Большое купание

 
 автор
 Игорь Ладанов
 15.11.05

1


 Внутри меня - коробка звёзд,
 Что до сих пор закрыта.
 Внутри калека прячет шрам,
 Внутри птенец на землю пал,
 Внутри поёт труба отбой:
 «Измена, мы разбиты!»
 Внутри отряд бежит назад,
 Мы прячем головы в грозе,
 Снаружи ливень хлещет,
 Снаружи гром всё резче,
 Снаружи нас зальёт вода:
 Таран врага
 Уже стучится в ворота.

 (Стинг)


В то утро я думал, что мой день будет таким же как и сотни, уже десятки сотен и почти тысячи предыдущих за редкими исключениями, только сильнее подчёркивающими блеклость кому-то нужной повседневности. Нужной всегда кому-то: родителям, окружающим, преподавателям – но не мене. Я знаю об этом вовсе не потому что обладаю каким-нибудь сверхъестественным даром предвиденья. Нет, что бы стать предсказателем мне нужно всего лишь проснуться рано утром: лучше часиков в семь – успеть сто раз покачать пресс. Потом пока заваривается моментальная каша из пакетика, заправить кровать, одеться и умыться. Обычно за этими нетрудными процедурами следует поглощение завтрака за просмотром новостей. Раньше я успевал ещё ухватить и рубрику полезных советов, где рассказывают, например, о том что плохие дублёнки специально окрашивают в тёмный цвет дабы скрыть дефектность второсортной кожи – интересно для кого советы в полвосьмого утра о том какую лучше выбрать дублёнку на близящуюся зиму? Но потом рубрику полезных советов я начал пропускать. Не потому что она бесполезна – это всё же расширяет кругозор; но скорее что бы успеть влезть с планшетом в автобус, который, если выйти пораньше, скорее всего, будет полупустым. Рубрика полезных советов - вот моя, пожалуй, первая маленькая жертва в дань системе, с годами всё сильнее поглощающей меня. Кто бы мог подумать, что скоро я по воле обстоятельств и своей оплошности буду выброшен из этой системы.
Наверняка если бы кто-то сказал мне тогда принцип вавилонской башни: «Пока я не узнал как работает будильник он не сломался» - то я бы просто посмеялся над этим парадоксом и сделал бы всё точно так же. Ведь несмотря ни на что вся наша жизнь – спираль, по которой мы изо дня в день мотаем круг за кругом, от одинакового утра к одинаковому вечеру, лишь поднимаясь всё выше в годах. И почти ничто не в силах вытолкнуть нас с этой спирали – любое новшество только подгоняет время… Ничто кроме непредвиденного обстоятельства, например, оставленного включённым телевизора…



В тот день на улице стояла пасмурная погода. Тучи висели влажным свинцом в небе. Темно было даже когда я уже возвращался, после двух пар, из института, поэтому до сих пор горели фонари. Теперь мне кажется, что то серое утро продолжается и по сей день: ничто не изменилось, весь мир вокруг серый и какой-то чужой – будто затаился чего-то ожидая от меня.
От института я доехал в полупустом автобусе и только сошёл с остановки, как навстречу мне трое парней. Да, такое со мной бывало примерно три раза в неделю, и убедившись, что никаких денег с собой у меня нету подобные типы обычно отставали. Но весь этот день выдался совсем не таким, как бывало обычно – я почувствовал это когда узнал в одном из них своего одноклассника Стасика. Он совсем не изменился со школьных лет, вот только смотрел всё время как-то через меня, будто говорит вовсе с кем другим, а я просто призрак в теле того незнакомца; даже не узнал. На том, что денег у меня не было, ничего не закончилось. В то утро меня впервые в жизни избили. Избили просто, потому что больше с меня нечего было взять. Нет, били даже не меня, просто мой призрак чувствовал всё то же, что переносило тело под ударами тяжёлых зимних ботиков. Это произошло прямо на остановке: я лежал, забившись в угол меж скамейкой, и слушал их восторженные крики. Вокруг не было никого (вторая пара кончается пол двенадцатого, когда все либо на работе, либо в такой промозглый день сидят дома).
Работа порвана и истоптана, планшет в щепки, моих палачей уже и след простыл. Толком не знаю, как я добрался до дому. Помню только, что каждый шаг отдавался в боку и ещё солёный вкус крови на губах. Крови не моей – моего тела.
Подхожу к дому я со стороны подъезда, поэтому окон квартиры не видно. Но уже тогда сквозь пелену боли и серости дня до меня дошло какое-то беспокойство: то ли на другой стороне, то ли где-то за домом столбом валил чёрный дым.

Однако перед дверью своей квартиры я успокоился: на лестнице не было никакого запаха дыма. Достал из левого кармана ключи, которые так больно пропечатались в ноге от удара. Всё как обычно - два поворота по часовой. Я распахнул дверь, и тут вдруг меня обдало таким маревом, что, казалось, вот сейчас кожа расплавится. Когда прокалённый воздух со свистом вырвался в холодный коридор, я открыл глаза: вся стена прихожей превратилась в трепещущий ковёр пламени. Пламя было вообще повсюду: оно с медвежьим рёвом неуклюже вырывалось из под деревянных досок пола, текло вверх по стенам в болото дыма и сажи, лизало китайский пластмассовый шкаф, который, шипя дикой кошкой, склеивался в огромный раскалённый комок с влипшими останками одежды и ботинок – так рушилась моя жизнь. И рушилась она из-за того, что я оставил включённым телевизор. Может ничего этого бы и не случилось, но я слишком любил этот чёртов ящик, интересовался его устройством, берёг, что б не перегорел и тут, вопреки всему оставил включённым – принцип вавилонской башни…

Перед глазами круги. Гарь, прилипшая к телу, набившаяся за ворот и в рукава, как горячая смола въедается в кожу. Я скатился по лестнице и на ощупь выбрался на улицу.
Что было дальше помнится только в общих чертах: приближающийся звук сирен, лица, тупо уставившиеся из окон на смерч дыма рвущегося из пятиэтажки. Мне тогда было всё равно что будет дальше. Я просто захлопнулся от всего мира. Как-то добрёл до ближайшей остановки и сел на первую попавшуюся маршрутку. Уж не знаю, что подумала кондукторша, увидев парня лет двадцати с проездным, всего в саже, с остекленевшими глазами от которых протянулись две вымытые слезами дорожки – мне было всё равно. Я просто сел у окна и поехал. Куда? Мне было всё равно, я просто созерцал уносящиеся улицы, дома и рекламные щиты через толстое пластиковое стекло. Слишком многое теперь предвещало бесповоротные изменения в моей жизни и поэтому я спрятался внутри своего тела, где-то глубоко в тёплом сердце – как когда-то в утробе матери: защищённый от всех забот и несчастий этого мира: наедине с собой.


