1.
За окном дождь беспощадно хлестал по машинам, зонтикам и крышам. Каждый скрывался от него как мог. Прохожие внизу суетились как тараканы, перебегающие от дверей кухни к своей щели где-нибудь у плиты. И панцири-зонты у всех были как один – черные, блестящие от дождя. Тяжелые капли непрестанно молотили по ним. Как будто кто-то щедро распылял аэрозоль от домашних насекомых.
Жалкие, злые, горожане поспешно прятались по своим щелям, чтобы потом (высохнув, откинув панцирь и приняв вид добропорядочного домоседа) демонстрировать свое превосходство над букашками, попивая кофе и рассуждая о неблагоприятных погодных условиях. Один за другим эти маленькие тараканы забегали в подъезды, и каким-то чудом через пять минут превращались в людей.
А дождь не прекращался. Я уткнулась носом в оконное стекло и следила за тараканьими бегами. Вдруг среди толпы панцирей я заметила абсолютно нормальную человеческую голову. Непокрытую, и более того – не склоненную под потоками ливня. Человек среди тараканов шел медленно, перекрывая им путь, заставляя их суетится и нервно дергаться в стороны, огибая его.
Тяжело было рассмотреть его лицо, но что-то в походке, в посадке головы, в осанке мне показалось знакомым. Очень знакомым. Какие-то мимолетные обрывки воспоминаний пронеслись в голове вихрем. Ничего конкретного, только ощущение чего-то донельзя близкого, родного.
Я вдруг осознала, что должна, обязана увидеть его лицо, посмотреть ему в глаза. Только бы он не ушел далеко. Я схватила пальто и выбежала из квартиры. Только бы он не ушел!
Еще сбегая по ступенькам, я ощутила, как было холодно на улице, и поняла, почему прохожие скрючивались под своими зонтиками. Колючий ветер, яростный ливень, ледяные лужи по щиколотку. Темнело.
Обежав дом, я очутилась в десяти метрах от того места, куда выходили мои окна. Именно там, прямо под окном моей спальни, стоял он. И смотрел вверх, засунув руки в карманы и слегка покачиваясь, как будто не решаясь оставаться более на том месте, но и не решаясь сойти с него.
Я остановилась как вкопанная. Наткнувшийся на меня мужчина лет сорока от неожиданности издал хрипящий звук и, неловко задев мою щеку спицей от зонта, поспешно зашагал дальше, не извинившись. Я боялась шелохнуться. Щека дернула пару раз от боли и замерла, подчинившись моему оцепенению.
Он продолжал медленно раскачиваться на носках, подняв голову вверх – направив взгляд то ли к моему окну, то ли к небу.
Мы стояли так долго, очень долго. Он – смотря вверх, я – на него. Вся моя предыдущая жизнь пролетела перед моими глазами за минуту. А потом наступило это мгновение – целая вечность, когда я просто стояла и смотрела, смотрела….
Внезапно он замер, и спустя секунду пошел прочь. От моего окна, от меня, от моих воспоминаний.
А я осталась стоять. Не было сил пошевелиться. Я так и не увидела его лица. Мне было это уже не важно. Мне хотелось только стоять под дождем и просить небо лить долго- долго, чтобы я, наконец, выплакала всю свою боль его большими всевидящими глазами. А потом мне хотелось идти в бездну серого вечернего ливня, ступая осторожно, чтобы не сбить монотонность капель с ритма.
Когда я пришла в себя, то увидела вокруг несколько озадаченных людей, поправляющих мои волосы, сующих мне аспирин со стаканом воды. Я сидела в баре на Малиновского. На мне не было ни одной сухой нитки.
- Вам лучше? – приветливо улыбнулась какая-то девушка.
- Да, спасибо. – Было очень стыдно, и я не рискнула спросить, что со мной случилось.
- Вам нужно домой, боюсь, как бы не воспаление...
- Здесь есть телефон?
- Вот, возьмите мой.
- Спасибо…
Я набрала номер, врезавшийся в память так же четко, как и мое собственное имя. Руки дрожали так, что трубка несколько раз чуть не грохнулась на пол. На том конце провода гудки молотком били по нервам.
- Алло, - протянул лениво женский голос.
- Яна, он вернулся?
