3.
Полад.
Полада я невзлюбила с первого взгляда: самовлюбленный, вечно всему сопротивляющийся, самодостаточный какой-то подросток. Он был на год младше своих одноклассников, но его самомнение гораздо перерастало и его самого и его возраст. Он был каким-то нелюдимым, даже диким, не желал ни с кем общаться и все время заявлял об этом. В наших совместных походах и поездках, все мы старались жить как-то по-братски, социально: делиться всем со своими ближними, заботиться друг о друге. Полад же был вызывающе асоциален: все время уединялся, палатку свою ставил не меньше чем в ста метрах от остальных, в пути всегда предпочитал идти один и впереди всех, очень много ел, и всегда требовал, чтобы ему в походах предоставляли две порции еды.
- Поладик, но что ж тебе, все-таки, важно в жизни? – попыталась как-то я поговорить с ним.
- Деньги. Без денег невозможно добиться чего бы то ни было ни в общественной жизни, ни в личной.
- Ты действительно так считаешь, или шутишь?
- Я всегда говорю то, что считаю.
Разговора не получалось, да Полад и не собирался свое величество ниспускать до праздных разговоров со мной. Он всецело был занят лишь одним – туристическими картами и мечтами о настоящих горах. Горы были его страстью и любовью: он мог думать о них часами и неделями. Он объездил все окрестные скалы, но все ж воспринимал их не более, чем стенды – искусственное сооружение для обучения альпинизму. Полад на память знал все альпинистские узлы, без проблем разбирался в тросах и страховках, и единственное, что мне тогда нравилось в нем – это то, что он ничуть не гордился своим знанием, уверенно и легко закрепляя страховки на обвязках девчонок.
В одном из походов, я знала, что Полад нравился Лизе, а я никак не могла понять – за что и почему, и даже говорила с Лизой об этом:
- Ну что ты, Лиза, как он может тебе нравиться?! Он же, кроме как своих страховок, больше ни о чем не думает! Да он же вообще ужасно эгоистичный, зачем ты вообще думаешь о нем? Забудь ты об этом Поладе!
- Саша, ты просто плохо его знаешь, поэтому и говоришь так о нем, - отвечала Лиза с улыбкой.
А я действительно очень плохо его знала, хотя бы потому, что позже остальных познакомилась с ним, и потому еще, что из-за своего первого впечатления долгое время вообще не видела этого человека, даже когда пристально смотрела на него. Впрочем, после похода по Карелии, я стала уговаривать себя изменить свое отношение к Поладу, да и он с того времени невероятно изменился. Как я узнала, он был способен не только крепко завязывать узлы на страховках. Он был романтиком, и вскоре это вытеснило всю его несоциальность, и превратило его, пожалуй, в одного из самых чутких людей из всего нашего сообщества.
Он был романтиком, и в зимней нашей поездке в деревню вдруг не пошел со всеми в часовню, а побрел домой. Но дом был закрыт, и Полад, чтобы согреться, развел большой костер, и так ждал нас.
- Почему ты ушел тогда, Полад? – спросила я его спустя три года.
- Ушел потому, что меня расстраивала моя нерешительность и неуверенность. Я все не решался подойти к одному человеку.
- Ничего себе! А то, что ты однажды спал на крыше и ночевал зимой в лесу – это тоже были какие-то упражнения, способные переделать твой характер?
- Да. Это все было из-за Лизы…
- Из-за Лизы?!.
Была морозная поздняя осень, покрывавшая инеем деревья и тонкой корочкой льда асфальт, когда по «сарафанному радио», от человека к человеку, мы узнали, что Полад спит на крыше многоэтажного дома где-то в центре Города. Крышу он выбрал не обычную, прямую, да в центре таких, вроде бы и нет, а домиком. Как он спал там, на ледяной, скользкой крыше, в своем спальнике – неизвестно и невозможно представить. Но то, что делал он это из-за Лизы – представить еще труднее. А вскоре ушел на длительные ночевки в лес, и спал там, на снегу, дня два или три.
Таня, Дмитрий и Катя все время были на связи друг с другом, потому что Поладу в любой момент могла понадобиться помощь, хотя он ее и не просил. Эти взрослые чувствовали свою ответственность за Полада, возможно, даже больше, чем его родители. Впрочем, родители, в отличие от нас, скорее всего, даже и не знали о причудах своего сына. А если б узнали, то все равно никак не смогли бы повлиять на него, - Полад все-таки был железным человеком и хозяином своих слов и поступков, в которых он шел до конца.
Распрощавшись со своим аскетическим, убивающим плоть, но разжигающим чувства, времяпрепровождением, Поладик вернулся к обычной жизни, ловя на своем лице восторженные и недоумевающие взгляды ребят и взрослых, которые об этом знали. Да уж, он был экстремалом, но этот свой экстрим посвящал и подчинял одной лишь романтике. Он мечтал покорить гору Ай-Петри в Крыму и Эль Капитан в Калифорнии, мечтал пройти по самым сложным туристическим маршрутам. Этот экстрим появился в нем не вдруг: еще в детстве Поладик любил острые ощущения и всячески искал их. Он с четвертого класса дружил с Ариком и Андреем, и они вместе ходили зимой кататься с гор, соорудив для этого специальные санки – дощечку, к нижней части которой были приделаны лезвия коньков. Найдя гигантскую обледеневшую гору, мальчишки назвали ее «Смерть Бизона», и летали с нее на своих санках. Гора была настолько крутой, что, летя с нее, ближе к концу, санки отрывались от земли и подлетали в воздух как с трамплина, пролетая несколько метров. Мальчишки, однако, просчитали свой полет так, чтобы он заканчивался падением в глубокий овраг с мягким, пушистым снегом.
А однажды Поладик пошел туда один, без друзей. Он, видимо, сделал что-то не так, и его санки полетели не в овраг, а в поблизости возвышающееся дерево. Полад слету ударился об него и упал вниз, отвесно, растянув сухожилие на ноге. А впоследствии, серьезно занявшись альпинизмом, он получил себе в этом, ослабленном, месте травму мениска, и ходил с тросточкой, когда боль обострялась. А однажды, в период лечения поврежденного колена, прямо на костылях поехал в пригород, чтобы консультировать ребят, отправившихся на скальную практику…
Полад с каждым годом все больше менялся, и из дикого подростка, каким я увидела его впервые, превращался во внимательного молодого человека. Он стал брать на себя всю организацию походов и общинных встреч от продумывания маршрутов до закупки и фасовки по нашим рюкзакам продуктов, он действительно болел душой за наше туристское сообщество, переживая за каждого его члена. Однажды он предложил перед очередным походом всем собраться у него дома, чтобы проверить, правильно ли уложены рюкзаки. Полад самолично перепаковал и просмотрел все рюкзаки, зная, что очень многое в походе зависит от этого, - от того, как уложены вещи, и что далеко не все владеют этим искусством.
Походы всегда придумывали мальчишки: выдвигали идеи, строили планы, обсуждали со взрослыми, куда бы всем отправиться летом. Это была очень серьезная и кропотливая работа, начинающаяся уже зимой. Поладик несколько лет подряд мечтал поводить группу по просторам своей родины – живописного Краснодарского Края.
Когда бушевали февральские вьюги, на бочку предложений было выложено три варианта похода. Один вариант предложил Стасик: двухсоткилометровый маршрут по северной Карелии. Прелесть его состояла в том, что нам его пройти было бы нереально, к тому же о тех местах не было никаких сведений и отчетов. Второй вариант принадлежал Коле: поход в Республику Коми. Предложенный маршрут был пройден много раз, он пролегал вдоль реки и был рассчитан на пять дней с возможными отклонениями от линии маршрута. Его изюминка состояла в том, что под конец похода мы должны были бы разбить совместный лагерь с молодежью из Сыктывкара. Третий вариант предложил Поладик: поход по горным массивам Краснодарского Края. (Его прелестям, «опрелостям», изюминкам и прочему посвящен этот альманах). И вот 14 апреля состоялись выборы: восемь голосов были отданы за Краснодарский край, шесть - за Республику Коми, и два голоса - за северную Карелию.
Узнав о назначении маршрута, многие родители начали мандражировать по поводу самого региона, на который пал наш выбор. Один родитель сказал, что, пока мы будем ехать в поезде, наши органы уже будут заказаны лучшими клиниками Азии, а девушек распишут по самым богатым гаремам Востока. Это нас удивило и заставило сделать более глубокий информационный анализ тех мест, куда мы едем, а также организовать родительское собрание, целью которого являлось преподать родителям урок географии (то есть объяснить, что Чечня - это не весь Кавказ), ответить на их вопросы, выслушать их пожелания и предложения. Было проведено два родительских собрания, где мы встретились с некоторыми родителями, которых не видели раньше, услышали вопросы, о которых и не подозревали. Эти встречи нас немного встряхнули и заставили по-другому посмотреть на вещи. А кое-кого родители все равно не отпустили.
Определившись с маршрутом, мы договорились о том, что перед походом у нас должно пройти как минимум пять выездов за город с отработкой разных туристических техник и навыков. Самыми крупными были первый и второй выезды. В первом при температуре пять градусов мы переходили вброд реку. Первая попытка была неудачной: Коля и Злата искупались в реке, зато у всех последующих уже был визуальный опыт. И через два часа группа в 13 человек перешла реку, а затем был подъем на песчаную гору по страховочной веревке. Во втором мы собрались обсудить за общим кругом образование ответственных групп и различные детали похода. Было еще много встреч на квартирах в Городе.
Но к походу, как оказалось позже, лучше всего
нас подготовили первые дни самого похода.
Полад скрупулезно готовился к походу, и в самом походе он записывал в летний дневник «хронику пройденных маршрутов»:
5.08: Около ста пятидесяти километров на междугородном автобусе – Краснодар – Апшеронск. Приблизительно двадцать пять километров до Черниговского на местном автобусе. Восемь километров по серпантиновой дороге до стоянки на реке Цыца. (Опережаем график на два километра).
6.08: Восемнадцать километров по «серпантину», из них девять на местном «горном» автобусе. Стоянка на холодной реке Шумичка. (Опережаем график на одни сутки).
7.08: Полтора километра по крутой тропе вдоль Шумички. Выход в альпийские луга. Стоянка у истока Шумички. (Опережаем график на одни сутки).
8.08 : Десять километров по исчезающей в высокой траве тропке. Стоянка у подножья южной оконечности хребта Ногой-чук «на луже» талой воды. Высота – две тысячи метров над морем. (Опережаем график на половину запланированного дня).
9.08: Четыре километра, по альпийским лугам до стоянки в верховье реки Цыца. (К псам график).
10.08: Восемь километров до подножья горы Оштен (высшая точка маршрута приблизительно 2400 м., Оштен – 2804 м.). Четыре километра до стоянки на озере Пшехо-су между горой Оштен и горой Пшехо-су.
11.08: Четыре километра по горной тропе и восемь километров по серпантиновой дороге. Стоянка на крошечном притоке Пшехи
12.08: Двадцать один километр преимущественно на «лесовозах» и четыре километра по лесной дороге пешком. В середине дня мы прошли через Отдалённый. Стоянка в Сочинском национальном парке на реке Псезуапсе.
13.08: Пять километров по лесной дороге – вниз по реке.
14.08: Пятнадцать километров в том же направление и по той же дороге. Ночёвка в «лесу Лориен».
15.08: Восемь километров. Выход в посёлок Марьино. Местный автобус до Лазаревского – восемнадцать километров. Обычная электричка до Туапсе. Специально для нас – пазик до Криницы. Пять километров пешком до стоянки на пляже.