2

Наш мир – это мир бесконечного потребления: хруст жратвы по пять раз в день, тоннами мы фильтруем её и спускаем в унитаз, килограммами покупаем мелочёвку, даже не задумываясь зачем она нам, принципиально ставим целью иметь эту женщину, даже если всё дело только в счёте. Вот и я старался не отставать от этой повседневной нормы. Даже краны с водой я закручивал не до конца: так что бы счётчик не мотал, но постоянно стекала тонкая струйка. Уж и сам не знаю, зачем мне это было нужно…
Наверное, современные условия специально так обустроены, чтобы человеческий труд максимально облегчали машины, оставляя ему море времени на безделье. Нас всех специально сравняла под одну линейку демократия, что бы единственным подвигом в жизни равноправного во всём и легко живущего человека было бесконечное потребление благ. Словно непонятное чудовище заставляет всех нас играть по своим правилам, давая радость беззаботности, но и единственный выход из скучного прозябания – поглощение его отбросов. Все мы – хорошо упитанные, богатые до вещей, разжиревшие на дерьме этого монстра ублюдки. Разница лишь в том, что одним нужны вещи, а другим средства – два разных вида отхода: говно и моча – которыми монстрообразная система пичкает каждого из нас. Первый день я оправлялся от всего этого: меня всё время рвало, морозило и держало в ступоре. Я чувствовал себя отравленным моей прежней жизнью, я чувствовал себя сотни раз изнасилованным какими-то обязанностями, но теперь я был рад, наконец, избавиться от всех вещей, от всех долгов. Что делать дальше, как быть? Я не знал: я был всего лишь растерянным, избитым ребёнком, который потерял всё и всех в пожаре. Мои родители этим утром так и не проснулись… Что б отогнать в глубь сознания эти мысли, я умыл перепачканное лицо снегом. Остаток дня провел, бродя по магазинам. Было так странно видеть стремящихся к чему-то людей – самому то мне… Впрочем это и так понятно. Дважды мой пустой желудок все-таки стошнило; переночевал я в подъезде незнакомого квартала.

3

Ледяная боль пронзала всё моё затёкшее тело, словно меня прорвали насквозь штыками. Бетонный пол подо мной был едва ли теплее семи градусов. Желудок пропел мне с добрым утром: «Я хочу жрать». Как? Побираться я не умел, да и не хотел – значит оставалось воровать. Недолго думая я отряхнулся и пошёл на базар. Зря, надо было подольше и получше подумать. С окраины рынка веяло запахом шашлыка: от этой дьявольской вони кишки закручивались морским узлом. Кавказец с шашлыками стоял в самом углу – у сетки. Народу много – мне это на руку. Я пристроился за плотной женщиной, проходящей мимо и резким выпадом схватил шампур, но кавказский сокол был зорким: он перехватил мою руку и, отогнув сетку, потащил на задворки. Там он высек меня металлическим шампуром по спине, рукам и даже лицу, а потом, пока я пытался прийти в себя, вернулся с бадьёй кипятка и выплеснул на меня. Я как мог увернулся, но спустя несколько секунд бега вдруг почувствовал как куртку пропитывает кипяток: он уже обваривает мне спину: кожа лопается и в ранки сразу же вливается порция огненной жидкости.
 Не всегда всё кончается хорошо… В моём случае всё было казалось уже хуже некуда. Но меня угораздило после спринта по закоулкам вылететь прямо на дорогу: скрип тормозов, резкий удар о капот и звук рассыпающегося стекла.

Как ни странно, когда я пришёл в себя, то не чувствовал никакой боли. Подо мной была бежевая широкая кровать; на окнах металлические жалюзи, мраморный цвет стен высвечивали светильники из матового стекла в форме чаши. Напротив кровати висела прямоугольная чёрно-белая картина: стилизованный пианист, от рук которого зеброй расходятся клавиши к надписи «Мираж». Окончательно протрезвев ото сна, я быстренько ощупал рёбра, пошевелил ногами – «Всё в порядке?» – спросила девушка. Я вздрогнул: она незаметно устроилась в округлом кожаном кресле сбоку от кровати. «Да, всё будто хорошо. Просто испугался – платье выгодно маскирует вас». - «А вы всегда так говорите? – девушка довольно симпатичная – отметил я про себя, и сказал – Такая манера. К сожалению не все меня правильно понимают». Только сейчас, удобнее повернувшись, я заметил, что ожоги на спине перевязаны. «Я так испугалась, когда вы вдруг появились из неоткуда посреди дороги… Конечно нужно было везти сразу в больницу, но, - она опустила голову на свои пять изящных пальчиков, - но я так перепугалась, что мозги отключились». - «Ничего. Вы, как я погляжу, умеете делать перевязку не хуже любой медсестры». - «Ах, да: у вас в кармане был студенческий билет. Я связалась с ними, узнала телефон родственников и… - я прервал её – А вы всегда в ответ на комплимент пытаетесь выставить человека?» - «Только если человек бросается такими странными комплиментами, - о боже, у неё неземная улыбка. – Нет, конечно даже и в мыслях не было. Просто хотела предупредить – там наверняка вас уже ищут: телефон не отвечает». - «Телефон не отвечает не поэтому. Не отвечает, потому что сегодня утром в моей квартире был пожар и все… Родители, младший брат – в общем, мне и идти-то некуда, - взглядом я уже искал спасения в её глазах». - «Ну, может, поужинаем? – предложила она, перехватив мой взор».
Я прошлёпал босиком по тёплому паркету за ней в небольшую столовую. Мы уселись друг напротив друга за чёрный дубовый стол. Посередине, разделяя нас, стояла чёрная же, лакированная ваза с гладиолусами, но мрачность всего превращали в утончённую изысканность аппетитно-персиковые стены. Мы начали молча есть: парной, рассыпчатый рис с изюмом и кальмаровая котлета. Наконец я не вытерпел смущения и, протянувшись через полстола, отодвинул гладиолусы. «Вам не надо меня бояться». - «А я и не боюсь тебя, - вдруг непринуждённо ответила она, проткнула сочную котлету и откусила небольшой кусочек. – Меня зовут Ирина». Я немного растерялся, потому что она опять перехватила мой взгляд в омут своих тёмных глаз, сделал вид что жую и, только когда она перестала смотреть, ответил.

