То, что принято называть диссидентством, на самом деле является повторением, упрощением и хвастовством чужими идеями. Диссиденты времен социализма не были диссидентами. Они не думали, они повторяли убогий набор западных идей. Недаром народ не читает их толстые произведения. Кстати, не был истинным диссидентом и академик Сахаров, не была диссиденткой Новодворская. Нет оригинальности, нет действительно собственных мыслей. Диссидентом был Чехов. Диссидентом был Булгаков со своей книгой «Мастер и Маргарита».
Идея инакомыслия без собственных мыслей смешна, а вывод неизбежен. Диссидентство всегда предполагает одиночество, свободу от необходимости служить интересам конкретной группы. Можно с кем-то соглашаться в чем-то, но собственная мысль выводит за рамки понятий подчинения групповым интересам. На этом, кстати, Горький как писатель сломался. Подчинил себя большевистским интересам, и кончился его талант. Диссидентство не предполагает враждебность. Смешна и ужасна идея борьбы за запрещение чужого права мыслить самостоятельно. Диссидентство предполагает индивидуализм. Он может быть вызывающим, как у Джека Лондона. Но этот вызов кажущийся. Истинный индивидуалист всегда ближе к свободному сотрудничество, чем эгоизм волков, грызущихся за место в стае. Ничего удивительного, что Джек Лондон и Хемингуэй были приверженцами социальной справедливости и социальной кооперации. Ничего удивительного, что их взгляды явно не совпадали с идеями пролетарской дисциплины или церковной иерархии. Свобода не отрицает дружбы и кооперации, но отрицает насилие и иерархию.
Но отсюда еще более печальный вывод. Наша система взаимоотношений изначально враждебна хорошему писателю. Он неприятен любой группе, неважно, к какому лагерю она себя причисляет. Она смотрит на него как стая шакалов на тигра, забывая, что перед ней не тигр, жаждущий закусить шакальим мясом. Так что, хотите стать стоящими писателями, рассчитывайте только на читателей, но не на заинтересованные стороны. Вам придется стать одиночкой, думать самим и уважать и критиковать себя самостоятельно. Россия, как и весь мир, заслужила нынешний упадок литературы. Более того, сейчас хорошего писателя надо рассматривать как халяву, которую мы не заслуживаем. Утешимся и будем скромнее в наших ожиданиях на качественную литературу.
Но есть еще одна проблема. Мы живем в мире, где внутренняя задавленность личности давно стала признаком благонадежности. Классический пример. Прихожу в Новый Мир. Принимает рукопись некая Ольга Ильинична, смотрит на адрес в интернет, помеченный на странице, и серьезно говорит: «Очень плохо, мы (журнал) должны быть первооткрывателями». Хоть справкой запасайся о том, что авторские права никак не защищены, и рукопись можно стырить безнаказанно. Но ведь нельзя думать самостоятельно и не замечать подобное хамство. И так повсеместно. Конечно, в таких условиях инакомыслие принимает часто грубоватые формы. Компромисс между иллюзиями читателя и подобной реальностью, с которой сталкивается писатель, становится вопросом эстетики. Такое время, оно требует своей эстетики. Внутренняя независимость становится новой формой диссиденства, то есть становится эстетичной по-своему. Расчищается пространство под новый взлет искусства. Оно, по-моему мнению, должно быть более насыщенно мыслью. Красоты и в электронных играх можно найти. Остается дело «за малым» - ощутить эстетику мысли в наше время, перестать считать возможным и достойным манипулировать читателем через всякие красивости и не ориентироваться на посредственность.
Что такое в наше время посредственность? Не дурак, а человек, полагающий, что писатель обязан писать не выше сиюминутного желания читателя думать. Это человек, как я писал выше, одержимый синдромом крутости – если ты умен, ты опасен, мне неприятно. В таком понимании у нас масса посредственностей от академиков до дворников. Плюньте на крутых, и почувствуете, что в мире остались прекрасные люди, достойные самой тонкой и умной литературы, права на собственное мнение и, разумеется, на чувство юмора. Мне кажется, такой подход эстетичен.