Фотограф

 
 На упавших крестах и заросших могилах,
 Бродят души людей, утопая в пыли.
 И кричат их сердца и их разум не в силах,
 Нам простить, что мы жить как они не смогли.


 Забудьте все, что вы знаете и знали до сегодняшнего дня. Выкиньте из головы принятые вами на веру, обросшие плесенью предков стереотипы и догмы. Если хотите, закройте глаза. Вам не обязательно читать эти строки, вы и так все поймете. Вы почувствуете их полноту, силу и всеобъемлющую истинность и вы это примите и будете жить с этим всегда. Вы не помните как вы родились, как появились на свет, но вы появились, и в этом великий замысел судьбы. Из миллионов различных вариантов соединения хромосом получился именно ваш вариант. Человека подобного вам не существует во всей вселенной. Кто сможет это научно объяснить? О вашем далеком детстве есть несколько воспоминаний, несколько мимолетных картин, вспоминая которые вы чувствуете ностальгию по тем дням. Что руководит вами? Разум? Разум это лишь принятые стереотипы и опыт других людей. Основываясь на разуме мы не сможем сделать больше чем люди, наделившие вас этим знанием. Вам нужно нечто большее. Вам нужны ваши собственные знания, но не полученные от других людей. Вы должны взять эти знания, получить их и понять свое предназначение.
Разум составляет всего лишь десять процентов вашего внутреннего я. Всего лишь десять процентов и вы живете этим. Весь ваш потенциал, все ваши силы дремлют внутри вас. Неужели они так и не будут вами востребованы? Теперь сделаете паузу и отложите книгу на десять секунд. Вспомните свой детский, возникший в вашем сознании образ. Первый образ, первый ваш визуальный ориентир. Посмотрите на этого ребенка. Его разум еще не отягощен принятыми от мира знаниями. Этот ребенок совершеннее вас. Посмотрите же в глаза этому ребенку и спросите у него, что же изменилось в вас с той поры. Примите те эту книгу для вашего ребенка. Пусть он оценит ее смысл и не пытайтесь понять ее разумом. Мы можем начать эту книгу сразу с конца….
 Бледно-красный свет тускло наполнял помещение маленькой кладовой. Беззвучная тишина тяжелых бетонных стен монотонно вливалась в серую гамму темноты.
 Мужчина тридцати лет, почти согнувшись, склонился над квадратным столом с реактивами. Опустив руки в пластиковую емкость с какой-то жидкостью, он растирал невидимые глазу водные контуры. Его туловище двигалось в такт движению рук, немного раскачиваясь, вперед и назад, губы что-то шептали. Прислушавшись, мы различили бы слова. Он разговаривает. Да. Он разговаривает , но в тесной комнате никого нет. Привыкнув к красноватому освещению, он видит как на фотобумаге, появляется черно-белый силуэт девушки. Все его слова адресованы к ней и она ,кажется, слышит его. Образ девушки, объятый руками фотографа погруженными в странную жидкость, оживает. Он видит еле уловимое движение ее глаз, которое сквозь мерцание красных бликов становится почти не заметным. Его лоб покрывает пурпурная испарина, капельки пота, стекают по давно небритым щекам, немного задерживаясь, и отчаянно плюхаются в приготовленный раствор, руки от долгого напряжения чуть дрожат. Роскошные "Брегет", послушно покоятся на столе и , показывают три часа утра . Рукава белоснежной рубашки аккуратно закатаны к локтю. Бордовый галстук и черный пиджак бережно развешаны на стуле.
Он прилагает максимум усилий, до боли напрягая мышцы уставших рук, и теперь его движения напоминают работу скульптора. Длинные пальцы разглаживают и сминают водные контуры, словно лепят что-то из прозрачного пластилина. Но его глаза закрыты. Мужчина не видит своего творения и лишь чувствует его, каждой частичкой, каждой клеткой организма. Именно руки этого человека создают и изменяют появившееся на фотографии изображение.
 Дальнейшее действие сопровождается уже нестерпимой для него болью, и губы, переставая шептать, плотно сжимаются. Внезапно вода становится красной, но руки фотографа не поранены. Прозрачная жидкость впитывает в себя расползающееся красное пятно и он понимает -это ее кровь. Кровь сливается с пурпурным светом комнаты, застилая все окружающее пространство .В свете красной лампы ему кажется, что кровь течет по стенам, по потолку, по его телу, превращаясь в неистовый, дьявольский вихрь невозможного и непостижимого мрака. Фотограф уже ничего не замечает вокруг. Руки ощущают лишь холодное дыхание загадочной жидкости и мягкие контуры ее тела. В бликах, отражающих свет фонаря, ему кажется, что девушка жива. Она действительно жива и чувствует все прикосновения фотографа. Ей нестерпимо больно и она кричит. Ее крик различим даже при колебании воды, которое делает его еще более отчетливым. Фотограф еще ниже склонился над свои шедевром, но увы силы окончательно покидают его. Он отчаянно борется с болью и слабостью, хрипит и стонет, но по-прежнему стоит на ногах. Преломление и изменение реальности неимоверно тяжело для фотографа и кажется фантастическим сном, но это не сон. Он знает, что сегодня утром для него не будет красивого пробуждения и крепкого кофе ,как впрочем, возможно уже никогда. Это и есть его реальность- боль и кроваво-красные соленые пальцы, здесь.. совсем рядом..в тесной комнате..... Делая уже медленные, еле уловимые, глазу движения, он цепенеет, а затем еще несколько минут "лепит" свое творение, подобно богу, изменяющему и созидающему сущее. Осознав, что закончил, он резко вырывает фотографию из водного плена, и повинуясь земному притяжению, опускается на паркетный пол кладовой. Сейчас он не дышит. Ее кровь в ванночке загадочным образом превращается в ту самую жидкость и сквозь уже прозрачные волны видно, как дышит девушка. Она еще жива, и скорее всего будет жить, но жив ли фотограф?....
 Начиная с конца каждый автор старается сразу же завоевать внимание читателя ключевым моментом произведения, развивая потом уже навязанный ранее сюжет. В этом наверное есть элемент манипуляции и это не совсем честно. Начнем же тогда с самого начала, с самого начала, с зарождения фотографии.

