Иван был грустным задумчивым ребенком. Даже печальным. Почему?
Он не познал ни харассмента ни инцеста, у него не было сумашедшей тети с большим влажным ртом и маленьким мозгом, которая бы водила полированным ногтем по сморщенной от ужаса детской мошонке. (Вернее тетя была, но она была далекая и сугубо позитивная тетя – она жила в При Бал Ти Ке и образцово воспитывала своих собственных тихих, белобрысых до полупрозрачности детей. Она не питалась племянниками, она питалась хрустальными прибалтийскими дождями…Наверняка у нее были фартук и чепчик).
Никаких сцен насилия и порнографии в маленькой стране. Небритые потливые мужчины исповедующие подвальное ницшеанство, прыщавые старшие подростки, жгущие кошек в подворотнях и прочие человековороны, любящие сладкое детское мясо проследовали мимо маленькой страны его детства. Только девочек-ровесниц он трогал в своих наполненных сахаром песочницах. Только за косу.
Иван даже ни разу не видел как ебутся его родители. Два больших, но интеллигентных медведя тихо возились по ночами за стеной его персональной комнаты – возможно они занимались модной борьбой самбо.
Вроде все было хорошо. Откуда же бралась печаль?
На кладбище полагалось разговаривать тихим голосом. Наверное, мертвые люди очень строгие. На могиле были разбросаны веселые крашенные скорлупки яиц. Остатки чьей то трапезы. Кто-то покушал среди железных заборчиков и зеленых плакучих ив.
- Мама, а мертвые люди могут какать?
Вы знаете, что такое печаль маленького ребенка? Печаль маленького ребенка – это ад. Ну, не классический огнедышащий индустриализованный ад, с медными котлами, с домнами, с бесконечным конвейером отрубленных конечностей, с алыми проводами кишок перемотанных дрянной изолентой. Нет. Это такой маленький прохладный ад. Его можно поместить в цилиндрическом алюминиевом контейнере для хранения фотопленки. И унести в кармане желтых шорт.
Ад детской печали заключается в ее безотчетности. Взрослый может употреблять алкоголь и наркотики, он может заниматься сексом, верить в бога, в фюрера, в коммунизм, он может обращать меч агрессии против окружающих и самого себя, наконец, он может залепить все зеркала в своем доме лейкопластырем и издать на старом трамвайном билетике специальный декрет, объявляющий ад недействительным, несуществующим…
Арсенал средств борьбы взрослого человека со своим внутренним адом разнообразен и довольно эффективен. Взрослый знает своего врага в лицо. Как только черный человек подходит к нему, как только странные тени появляются на поверхности его мозга, взрослый тут же вступает в священную борьбу за сохранность своего разума и организма. Большинство взрослых умудряются донести свой внутренний ад в спеленутом, обездвиженном состоянии до самого края могилы. Ребенок же в силу отсутствия жизненного опыта еще слеп. Он не видит своего врага. И вдруг, невзначай испугавшись огромности окружающего мира, идет по пути пассивного сопротивления. Прячется в углу темной комнаты, сидит там на корточках. Прячет мертвую бабочку своей тоски в алюминиевый контейнер для фотопленки. Детям – цветам жизни - чужд самоанализ.
Иван питал слабость к мотылькам еще с детства. Каждый уважающий себя мальчик 6 лет от роду калечит и убивает N-ное количество мух, жуков, червяков и прочей пустяковой безответной живности. Некоторые юные эксцентричные джентльмены уже убивают лягушек, но для большинства – убийство лягушек – это откровение отрочества вместе с первыми прыщами и тихими радостями онанизма.
