(ЛИРИЧЕСКИЙ ЦИКЛ)
I
Жизнь
Из бухты Рождения в бухту Прощания
Каждый из нас плывет,
Минуя причалы Любви, Отчаянья,
Надежд, Желаний, Невзгод.
Плывем по тяжелой воде, несомые
Властной, сильной волной;
То чайки над нами невесомые,
То ветер в лицо ледяной.
Никто не знает последнего берега –
Близок он? далек? –
Лишь капитан, ведущий бережно
Корабль по имени Рок
Из бухты Рождения в бухту Прощания…
II
Валаам меня встретил
поющими в небе крестами
И надмирным сияньем
своих золотых куполов.
Не спросил Валаам,
что мы сделали с нами,
И сурово молчанье
скалистых его островов.
Вечным скалам нет дела
до жалких людских оправданий,
Как мерцанию вод –
до житейской пустой суеты.
Не прощай, Валаам,
полуистин и полупризнаний,
Не прощай, Валаам,
полсияния, полтемноты.
…И плывут острова –
много видели поздних прозрений,
И плывет теплоход –
много слышал неискренних слов.
Я вернусь, Валаам.
Ты избавил меня от сомнений.
Оживает душа,
обретая покой и любовь.
III
Я прозреваю лики в этих лицах –
Усталых, опечаленных – любых,
Когда любви таинственная птица
Крылом касается товарищей моих.
Незримо невесомое касанье,
Но оживают взгляды, как цветы, –
И легкое тревожное сиянье
Царит над миром вместо пустоты –
Так оживают в тихий летний вечер
Развалины поруганных церквей,
И куполов торжественные свечи
Парят над ними все ясней, ясней…
IV
МНОГАЯ ЛЕТА
«В Новгородской области есть озеро, глаголемое Нево, на нем же остров, нарицаемый Валаам, и тамо монастырь Преображения Господня..." /"Житие Савватия Соловецкого»/.
Слышите ли вы музыку этих слов? Ее нельзя не почувствовать, как нельзя не почувствовать строгую красоту островов Валаамского архипелага. Смотришь не отрывая взгляда – и вдруг в буйной зелени проплывающего мимо островка возникнет крест, блеснет на солнце. То часовенка в память инока, свершавшего здесь столетия назад монашеский подвиг.
«В лето 6837 /1328/29/ нача жити на острове на Валаамском на озере Ладоском старец Сергий». С тех пор много повидали скалистые берега Валаама. Многое видят они и сегодня. Контрасты, контрасты... Светлое и темное, божественное и... И земное.
Валаам – это древние стены Спасо-Преображенского собора, скиты; купола, летящие ввысь; полуразрушенное монастырское кладбище в тени дерев; замершие часовни, от которых веет умиротворением... А еще Валаам- сувенирные и пивные киоски; русская, немецкая, французская, итальянская речь вперемешку; красавцы теплоходы у причала; торопливые экскурсоводы, дежурными голосами излагающие расхожие факты.
Вот мелькает впереди фигура черноризца – наш экскурсовод спешит к нему, кланяется, целует руку, говорит что-то; монах терпеливо слушает, смиренно склонив голову; женщина-экскурсовод, отговорив и еще раз по¬целовав руку, торопится к нам – и бегом к очередному объекту экскурсии.
Чувство внутреннего протеста заставляет меня уйти. Я хочу побыть наедине с Валаамом. "Остановиться, оглянуться". Понять, что со мною. Попытаться облечь это в слова.
Поднимаюсь на высокое скалистое плато. Узенькие тропиночки, пыльная зелень. Солнце садится, и она кажется бронзовой. Внизу Монастырская бухта. На воде янтарно-красные блики. Покой. Здесь верится в деяния «чюдотворцев», «святолепных старцев» Сергия и Германа, в хождение по водам – этим самым водам. Время относительно, думаю я. Его нет.
Ребенком я прочитала рассказ о том, что после Великой Отечественной войны Валаам приютил инвалидов, которые не могли или не хотели вернуться домой, чтобы не стать обузой. Эти люди лишились рук и ног. В народе их называли «самоварами». Жесток «великий, могучий, правдивый и свободный!» Перед тем как к острову должен был подойти катер, инвалиды с помощью санитарок и медсестер кое-как добирались до берега, чтобы посмотреть на иную жизнь.
