...В жизни каждой женщины, даже маленькой, неизбежно наступает момент, когда появляется Он. Его звали Вадик. Он носил короткие штанишки на одной лямке и рубашку в светло-зеленую клеточку. В каком бы углу двора Вадик не находился, я чувствовала его присутствие даже спиной. А те немногие слова, с которыми он иногда обращался ко мне, помню до сих пор. Вадик играл с мальчиками в машинки и вопросами пола не интересовался. Девочки же были заняты почему-то не столько куклами, сколько бесконечным «шахер-махером». Оставляемые родителями в раздевалке под огромным портретом Сталина с девочкой на руках (тиран уже давно умер, и позади был ХХ съезд, развенчавший культ личности, но портрет почему-то еще висел), мы тут же извлекали из детских сумочек «богатства» (кусочки разноцветного стекла, бусики и прочую дребедень) и начинали меняться. Однажды, когда я пыталась произвести, по мнению девочек, неэквивалентный обмен, меня дружно побили. Но чаще били Лариску. Причем, без особого повода. Она была тихая, сопливая, у нее не было сумочки с «богатствами», и с ней вообще никто не дружил.
Мы были все время чем-то заняты: закапывали в разных углах двора фантики под кусочками стекла («секретики»), заворачивали в одеяльца кукол и укладывали их спать. Мальчишки играли на своей территории, у них были свои разборки. К девочкам лип лишь один из них, имени которого я уже не помню. Мальчики его не жаловали, и он все время просился в наши игры. Но однажды случилось «ЧП»: воспитательница застала его за неприличным занятием - он подглядывал за писающей девочкой - и поставила в угол.
Завершая рассказ про свою первую любовь, скажу, что однажды, когда мы были уже в выпускной группе садика, кому-то из девочек пришла в голову мысль поиграть в «дом». «Мам» у нас было хоть отбавляй, а «пап» - ни одного, и мы позвали мальчиков. На пары всех разбивала наша предводительница Надя (эта девочка была самой высокой в группе и хорошо дралась). И тут случилось чудо: мне достался Вадик. Я хорошо помню тот момент, когда мы, взявшись за руки, отошли в сторону, и как затрепетала моя душа. Подробности игры память не сохранила, осталось только ощущение абсолютного счастья: впервые Вадик был так близко и играл только со мной. После садика его отдали в другую школу, и больше я его не видела. Разглядывая фотографию Вадика на общем снимке, я пытаюсь вообразить, каким он теперь стал, и не могу представить на месте хрупкого белокурого мальчика толстого дядьку с сильно поредевшей шевелюрой. Скорее он представляется мне постаревшим, но по-прежнему мужественным Клинтом Иствудом.
Потом была череда мимолетных школьных влюбленностей – с неизменными записочками и чернильным сердцем на парте, пронзенным стрелой. В девятом классе меня перевели в престижную школу, куда записывали только после собеседования и небольшого экзамена. Она находилась в центре города - в здании бывшей женской гимназии. Здесь было восемь старших классов, и мне выпало учиться в классе под буквой «е», куда набирали гуманитариев. В отличие от физиков и математиков, где на 20 мальчиков приходилось четыре девочки, в нашем классе все было ровным счетом наоборот: 25 девочек и четыре мальчика. И самого красивого из них опять-таки звали Вадик. В отличие от других парней из нашего класса, он был какой-то очень взрослый. Вадик курил, у него был низкий мужской голос и белокурый чуб. Жил он почему-то не с родителями, а с бабушкой: может быть, их у него вообще не было? Вадик мечтал стать актером, ходил в театральный кружок при местном ТЮЗе и даже выходил на сцену в массовке. Мальчики держались в классе особняком, на уроках неизменно занимали две задние парты, и предводителем этой маленькой компании был, естественно, Вадик.
Понятно, что все девочки нашего класса были поголовно влюблены в Вадика, а он ни с кем не «ходил», как тогда выражались, потому как всецело был поглощен своим театральным кружком. Поскольку Вадик был ничей, каждая девочка в своих грезах считала его своим и ни к кому не ревновала. Ему посвящались страницы тайных дневников, писались неотправленные письма. Возможно, Вадик и догадывался об этом, но просто не придавал значения – его мысли были заняты совсем другим. Идиллия продолжалась всего год, потому что в десятом классе у всех девочек неожиданно появилась соперница: в Вадика влюбилась наша классная - Валентина Ивановна, или Валентина, как мы звали ее за глаза.
