Ух, как необычайно знойно и влажно в наших приполярных тропиках! Такого лета уже давно никто не припомнит. Людям свойственно любить всё необыкновенное, поэтому они лелеют своё изумление, тревожно вслушиваясь в прогноз погоды, чтобы потом при встрече с друзьями, знакомыми со смаком обсудить, какими сегодня были температура, влажность, давление, какими они будут завтра, и как это невыносимо, когда так жарко, жарко, жарко... ведь мы не в Африке, ведь так? Над горизонтами встают и рушатся никому не нужные лже-оазисы. Воздух плывёт. 40 по Цельсию. Северо-западная аномалия.
Оля моя отползла под раскидистую тень от прибрежного плакучего дерева, ивьей двоюродной сестры, но более коренастой, лишённой изящной печали своей прославленной поэтами родственницы. Из-под тени высовывалась разгорячённая солнцем, такая родная Олина попа, и я заботливо прикрыл её полотенцем, а потом долго, зачарованный, смотрел, как по её спине от правой лопатки к левой лениво катится капелька пота, и, наткнувшись на лямку купальника, мгновенно всасывается тканью, оставляя после себя тёмное пятнышко. Спина у Оли мягкая, розоватая от свежего загара с чуть заметной белой полосой посредине, с которой она борется вот уж третий день, но никак не может вытравить совсем. Умаялась, милая, от активного солнышка. Спит. А я расслабленным, но собранным котом наблюдаю пляжный мир из-под ресниц.
Было три часа после полудня, когда они пришли. Парень и девушка. Осмотрелись растерянно. Городской пляж вплотную выложен шевелящимся месивом тел, тельцев, телищ. Цепляю её силуэт, вырезая его глазами, словно ножницами, из колеблющегося зноя. Худенькая, складная; узкие ступни в босоножках утонули в песке; белый сарафанчик – разумеется, белый, белый – цвет этого летнего безумия – приятно обтянул приятные изгибы, а на голове широченная оранжевая шляпа, провисшая волнами под собственной тяжестью. Парень достал покрывало и стал раскладывать его на ближайшем свободном пятачке рядом со мной, а она неловко суетится, ловит краешек, пытается помочь. Умиляюсь.
Он усаживается, не раздеваясь, свесив руки меж коленей. Она же стоит ко мне спиной, лицом к нему, но он даже не смотрит. И зря! Есть ли зрелище более волнующее, чем раздевающаяся женщина, особенно, незнакомка, особенно, если ещё и красавица. Шляпу – долой! Каштановые пряди по плечам. Застёжка у сарафана расположена сбоку. Выгибается, отставив локоть, вывернув шею, перетоптываясь, и даже помощи не попросит. Наверное, в их паре это не принято, а может, просто поругались. Расстегнув, стягивает сарафан через голову. Вижу, как напрягаются мышцы её спины, вздрагивают тугие ягодицы в откровенных стрингах. Поворот – поклон до земли – опора на одной ноге, а вторая отставлена в воздух – уложила сарафан. Пресс, животик золотистый, грудки славные такие, не большие, не маленькие, упрятанные в зелёные чашки купальника. Спасибо тебе, Господи, за всю ту красоту, что ты сотворил, и особенное спасибо от меня лично за то, что поместил её сегодня прямо у меня перед носом.
Она просит его посидеть с ней пять минут. Кажется, я понял её уловку. Пусть все увидят, что она пришла не одна, чтобы, когда он её всё же оставит, оградить себя от нежелательных знакомств. Умничка. Он сидит пять минут с кислым видом, смотрит на часы, говорит «Ну, я пошёл!», целует в нос и уходит, увязая сандалиями в песке, и не видит, какую нежность дарит вслед ему её взгляд. Моя прелестная соседка достаёт из пляжной сумки книжку, врывается бёдрами в песок сквозь покрывало. Что читаем? Не Маринина, не Донцова, не глянец, та-ак, маленькая книжонка в хорошем переплёте: Густав Майринк «Голем». У меня теплеет на душе. Славная, славная девочка, красавица, умница к тому же, и был бы я один, но к чему эти пустые мысли! Меня вдруг разморила дремота, и, провожая сквозь ресницы всю её от пяточек до макушки, я не заметил, как уснул.
Из сна меня выдернули мужские голоса. Приотворив веки, вижу то, чего и следовало ожидать. Девочка моя, я к ней так прикипел душой, что даже ревную, окружена мужичьём. Один прилёг с ней рядом на покрывало, морда жлобская, двое стоят, загораживая солнце. На шеях цепочки, на плавках телефоны, тьфу! Она в обороне. Мягкое «нет» на все предложения, стойкий оловянный солдатик, и голос не повысит. Мучают её, бедную, своей навязчивостью с полчаса, а потом уходят, оставив визитки и какие-то билеты, и неприятный осадок в придачу. Возвращается в книжку, съёжившись. Как он вообще мог оставить тебя одну на этом огромном пошлом пляже?! Что за дурак? Сладко-солёная смесь злорадства и раздражения. Несколько секунд спустя рядом оживает парнишка. Оказалось, тоже наблюдал за моей соседкой. Окликает её и предлагает свою защиту. Нет-нет, всё в порядке – мило улыбается, скользит невидящим взглядом по моей сонной личности и снова ныряет к г-ну Майринку. О, Густав, знал бы ты, сколько мужчин тебе сейчас отчаянно завидуют!