- Кто это?
- Яна, пожалуйста, скажи мне, он вернулся?.. Это был …он?
- Ты?…ну привет...
- Скажи мне…
- Где был? Кто?
- ОН!!!
- Хорошо. Да, он вернулся. Ненадолго. И не звони больше, ладно? Ни к чему это теперь…
- Спасибо. Я не буду звонить.
На том конце раздались гудки. Девушка из бара молча протянула мне стакан воды.
- У Вас есть деньги на такси?
- Нет… я не понимаю, как я вообще здесь оказалась… так далеко от дома….
- Мы подбросим Вас, идемте.
Девушка представилась Мариной, а её брата, растерянно и озадаченно улыбающегося мне, она называла Митей. Они были очень похожи – оба высокие, голубоглазые шатены с приятными улыбками.
Я чувствовала себя неловко, и, прикрывая ладонью царапину на щеке, беспомощно улыбалась им в ответ.
Марина заботливо усадила меня на заднее сиденье их машины и пристроилась рядом. Пока мы ехали, она ласково мне говорила:
- Сразу примешь горячую ванну, аспирин, и спать, договорились? Пообещай, что ты так и сделаешь!
- Подумаешь про все свои беды завтра! – Митя явно считал меня глуповатой особой, склонной все драматизировать.
Я только послушно кивала головой и повторяла «спасибо». Я готова была провалиться сквозь землю от чувства потери, одиночества и стыда. Марина записала мой телефон и пообещала позвонить на следующий день. Митя с легкой улыбкой довел меня до самой квартиры, придерживая за локоть. Я в двадцатый раз прошептала «спасибо» и скрылась за дверью.
Я чувствовала себя самым несчастным тараканом во всем мире. Более того, придя домой, приняв ванну и укутавшись в теплый плед, я не захотела превращаться в человека. Не захотела попивать кофе и рассуждать о чем бы то ни было.
Я хотела лишь забиться в свою щель навсегда, и никогда никого не видеть и не слышать. Забыть, что я была когда-то человеком. Забыть, что я умела любить, ненавидеть и предавать. Да, особенно забыть, как я умела предавать!
Всю оставшуюся ночь я провела у окна, пытаясь определить, где он стоял всего пару часов назад.
2.
На следующий день я поняла, что заболела. Не привыкла бегать по осенним улицам в одном пальто, накинутом на халат, и в летних туфлях (оказалось, что я была в летних туфлях без задников) шлепать по холодным лужам.
Мама звонила каждые пять минут и уговаривала меня потерпеть, она отпросится с работы и приедет за мной. Нечего было позволять мне жить самостоятельно. Я безответственная, маленькая девочка. И наличие совершеннолетия и собственной квартиры еще ни о чем не говорит. Тем более в моем случае. Марина, позвонившая между мамиными звонками, обещала навестить меня и убеждала, что не стоит вешать нос.
После этого телефон не умолкал ни на минуту, все звонили, жалели, ругали, и просто действовали на нервы. Врач появился еще до обеда и уложил меня в постель приговором: воспаление легких.
Все происходило как в тумане, лица мелькали у меня перед глазами со скоростью света, и единственным, на что я находила силы реагировать, было лицо мамы. Это бледное озабоченное лицо осталось таким же, каким я видела его в детстве – самым родным и красивым во всем мире. Но даже это лицо я променяла бы тогда на другое, то, которое мне так и не удалось увидеть накануне.
Весь день я дремала, и, наверное, у меня был бред. Не знаю, что я там говорила, но только когда я увидела мамины глаза, мне стало страшно. В соседней комнате они говорили о том, что врач настаивает на госпитализации.
А я хотела оставаться в своей комнате, у своего окна. Смотреть вниз и ждать. Я винила себя во всем, и больше всего – в том, что не догнала его. Не смогла. Струсила.
Под вечер температура поднялась выше 40, и меня госпитализировали. Я провела ночь в больнице. А он…возможно, под моим окном.
Яна, его сестра, вероятно, сказала ему, что я звонила. Яна ненавидит меня. Уж она преподала мой звонок как полагается. Можно было не сомневаться.
Ах, он вернулся? И что, все так же сохнет по мне, бедняга? – ехидно спародирует она моё удивление.
