества и демонстрация сильнейшей воли.
Но тут появился Дед. Как он проник в это заведение – мне не ведомо, его худощавая фигура, как будто, нарисовалась из самого тягучего, пропитанного алкогольными парами воздуха.
- Пошли, я должен тебе кое-что сказать, - промолвил Дед и, взяв меня за правую руку, вывел из питейного заведения. Отчего-то я покорно повиновался и пошел за ним в скверик, где мы уселись на скамейку, и старик изложил мне все вышесказанное таким образом, что я сумел это пережить.
С тех пор прошло много времени, но и по сей день мне иногда кажется, будто за моим левым плечом крадется лысый субъект, лица которого я так и не могу разглядеть во всех его деталях. А справа честно шагает Дед, наряженный в белую русскую рубаху.
Товарищ Хальген
2006 год