Гриша был нашим грустным клоуном. И грусть его обладала тем особым свойством, что сразу в глаза не бросалась, а просачивалась в женские сердца постепенно, но неотвратимо, подобно тому, как ржа ест железо. Сначала он ослеплял вас блеском своего природного артистизма, а затем, то ли случайно, то ли нарочно позволял заметить, как снимает маску веселья и в один миг становится тихим и сосредоточенным. Тут-то и сжималось девичье сердце, бедняжке казалось, что она единственная, кто сумел углядеть эту таинственную метаморфозу, и в душе её инстинктивно рождался порыв: «Возможно, я смогу его утешить?». Я не знаю ни одну девушку, которая не была бы с той или иной степенью одержимости в него влюблена. Даже мне в своё время не удалось избежать его дьявольского очарования, хоть я и знала его как облупленного, с тех пор как в первом классе нас посадили за одну парту. Быть влюблённой в Гришу казалось столь же естественным и неизбежным жизненным этапом, как пережить переходный возраст.
Сколько его помню, он был на сцене. Однако в обычной жизни это не мешало ему оставаться одним из самых застенчивых детей в нашем классе. Да, да, именно так. Возможно, у психологов найдётся логичное объяснение такому парадоксу, но мне всегда казалось, что на сцене Гриша-гусеница превращается в Гришу-бабочку. Помню, как в младших классах он заливался румянцем и прятал глаза под длинной чёлкой всякий раз, когда Нина Петровна задавала ему элементарнейший вопрос, на который только дурачок не знал бы ответа. Он перебивался с тройки на тройку только за счёт добросовестного списывания у своей соседки. Хоть это и смешно, но я до сих пор чувствую глубокое удовлетворение оттого, что приложила свою маленькую детскую руку к его судьбе.
Всё изменилось, когда во втором классе после долгих Гришиных уговоров родители отдали его в школу гимнастики. Профессиональный спорт отнимает у человека всю его свободную волю, не говоря уже о времени. Мой сосед по парте всё чаще стал отсутствовать на школьных занятиях, и амбиции его были столь велики, что готовился он, как минимум, к олимпийскому чемпионству, и тренер всерьёз на это рассчитывал. Однажды Гришка уехал на соревнования, отсутствовал несколько месяцев, а когда вернулся и вошёл в класс, - это был фурор. Мы тогда учились в 8-м, девицы почти все оперились, а мальчишки ещё не успели нас догнать, и тут входит наш Гриша, высокий, плечистый, складный, и даже школьная сумка как-то по-особенному, по-взрослому свисает с плеча. Кажется, даже послышалось клацанье захлопывающихся челюстей, а он улыбнулся застенчиво и прошёл на своё место рядом со мной. Тут я и влюбилась в него, как целая стая мартовских кошек.
Надо отдать ему должное, несмотря на безоговорочный успех у девушек, он не позволил себя избаловать. Неизменно дружелюбный со всеми, он никогда не выказывал особенного интереса к одной из нас, и тем самым вводил всех девчонок в исступление своим нечаянным вниманием или рассеянной улыбкой. Мы готовы были на всё, чтобы его завоевать. Но казалось, ему это не нужно, а это ещё сильнее распаляло наш интерес.
Грише исполнилось 15, и в день своего рождения, который он решил провести на тренировке, во время исполнения сальто у него соскользнули руки с перекладины, и в полном молчании, сопровождаемый взглядами тренеров и спортсменов, он ухнул вниз. Во время этого долгого, словно вечность, полёта он всё понял. И когда его тело с гулким звуком ударилось о пол, выражение лица оставалось строгим и сосредоточенным. Гришина карьера блестящего спортсмена-акробата бесславно окончилась, толком не успев начаться. С множественными ушибами, растянутыми связками, сотрясением мозга, а самое главное с трещиной в верхнем отделе позвоночника Гришу положили в больницу. Я ходила к нему каждый вечер, как на работу, с учебниками и тетрадками. Сначала вместе со мной отправлялись делегации сочувствующих, но уже через месяц они поредели. Я думала, что мне будет жаль его, но Гриша выглядел таким сильным и спокойным, что жалеть было бы последним делом.