- Где это она успела тебя встретить? - спросит она.
- Под её окном, - ответит он, - выходит, она меня видела, и не захотела сказать мне даже банальное «привет».
Сомнений нет. Именно эти слова и именно так были сказаны.
А если он решил проверить, прийти к моему окну на следующий день, он увидел его темным и чужим. И даже если он набрался смелости и позвонил в мою дверь, ему никто не открыл.
Мне оставалась лишь гадать, так ли все случилось в мое отсутствие. Но одно я знала точно: если он решился постучать в мою дверь, то только один раз. Ему не открыли. Значит, так тому и быть. Он пожал плечами и пошел прочь. Теперь уже навсегда.
Я выстраивала эту картинку постепенно, не час и не два. Не знаю, сколько, но долго, так как постоянно хотелось спать… Когда же до меня дошло, что случилось, я вдруг расплакалась. Так горько, как не плакала вот уже год. Подбежавшая медсестра принялась меня успокаивать, спрашивать, где болит.
- Дайте мне телефон, пожалуйста!
- Милая, два часа ночи, куда тебе звонить?
- Дайте..телефон..прошу вас!
- Родители заедут к тебе утром, зачем их тревожить? И так еле уговорили их поехать домой.
- Я не им буду звонить. Пожалуйста!
- Спи, милая, спи, у тебя капельница стоит, не шевелись. Потом позвонишь куда надо. Успеешь.
- Не успею, Вы не понимаете, я могу опоздать, мне очень нужно!
- Не дергайся, игла выскочит!
- Умоляю Вас!
- Я позову врача, у тебя горячка.
- Да нет, не надо, мне телефон нужен, а не врач! – её поспешно удаляющаяся спина скрылась за дверью. Через пять минут врач сделал мне укол. Я спала крепко. И долго.
3.
Когда я проснулась, ощущение было такое, будто прошла целая вечность. И я изменилась, и жизнь уже была другая. Я поняла, что больна. А жизнь вокруг – белая, чистая, спокойная. Как стены комнат, простыни коек и халаты медсестер. Сил не было. Чувств тоже. Только слабость и безразличие.
Мама сидела рядом и улыбалась. Сказала, что мне стало лучше. Но пока нужно побыть под наблюдением врачей, и дня через три можно будет попасть домой.
Безучастное сознание пульсировало в мозгу: позвонить, позвонить, позвонить….
Усталость перекрывала все остальные ощущения. Я уже давно была маленьким беззащитным тараканом. Инстинктивно знающим, что ему нужно делать. Сидеть в своем углу, выбегать оттуда лишь за пищей. И еще – позвонить.
Когда я брала у мамы телефон, то обратила внимание на свои непослушные пальцы. Вот так примерно и должно выглядеть насекомое с трубкой в руках. Невероятно жалко и беспомощно.
Набираю номер. Слышу голос Яны. Кладу трубку.
- Не берут…
Доступ к телефону появился. Но звонить, как оказалось, мне было некуда. У них дома трубку всегда будет брать Яна. Надеяться на то, что её не будет дома, и к телефону подойдет он – не выход. Говорить с Яной тоже. Она ни за что не позовет его. Никаких других координат у меня не было. Оставалось только просить кого-то о помощи.
Где-то внутри себя, в пыльных уголках сознания я понимала, что просить некого. Мне было стыдно ворошить прошлое на глазах у друзей. Я сама отрезала этот кусок жизни от себя.
Нужен был кто-то посторонний, но готовый помочь. Я вспомнила про Марину и Митю. Завтра. Завтра мама как раз принесет мой телефон, я посмотрю во входящих, найду Марину, позвоню ей. Все будет хорошо. Если только… если только он не уедет до этого времени.
В палате никого. Мама позаботилась о моем покое. Капельниц, слава Богу, нет. Я откинулась на подушку и позволила себе низость ни о чем не думать.
4.
Однако уже через полчаса в моем тараканьем мозгу загорелась красная лампочка.
Поднявшись с кровати, я направилась к двери. Наткнулась на медсестру. Да, я великолепно себя чувствую. Бледная? Ну что Вы, я всегда такая. А где у вас телефон?
Он не работает? Жаль…значит, в норку. Юркнуть быстро-быстро, чтоб никто не заметил.