Иван принадлежал к солидной и респектабельной касте 6-летних убийц насекомых, с уклоном в сторону убийства мотыльков. Иван убивал мотыльков довольно витиеватым способом. Косвенно и ненавязчиво. Изначально он просто ловил мотыльков. Зажав в кулаке пленного мотылька Иван подносил его к уху. Пленный был почти неосязаем и к тому же молчал. Вот с жуками было все ясно. – они всегда возмущенно скрипели и ругались на своем жучином языке. И щекотали мякоть кулака изнутри своими бронированными мукулистыми лапками… Они протестовали… А эти молчали. Послушав молчание мотылька, Иван по сложной, тщательно отработанной технологии разжимал поочередно пальцы кулака-тюрьмы. Защипленный мизинцем летающий цветок с выпуклыми бессмысленными буркалами и хитрым, свернутым в часовую пружину хоботом представал взору охотника. Уже помятым и наполовину разоблаченным представал. Взяв летающий цветок за лепестки-крылья Иван подносил его к солнцу. Солнце резало глаз и мотылька. Золотая бритвочка солнца. Некоторые тайны мотылька становились явными. Лепестки-крылышки были пронизаны тонкими канальцами по которым двигался жучиный сок, несерьезная зеленая кровь мотылька…Еще лепестки-крылышки были обсыпаны сверкающей пыльцой, как частички слюды намытые в секретном детском прииске, как мамина пудра.
Насладившись зрелищем незуразной мотыльковой красоты, но не придя к окончательным выводам относительно хитрости лабиринтообразного хобота насекомого, Иван отпускал его на волю. То есть пристраивал мотылька на ближайший цветок. Потрепанное насекомое, конечно, никуда не летело, а только скучно сидело и шевелило своими облысевшими крыльями или вообще валилось вниз в травяные джунгли. Но Ивана это уже не касалось, он ведь честно совершил ритуал отпускания. Волшебная крылатая пудра мотылька на вкус была… безвкусной. Настырно, методично Иван уже преследовал следующего мотылька.
Однажды, в процессе успешной мотыльковой охоты, Ивана застиг Отец. Будучи гуманным и продвинутым родителем, он не стал наказывать сына, но всячески высказал ему свое неодобрение и объяснил, что мотылек – это очень хрупкое существо, лишившись своей волшебной пудры он уже не может летать и как следствие умирает.
Отец был существом большим и потому, несмотря на свою благость опасным. Авторитет Отца был велик. Больше авторитета красного глаза светофора, больше авторитета многоруких воспитательниц детского сада и жестоких старших мальчиков. Горело гневным огнем розовое лицо Отца, горели голубые маленькие луны его глаз. Могущественным и грозным божеством был отец, но, тем не менее, Иван продолжал убивать мотыльков.
Благородна была его мотыльковая страсть, и юный герой это инстинктивно чувствовал.
С началом учебы в школе, с началом новой жизни Иван перестал охотиться на мотыльков. Это произошло естественным образом. Он какое то время еще по инерции ловил эти крылатые нарядности, но вид мятых, лысых мотыльковых крыльев уже почему то не волновал его, мотыльковая пыльца потеряла свое волшебство и стала уж совсем безвкусной.
Последующий вплоть до отрочества кусок детства Ивана был вобщем то ничем не примечателен. Если не считать редких приступов печали.
Может быть, печаль проистекала от того, что жизнь благополучного ребенка не имеет никакого смысла? Ей не хватает ЧЕГО ТО? Чувствуя недостаток ЧЕГО ТО, младенцы и прочие маленькие домашние звери жрут известку и дворовую траву. Иван смутно чувствовал недостаток ЧЕГО ТО. Возможно редкоземельного витамина с крыльев умирающих бабочек.
Он не мог понять чего. Его мозг был стерильным мозгом плакатного октяренка-далее-пионера, и вообще положительного интеллигентного мальчика в коротких штанах. И в сандалиях. Сандалии это обувь пророков и ангелов. Крылья у Ивана были бумажные, из тетрадных листов. В клеточку и косую линейку. Даже когда Вселенская гармония изредка нарушалась тройками, рот ангела вычищенный до блеска, вычищенный до крови в деснах изрыгал только формулы вежливости, только чистое синее мятное пламя.
- Спасибо, мама, я съел суп, да. Пожалуйста, можно еще компота?
- Да, Анжела Сергеевна, я сделал домашнее задание.
- Спасибо, мама, я съел домашнее задание.
- Анжела Сергеевна, пожалуйста, можно я плюну Вам в компот?
- Мама, я хочу на обед ЧЕГО ТО!