16.08: Переезд. Разбиваем последний лагерь. Жара.
17.08: Пять километров до трассы. Криница (с пересадкой в Пшаде) – Горячий Ключ.
ЭКСТРЕМАЛЬНЫЕ СИТУАЦИИ ПОХОДА*
6 августа.
- Лера больше не может идти, Коля взял у нее общественные вещи.
- У Насти. лёгкая степень теплового удара.
- И просто было тяжело идти под большим углом в гору.
7 августа.
- У Игоря переохлаждение мышц голеностопа, из-за чего группа вернулась на обеденную стоянку, где и провела оставшийся день.
- Вечером Стасик и Аня без разрешения забрались на гору Мессо (2066 м)
Ночь 7-8 августа.
- В 5.00 в палатку прибежал Андрей и попросил ремнабор, а также рассказал, что две палатки уже лежат, а остальные неважно себя чувствуют У одной палатки порвался тент, и сломалась одна дуга, остальные под напором ветра лежали, прижавшись к земле. Они с Поладом вышли, и стало ясно, что переустанавливать палатки не стоит, и вообще надо собирать лагерь и дислоцировать его в лесном массиве на склоне. Так наш лагерь плавно к 6.00 перетёк на склон горы в лесу, туда, где мы разбивали стоянку на обед 7 августа.
9 августа.
- У С.Л. вывих ноги, у Вики болят голова и коленка, многие сгорели на солнце - носы, плечи, щёки… Наде разбили нос до крови во время игры в Ринго.
10 августа.
- Мы вышли из Приюта Туриста утром и двинулись на г. Оштен. Когда мы разбили лагерь под горой, нас застиг сильный дождь. Был отменён подъём в горы, и под дождём мы шли до самой стоянки. Все промокли. Палатки были сырыми, ужина не было.
Ночь с 15 на 16.
- Приехали в Криницу в 23.45. Ещё 1час 30 минут ночью искали место для стоянки. Придя к 01.00 на место, упали на берегу моря. Сразу легли спать, не разбирая палатки.
* пользуясь каждым случаем, мы купались в холодных горных речках.
Был ли Поладик счастлив, сумев реализовать свою заветную мечту? – Думаю, да. Хотя пока мечта остается мечтой, - она притягивает гораздо больше. А реализовавшись – становится лишь прошлым, прожитым. Пусть прекрасным и необычным, пусть волнующим и неоднозначным, но всё же.. . И всё-таки, он был счастлив. Как же иначе в конце альманаха могли появиться слова, пусть и не им написанные, но о его Родине, о его походе:
Когда выражаешь свою мысль в письме или в слове, то чувствуешь себя фальшивомонетчиком. Ты побывал в пещере Али-Бабы (в мыслях) и вынес с собой на свет лишь жалкую горсть серебра (слова, письма). Или кажется, будто возвращаешься к тому, что уже сбросил с себя очень давно, словно змея сбрасывает свою поблекшую кожу. Альманах облекает наши слова и письма в мысле-словия, выступает местом, где наши слово-речия сплетаются с другими, не менее важными и значимыми для каждого из нас символами. Через эту видимую реальность (символы) мы становимся причастными к вечности, некой глубине, обнаруживая себя в иерархии мира и находя своё место в сообществе Чело-Века.
Подобные альманахи – исключительное явление, особенно хочется подчеркнуть это в контексте нашего времени, когда слова обесценились, а мысли стали столь редки…
Еще Поладик предложил создать специальный фонд молодежной общины, в котором будут накапливаться оставшиеся от походов деньги, чтобы затем по целевому использовать их на приобретение нового снаряжения или помощь тем, кто не может найти достаточную сумму для участия в походе. Полад, вместе с Вовой, сами сшили ватрушку для зимних развлечений и подарили ее молодежной общине…
Мир ценностей этого молодого человека тоже менялся: он уже не считал, что всё в мире решают только деньги, в походах и совместных поездках всегда радел за то, чтобы мы все действительно могли стать едины, он искал этого единства, мечтал о том, чтобы каждый из нас словно принес себя на алтарь общего, чтобы не было ничего недосказанного, недопонятого, чтобы все мы чувствовали и понимали друг друга. В одном походе, по Вепсской возвышенности, мы, как всегда, писали друг о друге всякие записочки, которые затем должны были отгадывать – о ком это написано. Полад написал так:
Если бы его не было, мы бы не пошли в этот поход, но его проявления в походе, так скажем, скромны или редки. Многим из нас дорого его присутствие. Его цель в нашем походе как будто определена – объединять нас, однако, это лишь то, что дает прямое воздействие. Косвенно же мы могли бы быть обязаны ему очень многим, если бы больше верили в него.
- Это о Дмитрии! Это точно о нем! Только непонятно, почему автор сказал, что его проявления редки. Но без него похода бы точно не было, - нас бы просто не отпустили родители! – мы кричали наперебой, долго гадая, о ком же так сказано, а оказалось, что Полад писал действительно о самом необходимом в нашем кругу – о единстве…
Да уж. Таким вот становился наш Поладик. Впрочем, даже когда он писал действительно о ком-то конкретно, он всегда делал это с юмором и любовью. В том же походе он написал о Вите-маленьком с его рюкзаком так, что мы и здесь долго смеялись, потому как не подозревали, что так можно рассказать о рюкзаке, и предполагали какие-то тайные отношения двух людей:
Они вдвоем: почти весь поход они вместе. Они очень разные. Во время переходов они всегда идут вместе. Тот из них, кто побольше, часто говорит, что с его спутником ему не так уж тяжело; он вообще много говорит. Но не со своим спутником. Его спутник молчалив. Молчун сильно похудел за поход, что, скорее всего, нравится говорливому. Говорливый вообще зловреден, а еще он торопливый и самозначащий. Они очень близки друг другу (я даже видел их в одной накидке от дождя). Хотя порой, на стоянках, друг без друга они веселей, чем вдвоем. Совершенно точно, что они нужны друг другу. Некоторые их интересы схожи, например, по всей видимости, им обоим симпатичен синий цвет. Если бы говорливый не говорил, то они были бы крайне похожи. Возможно, в Городе они бы никогда не оказались так близко, но здесь они всегда вместе, и всегда помогают друг другу.
Таня очень точно в своей записке передала всю изменяющуюся суть Полада:
Это очень конкретный человек. Если говорить о Свободе в самом серьезном смысле, то для меня этот человек связан с этим понятием. Само выражение свободы и независимости. И при этом хватает сил заботиться о других.
А он действительно заботился и переживал: это было какое-то совершенно неожиданное качество Полада, по крайней мере, для меня. В другом походе всем задавался вопрос, а точнее, три в одном: Какова для тебя цель похода? За что больше всего ты переживаешь в нем? И чего бы ты хотел пожелать остальным?
- Цель – достигнуть сплоченности между всеми участниками. Переживаю за нечувствительность людей друг к другу. Хочу пожелать большей чуткости, - ответил Полад.
Все это было настолько искренне, что никто даже не стал хохмить по этому поводу, хотя, надо признать, что в нашем сообществе хохмы никогда не прекращались. И Полад любил подшучивать над друзьями, и друзья – над ним, хотя, было не так уж много поводов, чтобы всласть насмеяться над ним, ведь у Полада почти не было слабостей. Впрочем, в этом, видимо, и видели его главную слабость, потому что шутки вроде: «Да, Полад у нас мудрый и серьезный походник, чего уж там. Этот не от обезьяны произошел – от удава»! – были обычным делом. А вот Поладик имел поле для шуток в адрес своих спутников пошире, и ни разу не воздержался, пожалуй, от того, чтобы устроить другим провокацию и посмеяться над всеми. Причем, в отличие от прочих походников, Полад придумывал все свои штуки не для конкретных людей, а для всех сразу, чтобы всем было весело и смешно.
В Вепсском походе мы, однажды, долго решали, оставаться ли нам на месте еще день, или снимать стоянку и двигаться дальше. Споры завели в тупик, и тогда мы решили, что если будет дождь, то мы пойдем, а если будет хорошая погода, - останемся. Поладик очень хотел идти: он вообще не любил стоять на месте, и все время искал новых впечатлений. И тогда он решил вызвать духа дождя: когда все уже разбредались по палаткам для ночного отдыха, вдруг послышались ритмичные металлические стуки. Сообщество наше вылезло из своих ночлежек и увидело такую картину: со стороны леса к лагерю приближалось какое-то чучело с голым торсом, бренча поварешкой о котелок. Чучело это имело воинственный боевой раскрас на лице и теле, вздыбленные волосы и горящие сумасшествием глаза, подпрыгивало то на одной, то на другой ноге, а то и вовсе кружилось в безумной пляске. Утром пошел дождь, а Поладик долго отмывал со своего лица въедливый черничный сок раздавленных ягод, с помощью которого он и надеялся ублажить духа дождя… А в другой раз разослал всем анонимные сообщения с признанием в любви. Но тогда, правда, его быстро рассекретили.
В следующем походе, когда все наши туристы уже были насквозь промочены непрекращающимся дождем, и самой популярной темой был «опрос на сухость», когда каждый походник в процентах называл степень своей сырости, все на очередном переходе прятались от дождя под огромным тентом.
Опрос на сухость:
• Лиза – Ботинки, рюкзак – сырые.
• Рубен – Я весь промок плюс вспотел.
• Андрей – 20%: сыро голове, голеням и посередине.
• Лёша – Слегка я намок.
• Даша – Ноги, брюки сырые.
• Настя – Всё нормально – сухо.
• Аня – Промокла спина.
• Дмитрий – Ноги, брюки сырые. Никак не оцениваю.
• Витя (б) – Промокло: свитер, рубашка, рюкзак, спальник, обувь, носки…
• Коля – Слегка мокрые ботинки и штормовка.
• Стасик – Степень сухости – 20-25%. Промокли рюкзак и почти кроссовки.
Настроения почти не было, народ наш был крайне серьезен и неулыбчив. Вдруг мальчишки зачем-то решили перетащить тент на другое место. Сидящие невольно заворчали, что придется опять мокнуть под дождем, и вообще непонятно, зачем перемещать тент. Все были удручающе молчаливы и серьезны, пряча от дождя и перемещая себя и свои рюкзаки. Тогда Полад среди этого недовольного, мрачного народа, встал немного поодаль, прямо под дождем, вытащил откуда-то сигарету и стал курить, задумчиво глядя на происходящее. На самом деле, он никогда не курил, категорично относился и к спиртному и к сигаретам, - его папа умер от рака легких, и Полад дал себе обещание никогда не вставать на этот путь. Но в этот раз, среди нудного, порядком надоевшего, дождя, среди усталых и грустных лиц, Поладик с сигаретой произвел желаемый эффект: народ заулыбался, сырость и опросы на сухость отошли на тридесятый план, вновь в сообщество вернулась радость. А Полад, даже добившись желаемого эффекта, и развеселив всех, все равно стоял так: прямой, высокий, задумчиво держа сигарету и смотря вдаль. Сигарета дотлела, но настроение было возвращено, - поход был спасен от уныния.