Весной ему разрешили вставать. Мы прогуливались по палате, он опирался на моё плечо, а моё сердце разрывалось от счастья. Он был таким близким и таким далёким! За те четыре месяца, что мы провели вместе, мне удалось узнать Гришину тайну. Произошло это так: однажды зимним вечером я не выдержала и, вцепившись в простыню на его кровати, промямлила, что люблю его. Голова моя тут же сделалась чугунком, полным пшёнки, и потянула вниз, а из глаз и носа закапали слёзы. Больше всего на свете в тот момент я боялась посмотреть на него. «Котя», - сказал он. (Зовут меня Катя, но Котей называют все близкие друзья.) «А я люблю её», - он вынул из-под подушки мятую фотографию и сунул в мои влажные пальцы.
С фотографии, лихо расчёрканной поперёк чьей-то подписью, смотрела хрупкая женщина в искристом платье. Гипнотические зелёные глаза на хищном маленьком личике и вдобавок пышная рыжая грива. Позади неё на тумбах выстроились тигры, а вверху крупными золотыми буквами значилось: «Диана – женщина-тигрица!» Диана, знаменитая дрессировщица тигров московского цирка, и никак не меньше, была Гришиной первой и единственной любовью. Он рассказал мне, как однажды, когда ему было 8, они с отцом отправились в цирк. Номер с тиграми тогда произвёл настоящую сенсацию. Перед началом на арену опустилась огромная клеть, отгородившая зрителей от сцены. Зазвучала зловещая музыка, внесли реквизит и, наконец, выпустили тигров. Те, грозно зыркая по сторонам, принялись кружить по арене. И тут с бездонного купола на трапеции спустилась огненноволосая фея в воздушном белом платье, словно бы собранном из отдельных лепестков, которые порхали вокруг неё, обнажая стройные ножки и тонкую талию. Зрители ахнули. Сердце маленького Гриши провалилось в кеды и оставалось там до конца выступления. Казалось абсурдным, немыслимым видеть то, с какой лёгкостью эта 28-летняя девушка управляется с 10-ю мощными хищниками.
С того самого дня Гриша заболел цирком, а точнее, прекрасной дрессировщицей Дианой. В своих мечтах он миллионы раз спасал её от разъярённого зверя ценой собственной жизни и, умирая, тонул в её зелёных глазах. Иногда он прилетал к ней на трапеции и выхватывал прямо из тигриных лап. Образ себя на трапеции прочно засел в его воображении, и он потратил целых полгода, чтобы уговорить родителей записать его в секцию спортивной гимнастики. Но отнюдь не олимпийские достижения маячили на его воображаемом горизонте, он годами продолжал лелеять мечту стать великим акробатом, чтобы поразить женщину-тигрицу в самое сердце и стать ей достойным спутником. Маленький Гриша упорно следил за всеми гастролями цирка и по мере возможности старался не пропускать ни одного выступления Дианы. Его спокойная одержимость изумила меня. Я сказала: «Гришка, так она же уже старая!» «Дура ты, Котя. Ей всего лишь 35!» «Угу, - буркнула я, - а тебе целых 15!»
Гриша поправился, но большой спорт теперь был для него закрыт. Кто-то бы сломался, но не он, ведь перед ним стояла совсем другая задача, только он ещё не придумал, как к ней подступиться. Кроме того, у Гриши оставалась ещё одна любовь – сцена. В творчестве он моментально становился духовным лидером любого коллектива: он точно знал, что, когда и как нужно сделать и сказать, чтобы зритель засмеялся, хором ахнул или искупал артиста в овациях. Теперь, освободившись от вечной повинности своих тренировок, он полностью посвятил себя сцене. Благодаря ему, наша школьная команда КВН на протяжении трёх сезонов с завидным постоянством держала пальму первенства на городских состязаниях. Гриша был богом. Стоило ему выйти на сцену, как зал взрывался аплодисментами. Они узнавали его, они его полюбили.
Ценой невероятных усилий и изощрённейшей хитрости мы помогли ему сдать вместе с нами вступительные на истфил. Я не видела большего равнодушия при выборе своей будущей профессии. Он пошёл сдавать экзамены, как другой пошёл бы в магазин за сигаретами. Пока я передавала ему шпору по истории отечества, с меня сошло семь потов, и перед глазами промелькнула вся моя жизнь, а в Гришином же лице не шевельнулся ни один мускул. Учился он кое-как и целыми днями торчал в актовом зале, сколотив вокруг себя команду талантливых разгильдяев. Зато на всех показательных выступлениях наш истфил шёл впереди планеты всей. Женское внимание к тому моменту Гришку захлестнуло похлеще всякого цунами. Мне редко приходилось видеть его, и уж конечно каждый раз с новой девушкой, но у меня была своя жизнь, свои поклонники, и училась я всерьёз.