Худенькая, моложавая, с пышной прической, в строгом приталенном костюмчике, одинокая, она всецело посвящала себя школе. К Валентине постоянно ходили ее бывшие ученики с букетами цветов. Мы тоже полюбили свою классную за неформальные отношения, вылазки на природу и внеклассные вечеринки у нее дома, где читали при свечах свои стихи. Надо ли говорить о том, что к урокам истории готовились все – даже те, кто этот предмет терпеть не мог: никто не хотел огорчать Валентину. Девочки доверяли классной свои самые сокровенные секреты. Мальчики мчались в кабинет истории по ее первому зову, закрепляя расшатавшийся шкаф, или перевешивая портреты великих деятелей. А Вадик – тот даже пару раз удостоился особой чести, собирая книжные стеллажи в ее небольшой однокомнатной квартирке.
И вдруг наш класс стал свидетелем каких-то странных событий. Однажды Вадик принес классной цветы, причем, в совершенно обычный день - не 8 марта и не 1 сентября, а Валентина, получавшая букеты от бывших учеников чуть ли не каждую неделю, отреагировала как-то странно - вспыхнула до корней волос и опустила глаза. Потом Вадик стал задерживаться после урока в кабинете истории, всякий раз находя для этого какой-либо предлог. Однажды кто-то увидел, что он провожал классную до троллейбусной остановки.
Первой неладное заподозрила Тамарка, которая, в отличие от нас, «бегала» за Вадиком безо всякого стеснения и даже умудрилась раздобыть бог весть где его фотографию. Она сразу почуяла в Валентине соперницу и тут же нахамила ей при первом удобном случае. Все были в шоке, а Валентина почему-то отреагировала довольно спокойно. Как будто чувствовала какую-то вину перед своей ученицей. Тамарка продолжала сходить с ума от ревности и отныне называла Валентину не иначе, как «вобла».
И вдруг все изменилось. Вадик – без пяти минут «медалист» - все чаще пропускал уроки истории, а когда являлся, а Валентина к нему жутко придиралась. Она постоянно поднимала его с места, задавала слишком много вопросов, почему-то избегала встречаться с ним взглядом и ставила ему четверку даже в том случае, если ответ был безукоризненен.
Вадик, утомленный пристрастным отношением влюбленной учительницы (он собирался поступать в театральный и очень надеялся на «золотую медаль»), начал ей грубить. Валентина всякий раз вспыхивала до кончиков волос и предлагала ему немедленно покинуть класс, обращаясь при этом не попросту, как прежде, а исключительно на «вы» и по фамилии. Вадик не торопясь складывал тетради в портфель и спокойно шествовал к двери, не удостаивая классную взглядом.
Конфликт все усугублялся. Теперь уже все в классе понимали, что за пристрастным отношением Валентины к Вадику стоит не что иное, как месть отвергнутой женщины. Естественно, мы встали на защиту героя своих девичьих грез и объявили Валентине бойкот, то есть просто сорвали урок, отправившись гулять на плотинку всем классом, благо, морозов уже не было и стояла весна.
Валентина сдалась без боя. Она не пошла ябедничать к директору, а просто на другой день ушла в длительный отпуск «по семейным обстоятельствам». Так что экзамены мы сдавали уже без нее. Не явилась Валентина и на наш выпускной вечер. Вадик, получив свою «золотую медаль», уехал поступать в Москву - с тех пор никто о нем ничего не слышал. Пожалуй, мы оказались единственными среди бывших учеников Валентины, которые не носили ей цветов после окончания школы.
Я встретила нашу классную спустя много лет на плотинке – постаревшую и словно высохшую от времени. Ее по-прежнему пышные волосы стали совсем седыми. Валентина медленно брела по направлению к школе, и при виде ее мое сердце предательски сжалось.