А однажды, на мой день рождения, он придумал такой подарок, от которого никто не остался равнодушным, и все вспоминали эту затею еще много лет. А дело было так: придя ко мне, Поладик вручил мне тяжелую коробку от небольшого телевизора, или чего-то еще. Я стала смотреть подарок, осторожно открыла коробку. Сверху было множество аккуратно нарванных мелких газетных клочков, как для аквариума с хомячком или мышкой. Я разгребла бумажки и действительно увидела там маленькую деревянную мышку, которую вырезал Полад. Мышь была очень милой, и словно живой. Но почему же коробка была такой тяжелой? Оказалось, что у коробки было двойное дно, и подняв первое, под мышкой, я увидела там четырехкилограммовую гантель! Да, это было смешно – подарить мне такое, но это была лишь половина подарка. Когда мы все отсмеялись по поводу мышки, в мою дверь позвонили. На пороге стоял Арик с коробкой не меньше чем из-под холодильника! Некоторое время у меня не было даже сил, чтобы просто заглянуть в эту коробку.
- Если там – гантель, то что же здесь – гиря!?- смеялась я. Мальчишки ожидали именно такой реакции.
Когда я все же заглянула в эту коробку, я обомлела. Арик с Поладом сами сделали для меня настоящее чудо – подсвечник из дерева и металла. Это был очень большой подсвечник, минимум на восемь свечей. Он крепился на деревянной подставке, к которой было приделано небольшое сухое деревце, найденное Ариком несколько лет назад где-то в другом городе. С ветвей дерева спускалось несколько цепей, заканчивающихся проволочными чашечками для свечек. А к стволу дерева были прикручены три металлических обода, в которых стояли керамические чашки без ручек. Из этих чашек можно было пить чай при свечах, или же налить в них воды и пустить туда зажженные плавающие свечи. Для подсвечника ребята сделали еще деревянный каркас и закрепили его цепями, чтобы он не болтался внутри огромной картонной коробки. Да, на такие сюрпризы был способен только Поладик!
Обычно он очень долго вынашивал подобные идей, долго и кропотливо воплощал их в жизнь. Таня мне рассказала, что когда Арик с Поладом у них дома изготавливали этот подарок для меня, а это заняло не один день, - то из их комнаты все время доносился то смех, то ожесточенные споры по поводу дизайна подсвечника.
С каждой новой встречей я открывала в Поладе какие-то неизведанные доселе стороны, хотя это и был бесконечный процесс, ведь Полад изменялся прямо на глазах. Он был похож на море: ну как же можно в точности сказать, какое оно? Оно большое, жизненно необходимое всей Земле, оно очень доброе, если его не сердить, оно ласковое. Но ведь это ничуть не объясняет море! Можно сказать, что на море сейчас штиль или шторм, что оно волнуется, или спокойно, что оно все время меняется, оно всегда разное, о нем можно говорить бесконечно, - но и это не объяснит море. Таким вот примерно и был Поладик: можно было бесконечно говорить о нем с друзьями, говорить о его спокойствии или несдержанности, говорить о том, как он разозлил кого-то, или кто-то рассердил его, говорить о том, как с ним хорошо, и легко и страшно от непредсказуемости и от боязни обидеть… Его простые, но очень глубокие размышления о жизни, вселяли в меня целую гамму чувств и переживаний. Более всего я удивлялась тому, насколько человек этот становился открыт миру и нам, насколько он искал этой открытости, насколько легко его было ранить неосторожным словом или чувством…
Зима… Кхл, кхл. Легко переставлять ноги, когда есть куда идти. Хорошо, если есть тот, кто приготовит завтрак, с кем можно разделить обед и опоздать на ужин (на ужин, конечно, лучше не опаздывать). Каждый выезд, поход – это стимул перераспределения ценностей, потому что именно то, что мы имеем (по крайней мере, можем иметь), составляет «истинные» ценности, золото, которое не тускнеет, когда дух в смятении. Интересно, насколько мы можем приблизиться к «состоянию встречи» в нашей повседневной жизни? Ах, зима! Ох, деревня.
Самое сильное рациональное впечатление от выездов связано с собственным мировоззрением – каждый раз я нахожу его все более и более относительным, слишком буквальным (а я его всё время расширяю, расширяю). И все-таки, мировоззрение – побочный продукт истинно вдохновляющих феноменов.
Мне будет страшно жить, если у меня отнимется память, и я забуду то, что пережил. Мне будет тошно жить, если у меня отнимется разум, и я не смогу мечтать о новом. Полад.
Да, Полад был романтиком. И даже играя в школьных спектаклях, Андрей всегда выбирал себе смешные роли, Митрофанушку, например, а Полад играл взрослые, неоднозначные, романтичные роли по произведениям современных российских писателей. Играл так, что некоторые потом спрашивали:
- А что, у Полада с Яной действительно что-то есть?
- Почему вы так решили?
- Ну, Полад так здорово сыграл влюбленного, что совсем не верится, что он играл. Так сыграть невозможно…
Так оно и было: не верилось, что Полад играет, не верилось, что перед ним – переполненный зрительный зал, а в лицо ему бьют яркие огни и на него наставлены видеокамеры. Во время монологов его глаза блестели живым огнем настоящей любви, жесты были осмысленны и легки, не казались наигранными, голос был уверенным, словно человек этот в действительности был наедине с собой и вслух говорил о своей любви и страсти.
Когда играл Андрей, зал заливался смехом, - Андрей тоже прекрасно играл, точно жил на сцене. Его образ тоже всегда отличался едва уловимой романтичностью, видимо, этому способствовала еще выпуклая бесцветная родинка на подбородке слева. Она создавала какое-то особое настроение на лице Андрея: казалось, что он всегда улыбается, и родинка подчеркивала эту улыбку. А когда он был задумчив, то, погруженный в свои размышления, иногда трогал родинку пальцами, и в эти минуты невозможно было задать ему какой-нибудь вопрос, чтобы не спугнуть его глубоких мыслей. Когда Андрей играл смешные роли, родинка на подбородке словно подпрыгивала от веселья, и зрителям очень легко удавалось почувствовать беззаботную легкость его героя. Но когда играл Полад, зал боялся дышать: на него смотрели, им упивались, ловили каждое его слово и дыхание. Полад играл замечательно: волнующе и искренне…
В их школе была добрая традиция: все старшеклассники выбирали себе абсолютно любую тему – по интересам, и готовились целый год представить ее публике, по крайней мере, своим одноклассникам. Это называлось «годовой проект». В классе, где учились мальчишки, одна их одноклассница решила в качестве годового проекта снять видеофильм по мотивам Достоевского. Фильм назывался «Лестница Раскольникова», Полад играл в нем главную роль. Этот фильм впоследствии был награжден дипломом всероссийского открытого фестиваля детского и юношеского киновидеотворчества…
Не знаю уж, после этого ли, или вместе с этим, Полад как-то очень сильно встал на путь искусства: сам писал сценарии, снимал фильмы, сочинял очень неплохие рассказы и потрясающие стихи; задумывал большую повесть. Его рассказы мне очень нравились, а стихи заставляли искренне волноваться:
Как время незримо… Желанье заветно…
Светом прошито, закатами спаяно крепко;
Волненьем простыло… Согрелось любовью…
Льнет обнажёно под алой вуалею солнца;
Конец без ответа… Купание в море.
Для меня Поладик становился просто каким-то потрясающим! Он и внешне не был похож на того человека, каким я его увидела впервые: маленьким мальчиком с короткой, практически «под ноль» стрижкой, с огромным самомнением. Он стал галантен, очень раним, чувствителен к другим, и невероятно свободен. Он всю жизнь во всем искал эту свободу – и в себе, и в отношениях, и в мире. Друзья, впрочем, относились к подобным проявлениям Поладика, скорее всего, как к чудачеству. Для них он был весьма противоречивой личностью: взбалмошной, несдержанной, непредсказуемой. Да, мальчишки ценили творчество друга, даже находили его гениальным, но в то же время убеждали меня, что эта гениальность ничем особым не отличается от будней обычных людей.
- Понимаешь, поэты ведь совсем иначе видят мир! – часто говорила я Андрею, - Им нужны впечатления, переживания. Полад не может жить спокойно, иначе его сердце перестанет чувствовать. Возможно, ему скучно жить в обыденной реальности, и он немного, совсем чуть-чуть, дорисовывает ее для себя. Разве он хоть кому-то принес серьезный вред этим своим чудачеством?
- Мне кажется, что все мы имеем право на то, чтобы любить или не любить, ненавидеть даже другого человека. А поэты – на самом деле это обычные люди, и мир они видят точно таким же, как и все остальные.
- Я не согласна…
- Поверь, Саша, поэты не страдают больше других! Они просто умеют это красиво представить, заставляют плакать над своими стихами. Поэты считаются самыми несчастными самоубийцами…
- И что, неужели ты порой ненавидишь своего друга?
- Как тебе сказать… Скорее всего, нет, конечно. Я наоборот, защищаю его, когда на него кто-то сердится. Но иногда бывают случаи, которые выводят меня из себя.
- Например?
- Например, когда он вмешивается в мои с кем-нибудь отношения, трезвонит всем о них, а потом еще и меня учит, как я должен себя вести. Я в такие моменты не понимаю, чего ему от меня нужно. У него всё, вроде бы, есть: и талант, и внимание окружающих, и девчонок, в том числе…
- Да. Полад талантлив и обаятелен. Но таков он, наверное, и есть: к нему действительно невозможно относиться равнодушно – его либо любишь, либо ненавидишь. Я сама тоже не знаю, как отношусь к нему. Мне нравится его творчество, но сердит его принципиальность… Андрей, расскажи мне еще что-нибудь о нем.
- А что тебе рассказать?
- Ну хоть что-нибудь, мне всё интересно. Хоть какую-нибудь мелочь.
- Хм… Вот вчера, например, я видел его, мы ходили вместе на стенды. Он выглядел вполне счастливым, если не считать его серьезной грусти. Но это от того, что он поэт. Я Поладика все-таки люблю, не смотря на все его выкрутасы, вроде тех, когда он в походе вдруг стал курить. Меня тогда это очень разозлило. Может, это и не любовь, а жалость. Но я точно знаю, что я не хотел бы с ним поссориться. Он мне дорог. Может быть, когда он станет взрослым и богатым, я перестану его жалеть, поскольку не будет никаких у него мучений, а только так, - спокойная жизнь. Но во всё это мне слабо верится.
- Да… Ты, наверное, счастливый человек, раз умеешь так рассказать о своем друге! А я мечтаю научиться быть другом. Что улыбаешься, думаешь, уже поздно? Я, признаться, и сама так думаю. У меня за всю жизнь не было настоящей подруги, в каком смысле это принято понимать. Просто подруг – море, но это совсем не то. И мне хочется понять всё это: что же такое дружба, такая, как у вас с Ариком и Поладиком? Как всё это связано с судьбой?
- Мне интересно, что ты говоришь насчет меня, Полада и Арика. Ты действительно думаешь, что мы прям супер друзья? Мне кажется, ты ошибаешься. Сейчас мы изредка встречаемся лишь потому, что подолгу не видимся, потому, что кому-то надо рассказать что с тобой произошло за последние недели. Я делаю это крайне редко, откровенничают, в основном, они. Хотя, может быть, я и не прав в этом. Понимаешь, для меня все проверится лет через десять.
- Ну ты даешь. А как же сейчас-то жить, ты что?
- Да я просто сам еще во многом не разобрался, а время – оно помогает в этом. Слушай, Саша, а мне сказали, будто ты там что-то такое пишешь. Ты что-то задумала?