Только став подростком он смутно заподозрил, что это ЧЕГО ТО так быстро. Так оранжево и серебристо.
Что все его школьные драмы, все его велики-футболы и даже довольно успешные драки – все это - пф-ф-ф-ф. Веселый бред. Глупая сказка, которую можно изложить обслюнявленным химическим карандашом на конфетном фантике. Количеством одной строчки.
Но дети думают только перешагнув красно-черные сны пубертата. Только вылупившись мокрым жалким насекомым из стеклянного кокона детства начинают думать они. А мир, ужасный и привлекательный, назойливо лезет в блестящие глаза вчерашними детям. Мир трогает их за крылышки и обдувает с их слипшихся мозгов последние картинки детства.
До красно-черного финиша детства плакатные октябрята-пионеры - непотопляемые бумажные корабли плывущие через мезозойские болота реальности. Самим своим видом они оскорбляют глубину реальности. И ревнивая реальность рыгает им вслед болотными пузырями, рыгает консервированной вечностью, дьяволом и дьяволятами. Да, у детей тоже есть свои секреты. У детей тоже есть свои интриги.. У детей есть свой детский дьявол. А вы что думали? Что на игрушечных грузовиках только спичечные коробки возят? Всякие смешные кучерявые невнятности? Не-е-ет! Свежий чугун тоже возят. И мясо возят.
Печаль
Маленькие звери в желтых шортах – что вы делаете в заколдованном изумрудном лесу? Маленькие звери в желтых шортах, вы такие маленькие, что вас легко можно принять за игрушку, за ненужность, за докуку и убить одним ударом простого заточенного карандаша (твердости Н). И тогда все. Все тогда. Легким движением руки, мановением пальца вы разрушаете радужный мыльный пузырь новорожденной вселенной. Давите эти мыльные пузыри сколько угодно – законы заколдованного злого леса останутся неизменны!
Маленькие звери далеко не беззащитны, успешно они копируют охотничьи приемы взрослых. Загнанный плюшевый слон-инвалид валиться в изумрудную траву. Из распоротого плюшевого животика вылезают окровавленные опилки – слон смертельно ранен в пуговицу! А, кстати, чьи это розовые мозги в скомканном стаканчике из под мороженного?
Если разбомбить город построенный из деревянных азбучных кубиков – будет много жертв – строительный материал ненадежный, а в заколдованном изумрудном лесу завоняет злым дымом. Это кто-то маленький с расцарапанными коленками и в желтых шортах, был ушиблен упавшим кубиком, укушен бешенной собакой и самовозгорелся.
Никто не знал, что в голове Ивана идут битвы изумрудного леса. Он рисовал свои секретные батальные сцены пальцем на оконном стекле.
Позже, уже подростком, выбрасывая детские игрушки он вдруг нашел алюминиевый контейнер с мертвым консервированным мотыльком. Долго он рассматривал на просвет крылатого мертвеца. А потом выбросил его в окно, конечно. Улетел мертвый мотылек в окно.
Так быстро
Оранжево-серебристое ощущение стало посещать его довольно часто и по совершенно разным поводам. Во время чтения книги, игры в футбол и даже драки (да, да несмотря на свою интеллигентность Иван был довольно драчливым парнем). Он мог вдруг застыть на мгновение, а то и на два, будучи сбитым своим внутренним мотыльком. Стремительной оранжево-серебристой мыслью. Иван пытался поймать своего внутреннего мотылька, но каждый раз атака врага была молниеносной и неотразимой. Конечно, повзрослев еще чуть-чуть он прочитал шафранно-коричную китайскую сказку о старце, которому приснилось, что он бабочка и бабочке, которой мстился сон о призрачном узкоглазом старце Лао-Цзы. Щипля себя за прорезавшиеся усики, Иван откладывал книжку с хитрыми китайскими стариками и какое то время пытался представить себя насекомым.