***
«Про это» я впервые услышала, когда еще училась в первом классе. Моя подружка с нижнего этажа, предварительно взяв с меня страшную клятву («только никому не говори, поняла, а то меня мамка убьет!»), сказала мне, что ее мама и папа – тут она произнесла какое-то непонятное слово. «А что это такое?» - простодушно спросила я. Верка показала мне на куклах. «А для чего они это делают?» - не поняла я. «Чтобы дети были», - ответила моя просвещенная подруга, которая была старше меня на целых два класса. Клятву я нарушила в тот же вечер. Мои родители собирались в театр, а я вертелась перед зеркалом, накручивая на пальцы свои жидкие косицы, и запретный вопрос уже вертелся на языке, я едва сдерживалась и вдруг выпалила, поймав в зеркале мамин взгляд: «А Верка говорит, что ее мама и папа, - добавила то самое непонятное слово, - и продолжила, - «А вы с папой тоже?». «Что?!?» - побледнела мама. В довершение к тому, что она выросла в деревне и к родителям всю жизнь обращалась на «вы», моя мама была еще и учительницей. Быстро справившись с эмоциями, охватившими ее после моей тирады, она вышла из комнаты и долго говорила о чем-то в прихожей с отцом вполголоса – так, чтобы я не услышала. Потом они вернулись, папа взял меня на руки, а мама спокойно сказала: «Все это глупости, доченька, забудь про это и никогда не говори таких слов». На следующий день родители жутко лупили Веерку – ее отчаянные вопли доносились даже до нашей квартиры. Я чувствовала себя предательницей, но то непонятное слово каким-то непостижимым образом сразу выветрилось из моей головы. Так что когда мы начали говорить с девчонками «про это» в пятом или шестом классе, для меня это было как в первый раз. И когда мама, складывавшая мои вещи в рюкзак накануне отправки в пионерский лагерь, вдруг начала мне объяснять, какие отношения бывают между мужчинами и женщинами - с такой непривычной интонацией и тщательно подбирая слова, я ужасно смутилась и тут же выпалила в ответ, что «все про это знаю, мне девочки рассказали».
***
Как известно, между теорией и практикой лежит целая пропасть. До окончания школы все мы в вопросах пола были теоретиками, а вот подружка Зинка после восьмилетки пошла учиться в техникум, и один из ее одногруппников, который уже успел отслужить в армии, быстро объяснил ей, что к чему – причем, на практике. Зинка тут же примчалась ко мне, прихватив по дороге еще и Ирку. «Знаете, девочки, - торжественно сказала она, - кажется, я вчера стала женщиной». Мы потрясенно молчали. Зинка тоже замолкла, напустив на себя загадочный вид, а Ирка вдруг выпалила невпопад: «Я тебя всегда уважала, Зинка, но сейчас уважаю еще больше». Оправившись от известия, мы тут же начали выспрашивать подробности события и в итоге пришли к выводу, что на самом деле теория довольно основательно расходится с практикой. Нам это представлялось как-то совсем иначе, более возвышенно что ли. «А потом Вадик надел трусы и пошел в туалет», - рассказывала Зинка. «Вы теперь поженитесь?» - этот вопрос, естественно, могла задать только учительская дочка, воспитанная в строгих правилах, то есть, я. «Не знаю», - по Зинкиному лицу было видно, что она впервые задумалась о последствиях. «А вдруг у тебя будет ребенок?» - подлила масла в огонь Ирка.
На следующий день мы отправились в женскую консультацию, где ни одна из нас, естественно, еще ни разу не была. Ирка по дороге струсила и честно в этом призналась: «Девочки, я вас в скверике подожду, ладно? А то вдруг меня мама увидит? Как я ей потом объясню – зачем ходила в женскую консультацию». Мои родители в это время были точно на работе, поэтому я пошла с Зинкой до конца. И даже просочилась вслед за ней в кабинет врача, назвавшись сестрой, чтобы Зинке было не так страшно.
Врачиха была здоровенная, как гренадерша, и совершенно квадратная – без малейшего намека на талию. «Ладно, посиди тут, пока мы будем в смотровой», - буркнула она. «Смотровой» назывался уголок кабинета, отгороженный занавеской, поэтому я слышала весь их разговор. «Тебе сколько лет?» - спросила врачиха. «Шестнадцать, - ответила умирающая от смущения Зинка и попросила, - тетенька, посмотрите, пожалуйста, я уже женщина или еще нет?». Лучше бы она этого не говорила. Потому что врачиха тут же обрушилась на нее всей мощью своей добродетели. «16 лет и уже с парнями шастает! – возмущенно выкрикнула гренадерша. – Интересно, что думают твои родители? Я бы на их месте так отходила тебя ремнем, чтоб неделю сидеть не могла. Совсем распустились. А потом в подоле приносят – сиротские дома полны-полнешеньки».