Вы когда-нибудь слышали о том, чтоб таракану было жаль?
Чтобы он сидел в своем углу, сцепив между собой свои конечности, и БЕЗУМНО ЖАЛЕЛ?
Вы правы, так не бывает. Но бывает так, что в том самом углу сидит получеловек, полу таракан, и глубина его людских страданий прямо пропорциональна мели его значимости в этом человеческом мире.
5.
Номер, с которого звонила Марина, принадлежал Мите. Даже лучше, подумала я. Будет меньше вопросов. Митя был приветлив и невозмутим. Да, конечно, помогу. Что я должен делать?
Варианта было два. Первый - попросить Митю позвонить ему от меня. Второй - приехать самой к его дому. Я выбрала второй. Митя предпочел первый и позвонил, представившись школьным другом. И через две минуты Яна буквально раздавила меня, как давят паразита носком ботинка, сообщением о том, что он уже уехал.
А через три дня я была дома.
6.
Мы с Митей очень сдружились. Я быстро выздоровела. И все вроде бы встало на свои места. Только я по-прежнему не могла избавиться от тяжести тараканьего панциря на спине. И красный огонек все чаще загорался в сознании.
Я не знала, что это за огонек. И не понимала, откуда он взялся. Но вскоре этот огонек заполнил все мое существо. Как будто сигнал тревоги. Примитивной животной тревоги. Может это и есть тот самый инстинкт, который заставляет насекомых уворачиваться от смертоносного шлепка тапком?
Я узнала его новый адрес. Плюнула на стыд и условности. Так поступает любая букашка, спасающая свою жизнь. Я же спасала свою человечность.
Митя согласился отвезти меня в город Н*, находящийся в четырех часах езды от нас.
Мы остановились у подъезда с заветным номером 3, написанным на скомканной в моих руках бумажке. Я сидела в машине, спрятавшись за темными стеклами окон. Забившийся в безопасный угол полутаракан, не решающийся стать снова человеком.
Бесконечный поток мыслей разрывал мой примитивный мозг насекомого. И сердце букашки, изодранное настоящим человеческим раскаянием, клочьями оседало на дно желудка.
Скинуть тараканий панцирь оказалось не так уж легко.
Я примерялась взглядом к подъезду номер 3.
Подъезд номер 3 примерялся ко мне.
Не знаю, поладили бы мы с ним или нет, мне не выпало возможности проверить это. Пока я гипнотизировала подъезд, из-за угла вышло двое. ОН и ОНА.
И еще кое- что третье между ними. Только глаза существа, руководимого инстинктами, могли бы разглядеть это. Нечто по сущности своей находящееся на уровне животного, но по мощи интеллектуальности превышающее уровень человека. Это сила притяжения двух идеально совпадающих половинок. Вот по такому принципу животные и насекомые, вероятно, и находят себе пару. Всегда безошибочно.
Про неё я не могу ничего вспомнить. Она просто была в него влюблена до безумия. Такое видно сразу.
А он… это был просто ОН. Все та же осанка и посадка головы. Все то же величие человеческого достоинства. Ничего не изменилось.
Я смотрела, как они идут рядом, держась за руки. Счастливые. И думала… а что я скажу ему? Разве теперь мои слова кому-то нужны? Разве они уместны?
Я была эгоисткой тогда, когда сменила его любовь на другую, как меняют сумочку, или туфли, или перчатки.
Я осталась эгоисткой сейчас, когда решила вернуть себе свою человечность за счет его благородства и прощения.
Но ведь он простил меня давно. Тогда, стоя под моим окном, он простил меня. И отпустил, распахнув клетку своей памяти.
Я смотрела на его улыбающееся спокойное лицо. И красный огонек в сознании начинал меркнуть. А человечность моя возвращалась ко мне, все плотнее и плотнее вливаясь в мою кровь, все громче и громче пульсируя в висках двумя словами: Отпусти его.
Я медленно раскачивалась взад и вперед, совсем как он тогда, в тот дождливый вечер.
Тело становилось легким. Тяжесть панциря испарялась с каждой секундой. Он счастлив! Он простил меня!
Я порывисто дотронулась до Митиной руки.
Тот кивнул и нажал на педаль газа.