- Да уже давно задумала, честно говоря, молчала только. А тут – Поладик как раз со своими рассказами… Ему всё это так просто даётся, даже поразительно! Он и вправду талантлив. Он словно из какого-то неземного канала черпает, хоть и обижается, когда его хвалят, говорит, что страдает от излишней хвалы…
Поладик писал весьма неплохие рассказы, раздавал их своим друзьям, ожидая от них услышать критику, столь необходимую для того, чтобы творчество продолжало жить. А друзья искали в этих рассказах самого Полада, всё время пытая его, кто же такие в реальности все его герои. Полад страдал от этого, цитировал часто слова своего друга Аркаши о том, что нельзя ставить в один ряд творение и творца, нельзя их сравнивать. А мы – пытались, находили в его произведениях похожих на кого-то из нашего сообщества лиц, и очень досаждали автору своими предположениями…
- Поладик, ну как же так? Как случилось, что ты стал таким? Еще каких-то четыре года назад я тебя на дух не переносила, мне казалось, что ты только и делаешь, что уединяешься и грубишь, а еще ешь все время. Помнишь, в первых походах ты все время требовал себе добавок, хотя еда всегда была строго рассчитана на всех?..
- Да. Я тоже помню, что в один из походов, кажется, с классом, я взял с собой восемь банок сгущенки и полкило орехов, и ел их у себя в палатке, один. Но я тогда искренне считал, что это никому как мне больше не требуется, а я один остро нуждаюсь в таком довеске к обедам, и не смогу прожить без этого…
- Ну ты даешь! А помнишь, что ты считал о деньгах? Что они определяют всё и вся, что на них можно купить все, что угодно?
- Нет. А что, такое было? Правда?
- Ха! Ты просто открытие какое-то в моей жизни, – он сидел устало, немного ссутулившись, свободно опустив руки себе на колени, покрытые красным спальником, закрывающим ступни. Волосы, прямые, но увенчанные на кончиках крупными кудрями, тяжело опускались на плечи, взгляд был спокоен, но ничуть не рассеян… Этакий человек-гора, тихо смотрящий на свое подножие и в небо одновременно. А когда он играл на кларнете, невозможно было отвести взгляд от его рук, стройно гарцующих по клавишам, и от его глаз, в которых, казалось, и рождается музыка. Глаза эти то улыбались, то снова успокаивались и становились серьезными. Он смотрел на что-то или кого-то, и начинал играть музыку – мелодию того, на кого он смотрел. Переводил взгляд – менялась музыка, менялись пальцы и глаза…
После окончания школы Полад поступил в университет на физико-математическое отделение, но бросил на первом же курсе, разочаровавшись в системе высшего образования.
- Да что ж мы, дауны что ли какие-то, чтобы два раза в год с нас спрашивать то, что нам только что рассказали?! И что это за определенность такая: закончить школу, пойти в институт, получить диплом, кое-как доработать до пенсии, а потом выйти на нее, ждать смерти и жаловаться на нищенское содержание?!
- Поладик, ты думаешь, что если из этого порочного круга исключить институт, то круг этот сам собой разомкнется?
- Вполне возможно. Но, посуди сама, со сколькими студентами я ни общался еще во время учебы, никто не говорил мне, что учится по призванию, у всех были какие-то нелепые причины: для корочки, для любого высшего, лишь бы оно было, для карьеры…
- Это точно. Мне одна ваша одноклассница сказала, что за два курса в институте разучилась общаться, думать и работать…
- И я про то же. Так что пока я решил походить на какие-нибудь профессиональные курсы, а там – видно будет.
Поладик действительно очень ответственно и свободно подходил к своей жизни, он не хотел плыть по течению лишь потому, что так делали все, несмотря даже на то, что такое его поведение не вызывало поддержки ни с чьей стороны, а особенно – со стороны родителей. Но он не отчаивался и шагал по жизни довольно бодро: периодически работал в магазинах туристического снаряжения, но большую часть своего времени посвящал творчеству:
Завалялся в пыли, развалился на части
Под цветным алтарем многодетной Земли.
В голове скукота: восемь фильмов о счастье.
И не видно конца, и не слышно земли.
Да, так мог чувствовать лишь тот, в чьем сердце жила безбрежная, неделимая, словно море, безграничная любовь. Любовь вдохновляла его, дарила сотни героев для фильмов, стихов и прозы. Любовь дарила ему самого себя. У него все время были то съемки, то новые рассказы, то встречи с нужными людьми по поводу его творческих планов. Если бы за это в нашей стране платили деньги, то Полад давно бы уже разбогател. А пока, всё, что он имел – это были лишь скромные отзывы его друзей. Но какая все же гигантская энергия была в этом человеке! Даже во время душевных смятений и неудач он находил место для юмора и задора.
Однажды зимой, в нашей любимой деревне, куда мы в очередной раз приехали на рождественские каникулы, у Полада наступил, неожиданно для всех, кризис, - сам Полад нам так и сообщил.
Я не знаю о причинах кризиса, но внешне это выглядело так: в бахилах и шортах, в летней шелковой рубашке с коротким рукавом и в намотанном на шею узком шарфике, Полад пошел кататься с горы на ватрушке. Холод, ветер, снег, вырывающийся клубами из-под несущейся вниз ватрушки, а он – в шортах, невозмутимый, какой-то особенно большой и радостный. На следующий день – температура, насморк, и… счастливые, улыбчивые глаза. Причем, о температуре он сообщил мне уже после поездки, когда все прошло. А там – играл с нами в жмурки, забравшись ногами в спальник и затянув его у себя на груди, выделывая невозможные броски и кувырки в воздухе; предложил всем, собравшись вокруг свечи, рассказать, кто и по каким причинам приехал сюда. Но рассказать не о себе каждому, а так, что все по очереди рассказывают о каждом из нас, строя догадки. А уж потом и сам человек, о котором все выдвигали предположения, рассказывал о своих истинных причинах. Было весело и интересно послушать разные мнения о себе и самому предполагать всякие нелепицы об остальных.
А потом еще терпеливо сносил, пока девчонки заплетут ему множество тонких косичек, перевязанных белыми ниточками. Пришел ко мне после поездки, недели через две – косички не развязаны, так и носит. А там еще, в деревне, с насморком и температурой, просил меня петь песни, и отчего-то благодарил за то, что с этими песнями в его жизнь вошло что-то совсем новое. Я пела. Снова посвящала нашей братии песни, вспоминала прошлые посвящения, и пела их тоже.
- Это песня, которую ты Жене посвятила еще тогда, в Карелии? Как она хорошо пела ее вместе с тобой! – говорил Полад.
- Женя вообще очень хорошо пела, - подхватил Витя.
- Опять Женя! Почему мы все обречены на то, чтобы говорить о ней в прошедшем времени?
- Кстати, Саш, ты знаешь, ее священник такой странный… Я однажды пришел на их собрание, меня Женя пригласила. А они готовили какую-то совместную мужскую поездку. Ну и мне предложили. А потом священник спрашивает:
- Ну что, ты поедешь с нами?
- Я не поеду, - говорю. А он как зарычит: «Правильно! Это очень мужское решение!». – Больше я туда не ходил. Он такой странный…
- Поладик, если честно, то я не понимаю, как все это могло случиться… Давай, я лучше тебе песню посвящу: тоже Дольского, как и Жене. Но я надеюсь, что эта песня не приведет к таким же последствиям. Посвящается твоей романтике…
Если женщина входит в твой дом,
Потеснись, уступи ей просторы,
Где болезни, чаи, разговоры,
Споры, слезы – своим чередом,
Если женщина входит в твой дом…
Приготовь свое сердце к трудам,
Если ты удостоился чести –
Быть хоть сколько-то рядом и вместе,
Если стерпятся рай и бедлам,
Приготовь свое сердце к трудам…
Если женщина входит в твой дом,
Приготовь свое сердце к разлуке,
Позабудь про вино и науки,
Стань прозрачным как день за окном,
Если женщина входит в твой дом…
Подчинись и глазам и речам,
Ну хотя бы сначала для вида…
Ты узнаешь, что боль и обида
Исчезают всегда по ночам,
Подчиняясь губам и плечам.
Расскажи ей, как можешь, про то,
Что волнует тебя и тревожит,
Что ты чувствуешь сердцем и кожей
Про Шопена, про джаз и Ватто,
Если что-нибудь помнишь про то…
Если женщина входит в твой дом.
Может быть, она послана богом,
И жилье твое станет чертогом,
И отныне ты к тайне ведом,
Если женщина входит в твой дом…
- Саш, а ты знаешь песню «Ты меня на рассвете разбудишь»? Она в конце школы стала нашей классной песней. У нас на оперу сходить не получилось, но мы смотрели на видео…
- Да? Я не знала. Мы с Женей… Ну и грустную же песню вы выбрали для своего класса! Это ж песня вечной разлуки! Ну вы даёте… Споем, что ли?
…Не мигая, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни.
Возвращаться – плохая примета,
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
Мы вторично, согласно гафиза,
Мы, конечно, с тобой разминемся,
Я тебя никогда не увижу…
Ох, Женька! Неужели, неужели всё это – правда?
4.
Оля.
- А что случилось с Олей? – переспросил Полад, - Она тоже очень изменилась с тех пор, когда стали происходить все эти странности с ее сестрой. Однажды я зашел к ним в класс, а она там со своим другом разглядывает какую-то ужасную книгу, или журнал. Друга она выбрала себе, конечно… Ладно хоть, не самого отстойного из своего класса, но все же… Не понимаю, что их может связывать…
- А мне показалось, что она как-то выключена из внешних событий., - подхватил Андрей, - Так, грустит одна. Ей, наверное, на всё наплевать, хотя по разговорам этого и не скажешь. Её одноклассница, Даша, мне сказала, что Оля изрекла умную мысль: «Когда нет любви, то есть наркотики». Мне лично кажется, что ничего особенно умного в этой мысли нет. Мне вообще думается, что ударятся во всякие там пороки – это слабость слабого пола, но всё же мне её искренне жаль. Но, наверное, заговори она об этом со мной, ничего достойного на эту её реплику я бы не смог ответить. Даша сказала, что ей верится, что это всё пройдёт. Я ей почему-то верю…
Оля не случайно попала в мои рассказы о мальчишках. Она была такой, что каждый готов был считать ее «своим парнем», доверять ей тайны и открывать ей свою душу. Она была самым непосредственным и искренним человеком в нашем сообществе: огненно-рыжие, коротким ежиком, крашенные волосы ее даже стали как-то символом одного из наших походов. Женя нарисовала на обложке послепоходного альманаха рыжую девчонку, бодро шагающую по лесной дороге.
Оля, как и сестра, тоже очень хорошо пела, у нее был высокий приятный голос. Оля была невысокого, еще ниже сестры, роста, но довольно крепкого телосложения и гигантской жизненной энергии, которая словно распирала ее. Она всегда была первой во всех мальчишечьих затеях, но никогда и ни с кем не имела, кажется, личных отношений. По сути, она была взбалмошным и непоседливым ребенком, вечно учиняющим разные каверзы. Мальчишки часто сердились на нее:
- Всё! Эту мы точно больше никогда не возьмем ни в один поход!
Но ни разу не сдержали своего слова, потому как поход без Оли было представить практически невозможно. На долгих переходах от стоянки к стоянке, когда все мы еле ползли под грузом своих рюкзаков, Оля бегала от одного человека к другому, всем по очереди составляя компанию, словно ее рюкзак был легче других. На самом же деле, ее рюкзак часто бывал даже тяжелее, чем у ее ровесниц, и к тому же, Оля часто просила себе в довесок гитару. Но вся эта тяжесть словно не ощущалась ею.
- Если б не рюкзак с гитарой, Оля давно бы улетела куда-нибудь, - часто смеялись Таня и Дмитрий.