4

Стояла по-весеннему тёплая ночь. После получаса езды мы свернули с шоссе, и пошли лесом. Была совершенная тьма, только пятно фонарика выхватывало сплетения сухих ветвей, где-то позади всё время ухала сова.
-Главное доверься мне. Это способ исправить всё, что случилось с тобой, - промолвила Ира.
Вдруг посреди лысой опушки она остановилась. «Пришли? – спросил я». Вместо ответа луч фонаря метнулся вдаль и упёрся в деревянные ворота с крестом. Они распахнулись, и меня ослепил свет десятков свечей. Ирина потянула меня куда-то за руку, позади послышался лязг о пол, захлопывающихся створок. Мы повернули, и в нос ударил запах сырости, освещение приглушилось: в огромной зале стояли в несколько рядов покрытые пятнами ржавчины чугунные ванны. Ира повела меня меж них к кафедре в конце залы. Мы шли медленно и тихо, всё вокруг было тёмно-жёлтого оттенка, почти во всех ваннах лежали мужчины и женщины - полностью голые, только с белыми полотенцами на лицах. За кафедрой стоял пожилой мужчина с длинными седыми волосами, он был настолько худым, что в лице безошибочно угадывались очертания черепа. «Рад приветствовать тебя, сестра – шёпотом обратился он к Ирине. – Я вижу ты привела к нам гостя?! – он окинул меня взглядом с ног до головы, а затем хлопнул в ладоши: под огромным сводом этот звук прозвучал раскатистым ударом грома - послышался плеск, люди в ваннах, разом вздохнув, начали шевелиться. – Я разбудил вас потому, что сегодня к нам присоединяется новый брат, о котором говорила Ириана. Ну же, - и он поманил их к себе». С вынимаемых из ванн ног на пол ручьями полилась вода. Толпа голых людей хлёстким причмокиванием зашагала к нам. «Андрей, думаешь, он уже готов? – спросила Ира. – А иначе, зачем ты привела его? – нахмурившись, ответил седовласый череп. – Становитесь в круг, - он очертил правой пространство вокруг меня. – В круг». Я отвёл глаза, чтобы не пялиться на обступивших нас голых людей: залу освещали несколько десятков свечей, укреплённых в люстре высоко под сводом. «Раздевайся» - приказал Андрей, я хотел было открыть рот, но Ира одёрнула меня за рукав. Потупив взор я начал медленно снимать с себя сначала рубашку, потом ботинки и штаны – с каждой снятой вещью я осмеливался поднять глаза на стоящих вокруг. Распрощавшись с нижним бельём, я почувствовал себя одним из них и мог теперь, не стесняясь, глазеть на голые тела: оказывается вместе со мной нагишом теперь стояли и Андрей с Ириной. Стариком он только казался из-за необычайной худобы, тело же его было куда крепче моего. «Аринель» – внезапно произнёс Андрей. В центр круга вышел человек с большой тарелкой и ножом. Круг сомкнулся теснее, все протянули руки над тарелкой, нож прочертил по ним параболу и в тарелку хлынул водопад крови. Когда кровь потекла через край, тарелку передали мне. Я решил не колебаться: зажмурился и стал пить большими, быстрыми глотками густую солоноватую массу. Как ни странно отвращения совсем не было – питьё очень напоминало томатный сок. «Теперь ты» - как будто из далека, послышался голос Андрея, когда я уже осушил добрую половину. Чья-то рука протянула нож; я провёл по вене: следом за холодным лезвием понеслась боль – и меж моих пальцев в тарелку потёкли пять кровяных ручейков. Я уже сам не верил глазам: кровь и всё остальное стало каким-то серым. У меня взяли тарелку и каждый, передавая по кругу, отпивал из неё глоток крови. В голове всё смешалось, тело потеряло всякий вес, перед глазами пронёсся потолок и я потерял сознание.
Чудовищная слабость одолевала всё тело. Меня несли куда-то на вытянутых вверх руках. «Выпей его, - слышался чей-то голос. – Только так ты вернешься». Руки подо мной разомкнулись на две дорожки и опустили в холодную воду. Всё тело покрылось гусиной кожей, в затылке ломило от холода, мускулы скованы – последние силы уходили от меня. В уши набралась вода – мозг словно проткнуло иглами – всё исчезло. Больше никаких ощущений – только темнота. Когда никакая информация не поступает в мозг, уходит ощущение времени, поэтому я будто тут же очнулся. Помню только, что мне было горячо, и пока меня доставали из ванны, я в бреду повторял: «О господи боже, о господи боже...О господи боже…»

5

Проснулся я уже наутро в квартире Иришки. Она сразу же сообразила мне лёгкий завтрак. «Так много сладкого? – удивился я. – Ты потерял вчера много крови, теперь восстанавливаться надо, - улыбнулась Ира». - «Смутно припоминаю… А зачем меня окунали в воду?». - «Окунали? Ты пробыл там часов шесть. И жив, как видишь. Значит, ты обрёл духа-покровителя – теперь ты один из нас, - с гордостью сказала Ирина». Затем она наклонилась близко-близко ко мне и прошептала: «Только больше так меня не пугай. Когда ты там тогда очнулся, ты произнёс: «Один мужчина умер; он рассказывал, что когда экран взорвался – он аж подавился собственными зубами». – Так ты сказал». Я ничего такого не припоминал, но серьёзный взгляд Ирины говорил, что это не шутка. Она положила чашку в тарелку и понесла на кухню, а я остался наедине с этой новостью. «Если мужчина умер, - думал я, - то как же он мог потом расска… - рассуждение вдруг прервал возникший в мыслях его портрет».