Я бы и думать о нём забыла, если бы однажды летом на каникулах он вдруг не позвонил. «Котя, - сказал он как всегда с лёгкой грустинкой, - я бросаю универ». «Здорово! Вот те раз! А чего это вдруг?» «Это не вдруг. Я поступаю в цирковое». Я молчала и дышала в трубку, потом сказала: «Клёво. На дрессировщика?» Ничего другого не пришло в голову, ведь я прекрасно знала, что его хрустальная мечта стать великим акробатом вдребезги разбилась 3 года тому назад. «Дурочка, Котя. На клоуна. Ну, пока!» «Пока!» Вот так, огорошенная, я просидела часок-другой перед телефоном, со скрипом шевеля извилинами, почему он позвонил именно мне, сообщил ли он уже об этом своей разудалой универовской братии, стёб это или правда, и вдруг он снова позвонит и расскажет подробнее. Но Гриша не перезвонил.
И пока мы грызли гранит науки истории и науки филологии, а также прочие горные породы сопутствующих наук, Гришка осваивал азы эквилибристики, хореографии, пантомимы, актёрского мастерства, мастерства клоунады и многое, многое другое, необходимое цирковому артисту. И когда нам, будущим филологам-историкам, до финишной прямой оставались Госы и диплом, он обскакал нас, успешно закончив своё училище и подав заявление о принятии в труппу того самого знаменитого цирка, где выступала его волшебная женщина-тигрица.
На своё первое выступление Гриша прислал мне пригласительный по почте. Стояло лето, на носу расселись, свесив ножки, ненавистные Госы. Долго думала, стоит ли идти. Терпеть не могу цирк, но любопытство оказалось сильнее. Заняв своё 10 место в четвёртом ряду, я долго вертела головой, надеясь обнаружить лица однокурсников, но к великому удивлению, никого не нашла. Гришу я узнала сразу, несмотря на грим и костюм. Несложно догадаться, что он выбрал себе образ грустного клоуна-растяпы, которому вечно доставалось от всех подряд. Волновалась я за него безумно, как будто пришла на утренник к собственному сыну и беззвучно шевелю губами, повторяя заученные накануне дома стихи, только ощущение усиливалось десятикратно, потому что всё было по-взрослому, по-настоящему. Я поглядывала на зрителей в благоговейном ужасе и только когда увидела, что они беззаботно смеются, смогла перевести дух. Гриша был как всегда безупречен. Женщины-тигрицы в тот вечер в программе заявлено не было.
Вчера я сдала комплексный Гос по истории на отлично, и собралась, не расслабляясь, усесться за подготовку к литературе, как вдруг растрезвонился мобильный. Весь день я пребывала в таком убитом состоянии, расхлёбывая последствия вчерашнего буйного празднества по поводу сдачи первого Госа, что не смогла даже удивиться, услышав его голос. «Это Гриша, Котя, можно к тебе сейчас приехать?» Я сразу поняла, что с ним что-то не так. Почему ко мне-то, хотелось спросить, но, кажется, это было бы невежливо. «Ну, хорошо, приезжай», - сказала я. «Адрес?» «Ах, да...» - и я назвала ему свой новый адрес. Он уже собрался отключиться, как я вдруг очнулась: «Гриша, только ведь я... это... ну, с мужчиной живу». Секундное молчание в трубке, и я уже набрала воздуха, чтобы продолжить мысль, вот только бы придумать как. «Везёт тебе», - улыбнулась трубка и загудела отрывисто.
Через десять минут он стоял на пороге, весь мокрый, пахнущий дождём. Прислонился к косяку виском, заглянул мне в глаза проникновенно так, словно щупальца на дно желудка запустил. «Я из цирка ушёл», - сказал он. «Совсем?» «Совсем». «Твою мать, ну ты прям колобок!» «Слушай, можно у тебя поспать? Твой мужчина не набросится на меня с бензопилой?» «Мой мужчина на даче, рыхлит помидоры». Он захихикал вымученно, словно смех для него превратился в китайскую пытку. «Проходи, ложись, где будет удобно». Я пыталась быть невозмутимой и такой, правильной, что ли, вышагивала важно, как гусыня, а сердце билось в глотке жарким шариком, и ладошки покрылись изморозью. Гриша устроился на диванчике, скорчив своё длинное мускулистое тело среди подушек и уставившись на подавленную молчанием меня.