Огромное солнце. Нежно мохнатые колодцы цветов, с тяжелыми лужами нектара на дне, с тяжелыми лужами серебристой ядовитой дремы. Яд медленно проходит сквозь тело и дистиллируется по специальным каналам сквозь шелковые крылья. Яд=бесконечность=полет… В этом духе фантазировал Иван. Но китайские мудрости, как известно – красивый изысканный обман. Это золотые узоры на фарфоровой посуде для чайной церемонии. Хитрые корично-шафранные узкоглазые старики играют как дети в кукольную чайную посуду. Вы будете изо всех сил пыжиться, пытаясь постичь сокровенный смысл многоэтажной коаны, а призрачный Лао-Цзы, за истекшие тысячелетия вырастивший свою мотыльковую сущность до размеров хорошего слона, будет сидеть на цветке-небоскребе, где то совсем рядом, и хихикать над вами в неслышном инфразвуковом диапазоне.
У Ивана еще случилось много книг и несколько честных и неприятных опытов с бритвенным лезвием, с некиими таблетками и даже плебейским клеем «Момент». Однако внутренний мотылек был неуловим. Никак он не хотел прилетать на плебейский нектар клея «Момент».
Будучи довольно умным юношей, Иван, в конце концов, рассмеялся над собою и превратился в студента первого курса самого престижного факультета, самого престижного ВУЗа города. Что в общем то было несложно с его породистым лбом и связями его респектабельных и богатых родителей. Он стал душой компании и поедателем девичьих сердец, что в общем то было не сложно с его породистым лицом и деньгами щедрых родителей.
Вставте трубочку для коктейля в персиковую вагину молодой и красивой девушки. А член поберегите для ее клубничного рта. Или шоколадного аннуса. Налейте в широко раскрытые глаза свежей девушки алкоголя, налейте алкоголя в глазные ямы себе. Сделайте из своей жизни коктейль. Пить необязательно - лучше выплеснуть веселой искристой радугой на асфальт.
Жизнь летевшая до этого со скоростью выпушенной из лука стрелы, вдруг полетела с пугающей скоростью пули.
И на третьем курсе Иван решил стать серьезным. Только серьезные люди могут разглядеть на оранжевом небосводе инверсионный след бабочки-пули. Только серьезные люди могут попытаться остановить мотылька летящего со скоростью пули. Если потребуется собственным мясом остановить. Иван больше не читал Лао-цзы. Иван читал Кун-цзы. Иван читал Хакагурэ-Сокрытое В Листве. В заточенных до остроты невозможной, изумрудных листьях самурайского дерева искал Иван мотылька. Иван стал регулярно ходить в додзе. И выбрал себе веселую и мощную религию фашизма. Фашизм Ивана был весьма своеобразной символической концепцией. Это был такой романтический фашизм. Очень наивный.
- Я оторвался от почвы – думал Иван. Почва это важно. Кровь и почва - говорили нацистские бонзы формируя свою гвардию - “СС”. Ширококостные крестьянские парни без пломб в зубах. Верные белозубые псы-преторианцы третьей империи. Они не боялись умирать. Это очень важно не бояться умирать. Они понимали присягу буквально. Верность и честь - для меня это фразы из толкового словаря, а для них немедленная физиологическая реакция. У них кровь была густая как ил, круто соленая, богатая разными микроэлементами им не стыдно и не страшно было удобрять такой кровью сырую землю. У японцев тоже были такие - в кителях на голое тело, вооруженные дедовскими мечами они с ритуальными средневековыми кличами бросались на американские пулеметы. Выросшие прямо из почвы обладатели первобытной мудрости. Да не важно во что они верили - эти угорелые японцы и немцы! Важно, что они смерть не уважали. На ты были с костлявой. С секретным философским камнем за пазухой весело расхаживали по земле.
А я с двухэтажным лбом мыслителя и утонченной нервной системой, с пузырьками вражеской пепси-колы в крови очень уважаю костлявую. Я никак не могу поймать мотылька – примерно так рассуждал Иван.
Иван перезнакомился со всеми немногочисленными фашистами университета. Поучаствовал в нескольких крупных драках. Законспектировал Mein Kempf. И понял, что фашисты были смешны. Фашисты оказались недостаточно серьезны для Ивана. И тогда он обратил свои взоры на самых серьезных людей страны.