Этот день мы провели с Ирой вместе, ни о чём больше не вспоминая: гуляли в парке, по магазинам и сходили в кино. Вернулись под вечер и сразу же легли спать. Моя первая ночь после посвящения не была спокойной…
Сначала я никак не мог уснуть: всё ворочался, будто запутываясь в клубок полусна – а потом, наконец, задремал. Сон пришёл тяжёлый, как каша, обволок тело и застыл. Далёкие голоса, звук далёкого ветра… Во мгле что-то вокруг меня плывёт всё быстрей, развиваясь и трепеща. Я обернулся: мимо вдруг пронеслись рдеющие знамёна и канонада скача. Прямо перед собой я заметил лошадиный оскал, и меня сбило с ног на колючий песок. Всадник спрыгнул с лошади, перекатился огненным шаром и, оседлал меня. Мы начали бороться, брызгая слюной от неистовства. Я сдёрнул нож с его пояса и вонзил в бок: через рукоять прочувствовалось, как сминаются под напором удара и рвутся внутренние органы. Он выгнулся от внезапной боли, а я полоснул лезвием по горлу. Враг мой в предсмертном порыве ещё крепче вцепился в меня, а я лишь подставлял рот под алые струи, фонтаном бьющие из его ран, и в каком-то животном забытьи жадно пил кровь. Противник вдруг начал выдавливать мне глаза – зрение пропало. Тогда я просунул пальцы в его рану на боку и, ухватив ребро, резко рванул его. Послышался хруст, треск и чмоканье вываливающихся органов. Меня всего обдало тёплой кровью, и я проснулся в постели, покрытый липким потом.
-Этот сон? – спросила Ирина.
-Какой «этот» сон? – удивился я.
-В первую ночь после посвящения всем нам снятся такие сны. Ты не царь и не знатный… Просто один из воинов. Неважно где: пустыня или луга, джунгли или мёрзлые льды – суть сна всегда одна: выпить демона.
-А если он победит?
-Если так, то ты остался бы лежать там, в ванной… Не став одним из нас, посвящённый умирает во время первого омовения, - она, шурша подушкой, повернулась ко мне.
-Там? Не понимаю, но ведь сон этот приснился мне только сейчас.
-Сон этот – лишь вновь перевариваемые ощущения первого погружения. На самом деле ничего такого не было – это просто выражение в понятных человеку образах всего пережитого, когда ты обрёл своего демона. Эти существа могут быть дьявольски сильны только в нашем Мире, но если проникнуть в ихний…
-А зачем нужно приручать этого духа-покровителя?
-Чтобы в следующий раз он, как запряженная лошадь, вынес тебя в прошлое, - в темноте я увидел, что Ирина улыбнулась. – Но там ты сможешь сделать только не свершившееся, упущенное.
- Мне нужен способ исправить то, что уже произошло.
-Значит ты меня только использовал… Только для этого?
-Нет, Ира. Я полюбил тебя, а ты поможешь мне наладить жизнь.
-Не случись этот пожар – мы бы никогда не встретились. Разве тебе плохо здесь, со мной?
-Не такой ценой. Мне надо исправить… А потом, не смотря ни на что я опять найду тебя, - проговорил я, привлекая её к себе для поцелуя.
Но Ирина отвернулась и прошептала: «Не уверена, что позволю себе вновь влюбиться в тебя».

6

Следующей ночью мы снова отправились в заброшенную церковь на холме.

-Этим вечером, мы будем все вместе, - Андрей обвёл взглядом толпу, остановился на Ире и продолжил. – Сольём все силы, чтобы помочь нашему новому брату: беда привела его к нам и сегодня мы смягчим её последствия, дабы получить его доверие и поддержку.
Я озадаченно посмотрел на Ирину. Потом Андрей позвал меня за кафедру и попросил рассказать о себе: в основном, какой профессии, где и как я обучался, а потом подробнее о случае, когда я упустил что-либо, связанное с ней.
-Приступим, - заключил он, воздев руки. – Не стесняйся, всем нам вовсе не обязательно знать друг друга, чтобы делать одно дело. – И Андрей начал вмести с остальными раздеваться.
Кто-то открыл вентиль, и послышалось журчание воды. Андрей дал мне, сложенное втрое, белое полотенце: «Когда уляжешься, положи на глаза, чтобы никакой свет тебя не отвлекал».
-А что дальше? – взволнованно дыша, спросил я, пока снимал рубашку.
-Дальше за тебя всё сделает Он. Главное научись управлять и думай об этом случае на летней практике, про который рассказывал.
Ванны были набраны до краёв; некоторые из них до сих пор пустовали, ожидая новых хозяев. «Пусть сила всех молившихся здесь людей поможет нам укротить обретённого зверя, - продекламировал Андрей. – В путь». Я осмотрелся и с удивлением обнаружил, что остальные тоже разом переглянулись со мной. Перешагнул бортик – прохлада вцепилась в ногу – и медленно погрузил тело в хлористую воду, на шершавое дно. В уши, журча, хлынула вода, только я закрыл полотенцем глаза, как вдруг появились тысячи звуков; не таких как раньше: теперь они обрели какую-то глубину и медлительность. Среди них под ритм размеренного дыхания слышались чьи-то очень далёкие шаги, неразборчивые голоса, шум моторов, звонок телефона где-то на другой стороне Земли – все, что происходило в Мире, даже бульканье наливаемого в чью-то чашку чая. Шевелиться я больше не мог: я был в каком-то ином Мире. Вокруг себя я чувствовал абсолютную пустоту, а эти звуки будто облепили её. Стоило сосредоточиться на одном из них, как тут же он прорывал скорлупу пустоты и врезался в слух, раздаваясь в полную силу. Я попытался, как советовал Андрей, вспомнить о… И тут же словно провалился куда-то.

