О крылатой девушке с пепельными волосами,
Нарисованной на картине одного американского художника,
Думал один душевнобольной романтик.
Он не считал себя лучше других,
Просто он думал о том же, о чем думали до него
По крайней мере около ста поэтов,
Спившихся, утонувших, повесившихся,
За небольшим исключением доживших до старости,
Провозглашавших свободу духа и плоти.
Что ж, значит я буду сто первым,
Думал он, потому что кто-то же должен,
Выходить из шеренги, демонстрировать свои раны,
Чтобы несколько любителей поэзии умилились,
А несколько критиков написали труды.
И ничего в сущности не изменилось.
Но эта игра не на жизнь, а на вечную жизнь,
Будет продолжаться даже по ту сторону текстов и грез.
В обществе мертвых поэтов, вечно влюбленных и юных,
Чей мальчишеский смех
Проносится над автострадами и площадями,
Приводя в смущение фотомоделей и вдов,
Заводных человечков, спешащих по важным делам.
The real world will never forgive the world of dream.
We have our own illusion.
Говорят обыватели. Ангелов и волшебниц,
Которых лишили крыльев, нельзя осуждать.
Можно только ждать или прощать,
Чтобы возможно, когда уже не останется сил
Для ненависти и презрения, выйти и крикнуть:
"Верните мне самоуважение и гордость,
Поверьте в написанное и нечто высшее,
И тогда я смогу полюбить вас, первого встречного,
И любого ближнего".