Высокое напряжение

Владислав Артемов

Владислав Артемов

Высокое напряжение

 Рассказ

Июньский вечер был жёлт и тревожен, казалось, в стоячем неподвижном воздухе над головой слышится сухой звон и треск, какой бывает под линиями высокого напряжения. Да ещё всю последнюю неделю Москву донимал серый тополиный пух, плавающий в пыльном воздухе точно дьявольская шерсть, не давал вдохнуть, набивался в ноздри, прилипал к губам.
Павел Сергеевич Стрепетов, обливаясь потом и злясь на свою рассеянность, из-за которой он сперва сел не на ту линию метро, упрямо ехал к автомобильному рынку, что в Южном порту. Он дважды пересаживался из вагона в вагон и оба раза успел поругаться со случайными попутчиками, но даже и это его не насторожило, не остановило. Мало того, что он перепутал линии и переругался со всеми, так его ещё чуть не сбила иномарка, когда он, отплёвываясь от тополиного пуха и протирая ладонью глаза, перебегал через дорогу к воротам рынка.
Говорят, что утопленников именно в роковой день непреодолимо притягивает река...

Жогин и Урвачёв уже закрывали торговлю, когда Павел Сергеевич с тяжело гружёным портфелем приблизился к их палатке.
— Что ищешь? — недоброжелательно спросил Жогин и болезненно сморщил свой опухший от тополиной аллергии красный нос.
— Маятниковый рычаг, — ответил Павел Сергеевич, поправляя очки и скользя близоруким взором по раскиданному на щите железу, не представляя, как выглядит этот самый рычаг.
— Есть, — сказал Урвачёв, задержавшись в дверях с ящиком болтов, которые собирался уже уносить в склад.
— На подшипниках? — снова спросил Павел Сергеевич, поставил тяжелый портфель на землю и потряс затёкшей кистью руки.
— На подшипниках у нас нет, — сказал Жогин, шмыгнул заложенным носом и поморщился от боли. — Бери на втулках, классику.
— Мне надо на подшипниках, — скучным голосом сказал Павел Сергеевич.
— В Тольятти на подшипниках не делают, — раздражаясь, ответил Урвачёв и подтолкнул повыше ящик коленом. — Бери, что дают.
— Мне по хрен, где их делают, — сказал Павел Сергеевич, не взглянув на Урвачёва. — Мне важно, чтоб на подшипниках...
Было что-то ужасно нервирующее в повадках Павла Сергеевича, в его монотонном бесцветном голосе, в круглом поросячьем лице с белёсыми бровями, во вздёрнутом носе, вообще во всей его толстой и рыхлой фигуре. На этом рынке он смотрелся существом чуждым и даже враждебным, так, к примеру, выглядел бы случайно затесавшийся в волчью стаю какой-нибудь домашний кабанчик. Жогин и Урвачёв, оба поджарые, узколицые и хищные, с ненавистью смотрели на Павла Сергеевича.
— А я тебе говорю, что в Тольятти не делают на подшипниках, — ещё больше раздражаясь и свирепея, прорычал Урвачёв.
— Мне мастер посоветовал на подшипниках, — твердил своё Павел Сергеевич.
— Ну и пошел вон! — хмуро проговорил Жогин.
Павел Сергеевич поднял круглые глазки и поглядел на Жогина внимательно.
— Иди, иди, сволочь очкастая...
Павел Сергеевич обиженно оттопырил нижнюю губу и медленно пошёл прочь, но отойдя шагов пять, остановился, полез в карман, сверился с бумажкой и вернулся:
— Мне мастер написал «на подшипниках», — твёрдо и тихо сказал он и пояснил: — Конверсионные.
— Вот упёрся, баран! — выходя из себя, заорал Урвачеёв. — Я же тебе сказал, кретин, что в Тольятти на подшипниках не делают!
— Убирайся, скотина! — двинулся на Павла Сергеевича и Жогин.
Окружающие торговцы с интересом приглядывались и прислушивались к возникающей заварушке, но заварушка сама собою унялась, потому что Павел Сергеевич малодушно повернулся и поплёлся прочь.
Жогин и Урвачёв собирали в ящики свой железный товар и уносили в подсобку.
— Глянь-ка, Кара прилетела, — сказал Жогин, заметив, что на краю крыши подсобки сидит чёрная ворона с открытым от жары клювом. — Вот же сволочь, где её целую неделю носило?..
— Где, где... За городом где-нибудь таскалась... — отозвался Урвачёв и прищёлкнул пальцами. — Ну, ничего, братан, сейчас и мы оттянемся, пивка холодненького, креветочек...
— Нет, — ответил Жогин. — Сегодня в бар не пойду. Людка прилетела из Греции...
— А я всё-таки пивка холодненького. У меня в холодильнике пятилитровый бочонок...
— А я вот купил на подшипниках! — раздался совсем рядом знакомый скучный голос. — Конверсионный. Как мастер говорил... А вы говорите...
— Ну, всё, — тихо сказал Жогин и, повернувшись лицом к Павлу Сергеевичу, который держал в руках маятниковый рычаг в сборе на подшипниках, прохрипел: — Ты, козёл... Тебе же сказали русским языком...
Жогин наклонил голову и кинулся на Павла Сергеевича, но тот коротко и инстинктивно, защищаясь и обороняясь, взмахнул маятниковым рычагом на подшипниках и обрушил его на темя Жогина. Жогин коротко охнул и уткнулся лицом в ящик с железом. Павел Сергеевич отбросил в сторону окровавленный рычаг, схватил распределительный вал с прилавка, в два стремительных шага приблизился к оцепеневшему Урвачёву и ударил его по руке чуть пониже плеча. Урвачёв взвыл, оскалил верхние зубы, схватился за треснувшую кость и, ссутулившись, кинулся вглубь подсобки. Павел Сергеевич метнулся следом, дотянулся и огрел его в дверях косым ударом в беззащитный затылок.
В течение каких-нибудь десяти секунд два живых человека превратились в два неподвижных остывающих трупа.
Павел Сергеевич выронил из рук распределительный вал, вернулся к своему портфелю, и тут вероятно, понял наконец, что же он натворил. Он оглянулся на поверженных врагов, сморщил свой нос, как будто собирался чихнуть или заплакать, обхватил голову руками и медленно опустился на корточки.
В это время сзади налетел на него охмелевший от увиденного продавец из соседней палатки, ударил сбоку кулаком в висок и навалился всем телом, дыша тяжко и горячо.
 Еще несколько человек набежало и тоже навалилось на Павла Сергеевича, опрокинуло его на пыльную землю, пахнущую мазутом, он получил десяток тупых торопливых ударов под рёбра и в живот.
Потом его подняли под мышки, поставили на ноги, скрутили руки за спиной и повели, пиная и торжествуя, к милицейскому посту у входа на рынок.
А Жогин и Урвачеёв продолжали лежать с проломленными головами, неподвижные зрачки их постепенно густели и тускнели, теряя последние искры живого блеска...
Ворона Кара сидела, свесив голову и дыша сквозь открытый клюв, равнодушно наблюдала за людской суетою.
Июньский вечер был по-прежнему жёлт, пылен и тревожен, и по-прежнему казалось, что в стоячем неподвижном воздухе над головой слышится сухой звон и треск, какой бывает под линиями высокого напряжения.