Тело обволакивает мыльная масса. Всё вокруг пастельных, белёсых тонов; расплывается. Любое движение крайне медленно. Я пытаюсь сглотнуть застрявший в горле ком: он стекает по пищеводу и в желудке разливается тепло. Вокруг очень неразборчиво угадываются очертания коридора. Полоска выкрашенной в голубой цвет половины стены постоянно норовит перескочить на побелку. Всё как год назад: началась летняя практика, я спишу в типографию для получения важного заказа, я страшно опаздываю. По коридору навстречу мне идёт человек. Но не тот, что тогда – тогда мимо в этом коридоре прошёл только один человек: не дождавшийся меня заказчик; теперь бы я его узнал. А этот… Это, кажется парень, что на «Аринель» вынес тарелку с ножом. Да, точно: белокурые вьющиеся волосы, короткая стрижка, густые брови – почему-то его я вижу вполне отчётливо. Он подмигивает мне и идёт дальше. Всё тут будто во сне – я даже не уверен, что контролирую происходящее, скорее просто наблюдаю. А вот мимо спешащей походкой проплывает заказчик. Его черты совсем нечёткие, с трудом можно разобрать длинные тёмные волосы и усы, очки же смазаны в два тёмных пятна глаз. Моё тело проходит мимо. Поворачивает за угол, но кабинет печатной конторы уже закрыт – где-то на задворках сознания появляется чувство горечи и сожаления. Тело поворачивается обратно и вдруг натыкается на Аринель. «Я не смог его задержать! – кричит он, в спешке хватая меня за отворот пиджака. – Он даже не видел меня. Ты что-то забыл: быстрее, пока не упустили момент». Будто обухом по голове – меня, наконец, выдернули в собственное тело: теперь я властен над ним. Судорожно пытаюсь припомнить, что же такое я позабыл. Аринель продолжает трясти меня, отвлекает. «Не мешай, не мешай, - говорю. – Я уже тут». Что же это? Что? «Ну?»- кричит он, и окружающее пространство окрашивается в красный цвет его ярости – я вспоминаю: «Точно, - сам уже хватаю Аринель за рубашку. – Когда я входил, у здания стояла красного цвета Шеврале. Мне она очень понравилась и я, уже потом спросил у портье, что это за марка»… -«Скорее» - торопил Аринель. «Да, да. Короче это оказалась как раз машина человека, с которым я должен был встретиться». Наконец, он отпустил меня и понёсся прочь. В животе продолжает теплеть. Изображение помутилось. Я иду в сторону, куда скрылся Аринель. Люди, сидящие в зале, шевелятся так медленно, что, кажется, застыли и это только мерещится. На лестнице вниз я опираюсь на перила, но сразу же отнекиваюсь: это не дерево и не металл, а какая-то мыльная, вязкая масса. Пролёт второго этажа - слышу внизу какой-то звук и голоса: один из них мужской, а второй… Второй голос Ирины. В холле она сидит на корточках вместе с моим несбывшимся клиентом, и они собирают раскиданные бумаги. Я замечаю в сторонке на диване белокурого Аринель и Андрея. Пока Ира любезно прощается и в сотый раз извиняется, я подсаживаюсь к двум А. «Смотри, она мастер своего дела» - говорит Андрей. И действительно: расставшись, наконец, с клиентом, Ира демонстрирует нам колечко с ключами. В моём животе уже начинается пожар… «Ну же, скорее назад» - подгоняет Аринель. Я вновь спешу наверх, в контору. Оглядываюсь: мой потенциальный работодатель чешет в затылке и поворачивается назад – думает, что оставил ключи от Шеврале в конторе.
Только встретившись с ним там, я понял, что значит быть в прошлом – значит влиять на настоящее каждым движением и словом. Договор мы заключили. Я старался сделать всё очень аккуратно, следуя клятве Гиппократа.

Вдох. Глаза разлипаются. Тело всплывает в горячей воде.

7

После того как я очнулся, ничего на первый взгляд не изменилось. Только на следующее утро я обнаружил, что меня ждут на работе в типографии, у меня есть вполне приличный банковский счёт, а когда нажал кнопочку на оказавшемся в кармане брелке, с улицы бибикнул джип. Что ж, такой неожиданный поворот в жизни – безусловный плюс: по крайней мере, я перестал числиться в бомжах. Но спустя несколько месяцев понял, что всё это меня не устраивает и даже тяготит. Моей главной целью оставалось вернуть потерянное: дом, родителей, брата. Работа и деньги, которые появились? Неплохо, конечно, но я и без них ни в чём не нуждался, живя у Ирины. А раз мы остались жить вместе, то все эти прелести стали для меня только лишним грузом. Работа превратилась в настоящую пытку, когда пришло осознание того, что ничего этого не будет, если я сумею всё исправить обратно.
Я по прежнему входил в секту – это моя единственная надежда. Ведь по сути это именно секта? Мы несколько раз в неделю собирались в заброшенной церкви на холме, поросшем дикими яблонями. Это была очень старая церковь – сомневаюсь даже, что кроме нас кто-либо подозревал о её существовании; тем более что крест на макушке давно спилили, чтобы, торча над лесом, он не привлекал внимания. В последнее время мы всё больше занимались созерцанием прошлого: вспоминаешь какой-нибудь самый счастливый момент жизни и переживаешь его вновь. Я немного ближе узнал остальных. Например, Аринель на самом деле зовут Оскар. Он очень странный человек: однажды, когда мы разговорились, Оскар начал вспоминать про стрельбу в Далласе. Меня даже сомнение взяло – не он ли лишил Америку президента? Но всё же Оскар слишком молод для тех событий.