Парни из стали
Вы помните, вы все, конечно, помните – первая половина 90-х годов. У господина Президента от натуги растрескалось лицо – он объясняет народу витиеватые прелести демократии. Он объясняет гражданам о священных переменах и бесконечных возможностях открытого рынка. О сокровенном смысле конкуренции. Рассказывает на древнешумерском языке. На ночь. Но каждый из граждан способен усвоить эти древнешумерские сказки лишь в меру своей отваги, в меру развитости охотничьих инстинктов и быстроты ума.
А в телевизоре опять кого то взорвали – и вот он, вчера магнат и князь, – сегодня осколки стекла и скоропортящиеся субпродукты на асфальте. А кого то убили в соседнем подъезде. Он задолжал смешную сумму в двести и сколько то там долларов. И его убили смешным образом. Сапожным молотком в голову. Кандидат филологических наук и по совместительству уличный торговец цветами лежит в собственном подъезде. В позе почти непристойной. От обгаженных штанов резко пахнет аммиаком. На бывшем лице и повсюду свинцовые капли густого мозгового варенья. Убийцы не торопятся скрываться. Спокойно, во дворе, на детской площадке они провели рабочий перекур. О чем то беседуют тихо. Тяжелые и усталые профили крестьянских парней. Маленький огонек сигареты – адский...Вы конечно, помните – половина вашего дома наблюдала воскресным вечером эту бандитскую идилию.
Вы помните этих храбрых парней? Бритоголовых ландскнехтов в красивых малиновых пиджаках? У них рифленые кулаки с разбитыми костяшками, маленькие серьезные глаза и очень короткая, но славная биография.
Ветер перемен нес не только магические зеленые банкноты, но и радужные сладкие трупы девушек-моделей. Верных бандитских подруг. В воздухе носился витамин вседозволенности. В воздухе пахло волшебной кокаиновой пудрой с крыльев экзотических, красивых и длинноногих насекомых.
Action, man. Action. Take it. Or leave it.
Денег Иван хотел? Разве денег? Как это не смешно, бандитизм Ивана носил романтический характер.
Интеллигентные бандиты не слушают шансон. Интеллигентные бандиты слушают классический тяжелый рок. Accept.
Primitive. Let me be Primitive! – и кровь сгущаеться, насыщается серьезным мужским железом, гормоном действия. Primitive! – бьют тамтамы охотников. Настоящих охотников - с профессиональными желваками на скулах, с маленькими серьезными глазами, с божественной силой в кулаках, покрашенных суриком.
Иван смутно подозревал что эта его теория на поверку тоже окажется смешной, но тоска его была серьезной. И поэтому он никак не мог больше ждать - еще чуть-чуть и его внутренний мотылек вырвется на свободу. Проделав витиеватый как древняя письменность ход в его черепе мотылек покинет пустую и нарядную, вполне благополучную по жизни Кожуру-Ивана.
Инициация.
Таксист сказал Ивану, что бы он не хлопал так сильно дверью. Глупец. Теоретически Иван мог застрелить убогого. Восемь девятимиллиметровых смертей для таксиста было в рукоятке заткнутого за пояс пистолета. Пистолет был начинен девятимиллиметровыми смертями – там, между рифлеными щечками рукоятки, так похожими на шоколадные вафли. Но Иван только сделал на таксиста такие глаза. Как у глубоководного морского окуня.
Место инициации приблизилось. Primitive. Let me be Primitive! Сердце с трудом толкало жирную, насыщенную гормоном действия кровь. Bang-bang. Splash-splash.
Глубокий вдох и выдох по методу самураев. Рисово-соевых сверхчеловеков. Все.
Таксист остался за углом квартала дожидаться бледного молодого человека с глазами глубоководного окуня. Он слушает свой «шансон» и жует горькую сигарету и не подозревает, что его пассажир сейчас грабит некий подвальный магазин с железной дверью, бьет неких простолюдинов рукояткой пистолета по головам - за дерзкий взгляд, за попытку позвонить в милицию и большей частью за просто так.
- Маленькая, все будет хорошо – бормотал Иван в ухо молоденькой продавщицы-заложницы, когда в распотрошенный подвальный магазин кто-то постучал. Снаружи. Bang-bang.
