Угольки заходящего солнца догорали в хрустале глубоких бокалов и стопок. Начиналось время медленных разговоров. Свет не включали, и вечер неспешно завоевывал комнату, рождая полумрак. Он вошел так же неторопливо, как всегда припозднившись. Незаметно присел на уголок дивана, перед грудой грязной посуды на столе. И закурил.
Покинутая музыкантами гитара стояла, прислонившись к бахроме ковра. «Испанцы, когда придумывали гитару, думали о женщине…» - долетает из прошлого смутный отголосок чьей-то мысли.
Он редко играл на гитаре. Он любил держать ее в руках, поглаживая пальцами струны и волнистые изгибы корпуса. Он давно не играл. Только для себя, когда гулкой волной накатит настроение для одной из немногих известных ему песен.
Солнце совершает очередной марш-бросок в сторону Запада. В лучах заката багровеют ресницы. На полоску горячего неба ветер памяти кидает сухие листья воспоминаний. Прогорая, они заставляют оловянную душу плавиться и ронять каленые капли слез на серое сердце. Он уже знает, что будет дальше.
Афганец берет гитару и тихо-тихо, чтобы самому не услышать, начинает играть «Легенду». Поет шепотом, одними губами обозначает слова. Для «горящего погребальным костром заката».
Заправляя камуфляжные штаны в военные ботинки, я вижу отсюда, из коридора, осколок повернутого в профиль, к закату, лица и дрожащие на параллелях струн пальцы правой руки.
Среди связок
в горле комом теснится крик
но настала пора –
и тут уж кричи – не кричи…
Кто-то катится по полу в припадке истерического смеха. Девчонки у окна, потягивая тоненькие сигареты, обсуждают шмотки и подруг. Меломаны рубятся под музыку.
Афганец глядит на Запад и, не прекращая песни, вспоминает, что тогда был точно такой же закат и…
…лишь потом
кто-то долго не сможет забыть,
как, шатаясь,
бойцы об траву вытирали мечи…
Афганец шепчет и едва касается посеребренных струн прокуренными подушечками пальцев. Он не может забыть…
…и как хлопало
крыльями черное племя ворон,
как смеялось небо,
а потом прикусило язык…
Через стол неуверенная девичья рука протянула кому-то тяжелый бокал, заслонивший осколок лица.
…и дрожала рука
у того, кто остался жив,
и внезапно
в вечность вдруг превратился миг…
…и горел
погребальным костром закат,
…и волками
смотрели звезды из облаков
как раскинув руки,
лежали ушедшие в ночь,
…и как спали
вповалку живые, не видя снов…
А жизнь – только слово
Есть лишь любовь, и есть смерть
Эй, а кто будет петь,
Если все будут спать?
Из гама голосов кто-то полушепотом подхватывает:
Смерть стоит того, чтобы жить,
А любовь стоит того, чтобы ждать…
Многократно отраженное эхо внутреннего голоса возвращает и возвращает назад последние строки: «Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать…»
Афганец закуривает новую сигарету. Не чуждаясь воспоминаний, согревает в глубине зрачков уже выпавшее в осадок солнце. Он сейчас там, на войне, и изгибы гитары стиснуты раскаленными добела крепкими суставами.
…он пытается вытащить автомат из рук убитого бойца, но мертвые пальцы ухватились за приклад и ствол, словно в них заключена вся жизнь и спасение. С хрустом выламывая кости, АКМ вырывается из объятий тела…
Музыкант тянет за гриф гитару и дышит в лицо перегаром:
- Слышь, дай гитару! Аллё!
Пальцы вздрагивают и расслабляются. Теплое дерево уплывает в темноту комнаты.
Здесь никто не знает, что он афганец. Что он был на войне.
Одетый просто и неприметно человек. На вид – обычный неудачник с сероватыми глазами и светло-русыми волосами. Прозрачный невидящий взгляд. Односложные ответы и вечное отсутствие «здесь и сейчас».
Афганец жил тем, что непрерывно думал о смерти и любви. К тому и другому он стремился непрерывно и отчаянно.
Я никогда не держал в руках пистолета. Только старую немецкую пулю и новенький винтовочный патрон. Но я хожу в камуфляже. Многие думают, что я военный или охранник. Другие знают, что в нашей стране каждый пятый, или шестой, или десятый (?) носит камуфляж и берцы.
Афганец тушит сигарету, замедленно встает и направляется к выходу.
Двор покрыт стеклянной весенней темнотой. Мы курили на зябкой лавке в эпицентре района новостроек. Домашним светом слезились звезды окон. Миллионы огоньков на бетонных стенах, растущих одна за другой. За каждым светлым пятном – чьи-то истории. И темные, и ясные. Я искал глазами окна квартиры, откуда мы вышли.
- Афганец! – позвал я. Он слышал, но не отвечал. – Почему ты не скажешь им, что воевал? Они тебя уважать будут…
Афганец поднял голову в небо:
- А за то, что я тоже человек, они меня уважать не могут?