«В подоле» Зинка не принесла. Несмотря на то, что она пила отвар из семян петрушки, сидела в горячей ванной и ставила на живот горчичники, ее по-прежнему тошнило. И тогда девчонки из группы, где она училась, просто скинулись - кто сколько мог, и Зинка втайне от родителей поехала в деревню к какой-то старухе – в ее подпольный абортарий. «Бедная Зинка! Какой ужас!, – сокрушалась Ирка и добавляла, - уж я-то к себе никаких мужчин до свадьбы не подпущу!»
Впрочем, у истории был хороший конец, и женская судьба Зинки сложилась вполне счастливо. Впоследствии она вышла замуж за студента политехнического института, с которым прожила много лет и живет до сих пор. Поначалу родители сопротивлялись Зинкиному выбору – оба они работали в торговле, и Зинкин дом по тем скудным временам был «полной чашей», а тут нищий студент на шею. «Подкинули его нам, как говно на лопате, - сокрушенно произносила тетя Зоя, - корми теперь, пока выучится». Однако, впоследствии нищий студент сделал неплохую карьеру, дослужившись до большого начальника. Он посолиднел, отрастил животик, обзавелся «Волгой» и двухэтажной дачей. Зинка продолжала работать, хотя могла бы и преспокойно сидеть дома, занимаясь воспитанием детей, благо, теперь и ее собственный дом был «полной чашей», как и дом ее родителей. Теперь у нее подрастают внуки, и очередной юбилей со дня свадьбы семья отмечала очень шумно в самом престижном ресторане города.
***
Когда мне выпало рожать, действо происходило в больнице, именуемой институтом охраны материнства и младенчества, а в простанародьи ОММ. В просторном помещении на допотопных железных кроватях страдали пять или шесть женщин, кричащих на разные голоса. Особенно запомнилась одна, возмущенно вопившая: «У самого как у воробья, а я теперь мучайся!» Мне в силу воспитания было неудобно присоединяться к общему хору, я воображала себя партизаном на допросе и сдерживалась из последних сил, так что акушерка время от времени обеспокоено спрашивала: «А схваточки-то у вас, мамаша, есть, или прекратились?»
После родов я оказалась в палате на семь человек. На вторые сутки женщины занавесили окно простыней, потому что вокруг ОММ водилось полно извращенцев, которые за нами подглядывали. Нянечка, убиравшая палату, рассказывала, что у них повсюду спрятаны складные лестнички, по которым они с наступлением темноты карабкаются наверх, чтобы заглядывать в окна. А одну женщину, которая лежала в соседнем отделении на сохранении, так напугали, что она чуть не родила раньше срока. «Пошла мыться в душ ит вдруг видит - сверху рожа в окошке пялится. Тьфу, прости господи!», - сплевывала нянячка на пол и ожесточенно проводила по нему шваброй. В те времена не было порножурналов и порнофильмов, а в бани народ уже не ходил – у всех в доме были ванные. Так что извращенцы всех мастей устремлялись под окна родильных домов.
***
О том, на что способна ревнивая женщина, я узнала, когда еще училась в школе. Мы с подругой пошли в театр на оперетту «Летучая мышь». После окончания спектакля народ устремился в гардероб. В очереди перед нами стояла пара – лысый невзрачный мужичок с видом бухгалтера и вульгарного вида блондинка с крашенной перекисью «химией» на голове. И вдруг на этих двоих налетел смерчь в виде плохо одетой толстой тетки, учинившей над мужиком и «разлучницей» настоящую расправу с помощью видавшей виды авоськи. При этом она во все горло выкрикивала непечатные слова, среди которых чаще всего упоминалось то, что на букву «б». Называется, «сходили в театр».
Моя подруга, от которой ее парень ушел к другой девчонке, не устраивала никаких публичных сцен. Она просто по-снайперски суживала глаза и негромко произносила «чтоб она сдохла!» - с таким выражением лица, что по спине бежал холодок и сомнений на этот счет не оставалось: разлучница непременно сдохнет!
Когда я стала старше, то поняла, что коварству ревнивой женщины нет предела. Она даже готова подружиться с соперницей, выведав у нее все секреты, чтобы ударить по ней потом ее же оружием и вернуть возлюбленного. И можно не сомневаться в том, что когда она обнимает свою более удачливую «подругу» и клянется ей в любви, в ее голове вихрем проносится сакраментальное - «чтоб ты сдохла!».
Когда я стала еще старше, то поняла, что есть женщины, способные прощать и не испытывать зла к сопернице, но их не так много.