Ухабы, выбоины. По сторонам дороги – чахлые поля. Иногда она ныряет в деревушку - покосившиеся, серые от времени дома… Выйдет на шум мотора старуха. Поглядит, прищурившись, из-под руки – мол, кого там Бог дает – и снова тишь в деревне.
Добираюсь на попутках. Обычно шоферы берут охотно. Есть с кем словом перемолвиться в дороге. А мне интересны новые люди.
Грузовик, видавший виды, напряженно дрожит, взбираясь на холм. Летнее солнышко золотит зелень рябин и черёмух, темные избы, пыльный просёлок. Ни души. Как вымерла деревня.
- Красивое место! – говорю шоферу. Далеко видно вокруг. Синеватая дымка дальнего леса, призрачное в дрожащем от жары воздухе золотистое поле ржи, причудливый изгиб реки.
- Дунькина гора! – отвечает он, кивая на деревню, которую проезжаем.
- В смысле? Название? – уточняю я.
- Да нет! Горочку эту, на которой деревня, Дунькина гора зовут. Так-то это Самсониха.
- А почему Дунькина гора?
- В войну тут старушка одна зимами по деревням ходила. У кого детишек нянчила, кому шерсть пряла да носки вязала. А кто так кормил иногда, из жалости. Одинокая она была. А один раз шла через Самсониху, ночевать попросилась, говорят, сюда, - он показывает на огромный полуразрушенный дом.
Двор уже снесён – будто разрубили дом пополам.
Стёкол внизу, в окнах зимовки, нет. Окна передка (так называют у нас второй этаж, где обычно живут летом) заколочены посеревшими от времени досками. Тёмно-изумрудная крапива буйствует вокруг бывшего жилища. Видно, давно брошен дом…
- Зимой было. Под утро, не рассвело еще, встала тихонько, обула катаники хозяйские,ну, валенки то есть, пока спят все, да и пошла потихоньку.
Сама-то в опорках каких-то пришла, а мороз… Хозяева проснулись утром, рано ведь деревня встает, хватились – нету ни Дуньки, ни валенок. Ну, старик лошадь запряг да в погоню – семеро внуков у него, как без катаников-то. Дунька не больно далёко и ушла…
Догнал, валенки снял да обратно и уехал. А она босая осталась. Куда идти? Другая деревня неблизко, двадцать километров. Поворотила обратно. Да не дошла. Тут зимами-то мало кто ходил да ездил, так что нашли её мёртвую не сразу. Видела спуск-то, съезжали щас? Дак примерно, говорят, на этом месте. Маленько не дошла. Замёрзла.
Мы умолкаем надолго. Я представляю зимнюю ночь, переметённую дорогу, сугробы, маленькую сгорбленную фигурку, уходящую в метель. На что надеялась та, которой жить оставалось так мало? Что толкнуло её, до глубокой старости привыкшую свой кусок хлеба зарабатывать, на этот бессмысленный шаг? Никогда не узнаю…
Мне не верится, что здесь, в этих местах, где душа моя успокаивается и расправляет крылья, могли вершиться такие трагедии. Хотя я знаю горькую историю моих дедов и прадедов, знаю, как перекорёжила их судьбы сначала коллективизация, потом война, потом… Много набирается этих «потом»…
А вокруг такая умиротворенная красота, такой покой разлит – душу щемит и становится горько. Что мы за люди такие…