- Ты ведь замужем? – и девушка что то ответила Ивану на птичьем языке.
- Все будет хорошо – шептал Иван в чисто вымытую, нежную ушную раковину девушки продавщицы. В настоящий момент он сделался для нее не только дарителем-забирателем жизни-Отцом, но и покровителем- Старшим Братом.
И уверенным, совсем не птичьим голосом девушка-заложник послала прочь пришельцев. Какую то веселую, спокойную ерунду сказала девушка-заложник и послала прочь нарушителей бандитской идилии. Возможно, сработали амулеты джу-джу – кассеты с записями культовой группы «Accept, разложенные Иваном в особом порядке, перед тем, как он отправился на Дело. Все стало хорошо. И Иван совершал еще одно успешное ограбление. А потом еще. Еще. Он приобрел опыт и определенную уверенность. Но так и не смог догнать свою оранжево-серебристую мысль.
Была это инициация? Стал ли Иван настоящим мужчиной? Настоящим охотником? Стал ли он по настоящему серьезен? Он ведь никого пока не убил. Может поэтому он пока не понял сокровенного смысла своей внутренней загадки?
Убить человека было его последней надеждой в изматывающей гонке с внутренним мотыльком. Но он никак не мог себя заставить убить человека. Хотя честно старался. У него получалось разве что избить. Рукояткой пистолета до первых признаков фарша на лице. И никакого раскаяния после этого – только грусть.
Ему было очень грустно. У него не хватало сил рассмеяться над собой - Да! Встать перед зеркалом и заржать как ****утая лошадь! И разбить зеркало кулаком! У него не хватало сил рассмеяться над собой в очередной раз и попытаться бросить бессмысленную мотыльковую охоту. Да и пристал ли смех серьезным людям? За время своей непродолжительной гангстерской карьеры, он все таки успел обзавестись несколькими серьезным рефлексами. Например, переть напролом лицом к опасности, нисколько не задумываясь о возможных последствиях. Ведь если будешь думать – ты никогда не обгонишь жизнь.
Долго ли можно охотиться за бабочками в бетонном лесу, на злых асфальтовых опушках? Конечно же, он «встрял» быстро и нелепо. Он даже не взял на «стрелу» пистолет. Себе он сказал, что все окончиться «простым базаром», но он обманывал себя. Просто он устал. Сезон охоты на мотыльков подошел к концу.
Все случилось очень просто. Рядом с большой квадратной машиной стояли они – самые серьезные люди страны. Красные пиджаки и спортивные костюмы. Разговора не получилось. Разговора не было в сценарии. Получилась быстрая мясорубка. Вжжж-зззззз. Зубами по асфальту. Ивана избили до состояния пюре и поставили в известность, что ему отрежут голову. И руки. И ноги. Куском завтрашней говядины Ивана засунули в просторный багажник квадратной машины и повезли.
На какой то легендарной, знаменитой в то время свалке его извлекли из багажника.
Его глаза были залиты кровью, но он смог увидеть огромное серебристое солнце на оранжевом небе.
- Почему… все так быстро? – успел пробормотать Иван разбитыми в пюре губами – и красные пиджаки простонародно улыбнулись, спортивные костюмы одобрительно засмеялись. Простое счастье папуасских каннибалов, настоящих охотников за головами светилось в их маленьких серьезных глазах.
Но Иван адресовал свою финальную фразу не им. Он увидел, как наискосок через весь оранжевый небосвод бежит кто то маленький, но вместе с тем очень большой с расцарапанными коленками, с загаром от доменной печи на терракотовом лице. Родной. Главный, самый серьезный охотник на мотыльков. Его мохнатое, но симпатичное лицо исковеркано гримасой любопытства.
Вот он подносит игрушечный смешной трупик Ивана к жесткому рентгеновскому лучу, для того что бы рассмотреть на просвет его игрушечные косточки, и все его смешные истории записанные химическим карандашом на конфетном фантике, все его забавные истории записанные иголками на оборотной стороне век, все-все его смешные забавные истории.