В очередной раз я вместе с Ириной явился в заброшенную церковь. Мы пришли немного рано, поэтому пришлось ждать, пока подтянутся остальные.
Откуда-то из ниши за кафедрой появился Андрей. Он подсел ко мне.
-Ириана, он всё ещё живёт у тебя? – спросил он.
Я почувствовал себя лишним между них; на этой длинной скамье стало тесно.
-Да, Андрей. Просто… - Иру, кажется, смутил этот вопрос. – Ты же понимаешь, как трудно сейчас подыскать жильё?
-Конечно. Но я так же понимаю… - он покосился на меня. – В общем, я надеюсь, что вас связывают просто дружеские отношения? – Андрей прямо-таки выделил последнее слово.
«Чёрт возьми, – подумал я. – Так между вами что-то есть?»
-Не волнуйся, - он похлопал меня по спине. – Я верю, что всё закончится хорошо: в конце концов, всё ведь зависит от мужчины? Тот, кто способен был отбить её у меня, - Андрей встал, - уже не родился, - он улыбнулся и пошёл за кафедру.
В зале, кажется, все собрались. Иришка обернулась ко мне. Я заглянул в её прекрасные глаза: в них стояли слёзы. «Что?» – спросил я, гладя её по щеке. «Я беременна» - шёпотом ответила Ирина и покосилась в сторону Андрея: он смотрел на нас. «О боже. Давно?» – у меня мурашки пробежали по телу. Надеюсь, что он нас не слышал с кафедры. «Уже второй месяц, - она, почти не моргая, смотрела на меня. – Я боюсь, что скоро это станет заметно и…» - из её глаз покатились слёзы. Что же оставалось? Я был в смятении, моя любимая плакала – я обнял её. Андрей прервал речь перед собратьями и опустил на нас тяжёлый взгляд. Когда я разомкнул объятия и встретился с ним глазами, он, улыбнувшись, отвернулся и продолжил речь. Конечно, было ясно, что мне теперь угрожает опасность – а значит, тем быстрее нужно было действовать, чтобы вернуть мою жизнь обратно и забыть весь этот кошмар.
Мы вновь все разом погрузились в холодную воду. Я набросил полотенце на глаза и решил вместо того, что б опять забыться созерцанием лучших воспоминаний, попробовать вернуться туда: в тот пасмурный день. Вода набирается в уши, холод сковывает тело. Бултых и я вновь попадаю в царство звуков. Пытаюсь сосредоточиться на воспоминаниях того дня – гамма меняется: появляется треск огня, сирены, гудение автобуса, восторженные крики. Все эти звуки мне знакомы. Они звучат, будто десятки работающих в унисон радио. Я весь обращаюсь к голосу человека, рассказывающего о крашеных дублёнках. Его речь становится чётче. Под собой я ощущаю мягкий диван. Сквозь тьму прогорают серые цвета комнаты. Моё тело вновь дома. Рука автоматически набирает ложку каши и кладёт в рот. Вкуса я не чувствую. В животе ощущается тепло. Всё вокруг немного плывёт. Я поел и, относя тарелку на кухню, останавливаюсь на минуту у окна: пейзаж бесцветен, серость неба постоянно перемешивается с чернью земли. Чёрт, я абсолютно не способен управлять собою – руки уже застёгивают молнию куртки, перекидывают через плечо лямку сумки. Нет, нет, надо что-то сделать: пытаюсь потрясти головой – ничего. Моё тело будто вмуровано в каменную стену: оно движется по законам стены, но не моим. Жжение внутри меня возрастает. Я вставляю в замочную скважину ключ и больше уже никогда не увижу свой дом, родных. Боже, это пытка, это ужасно. Как хочется обернуться, но тело уже спускается по лестнице. Всё – ничего не вышло. Пытаюсь выйти из этого кошмара: картинка впереди разбавляется тёмным цветом, в ушах поднимается гул. Страх пережитого захватывает мой разум. Спираль накаливания в моём желудке сходит с ума и там начинается пожар. Лицо окатывает волна зноя. Я снова на пороге, весь в крови, по стенам течёт огонь, сухие доски под оплавленным линолеумом с визгом лопаются и из скважин в полу вырываются жёлтые всполохи. Из глаз снова хлынули слёзы, я со всей силой пытаюсь встряхнуться, сделать что-то, но тело не реагирует: у него свой сценарий. Сердце бьёт тысячу ударов в секунду, по венам в него стекается раскалённая лава. Из дальней комнаты слышу нечеловеческий крик. Топка в животе разгорается столь сильно, что я совсем теряю ощущение себя. Крик переходит в неистовый вопль, и я начинаю медленно и мучительно плавиться под это дьявольское соло с треском костра.

Вскидываюсь, плеск воды – я снова в церкви. Вода вытекает из ушей вместе со звуками моего ада. В голове шум. Когда я выбираюсь из ванны, то замечаю, что в ней кипяток. Всё моё тело покрыто красными разводами ожогов. Остальные вокруг ещё прибывали во сне – я схватил одежду и побежал наружу.

8

Ожоги заживали целый месяц. Пришлось взять отпуск на работе – это из плюсов. Почти всё моё тело нужно было каждые три часа перевязывать, а там, где не было бинтов, просто накладывалась скользкая масляная мазь, которая всё время отвратительно чавкала между обожжённых пальцев. Естественно в этот период и речи не могло быть о посещении наших собраний. Я просто целыми днями просиживал дома, и сердце моё сжималось каждый раз, когда Ирина отправлялась туда одна.
«Не уверена, что позволю себе вновь влюбиться в тебя» - я часто подолгу размышлял над этими словами. Но понял, что они значили, только когда Ира вернулась с очередного собрания вся в слезах…
-Что случилось? – спросил я.
Ирина стояла на пороге и плакала. Она прижалась к косяку и медленно сползла на корточки, тогда я запер дверь и обнял её: «Что с тобой, золотце моё?» - беспокойно повторял я. «Он теперь всё знает, - Ира посмотрела мне в глаза. – Мы готовились… Я тоже разделась и… - слёзы опять пошли ручьём. – Все увидели мой живот. Понимаешь, я стояла там совсем голая, а он» - у неё снова началась истерика. Я поднял её с пола и отвёл на кухню. Прошло несколько минут, прежде чем Ира пришла в себя и снова продолжила: «Я ведь и раньше раздевалась вместе со всеми – ничего такого в этом нет, но тут… Андрей всё понял. Он сказал чтобы я выбирала: бросить тебя самой, или он позаботится об этом. О боже, зачем? Зачем я… Ребёнка он оставит – Андрей не может иметь детей, но тебя… Я так боюсь за тебя: я так люблю тебя. Зачем? Лучше бы я отвезла тебя в больницу, тогда сейчас бы тебе ничто не угрожало».
-Тогда сейчас бы я был одинок в целом Мире: ни дома, ни родных.
-Я не хочу подвергать тебя опасности, - говорит Ирина и смотрит на меня так, будто сейчас снова заплачет.
-А она есть?
-Мы должны расстаться.