Помню, рассказ потряс меня. До сих пор стоит перед глазами картина, возникшая в моем детском воображении: огромное озеро, вода стального цвета, посередине остров с пологими берегами; к нему подплывает катер, а на берегу там и сям сидят люди, мало похожие на людей, – люди-обрубки. По лицам некоторых текут слезы. «Самовары» жадно смотрят на жизнь, из которой их бесцеремонно выкинула судьба.
Теперь я знаю: они отсюда, с этой высоты смотрели. С огромной скалы.
Может, Бог привел меня на Валаам, чтобы скорректировать то детское впечатление? Чтобы сказать: смотри, все не так, как кажется. За всем, что ты видишь, есть непостижимый человеком смысл. Я думаю: отсюда, с высоты, и катер, и человечки, бегающие вокруг него, казались людям, отрезанным от прошлого, живой картинкой, а не реальностью. И от этого было еще больнее.
…По тропинке важно вышагивает белая кошка. Правда, шерсть у нее такая пыльная, что я только угадываю – белая: на Валааме больше месяца не было дождей, все высохло, на всем легкий налет пыли. За кошкой спешит ее хозяйка – маленькая старушка.
– Муся, куда ты торопишься? Стой, – увещевает она степенно и мягко ступающую кошку. – Погуляем еще немного и домой.
У старушки такой располагающе добрый голос, так серьезно и дружелюбно обращается она к важной плюшевой Мусе, что я не выдерживаю – заговариваю.
Живет хозяйка Муси на Валааме с молодых лет. Работала и в доме-интернате для инвалидов. Санитаркой. Сейчас ей за восемьдесят.
– Был сынок, да помер. Винцо любил сынок. Как живем? Да вдвоем с Мусей и живем. Она у меня денег не зарабатывает. Кормимся на мою пенсию. Видно, так вдвоем и будем доживать.
За неторопливым старушкиным рассказом я угадываю ее скудную и чистую жизнь.
Раньше нуждающимся помогал монастырь. Он входил в дюжину самых богатых православных монастырей России. Теперь помогать нечем. Правда, обитель восстанавливается. «Иноцы же того монастыря зело подвижное имут житие, днем и ночью в Богоугождении труждающеся: пишу же имут от труда рук своих», – неужели написано это в семнадцатом веке, а не сейчас, в начале двадцать первого?..
Думая о сегодняшних «трудниках» и «трудницах», работающих бескорыстно на благо обители, спускаюсь по «древней дороге водоносов» к причалу.
До отплытия чуть больше часа. На берегу полно туристов. Грохочет какая-то дикая музыка. Народ поглощает пиво, заедая его нежнейшим горячим копченым сигом. Какая-то компания за столиком отмечает день рождения бородатого Славика. В его честь пьется водочка, произносятся тосты. Ему улыбаются девушки. Улыбаюсь и я. Он в ответ – тоже. Он слегка /или уже не слегка?/ пьян, расслаблен, смущен; в нем угадывается счастливый мальчик, не ожидавший такого внимания.
Напротив Славика сидит невысокий ясноглазый парень в тельняшке. Он поднимает стакан, все ждут тоста – но вместо этого раздается:
– Мно-о-гая ле-е-та!
Чистый и сильный голос взлетает в небо. Холодок восторга по коже.
– Мир, спасе-ение и во всем благое поспешение подаждь, Го-осподи, рабу Твоему…– поет парень, и я вижу, что он уже всецело захвачен торжественно-печальной мелодией песнопения. Первая мысль: откуда он знает это? Наверное, пел в церковном хоре?
Потом уходят куда-то и эти мысли, и дребезжащая на причале музыка, затихает полупьяная болтовня, светлеют лица.
Над величавыми соснами, над тихой водой «озера великого Нево» ясно и мощно звучит:
– Мно-о-гая лета!..
И хочется плакать. Многая лета, тебе, Славик! Не ты – не было бы в нашей жизни этой минуты. И тебе, мальчик в тельняшке, многая лета. И всем нам. Хотя что такое человеческие «многая лета» по сравнению с Жизнью Вечной, которая пронизывает здесь каждый камень, каждую волну…
Многая лета тебе, Валаам!