Когда Оля спрашивала о чем-то кого-нибудь из взрослых, она так смотрела в глаза своему собеседнику, что невозможно было и представить обмануть этот взгляд: она каким-то одним, быстрым движением заглядывала вдруг словно не в глаза, а в самое сердце человека:
- Да? – и снова опускала глаза, улыбалась.
На стоянках она любила залезть на самое высокое дерево, на самую его макушку, и оттуда весело смотреть на нас, дрожащих, внизу. Спать всегда ложилась последней, утром вставала легче других, - одним словом, это был просто сгусток энергии, который питался лишь деятельностью. Мы, уставшие, найдя место для стоянки, вяло разбивали лагерь, а Оля, давно поставив палатку, разложив в ней свой спальник и другие вещи, уже купалась в реке, хотя, честно говоря, всем даже от огня порой не хотелось отходить, - такими были походные августовские вечера.
Зимой могла ходить в одной футболке, если, конечно, по близости не было мамы. А однажды мы в апреле поехали в Одессу, и Оля, вместе с Ариком залезла в ледяные апрельские воды Черного Моря.
- Слушай, Жень, ну неужели Оля всегда была такой? – как-то спросила я.
- А ты как думаешь?
- Не знаю, не верится, но думаю – да.
- Ну вот.
- А почему вы такие разные получились? У вас же разница всего – года два, а она – словно вечный двигатель, а ты – воплощение спокойствия и рассудительности.
- Ну ты представь, если б мы такие обе были, как Оля…
Олин голос во всех наших совместных выездах доносился как-то всегда и из всех мест одновременно: она все время с кем-нибудь разговаривала, смеялась, спрашивала или отпускала какие-то добродушные приколы в адрес своих друзей, и, по-моему, даже сама никогда не понимала, когда говорила что-нибудь смешное. А когда все смеялись над ее шутками – удивленно озиралась по сторонам, стараясь понять, что же она пропустила. В Одессе, например, было много иностранцев, особенно немцев, которые вообще не говорили по-русски. Познакомившись однажды с одной немкой, которая по-русски знала только «спасибо», Оля подошла к ней и сказала (конечно же, по-русски, хотя владела немецким языком):
- Дай мне свой адрес. Я тебе напишу. Но, может, и не напишу. А если и напишу, то только по-русски!
А вообще, мне Оля сразу же понравилась, с первого взгляда: вначале я, правда, думала, что этот человек так и живет – весь вовне, но потом, однажды, я услышала как она рассказывала кому-то о пейзажах за окном нашего поезда. Я была поражена до глубины души, - такая в том рассказе была проницательная наблюдательность, такое живое чувство слова! И вскоре я узнала Олю как очень глубокого человека.
Эта поездка показалась мне интересной, трудной, и в то же время простой. Я не знаю, как это выразить, но когда смотришь в глаза кому-то, по понимаешь, почему. По-моему, страшно смотреть в глаза человеку. В глубине каждого из нас есть и смелость, и радость, и другие хорошие и плохие чувства, но мы их давим, мы прижимаем их, не выпускаем наружу. Ребенок… Он открыт всему, он свободно ведет себя везде, где бы то ни было: в песочнице или в дорогом ресторане. Он говорит то, что думает, то, что слышит и видит вокруг. Он явно показывает себя, свои качества и мысли, а взрослые… Взрослые скрывают, обманывают, делают что-то выгоднее или невыгоднее. Взрослые становятся черствыми и невзрачными, следят за тем, за чем не надо следить: за модой, прической и т.д. Взрослые живут поверхностной жизнью: одеждой, макияжем, а не тем, чем должны жить – душой. Ах, да, я тоже не исключение, я тоже живу поверхностной жизнью, но ведь я стараюсь жить иначе! Мне кажется, что мы здесь это больше понимаем, все вместе разом.
И еще про этих папуасов, или как их там, из нашей игры, я серьезно думаю, что если все умирают, а мне надо решить – спасти их, пожертвовав собой, или спасти себя, пожертвовав ими, то я пожертвую собой. В моей жизни были такие случаи довольно много раз. Вообще, это неважно, но, как пример, я расскажу.
Одна девочка из нашего класса передразнила учителя, когда он уходил. Учитель обернулся и спросил:
- Кто только что сделал это?
Когда он спрашивал, его лицо выражало ужас, и в то же время отвращение и страх. Все молчали, и та девочка тоже. Тогда я сказала, что это сделала я. Он, разъяренный этим, вытащил меня за шкирку и поволок в директорскую. Там он меня ужасно пугал, - просто ужас. Но мне было приятно, что я помогла этой девочке, так приятно!!! Это чувство я не забуду ни-ког-да-никогда в жизни, потому что это чувство хорошее, теплое и нежное… Оля.
Когда всё случилось с Женей, Оля тоже пропала из нашего окружения. Я иногда видела ее, она сильно изменилась внешне: похудела, перестала рыжим красить волосы, не лазала больше по деревьям, и стала очень показательно-спокойная и тихая. Но внешние перемены – это было далеко не главное…
Грохот искусственных ударников, нереальные вопли из мощных динамиков, люминесцентные огни, искаженно выхватывающие обезображенные лица из толпы. И сама толпа эта – как единый организм, пульсирующий в одном ритме, где нет ничего личного, индивидуального, где все – как один, и один – как все. Где нет персональной души человека, а ее место занимает какая-то групповая душа, одна на всех, с групповыми инстинктами и страстями, схожими, словно у животных. И кажется, что если одного или нескольких человек из этой толпы вдруг не станет, то этим ничего не изменится, ведь у этих людей нет своих душ, нет и быть не может, потому что она одна на всех…
По углам сумрачного, освещаемого яркими вспышками, зала, кучками собирались щупальца единого жирного, вонючего организма, и предавались там своим оргиям, - бешенству плоти, которую покинула мысль и чувство. Их никто не осуждал за это, всё было так просто и ясно. И не нужно было тратить силы на поиски любви, искренности, счастья. Всё было здесь.
И зажигая очередную болванку, наполненную ароматной гадостью, втягивая гадость эту в себя, - тут же можно получить все чувства: любовь, страсть, вдохновение. Возбуждение накатывает волной, и снова – бесконечная оргия, танец, шабашный танец нечисти.
А в мире нет любви, точнее, ее очень мало, ее надо искать, добиваться и разочаровываться – и все это под пристальным наблюдением родителей, друзей, знакомых… И никогда, ни-ког-да все эти знакомые не смогут понять – они способны лишь на осуждение, на злость, на нелюбовь. И все прячутся, маскируются под своими пушистыми шкурками, все живут какой-то личной жизнью, и им нет дела, что меня, - меня! – не устраивает их личная жизнь, не устраивает вообще вся эта тупая «личность». Почему никто не вспоминает, что у меня тоже могут быть свои чувства, своя личная жизнь. И не надо считаться со мной, мне это совсем не надо. Я знаю, какой может быть настоящая жизнь, без покровов, без тайн, может, и без любви тоже, но, по крайней мере, эту любовь мне не нужно искать, добиваться и доказывать. Она приходит сама – простая и однозначная. И неважно, что с рассветом все кончается, и опять нужно возвращаться в этот пустой, бессердечный мир, - мир, претендующий на любовь и понимание, но опустошающий душу. Мир, в котором любовь отсутствует начисто…
- Знаешь, Аня, я думаю, что человек просто попал в ножницы, - я разговаривала со старшей сестрой Лизы, у которой был большой и печально-трагичный опыт общения с наркоманами.
- А что значит «в ножницы»?
- Ну вот посмотри: с одной стороны остались мы – молодежная община, а с другой стороны – любимая сестра, которая перестала общаться с нами. А Оля – как бы посередине, в разъеме ножниц. Она ведь не может пойти ни за сестрой, потому как аскетизм противоречит ее душе и телу. В этом случае ее задушила бы ее собственная энергия, ты ж знаешь, сколько ее! Ну а с нами она тоже не может оставаться, потому что любит и не хочет огорчать сестру и маму. Да уж, то, что она придумала себе как выход – ужасно, но в этом нет ее вины, только ее слабость от безысходности. Если б Женька вернулась… Мы можем как-нибудь помочь Оле, Аня? Ты же должна знать какой-нибудь выход…
- Знаешь, Саша, ни один человек в мире не сможет помочь другу, вставшему на путь наркотиков. Ни один, пока этот человек сам не захочет измениться. А если мы будем как-то вмешиваться, то может стать еще хуже: она перейдет на более сильные средства, потому что во всем видит подвох. Она ни за что не поверит, что люди из этого, нашего, мира, любят ее. Она будет думать, что всё это – лишь уловки для того, чтобы забрать у нее ее «истинную» жизнь.
- И что, неужели вообще ничего нельзя сделать?
- Ничего. Я же говорю, человек только сам может захотеть изменить свою жизнь. Ну а если у нее в семье ничего не меняется, то и она не захочет меняться. Ей ведь наплевать на то, что уже об этом знает вся школа, - ее постоянно вызывают по этому поводу к директору. Ей просто хорошо в этих клубах – наркоманских притонах. Лучше, чем дома…
- А что вообще происходит, когда ты находишься под действием наркотика?
- По-разному, смотря что за наркотик. Бывают ведь натуральные наркотики, или синтезированные искусственно, сильные и слабые – их очень много. Но в общих чертах, всегда всё выглядит примерно одинаково: эйфория, восторг. А потом ты чувствуешь себя животным. Ты им даже становишься. Человек уходит словно в какой-то нижний мир, в под-сознание вместо над-сознания. А человек ведь должен стремиться не к низшему, а к высшему миру. Наркотики этого высшего мира не только не дают, но еще и надолго, либо навсегда, - всё зависит от степени зависимости, - отнимают возможность хоть что-нибудь узнать об этом высшем мире.
- А как же гениальные писатели или художники? Ведь всем известно, что многие из них принимали наркотики.
- Да, но их картины, сразу видно – наркоманские. А вот литературные произведения… Действительно, есть гениальные произведения, авторы которых – наркоманы. Но эти авторы становились «гениями одного произведения», потому что у них это был не талант, а временное явление, вспышка. Других произведений не получалось. А потом еще их же герои, в видениях, мучили своих создателей.
Мозг человека так устроен, что одна его часть отвечает за фантазию, другая – за деятельность. Так вот, при приеме наркотиков фантазия обостряется, появляется даже какой-то литературный язык, мышление. Но деятельность умирает. Человек не может, да и не хочет ничего делать с этой фантазией. И сама фантазия очень искажена, - всё больше эмоции и чувства. Это вообще сложно назвать «фантазией» в общепринятом смысле слова. Нереальные картины: красота и страх одновременно. Действительности нет, точнее, она словно изломана под каким-то одним углом зрения. Всё плывет и изменяется.
- А почему, если в этих видениях – страх, то люди всё равно прибегают к наркотикам снова и снова?
- Во-первых, потому, что все наркотики построены на затягивании: они затягивают человека, привлекают к себе все мысли и желания. Если человек думает: «Я только попробую, и всё, и больше не буду», - то этот человек уже почти наркоман. С первого раза он получит себе желание пробовать вновь и вновь, пока серьезно не заболеет. А во-вторых, под воздействием наркотика, человек чувствует, что он всё может изменить в этой реальности, он – хозяин своих картин, своих видений. Может быть, это чувство тоже затягивает человека, ведь в реальном мире не так-то просто что-то менять. И с этим ничего не поделать. Мы можем только молиться, что ли, за человека, вставшего на путь наркотиков. Может быть, он почувствует нашу молитву и вернется когда-нибудь…
- Ты думаешь, он может вернуться и снова стать нормальным, как прежде?