 Я любил Иру и знал, что она любит меня. Почему-то никогда я не спрашивал у неё, как она ввязалась в эту секту? Наверное, ей тоже когда-то нужна была помощь. Но теперь всё обернулось обратной стороной: друзья стали врагами, а любовники расстались. Я снял квартиру на другой стороне города и надеялся, что одним прекрасным днём не встречу Андрея или кого-нибудь ещё из братства. Хуже всего, конечно, было Ирине: с одной стороны я – где-то там, далеко, а с другой могущественный и, наверно, ненавидимый Андрей, с которым она вынуждена была проводить дни в ожидании ребёнка.
Первое, что я сделал найдя жильё – это набрал ванну и… Но, конечно, ничего не получилось.
Долгие недели, а затем и месяцы я провёл в поисках хоть какой-нибудь информации о подобной секте. Почти всё жаркое лето просидел в духоте городской библиотеки, время ночного сна в Интернете, пока не наткнулся на схожее древнегреческое верование, принесённое из Индии. Рассказывалось о нём совсем мало. Только то, что после долгих ритуалов богопоклонения, искупавшись в замоленной воде, можно обрести новую судьбу. От этого, видимо, ритуала берёт начало христианская традиция окунать младенца в святую воду.

9

Я завтракал, когда раздался звонок. Телефон звякнул ещё раз, и я поднял трубку: «Андрея сейчас нет, приходи. У тебя дочь родилась» - голос Ирины заметно изменился: в нём появились умиротворённые нотки, если раньше он был нежным, и речь текла как горный ручей, то теперь это походило скорее на спокойную заводь. Конечно, я обалдел от такого известия и приглашения встретиться спустя пол года. «Сейчас, мигом» - не растерялся я, бросил трубку и побежал за ключами от машины. Пока нёсся по дороге, в голове всё вертелось: изменилась ли она? Странно, конечно, что я думал не о дочери, но, признаться честно, к ней я пока не испытывал никаких отцовских чувств. Может быть потому, что не прогуливался летними днями с Ирой, не замечал, как растёт живот, и не прислушивался к разгорающейся жизни маленького человечка. «Кстати, до рождения мы ведь тоже прибываем в своего рода ванне из внутриутробных вод…» - странная мысль проскочила в голове. Наверное, сказываются многомесячные занятия темой водяных ритуалов.

Когда передо мной распахнулась входная дверь, все сомнения словно рукой сняло: всё та же горячо любимая Ирина, немного располнела, но это ей только придало зрелой женственности. За общими, немного неловкими разговорами мы прошли в детскую, и там она дала мне ребёнка. Мы разом замолчали. Что же я почувствовал, когда впервые увидел свою дочь? Очень сложное ощущение: с одной стороны во мне проснулось осознание отцовства, необходимости своей роли в жизни этого маленького существа, а с другой – я очень долго не видел эту девушку и не следил совсем за развитием ребёнка до родов, не протянулась между нами родственная нить, на которую потом обычно нанизывают пласты отношений. Оба этих чувства были настолько сильны и противоречивы, что гасили друг друга. Трудно, пожалуй, даже невозможно начинать с нуля, поэтому сейчас нужна была только капля на ту или иную чашу весов. И последовавшие за этим мгновением слова Ирины стали такой каплей: «Мы назвали её Надей». Всё. Что-то во мне оборвалось: «Вообще-то это мой ребёнок – могли бы хоть посоветоваться. Чёрт. Посоветоваться? Какую чушь я несу. Это Мы с тобой должны были решать: он ведь знает, что она мой ребёнок». – «Да, знает. Но ты должен понимать, как мне было тяжело всё это время». Вдруг послышалась возня в замочной скважине. Я только и успел, что положить Надежду, как в комнате появился Андрей. Я оглянулся на Иру, потом посмотрел Андрею в глаза: тот, явно сдерживая себя, отступил в сторону от прохода. Когда я вынырнул из комнаты, за спиной ни раздалось и шороха. В квартире стояла мёртвая тишина, пока как можно быстрее и тише я обувался.
Пока я возвращался, то совсем не думал о том, что у них там происходит. Меня всецело занимало чувство отчуждённости от этой женщины. И может быть из мести к ней, я считал, что ребёнка Ирина мне навязывает. Конечно, только из мелкой мести за то, что имя ребёнку выбирал он, ведь потом до самого вечера я переживал за них. Ни пить, ни есть не мог – ко всему этому была полная апатия. Поэтому чуть стемнело – забрался в постель.

Пока лежал без сна, насчитал шестьдесят проезжавших за окном машин. Кровать у меня сбоку от него, поэтому, когда лежишь ногами к входу, виден свет их фар на стене. Удивительно насколько отчетливы звуки, когда наступает ночная тишина. Например, шаги на лестнице в подъезде. Они всё поднимались и приближались. Удар в дверь. Потом раздался с новой силой. Дрёму как рукой смахнуло: я вскочил с кровати и стал искать какое-нибудь оружие. Ломились отчаянно, вскоре дерево поддалось: я услышал, как топор грянул о металлический замок по эту сторону. Не найдя ничего для обороны я спрятался под кровать. Ничего не понимал, ни о чём не думал – существовало только здесь и сейчас. Через коридор в зал послышались спокойные шаги. Я выглянул из укрытия: на пороге комнаты стоял человек. Вдруг его фигуру осветила проезжавшая мимо машина: это был будто расфокусированый, нечёткий образ. Я заметил его, а он - меня. Я перекатился и рванулся наружу, но вдруг левую ладонь рассекло толстое лезвие топора. Оно с хрустом пробило кисть меж двух пальцев, к плечу выстрелила боль. Тогда я, не проронив и слова, подпрыгнул, перевернув кровать, и, впечатав его в стену, выбежал в зал. Из руки родником блещет кровища, боль такая, что аж ноги подкашиваются. Я вжался в самый тёмный угол и согнул руку, чтобы кровь стекала в рукав, а не била ручьём об пол. Возня за стенкой позади стихла – он встал. Абсолютная тишина. Снаружи изредка всё проезжают машины и в окно окидывают светом фар комнату. Вдруг сбоку показался он – сердце у меня так и сжалось. Он прошёл мимо, чуть вперёд, и остановился. «Кто же это? – подумал я. – Что-то совсем нечёткое – просто неясная объёмная тень». Комнату снова озарил на мгновенье свет, и я заметил, что он медленно поворачивается вокруг. Нужно что-то делать. Освещение – он уже стоит в профиль. Внезапный порыв – я кошусь на отблеск телеэкрана рядом, хватаю ящик и со всей силой бью: раздаётся глухой хлопок и дребезг – противник со стоном валится на пол. «Кто такой?» - я включил свет в соседней комнате, но вокруг его тела лучи постепенно блёкли: оно всё равно оставалось мутной, ворочающейся массой. Я оттащил его к стене и, погрузив руки в неясный комок мглы, начал ощупывать лицо – видимо частично осознание уже дошло до меня: череп, тонкая кожа, большие глаза, очень худое. «Андрей?!» - я отодвинулся от него. Тело зашевелилось, сплюнуло кровь и начало говорить: «И старик, и ребёнок, умерёв вместе в одну и ту же секунду, умирают по-разному. Один уже израсходовал свою жизненную силу – он уходит спокойно. У другого же она выплёскивается во вне с такой силой, что если обуздать её - можно творить чудеса-а-а» - это прозвучало как заученная наизусть мантра. «Что?» - не понял я. «Моя месть, перед смертью, ублюдок, - засмеялся Андрей. – Чтобы исправить значительное событие в прошлом, тебе надо зарезать при погружении младенца, вот и, - он зашелся кашлем, - всё». Наступила тишина, тело сползло набок. Я опешил, ничего не ясно, в голове сумбур, плюс ещё оглушающая боль раздирает левую ладонь. Вновь поднял глаза к трупу Андрея, но на полу ничего не было, кроме осколков разбитого телевизора: «Мне что всё это приснилось?» - спросил я. Однако все сомнения отпали – рядом валялся окровавленный топор.