Он не был из тех, кто расскажет всё от и до. Нет, сначала поистязает вас интригой, а затем бросит фразу для затравки, как голодной собаке – кость, пока вы не начнёте умолять его поделиться новостью. «Ну что? Ну что? Ты видел её, вы познакомились?» - нет, я промолчала, за меня сказали мои глаза.
- Мы... познакомились с Дианой Андреевной. Вот, - и он жестом заправского иллюзиониста вынул откуда-то из запазухи сложенный вчетверо, мятый с кругляками от чашек кофе листок бумаги. – Я написал ей письмо и отдал в первый день моего официального зачисления в труппу.
Я прочитала:
«Ты приходишь ко мне каждую ночь, как 14 лет назад, когда я впервые увидел тебя. В этом сне я – тигр. Я в полосатой шкуре и позади у меня хвост. Ты такая хрупкая, беззащитная, но твои глаза – сноп зелёного огня. Я годами растворялся в них и, кажется, растворился без следа. Теперь я просто тигр у твоих ног. Обнимаю лапами твои колени и провожу языком по твоей груди.
Я хотел бы быть твоим тигром, но я всего лишь человек. Я хотел стать воздушным гимнастом, но стал клоуном. Люди любят говорить – не верю своему счастью, а я – верю своему, потому что всего добился сам.
Я хочу быть с тобой. Всегда. Я без ума от тебя, Диана».
Несколько раз я перечитала последние строки, омытая потоками противоречивых чувств, замерзая и потея одновременно. Чёрт, что бы я только не отдала в тот момент, чтобы оказаться на Её месте!
- Что было дальше? – спросила я.
- А ничего не было. Ничего не было дальше, - Гриша развернулся на спину и сладко потянулся. – Дальше была тяжёлая работа, репетиции, репетиции, репетиции с утра до ночи. Иногда я видел, как она проходит мимо, и несколько раз мы сталкивались в гримёрке, но, Котя, веришь? Я совсем не запомнил эти моменты. Такое ощущение, что каждый раз, как я видел её рядом, со мной происходило что-то странное. Как будто кто-то набрасывал мне пелену на глаза, какой-то сладкий морок, будто её образ, засевший в моей голове, подменял её настоящую. Так продолжалось до сегодняшнего дня.
- И что случилось сегодня?
- Я пошёл к ней. Целенаправленно. Прямо в её гримёрку. На меня что-то нашло. Я подумал, а вдруг она не получила моего письма, а вдруг ей было некогда его прочитать, да мало ли! Я распахнул дверь, и она оказалась там одна. Она сидела возле зеркала в таком чёрном шёлковом, - Гриша сглотнул, - халатике. Я сразу увидел своё письмо в ворохе какого-то барахла на этом её туалетном столике. На нём стояла чашка с высохшими остатками кофе, валялись какие-то ватки. Я сразу всё понял, Котя. И тут она повернулась ко мне и посмотрела, будто испепелила. Наверное, так она смотрит на своих тигров. Котя, я буквально врос в землю, я не мог двигаться. Пелена, которая всегда закрывала мне глаза при наших встречах, упала, и я вдруг увидел её так чётко и ясно, как ты себя в зеркале не увидишь. Эти складочки от носа к уголкам губ... поры её кожи... накладные ресницы на правом глазу, а на левом свои... складка между выщипанными бровями. Она уже не молоденькая девочка, но по-прежнему ослепительно красивая, вот только... Её взгляд. Представляешь, Котя, взгляд обозлённой на жизнь продавщицы в рыбном отделе, взгляд кондукторши в промёрзшем трамвае. От этой колючей ненависти я как будто оглох. Несколько секунд прошло, прежде чем я заметил шевеление её губ, и ещё несколько, прежде чем разобрал её шипение: «Выйди вон!» Я схватил своё письмо со стола и вышел. Вон.
Мы молчали. Надо было сказать что-то в утешение, но я не могла разомкнуть губ, потому что внутри разрывалась от дикого, животного ликования. В ушах гремели фанфары, хотелось вскочить и прыгать по всей комнате и орать ему в лицо «Так тебе и надо! Так тебе и надо!» Есть справедливость на белом свете! И пусть это негуманно и некрасиво, но я была счастлива, оттого что нашлась такая женщина, которая смогла ему отказать.