- Всё зависит от силы человека: если он внутренне сильный, то сможет, конечно. Время от времени, правда, он будет испытывать огромную тоску по тому миру: тот мир будет казаться ему таким прекрасным, словно потерянным раем! Он будет еще очень долгое время манить к себе человека. Но ведь, на самом деле, люди, находящиеся в этом, «прекрасном» мире, пусты и беспомощны! Они ничего, ничего не могут сделать ни в себе, ни с собой, ни, тем более, в мире. Они легко управляемы и внушаемы. Они похожи на животных, с которыми хорошо поработал дрессировщик…
- Ну почему же так несправедливо? Почему я всегда должна страдать из-за дорогих мне людей? Почему они убегают в какую-то нереальную любовь и иллюзорную свободу, когда рядом, вокруг них – всё это живое, настоящее? Что одна, что другая… Что ж это за церковь такая, которая забирает друзей, отнимает таланты, а родную сестру толкает к наркотикам?! – по моему лицу, безудержно, без всякого смущения перед чужим человеком, текли слезы, - Всё! Нет сил больше терпеть это издевательство! У одной украли дух, у другой убивают душу… Да что ж мне сделать: кинуться с крыши, оставив записку: «Прошу во всем винить…», или уйти в монастырь, или сдохнуть от передозировки?! Что откроет им глаза?
Я сделаю все, лишь бы они вернулись…
5.
Арик и Витя.
Мальчишки были просто красавцами. Может показаться, что я все преувеличиваю, когда говорю так, потому что сама влюблена в них. Конечно, я их очень люблю, но это ничуть не затмевает моего взгляда, хотя мне часто приходится слышать, что я преувеличиваю все их достоинства, и в самой малости нахожу что-то прекрасное.
Однажды хозяйка деревенского дома, в который мы часто ездили зимой, немолодая уже женщина, сказала мне:
- Посмотри, как потрясающе красивы их лица! И это не какая-нибудь показная красота: девчонки вообще не пользуются косметикой, а ведь это сегодня далеко не все могут себе позволить – совсем не краситься. Да и мальчишки – все красавцы, будто вы их специально подбирали. Я думаю, что такая красота может быть только результатом огромной внутренней работы, - их лица как-то изнутри освещены, видишь?
Я видела, конечно видела! Возможно, именно из-за этого внутреннего света их лиц я и осталась жить в Городе, который давно стал мне родным. Свет их лиц и сердец освещал мой жизненный путь, хоть и встречались мы довольно редко.
Аркаша был душой компании, где бы он ни находился. Он был всегда весел и очень любил общаться, особенно с девчонками. Да, девчонки составляли, пожалуй, всю его жизнь, - его невозможно было представить в сугубо мужской компании. Хотя, если б он даже и находился в мужской компании, он бы там думал и говорил бы исключительно о девушках, - оба, и Арик и Витя были очень влюбчивы, хотя я, конечно, не поэтому объединила их в своем рассказе.
С Ариком я познакомилась раньше всех, когда еще работала школьным секретарем, а с Витей – едва ли не позже всех, в последнюю очередь. Но до моего знакомства с ними обоими, они уже чуть ли не всю жизнь знали друг друга.
Витя, рожденный в Ереване, и Арик – где-то в большой России, стали родными братьями. И хотя это произошло очень забавно, мальчишки относились к своему «билетному», как они его называли, братству, очень серьезно и искренне. И даже когда их споры заходили в тупик, они вспоминали, что они родные братья, а братьям ссориться негоже, - так и разрешался спор. А случилось их билетное братство так:
Витя с братом Рубеном и мамой, а также Арик путешествовали за границей, и в выходной день они решили посетить зоопарк. Заграница так устроена, что там всюду предлагаются различные скидки, если посещать подобные места не в одиночку, а семьей. Вот семья Вити и решила купить билеты на всех четверых сразу. Витя, Рубен и их мама – Флора Георгиевна – были жгучие армяне – черноглазые, черноволосые, смуглые, с характерными чертами лица, и Арик с ними – светловолосый, светлоглазый, абсолютно славянского типа «сын» и «брат». Ну ничего, в зоопарк их все же впустили по семейному билету, а мальчишки с тех пор стали родными «билетными» братьями. Поэтому я и решила не разлучать их даже в своем рассказе.
Может быть, другие мальчишки на их месте, давно забыли бы об этом происшествии, но Арик и Витя были большими оригиналами по жизни, и всегда к смешному относились серьезно, а к серьезному – смешно. Однажды, Арик учился еще в классе восьмом, на него напала группа подростков, когда он возвращался вечером домой. Отобрали часы и избили, испинали так, что всё лицо посинело и опухло. Друзья и родные очень переживали за Аркашу, а тот, подходя к зеркалу, от души хохотал над своей необычной, неузнаваемой физиономией…
Арик вообще очень любил испытывать свою судьбу, хотя, совсем не так как Поладик. Полад всецело посвящал свои испытания своим дамам сердца, а Арик делал это просто для себя. В Карелии, переправляясь по воздушной переправе на другой берег, он не закрепил карабин. Одно неловкое движение – и он сорвался бы в пропасть, в мелкую ледяную горную речку. Впрочем, Арик совсем не делал из этого показухи: мы узнавали всегда о таких его экспериментах над собственной судьбой лишь тогда, когда все благополучно заканчивалось.
Однажды зимой мы поехали на Валдай. Вокруг нашей деревни стояли темные леса, и было словно разбросано несколько небольших, но глубоких озер. Арик вечерами один ходил гулять. После одной такой прогулки, уже утром, хозяин дома, в котором мы остановились, пришел к нам встревоженный, и рассказал то, что ему сообщили местные жители:
- Вчера ночью по озеру кто-то ходил. Людей здесь живет очень мало, одни старики, и поэтому местные сразу поняли, что это кто-то из приезжих, да никто из местных и не додумается до такого: лед очень тонкий, снег рыхлый. Если провалиться в это озеро, то никто никогда не найдет…
Аркаша выглядел довольным:
- Я понял, что эти места вселяют в меня страх, - эти озёра и лес. Но мне не должно быть страшно, вот в чем дело, - поэтому я и пошел.
- Арик, но в этом случае страшно всем нам, а нам тоже не должно быть страшно, - сказала я.
Вечером мы с его мамой обсуждали это происшествие:
- Знаешь, Саша, мне один очень мудрый человек рассказывал, что раньше, в древние времена, были такие школы мистерий, в которых собирались юноши, и под руководством старших, очень опытных товарищей, готовились к таким испытаниям. Когда юноша был готов – он уходил в лес или в горы. Уходил совершенно один, чтобы самостоятельно и в одиночку встретиться со смертью: опасностей в лесах было полно, на каждом шагу. Юношу никто не охранял, за ним никто не следил. Он мог и не вернуться, не выжить, но если он выживал в этой встрече со смертью, он уже полностью владел своим страхом и мог контролировать его. Так происходило мужское посвящение.
- Таня, ты так говоришь, словно это не твой единственный сын! Я, конечно, понимаю, что человек бессмертен: он не погибнет, если ему это не написано на судьбе, и можно бросаться под машины, ползать по переправе без страховки, - ничего не случиться, если человеку суждено умереть от гриппа в 98 лет. Но всё же, зачем так искушать судьбу? И как ты можешь быть так спокойна, это же твой сын!
- Мой, конечно, и я за него очень переживаю. Но я не могу ему запретить этого, подумай сама. Он же все равно будет искать таких испытаний, если они нужны ему. Я думаю, мужчиной иначе не стать…
- Возможно, ты и права…
Витька был совсем другим. Он не искал себе подобных ощущений, даже избегал их. Конечно, если он, вместе с друзьями, попадал в какой-нибудь переплет, то не отступал, и всецело предавался возникающим впечатлениям, выдерживал всё достойно. Но сам, по своей инициативе, никогда не создавал себе такого.
Однажды мальчишки – Арик, Поладик и Витя, гуляя по Городу, забрели на самую окраину. Вид открывался плачевный: промышленная зона, куцые островки черного леса, уходящие вниз и вдаль, грязь и смрад. Мальчишки решили зайти в ближайший лесок. Тропинка уводила в густые, грязные заросли, но ребятам стало интересно назначение этой узкой лесной дорожки. Вдруг впереди послышались какие-то голоса, очень много голосов, говоривших между собой на каком-то непонятном, словно птичьем, языке.
- Может, вернемся, пока нас не заметили? –предложил Витя.
- Нет, пройдем еще немного, - сказал Арик и двинулся вперед, - Только посмотрим, что там такое, и сразу же вернемся.
Вскоре стало видно, что перед ними открылась полянка довольно больших размеров. Эта полянка среди черного высокого леса была домом и укрытием цыган. Вдруг движение на полянке изменилось: люди как-то забегали и растаяли между деревьев.
- Нас заметили! – сказал Полад.
И действительно, через пару каких-то секунд перед мальчишками выросло несколько крепких мужских фигур. С ними был один русский человек, который вел себя агрессивнее других, видимо, был сильно пьян.
- Да я сейчас убью их! Сейчас!..
То ли его держали, то ли он сам, без команды вожака не решался завести бой. Первым заговорил мужчина, видимо старший. Он обращался к мальчишкам на своем родном языке, русский переводил:
- Кто вы и зачем сюда пришли?
- Да мы просто прогуливались, услышали голоса, и решили посмотреть – что здесь.
Вдруг откуда-то выскочил маленький цыганенок, схватил шляпу Полада, и снова растаял между деревьев. Русский мужик все время порывался вмазать мальчишкам своими огромными, грязными кулачищами, беседа развивалась напряженно.
- Вы знаете, что мы прячемся здесь? – говорил вожак, - Нам не нужны ни гости, ни свидетели.
- Свидетелей не будет! – орал русский, - Мы их убьем!
- Может, вам нужна помощь? – спросил Полад и протянул деньги, - всё, что нашел в кармане.
Цыгане удивились, но от денег отказались. Впрочем, после этого они стали немного миролюбивее и пригласили ребят в свой лагерь. Тут же вытащили откуда-то цыганенка и велели ему вернуть шляпу Полада. Напряжение немного спало, но мальчишки все равно были ни живыми, ни мертвыми. Думаю, особенно тяжело было Вите – он не на шутку испугался, особенно когда кто-то сказал, что все цыгане ненавидят всех армян…
Цыгане рассказали мальчишкам о своей жизни, и сообщили, что ребятам могло повезти меньше: их могли бы убить без всяких разговоров и расспросов. Впрочем, вскоре вожак предложил им идти с миром, и добавил даже, что они могут приходить к ним в гости, только очень осторожно. На прощание Полад подарил вожаку свою шляпу…
Спустя несколько лет мальчишки, в который уже раз, вспоминали эту историю со смехом, хотя тогда, на той полянке, среди опускающегося на лес сумрака ночи, им точно было не до юмора.
- И что, Витя, вы еще раз пошли к ним, в гости?
- Нет, ты что! Я теперь вообще этот край Города стороной обхожу, даже в мыслях…
Я ценила в этих мальчишках умение говорить правду, какой бы она ни была. Ценила то, что они доверяли мне – все, но каждый по-своему. А в Вите я больше всего ценила то, что он мог как-то особенно распахнуть мне свою душу, рассказать мне о том, о чем не так-то просто было говорить; а еще то, что он прощал меня за все мои глупости и несдержанные обещания. А прощал он удивительно: ни банальных фраз – «я тебя прощаю, я не сержусь», ни банальных поступков. Он прощал тут же, одним своим печальным, темным взглядом, от которого мне становилось жутко неловко и очень стыдно.