Я вернулся в спальню, разодрал простыню и крепко перевязал половинки левой ладони. «Наверное, он пришёл через погружение. Теперь мертвое тело всплыло и медленно распухает в воде, вот только когда? Сейчас или в будущем?» - этот вопрос занимал меня недолго. Мой разум до самого утра изнуряло одно: …

10

«И старик, и ребёнок, умерёв вместе в одну секунду, умирают по-разному. Один уже израсходовал свою жизненную силу и уходит спокойно. У другого она выплёскивается во вне с такой силой, что, обуздав её, - можно творить чудеса» - только слова Андрея вертелись у меня в голове. Мысли за бессонную ночь, такую богатую на события, уже путались. Воспалённый мозг не совсем отдавал себе отчёт в бредовых умозаключениях. Более того: я пережил сильный стресс, который вернул то аффектное состояние, захватившее моё Я после пожара. Снова и снова повторял я, пока, наконец, ни понял, что он не мог обмануть – это была месть умирающего. Я прихватил на кухне нож, и ринулся прочь. Когда стоял ещё на пороге, неожиданно зазвонил телефон, но мной настолько овладело желание вернуть свою жизнь, что я только выслушал, как он трижды прозвенел и вышёл вон.
До Ирины домчался быстро. Дома никого: взял Надю из колыбельки, запеленал и понёс в машину. Маленькое тельце, ни о чём не подозревая, сладко спало. Пока одна часть меня с холодной рассудительностью вела машину, другой я был готов рвать волосы на голове.
-Чудовище! Как ты можешь? – слышался крик из глубины сознания.
-Мне надо это. Другого шанса может не быть. Должен вернуть всё – ведь я так долго искал способ исправить.
-Своего собственного ребёнка?
-Плевать, это Мир иллюзий. Чем хуже другой, что я должен выбрать его? Если получится, то и ребёнка никакого не будет. А теперь следи за дорогой.
-Чудовище. Что б ты разбился к чёрту.
-Следи за дорогой. А то мы действительно погубим её маленькую жизнь напрасно.

Я гнал, как только было возможно. Через десять минут уже был на месте: странно приехать сюда днём. Джип оставил на обочине, взял Надю на руки и зашагал в гору. Небо надо мной было сегодня никаким: ни пасмурно, ни ясно. Под ногами хрустит листва, впереди под косым углом переплетаются стволы и ветви полу засохших деревьев. Они словно кривая, изуродованная решётка, не способная преградить мне путь. Далеко за спиной на шоссе слышится гул одиноко проезжающей машины. В лесу мёртвая тишина. Мы выходим на опушку: полуразвалившаяся с трещиной на башенке церковь без креста тут как тут. Старые, уже давно не беленые стены все в подтёках и грязных разводах. Чуть налегаю плечом на рассохшуюся деревянную дверь, и она с оглушающим скрипом распахивается. Внутри тьма и ощутимая кожей пустошь кишки, ведущей в главную залу. На ощупь я пробираюсь туда. Надя спит у меня на руках, как ангелочек. Сквозь узкие амбразуры под потолком внутрь протягиваются лучи света, приглушенные зерном пыли. Опускаю взгляд: передо мной пять рядов старых ржавых ванн. Мы проходим мимо них за кафедру, там, через нишу в маленькую комнатку с дверью наружу и лесенкой в башенку, где раньше висел колокол. Именно там, под спиралью ступеней, я нахожу грубо врезанную в стену трубу с вентилем… Пока я поворачиваю его, ржавчина так и сыплется между пальцев – всё здесь такое старое, даже не верится что по нескольку раз в неделю тут собираются люди. В трубе слышится рык, и свод церкви наполняется плеском воды. Все ванны начинают наливаться из торчащих через пол, изогнутых железных трубок. Ребёнок лежит на полу, пока я раздеваюсь, и вдруг она начинает реветь. Выкладываю на край ванны нож и в последний раз всё взвешиваю: «Я пришёл днём - я не знаю, имеет ли какое-то значение время? Но я знаю ритуал и мне нечего терять, ведь когда всё получится, этого ребёнка просто никогда не будет существовать. Конечно, пытаюсь отгородиться от мысли, что это Мой ребёнок. Всё, или ничего. Притом что у меня и так ничего не осталось, даже дочь я украл». Беру Надю на руки, на её место через край ванны переливается вода – некому перекрыть. Мы медленно погружаемся в жидкий лёд. Я ложу Надю себе на грудь, беру нож – лезвие запотело, больше не вижу своего отражения. Холод сеткой прокалывает мозг. Я закрываю глаза. Я опускаю кинжал в грудь. Вспышка, такая яркая, что больше ничего не видно. Издалека нарастает мощный гул, внутри отчётливо раздаётся одинокое дыхание.

 X

 Я очнулся. В ванной только половина воды – остальная выкипела. Рядом, под моей левой рукой лежит… Ребёнок. Глаза её широко раскрыты и смотрят на меня обесцвеченным мёртвым зрачком. Я всё в той же заброшенной церкви и я убил свою дочь. Но в голове только одно – получилось или нет?


11.04.06 20:19