Он сидит на траве. Я - на его расстеленной куртке. Моя голова у него на коленях, смотрю в самые серые на свете глаза. Глаза цвета лезвия остро отточенного ножа, цвета сентябрьского неба над нами, цвета тишины, в которой мы купаемся, цвета чувства тоски и цвета пепла, опадающего с моей сигареты. Он немного сердится, потому что полдня смеюсь над ним. И вот по какому поводу.
Мой вечно надменный и спокойный Миша ждал меня в явном волнении.
«Воробей, я проглотил жевачку! Что делать? Надо к врачу?»
Я была удивлена: все знают, что ничего страшного в этом нет. Тут я увидела рядом Димку, корчащегося от смеха, и из всех сил подмигивающего мне. Видно, все это время, пока меня не было, он запугивал Мишку чудовищными последствиями проглатывания жевачки. Видеть такого человека, как Мишка, в состоянии беспокойства забавно и одновременно трогательно. Я выдержала паузу, потом сжалилась:
- Миш, не будь дураком, ты что в детстве ни разу жевачек не глотал?
- Нет, а ты?
- Да сто раз, - успокоила я его под нечеловеческое ржание Димки.
Мишка угрожающе глянул на него, так что Димка даже на секунду посерьезнел.
- Давно меня ждешь? - по привычке спросила я.
- Двадцать минут.
Точно. Минута в минуту. Дело в том, что я всегда каким-то внутренним чутьем определяла его присутствие. Если я ждала его на остановке, то всегда отстраненно и равнодушно посматривала на приближающийся транспорт. Когда в поле зрения показывался автобус, в котором ехал он, я точно знала и чувствовала это. Если опаздывала я (а обычно так оно и бывало), то за остановку уже знала – дождался или, окончательно замерзнув, плюнул и пошел к Женьке отогреваться. Тогда я шла к своей подруге – она жила в том же доме - и по дороге заглядывала к Евгению, под видом отдать или взять какую-то кассету. Думаю, он одно время удивлялся моим визитам, возможно, подозревал, что я тайно влюблена в него, пока, наконец, не осознал, что я хожу только из-за Мишки. Если честно, мне казалось, что он не зря нас познакомил. Смешно, но с первого дня нас все всегда воспринимали, как одно целое. И если, встречая меня одну, наши общие знакомые поначалу вежливо интересовались, не знаю ли я, где его сейчас можно найти, но вскоре вопросы стали жестче: «А чего это ты без Мишки?»
В тот день мы, как обычно пошли «за балки». Это место было особенным. Дело в том, что на пустыре (хотя это и пустырем-то нельзя назвать) раньше стояли частные домики. Потом их снесли и построили многоэтажку. Собирались, видно, еще одну, но по каким-то причинам так и не бросили все. Так вот, бетонные балки как бы отгораживали от внешнего мира маленький участок, заросший травой и фруктовыми деревьями, – дома-то снесли, а сады остались. Среди этих снесенных домов был тот, в котором лет пятнадцать назад жил сам Мишка. Он точно не помнил, где именно, но приблизительно показывал. И вот мы сидели на траве до самого вечера, смотрели на бывший Мишкин сад, рассказывали истории, молчали, целовались...
Так и в этот раз. Я пытаюсь поймать момент, когда откроются серые стальные ставни его глаз, и я увижу в них свет. Свет, который ласкает и греет меня своим откровением. Но стоит ему заметить, что я подглядываю, он вновь отводит глаза, секунда, и, мне кажется, я слышу грохот, с которым падает решетка. Я снова обжигаюсь об этот вечный лед.
Больше всего на свете мне хочется сказать ему: «Я люблю тебя!» Но я боюсь. Очень уж он кажется мне недоступным. Не поймет моих чувств. Ему не нужны все эти нежности. Он не такой. Тонкие, плотно сжатые губы, уголки которых всегда чуть приподняты вверх, насмешливый (всегда этот насмешливый холодный взгляд!), бледная кожа, которая бывает только у рыжих, конопушки, бесцветные брови и ресницы. «Я люблю тебя», - шепчу я. Он наклоняется и спрашивает, чуть приподняв одну бровь: «Что ты говоришь, Воробей?» Я не могу догадаться, расслышал он или нет, но сердце уже замирает от собственной смелости. Нет-нет! Я не могу ему это сказать, поэтому, потягиваясь, отвечаю, прищурившись: «Говорю, какой же ты страшненький...» Он отворачивается в сторону и смеется: «Можно подумать, ты меня первый раз увидела». Ищу повод, чтобы перевести разговор: «Жевачку хочешь?» Миша смотрит на меня, как на убийцу, и цедит сквозь зубы: «Спасибо, у меня уже есть». Я закатываюсь в припадке смеха. Он тоже улыбается. Обожаю его улыбку – смущенную – не по имиджу (я не хотел улыбаться – меня вынудили). Чуть приподнимаюсь, он, уловив мое движение, поворачивается так, чтобы было удобнее касаться моих губ. Я счастлива с ним. И влюблена.
Сложно сказать, почему тот, кого я любила, одного из всех по-настоящему, вопреки всем моим мыслям о том, кого я должна любить (именно из-за этих-то мыслей мы и расстались), так и не дождался от меня признания.
Каких я искала доказательств, кроме того, что он терпел все мои выходки, ждал по часу на морозе, простил мне свидание с его старшим братом, носил на руках и целовал меня много-много часов, не переставая?!? И среди этих поцелуев мне удавалось поймать его по-настоящему влюбленный взгляд.
Я говорю об этом только потому, что последнее доказательство я получила вчера, случайно встретив на улице его жену. (Она «отхватила» моего Мишку сразу после того, как мы расстались, воздействовав простым, воспетым во всех мексиканских сериалах способом.) Мы поболтали минут пять и те, кто были со мной –(мои друзья из нынешней жизни), спросили, как только она ушла: «Почему она так смотрела на тебя? Снизу вверх, будто просила о чем-то?» «Не знаю», - ответила я. А про себя подумала: «Может быть, она просто знала о нашей любви, чуть больше, чем я...»