В Вепсском походе Витя однажды пригласил меня на интимный разговор, и мы пошли гулять по полянке, на краю которой разбили свой лагерь.
- Что ты хотел мне сказать?
- Я очень волнуюсь, но все же скажу. Ты знаешь, я люблю Лизу. Как думаешь, у меня есть шанс?
В то время, в том походе, мы были с Лизой очень дружны, или, по крайней мере, мне так казалось. Лиза была одной из самых закрытых девчонок в нашем сообществе: никогда нельзя было узнать, о чем она думает, и что чувствует. Ее лицо почти всегда имело одно, равнодушное какое-то выражение, которое полностью исключало возможность что-нибудь узнать об этом человеке, о ее истинных чувствах и мыслях. Лиза училась в одном классе с Олей, и была младше мальчишек года на два. Она со старшей сестрой Аней и мамой Дианой, с которой я вместе работала в школе, часто приходила к нам в гости, и я любила этих людей. Конечно, мы не были с Лизой подругами, я все же была на 10 лет старше ее, но мне с ней было интересно общаться. Думаю, и Лиза видела во мне старшего друга, у которого можно узнать много интересного.
Я вообще в нашем сообществе была очень странным человеком: лет на 10, в среднем, старше ребят, и на 10 лет младше их родителей. Самой популярной темой почти всегда был вопрос со стороны ребят: «Кто Саша – взрослая или молодежь»? Меня искренне забавляли эти разговоры, потому как я чувствовала себя этаким «человеком вне времени», то есть, я была и взрослой и молодежью одновременно. Взрослые считались со мной, некоторым из них я была коллегой по работе, а однажды даже проводила трехдневный семинар для учителей. А молодежь, ребята, тоже принимали меня на свою сторону, доверяли, посвящали в свои затеи. Если я была рядом во время их пакостей – они не обращали на меня внимания, а я этим очень гордилась, ведь это говорило о том, что они не видят во мне взрослого, от которого нужно скрываться.
Впрочем, надо признать, у меня часто бывали конфликты с Таней и Катей, и все по поводу моего срединного положения в молодежной общине.
- Я всегда, при любых условиях, буду на стороне ребят! Если вы собираетесь осуждать их за что-то, я буду их защищать! – я была, все же, довольно резким человеком, и действительно часто, когда взрослые высказывали свое негативное отношение к происходящему, я всегда становилась на защиту ребят.
Я очень страдала от этих конфликтов, но эти страдания, чаще всего, приводили меня к новым столкновениям. Я очень уважала Катю и Таню, но, видимо, так и не изжив свой собственный юношеский максимализм, все время оспаривала их слова и поступки. А затем горько мучалась от самой себя.
- Ну так что, Саша, есть у меня шанс?
Я знала, что Лиза не слишком любит Витю, точнее, любит его как друга. Но так, сходу, расстраивать его я не хотела. Да и потом, сердце Лизы было не занято, и если он будет за ней ухаживать – кто знает…
- Думаю, да. Только тебе нужно быть чуть смелее…
- Ты правда так думаешь?
- Да.
- Саша, не говори, пожалуйста, об этом Лизе, ладно? Ты ведь умеешь хранить тайны?
- Да.
- Спасибо.
Мы вернулись в лагерь, но Лиза видела нашу уединенную прогулку, и в ту же минуту подскочила ко мне:
- Теперь пойдем со мной. Что Витя сказал тебе?
- Ничего, мы просто прогуливались.
- Ой, не ври! Я ведь знаю, что он сказал тебе, что влюблен в меня, так?
- ??
- Это ведь так? Ну?
- Да, но я обещала хранить тайну! Лиза, пожалуйста, не обижай его, а? Он ведь искренне любит тебя.
- Ладно, я буду благосклонна.
- Пообщайся с ним, думаю, вам обоим будет интересно.
- Ладно.
Мы вернулись к палаткам. Витя сидел у костра и ковырял палочкой в углях. Когда мы подошли и остановились поблизости, он быстро посмотрел на меня и тут же печально опустил свои темные глаза. Я готова была утопиться!
С тех пор прошло уже года два или три, а я до сих пор чувствовала свою вину перед этим нежным, добрым и очень открытым человеком.
- Витя, ну вы тогда разобрались с Лизой? Ты ведь уже не думаешь о ней?
- Нет. Мы после похода поговорили, всё решили и теперь мы друзья.
- А ты? С кем ты сейчас?
- Пока ни с кем. В последнее время было несколько увлечений, а теперь я отдыхаю…
- Витька, прости меня, у меня тогда не было выбора…
- Да ладно, мы ж во всем разобрались, да я и не сердился.
- Ты знаешь, мы с Лизой тогда даже сильно повздорили из-за всего этого. Я вообще ей удивляюсь: вы ради нее подвиги совершаете, а ей безразлично. Впрочем, она определилась в своих отношениях к вам – теперь у нее совсем другой круг друзей. Только мне непонятно, почему и ты, и Арик, и Полад – все были влюблены в нее? Прости все же меня за болтливость …
Вот уж кто действительно умел хранить тайны – так это был Витя. Его даже не нужно было просить об этом, он просто, видимо, сам понимал, что о чем-то лучше молчать. С моей стороны было еще несколько нелицеприятных выходок, о которых Витя знал, которые видел. Но мы никогда не говорили об этом, просто он иногда смотрел на меня печально, без всякого осуждения, а я готова была провалиться под землю или сбежать, исчезнуть навсегда. А Витька молчал, хранил мои тайны, и никогда не унижал меня даже взглядом, и без того униженную собственным поведением.
Да, Витя был совсем не таким, как прочие мальчишки, и я его любила, наверное, именно за это. А еще – за его музыку, за то, что он всегда был рядом, всегда был очень нужен всем и мне тоже.
Арик, Полад и Андрей были совсем другими. Арик вообще не задумывался о каких-то тайнах – ни о своих, ни о чужих, - у него просто не было тайн. Андрей хранил тайны, если его об этом очень попросить, хотя, я не уверена, что он никому никогда не рассказывал о них. А Полад – тот вообще считался чуть ли не первым сплетником: он строил немыслимые догадки о своих друзьях и тут же выдавал всем эти догадки за чистую монету. Впрочем, это было ничуть не тяжело, а, скорее, весело. Зато Поладик умел о себе рассказать так, что собеседник чувствовал, будто ему одному доверена эта тайна, - так трогательно, проникновенно и доверительно Полад рассказывал о своей жизни.
Таня однажды охарактеризовала мальчишек так:
- У вас троих, у каждого, присутствуют два из трех качеств: мысль, чувство и дело, поступки. Андрей обладает чувством и делом, Полад – делом и мыслью, Арик – чувством и мыслью.
Это была очень емкая характеристика, и мальчишки очень уважали ее. Они вообще, как и все мы, очень уважали и саму Таню, - она была таким человеком, очень тихим, ненавязчивым, молчаливым даже. Но когда она что-то говорила, каждое ее слово было взвешено и выверено, каждое слово попадало точно в цель. Иногда Полад с Дмитрием устраивали споры – целые словесные баталии, в которых, казалось, не может быть никакого решения. Но тут появлялась Таня, и одной фразой разрешала весь тяжелый спор. Причем, она говорила какую-то такую истину, что сразу всё вставало на свои места и все могли видеть выход из ситуации. Арику и Асе вообще очень повезло с родителями, да и нам всем тоже очень повезло, что мы тесно общались с этими людьми. После нашего самого первого летнего лагеря я назвала Таню «главной нечаянной радостью своей жизни», потому как понимала, что если бы Таня не заинтересовалась тогда моей персоной, то наши с ребятами дороги уже никогда бы не пересеклись…
Аркаша был каким-то вместилищем и распространителем юмора: он относился с юмором и к друзьям, и к родителям, и к себе, вместе со своими душевными переживаниями.
Однажды, в Одессе, когда Женя в очередной раз проводила время в кругу новых знакомых, на нашем вечернем собрании (это было нашей традицией – собираться в совместных поездках по вечерам и говорить о прожитом дне), Коля сказал:
- У меня есть вопрос к Жене. Она сегодня не была с нами. Спрашивалась ли она у кого-нибудь? Пусть она объяснит это кому-нибудь из взрослых.
- Пусть она объяснит это мне! – сказал Арик, и на этом инцидент оказался исчерпан. А возвращаясь из Одессы, в поезде, мы все вместе говорили обо всем, что пережили в поездке.
- Я в этот раз обиделся, - сказал Аркаша.
- На кого? – поинтересовалась Женя.
- Уже забыл… - довольно улыбнулся Арик.
Хотя, когда Арик шутил, невозможно было вычленить границу между шуткой и правдой. Он очень часто повторял, что любит всех, и всех искренне, а себя всегда называл мерзостным человеком. Что из этого было шуткой? Где в этом была правда?
В первую очередь, это завистливый, гневливый и обидчивый человек. Он стремится к совершенству собственной личности, и подчас забывает, что этого не достиг. Пытается любить всех окружающих его. Немного страдает от раздвоения, растроения – и так далее, - личности так, что часто разговаривает с собой вслух. Считает, что достоин приза зрительских симпатий – тормоз по жизни, он мало что успевает сделать вовремя. Не любит петь, и все время это делает. Любит поесть, независимо от количества еды. Внутри больше угрюм, чем весел, чего не скажешь по внешнему виду. Арик сам о себе.
Гневное письмо. Ребята, за что же вы меня так? Почему? За что? Я добрый? Вы смотрите на меня сквозь пальцы. С самого детства я был очень злым. К примеру, мой лучший друг в детском саду попросил у меня посмотреть свечу (автомобильную), которую я только что нашел. Это так меня разозлило, что я засветил ему, лучшему другу, со всей силы да промеж глаз. И таких примеров миллионы, такие случаи случаются и до сих пор со мною. Я злой, злой, злой. Конечно, я не выставляю это свое свойство напоказ, но это сущность моей души. Я даже так скажу: будь я добр, я бы воспарил на небеса, так как делать мне тут было бы просто нечего. Я очень злой, а вы меня разозлили своими назывательствами меня добрым. Арик.
Встреча. Ребятки, не смотря на весь мой скепсис, я признаю, что эта встреча была вновь чудесной, ново волшебной. Это самое удивительное, что было в этой встрече.
Спасибо нашему народу
За его интерес ко мне
И за интересность для меня.
Спасибо Богу,
Что дал дорогу.
Я счастлив.
Надо идти за водой, простите. Арик.
Человек, про которого я пишу это большой человек, у него все большое-пребольшое. Он хороший, добрый, умный и веселый. Мои отношения с ним за эти дни не претерпели никаких изменений, больших или маленьких. Далее мы будем называть его Q (Кью). Отношения наши с Q не изменились из-за того, что мы редко виделись, так как он работал в одном месте, а я в другом, и вообще мы с ним мало пересекались. Q любит купаться в проруби, а также плавать на лодке, рассуждать на разные темы. Он умиротворен, хотя иногда у него случаются приступы агрессии или какого-то бессилия, я не уверен какого- физического или депрессивного. Ему идет черный, хотя Q редко в нем увидишь. Нередко Q говорит сам с собой. Он – человек великого духовного достоинства и порядочности. И это не мешает ему время от времени веселиться и поступать нелогично, например, однажды он прыгал с друзьями на тонком льду, чтобы проломить его, или прыгал с поезда на ходу. Q – человек большого достатка, но не показывает это налево и направо, потому что он благороден, своеволен и непосредственен, что делает его исключительно индивидуальным. Вот такой он, любимый всеми нами Q.