Лежим. На её спине образовываются бусинки пота. Они веселятся, подмигивают солнцу и в радостном безмолвии скатываются вниз. Ещё она иногда поправляет волосы и шевелит пальчиками ног. А я не смею перевернуться, не хочу разбудить Олю и потерять из виду объект наблюдения. Кажется, доиграюсь, и будет солнечный ожог. И поделом!
Мимо шагает шеренга поджарых лосей с пивом в руках. «Чё читаем?» - громогласно. Она чуть не подпрыгнула от неожиданности. «Не бойся!» - ржут. Нет, не лоси, скорее, кони. И уходят. Девушка откладывает Густава в сторону и опадает, пряча лицо в согнутом локте. Её достали. Лежу и мечтаю о том, как можно было бы забрать её с пляжа, посадить в машину с кондиционером и под тихий джаз умчать к себе домой. А там угостить коктейлем или сварить хороший кофе, и чтоб она сидела, такая уютная, вся золотисто-каштановая в моём любимом кресле, подогнув одну ножку. И мы бы болтали по-дружески, спокойно, о Големе Майринка, о жаре, о музыке. Она бы сразу поняла, что я не такой, как эти. И словно в насмешку взамен моей кондиционированной идиллии воображение вдруг подсунуло горяченькую картинку, где две точёных ножки вразброс на широкой постели. И запах её тела, то ли мираж, то ли явь, горько-сладкий аромат загоревшей кожи и лосьона. Чёрт, срочно прекратить, или придётся перевернуться на живот!
Вдруг налетел порыв ветра. Пляж словно одно большое многоголосое животное разом ахнул. Первый за неделю порыв. Он прилетел с залива, рыбный, влажный, долгожданный. Зачерпнул и бросил нахально песком в лицо. Тело вздохнуло один раз, овеянное им, и тут же снова распарилось. Несколько минут спустя ещё один порыв, но уже долгий, пульсирующий. Этот успел поиграть с разбросанным мусором, обронил несколько листьев с дерева. Он был разведчиком. А вслед за ним пришла целая армия порывов, посильнее, послабее, колких, мягких, слева, справа. Они неслись невидимой вражеской конницей по беззащитным людским телам, не признавая препятствий, обстреливая песчинками, налепляя пакетики из-под чипсов и орешков куда придётся.
Что-то большое, я инстинктивно вжался в песок, профланировало на уровне моей груди, а моя разморённая солнцем нимфа вдруг расширила глаза, приподняла себя на согнутых руках, словно собралась отжиматься и посмотрела на меня, а потом мимо. Я не сразу понял, что случилось. Она быстро похватала вещи, оставив только покрывало, сохранившее недолговечный барельеф её форм, и, перепрыгнув через мои ноги, бросилась вслед за летучим объектом. Вот в чём дело. Ветер-Мамай прихватил с собой её шляпу, у которой обнаружился хороший аэродинамический эффект. Шляпу сперва прибило к тому парнишке, что предлагал девушке свою помощь, но не успела она туда допрыгать по раскалённому песку, а он отреагировать, как новый порыв ветра взвил шляпу и унёс куда-то дальше.
Я приподнялся на локтях, глядя ей вслед. В одной руке сумка и книжка, в другой сарафан и босоножки, коленки задирает высоко, бежит как обезьянка по сковородке. Она всё удалялась, скоро её фигурку, словно дюймовочку, можно было ухватить двумя пальцами, если приблизить их прямо к глазам. Этого я не успел. В голове застучали молоточки. Они пришли откуда-то из глотки. Туки-тук, туки-тук. Сперва нестрашные, даже забавные, но за ними вдруг накатил тяжёлый свист, пропали все остальные звуки, словно молоточки изнутри заколотили ушные раковины, не оставив иного выбора, кроме как слушать таинственное вещание недр собственного организма. Кажется, там что-то случилось, иначе с чего бы включать сигнал тревоги? Пожар? Ладони холодеют, и что-то тянет вниз... Надо положить голову... да, да... она такая тяжёлая, ух... И глаза закрыть... Или они уже закрыты?.. Закрыты или открыты? А если попробовать снова открыть? Одни какие-то пятна чёрные, красные, синие плывут, плывут... Как тяжело-то, Господи, что со мной? Надо же лечь, или я уже лежу... Сердце как скачет... Сумочка в правой руке, туфельки в левой, поезд в зелёной, мчит, мчит, мчит, ты-дых, ты-дых... Огромная шляпа опускается мне на голову, вырастает из красно-чёрно-синего пузырящегося небытия, и погружает в пустоту...