За прослушивание этого рассказа вас благодарит Гиперплазмоид I.
P.S.: В составлении этого рассказа помогали: Плазмоидный червь II, Плазмокреатин I.
P.P.S.: Частичная или полная перепечатка текста рассказа разрешается только с согласия Гиперплазмоида I. Гиперплазмоид I желает всем крепких снов. Стасик об Арике.
Перед тем, как историю вам рассказать, попробуйте, о ком она, угадать:
Школяр по образованию,
Студент по призванию,
Христианин по сознанию,
Общинник по состоянию,
Homo Sapiens по самочувствию,
Великая личность по моему предчувствию,
А сегодня дежурный по принуждению,
В общем, конкретная личность по общему мнению.
Теперь перейдем к повествованию его личных качеств, достоинств и черт его «мохнатой» туристической натуры. Он одним из первых ввел в ряды общинного туризма слово «заморочка». И это слово на протяжении всех походов сопровождало его как на словах, так и на деле. «Заморачиваться» по его туристическому словарю – означает такое состояние, в котором человек слишком много думает, или уделяет повышенное, избыточное внимание какой-либо проблеме или явлению. Часто наш герой берет на себя обязанность смотреть за перенапряжением в социальной атмосфере группы, и тогда он со всем своим благородством советует: «Не заморачивайтесь, любезнейший». Это обязывает ко многому, но ни к чему конкретно, что чрезвычайно важно само по себе.
Наш герой имеет свои представления о ступенях социальности в походах.
Первая ступень – тебе одному хорошо.
Вторая ступень – тебе хорошо с другом.
Третья ступень – тебе хорошо со всеми.
И этот человек стремится способствовать продвижению людей из первой ступени в третью, общаясь и взаимодействуя с каждым членом похода, тем самым, выстраивая социальные связи…
А вечность всё так же бездонна,
И тайна опять далека,
Но всё же я видел ушами,
Ее я слышал глазами,
И к ней прикоснулся слегка.
Коля об Арике.
Аркаша был большим оригиналом: однажды он вступил в «секту не стригущихся три года», основанную Женей. И действительно, ни разу за три года не постригся, хотя в этой секте было первоначально еще несколько человек, но они изменили своей религии. А волосы Арика тем временем выросли очень длинными, закрывая мелкими кудряшками всю спину, когда были не завязаны. А потом, через три года, поступив в университет на филфак, где, казалось бы, его образ весьма соответствовал происходящему, Аркаша взял и постригся, почти наголо. Я не могла смотреть на его короткий колючий ежик, - так он сроднился в моем представлении со своими длинными волосами, снежно-белыми зимой, тронутыми морозным инеем.
Вообще, у нас все мальчишки, кажется, предпочитали носить длинные волосы. Андрей, правда, укорачивал свои волосы чаще других, считая, что слишком длинные волосы делают его не по-настоящему добродушным.
- Ну и глупости! – сердилась я на него, - Знаешь, как они подчеркивают твою индивидуальность! Да и девчонкам очень нравятся…
У Андрея были самые мягкие, словно шелковые, светлые волосы, было приятно смотреть на его лицо, обрамленное этим, медового цвета сиянием, к крупным, легким кудряшкам было приятно прикасаться. Когда Андрей ночевал у нас, утром я всегда будила его, легким движением потрепав волосы на макушке…
У остальных мальчишек тоже были очень красивые, густые, но довольно жесткие шевелюры. Впрочем, это не убивало желания наших девчонок периодически заплетать им множество тоненьких косичек. Да и мальчишки сами довольно часто просили девчонок причесать их, - и сидели тихонько, жмурясь, как коты на весеннем, дурманящем солнышке. Только Андрей никогда не участвовал в подобных мероприятиях. А в целом, я думаю, их длинные прекрасные волосы были одной из отличительных черт нашей молодежной общины.
Витя был не похож на прочих мальчишек: тихий, спокойный, внимательный. Он все время обнимал свою гитару, уединенный, и лишь смотрел на всех глубоко и долго. Меня искренне удивляло то, как наш главный баламут и старый пакостник – Вовка – мог стать лучшим другом Вити. Я никогда не видела их вместе, хотя во всех наших походах всегда были оба. Я просто знала об их дружбе.
- Витька, ну как же это так могло случиться, что Вова стал твоим лучшим другом? – недоумевала я.
- Так получилось. Когда мы приехали из Еревана, он был первым, с кем я тогда познакомился. Он открыл мне этот Город.
- Ну ладно, допустим, это было сто лет назад. А теперь-то что вас связывает? Вова же совсем другой человек, у него же черт знает что на уме!
- Ты зря так. Он хороший друг. Мы очень редко видимся, но зато он каждый раз удивляет меня, и я очень ценю, что он так относится ко мне. Например, он однажды пригласил меня кататься на лыжах, и мы пошли вдвоем, без его нынешних друзей. Мне было так приятно! А потом он сказал еще, что подарит мне лыжи, - я вообще чуть не умер от счастья!
Мы знакомы долгое время, но в последнее время мы общаемся гораздо менее активно, чем раньше, хотя, наверное, сейчас нам этого достаточно, ведь круги нашего общения разделились.
За эти три дня мы ничего не сделали вместе. Мне кажется, я даже ни разу не сказал тебе «Доброе утро!» (я говно). Даже в снежки мы играли за разные команды и спали в разных углах комнаты. Но, не смотря на происходящее в данный отрезок времени, ты по-прежнему остаешься для меня самым дорогим человеком.
Как жаль, что уже третий новый год мы празднуем порознь. Мне очень дороги такие моменты нашего общения, как, например, у меня на кухне с гаданием на кофейной гуще.
Хотелось бы, чтобы мы больше общались, хотя, не смотря на все, мы пересекаемся в разных местах довольно часто, но периодически очень хочется страдать всякой фигнёй на несколько лет назад. Вечно твой, золотой, дорогой, супер-пупер-гипер-киллер-триллер я. Вова о Вите.
Я, чьи отношения с Вовой были весьма натянутыми, и всё из-за его грубостей, готова была все же полюбить его лишь потому, что его любил Витя.
На свет явился он – тот великий, о ком узнают все новаторские школы мира, весь его родной город Ереван, который он увидел впервые 3 сентября в 7:00. Нарекли его Виктором, в честь пра-пра-пра-прадеда. В роддоме его перепутали с девочкой, но справедливость восторжествовала, и Виктор попал в семью химиков, физиков и музыкантов, где рос тихим и спокойным мальчиком. Он был настолько скромен, что не смел говорить матери, что он курит, но в 2 года его застукали с братом курящими в туалете.
Папа подарил Вите доброго бородатого гномика, которого Витя боялся и поэтому велел сбрить ему бороду. Еще он боялся китайской куклы по имени Ай-ай, и поэтому ставил ее лицом к стене.
Ночами со всем двором, 20 маленьких человек, почти все родственники, ходили гулять по городу, играли в прятки, видели НЛО. В городе в это время не было ни света, ни газа, воду включали по расписанию. Зимой было холодно, и папа с Витей и братом разобрали тротуар и построили дома камин. Варили кашу на свечах. По городу иногда проезжали танки и шли отряды солдат. Тогда была война, и мороженое продавали без сахара.
Папа говорил с сыновьями по-русски, и каждое лето они ездили отдыхать в наш Город.
До школы Витя застал три землетрясения. Еще до школы он не умел читать, но всегда делал вид, что читает. Первого сентября Витя устроил дома скандал и наотрез отказался идти в школу, но второго все же пошел, одев ненавистный костюм. На уроках смотрел в окно, в котором была видна гора Арарат. Отучившись в Ереване два класса, Витя с семьей переехал в наш Город, где живет и сейчас.
Витя довольно хорошо закончил девять классов, а потом поступил в реставрационный лицей. Но там было невыносимо ужасно, он мучался полтора года, а потом вернулся в школу, в 10 класс.
С 7 класса Витя стал играть на гитаре, появилась их легендарная рок-группа. Сейчас Витя в их группе Still Water является басистом, автором многих песен и стихов, в том числе известной композиции под названием Night City Blues. Лучшим музыкальным произведением в мире считает «Иисус Христос - суперзвезда», лучшими группами – Deep Purple, The Beatles, Eagles, Rolling Stones, Pink Floyd, и вообще, музыка – это большая часть его жизни.
Походы Витя считает занятием интересным и скорее, развлекательным, чем спортивным. Любит ездить в обществе А.С., Полада и других личностей на скалы, где они лазают и обжираются. Витя любит валяться на траве и мечтать о бас гитаре, и о том, как он спасет вселенную от конца света, и твердо уверен, что музыка и красота спасут мир. Лиза о Вите.
Да уж, Витя действительно искренне так считал, и делал много на этом пути: они с братом и еще несколькими музыкантами все время давали концерты, много репетировали, играли. И даже когда Витя находился в походах или на выездах, он всегда и везде думал только о музыке, чувствовал ею.
Пишет Витя – большой. Сегодня 9 августа. Сегодня я вроде бы выспался и наелся черники. Сегодня порвалась первая струна. Всё.
Он очень немногословен. Но когда он смотрит на мир своими огромными глазами, кажется, что он не столько видит вещи вокруг себя, сколько прислушивается к ним. Как будто он знает, что за каждым явлением, за каждым из нас, находится музыкальный образ, который гораздо более точно и правдиво отражает реальность. Хочется верить, что он слышит очень красивые музыкальные композиции. Он не любит собирать грибы и париться в горячей бане. А еще он не очень сердится, когда его окунают в реку прямо в одежде. Таня о Вите.
Такими вот были они, - вы, - мои дорогие мальчишки, и я вас всех любила и люблю с каждым годом все сильнее и значительнее как-то. Я не знаю, чего нам с вами написано на судьбе, но я стану самым несчастным в мире человеком, если мы когда-нибудь расстанемся: если вы разъедетесь по заграницам в поисках счастья и благополучия, если и я сама сбегу куда-нибудь от всех ужасов этого, дорогого мне, Города, от своей любви к вам. Но если я пойду на это, то только лишь затем, чтобы этой, самой ужасной, болью выгнать из своего сердца и разума другую боль – вы-то понимаете, о чем я. Я пойду на это, чтобы закончить свою жизнь сумасшествием от разлуки с вами, ведь иначе мой разум не выдержит такого испытания. Сумасшествие принесет забвение, отнимет память и чувства. Я – слабый человек, и не смогу пожертвовать своей жизнью потому, что это Бог дал ее мне, и она не принадлежит мне. Я не смогу пожертвовать собой, хоть, возможно, это многое бы исправило, многих бы вернуло и заставило оглянуться.
Если уедете вы – жизнь моя на том оборвется…
как часто нам проще бывает собраться и уехать навсегда от своего настоящего, словно перечеркнув всё прошлое. Проще уехать, чем нести крест своего настоящего здесь и сейчас… Вы-то знаете, я всегда считала, что всего одна лишь бардовская песня может подчас сказать больше, чем целая книга. Эту песню я хочу подарить вам.
«Дай вам Бог с корней до крон
Без беды в отрыв собраться.
Уходящему – поклон,
Остающемуся – братство.
Вспоминайте наш снежок
Посреди чужого жара.
Уходящему – рожок,
Остающемуся – кара.
Всяка доля по уму:
И хорошая, и злая.
Уходящего пойму,
Остающегося – знаю.
Край души, больная Русь!
Перезвонность, первозданность,
С уходящим помирюсь,
С остающимся – останусь.
Но в конце пути сияй
По заветам Саваофа
Уходящему – Синай,
Остающимся – Голгофа».