Глава нулевая. Фотография.
 Загадочное искусство производства фотографии изменяясь, дошло и до наших дней. Порой кажется, что фотоснимки хранят лишь запечатленное прошлое, неизменные, памятные минуты, не имеющие связи с настоящим. Но это не так. Настоящее всегда несет частичку нашего прошлого, которое переходя в завтра становится настоящим. Эта грань чудовищно хрупка. Еще вчера нам казалось, что мы навсегда задержимся в сегодня, но через мгновение оно превращается во вчера. И рассматривая фотографии мы всегда поражаемся , как быстро и безжалостно течет время . Но так ли неизменно то прошлое, что смотрит нас с наших снимков? Можем ли мы глядя во вчера измениться завтра? Прошлое и будущее две взаимоисключающие параллели, расположенные в разные стороны от нашего сегодня. Насколько мы ушли в будущее, настолько мы вышли из прошлого, и если спроецировать эти две, равноудаленные друг от друга точки то получим настоящее, мы получим себя. Размышляя сегодня над нашим прошлым мы превозносим в него настоящее и таким образом изменяем его. Остановленное на фотоснимке мгновение начинает жить, мы ощущаем в себе наше вчера, но понимая, что это происходит сегодня. Фотография- безупречная память мгновения, всегда переходящая в будущее и это мгновение живет в настоящем, дышит красками, солнцем, улыбками. Повторить мгновение таким же нам, увы, не удастся никогда, только если его изменить. Таким образом, повторение прошлого в настоящем это всегда изменение, изменение нас сегодняшних, происходящее сейчас, уже скоро, непременно, станет прошлым.
Но искусство фотографа заключается в том, чтобы оживить прошлое, заставить его подобно магическому кругу возвращать нас туда, изменяя наше завтра. Технология художественного снимка необычайно сложна. Множество фотокамер, вспышек, пленок реактивов, фильтров и все для того, чтобы сегодня изменить нас завтра. Завтра вы посмотрите во вчера и поймете, что сегодня уже было, и вы уже видели это когда-то и будущее покажется вам прошедшим отражением того мгновения, которое запечатлели.
 Прежде чем читать дальше подумайте, хотели ли вы когда-нибудь стать свидетелями того, что так занимает ваше воображение при мысли о возможность изменения вещей ? Если нет, вам не нужны все последующие строки и я извиняюсь, за то, что так долго занимал ваше драгоценное внимание. Вам безусловно пора готовить обед или сделать важный звонок... Если да, то я предлагаю вам путь чувственного восприятия и усовершенствования мира, который возможно потрясет вас, заставит по-другому смотреть на жизнь, на сегодняшний день, навсегда ....от рождения фотографа.

Глава первая. Рождение.

 Тем, кто не знает, как выглядел обычный провинциальный городок начала восьмидесятых попытаюсь назвав его непременные атрибуты, окунуть вас во вчерашний, советский, так бесславно забытый отрезок времени, с которого все и началось. Итак, представьте себе конец весны: небрежно асфальтированные, но еще освещенные улицы, белые пятиэтажные панельные дома , обязательно кинотеатр, несколько школ, детских садов и магазин с гордым названием "гастроном". Удивительное спокойствие тех времен, выражалось в полной зависимости от государства и надежде на то, что обещанные светлые времена, развевая красной флаг с символикой СССР вихрем ворвутся в эту рутинную жизнь, сделав всех обитателей богом забытого места, счастливей всех загнивающих империалистов.
 Город уже готовился к священному обряду- весенней посадке картофеля, как нежным майским утром, совершенно неожиданно для всех, но только не для роженицы, на свет появился мальчик, весом больше трех с половинной килограмм , и возвестил о своем появлении все тем же протяжно-детским "а-а-а".
 Его одинокая, уже к тому времени разведенная с отцом мать, была наверное, рада появлению малыша и с трогательной заботой ухаживала за ним, повинуясь то ли материнскому инстинкту, то ли приобретенной от своей матери привычке. Но так или иначе, появившийся на свет малыш ничем другим не отличался от родившихся в тот день детей, но, спустя три месяца все уже замечали, как с каким-то завидным упорством на ощупь, он изучал все, что его окружало. Подобно кошке, обнюхивающей новые предметы, он сначала кончиками пальцев познавал окружающий мир, водя своими маленькими ручонками вдоль их очертаний и лишь потом открывал глаза. Это был удивительно спокойный и гармоничный ребенок, который казалось, непостижимым нашему разуму образом, понимал все, что он него хотели и все, что ему говорили. В ответ на ласковые слова ребенок искренне улыбался, но как-то задумчиво, совсем не по-детски. Его игрушками были удивительные вещи: старый иллюстрированный журнал "Крестьянка", набор карандашей, стеклянная литровая банка и кусок кожи, оставшийся от рваной отцовской куртки. Закрыв глаза, он раскладывал эти вещи в своей детской кроватке и к всеобщему удивлению, всегда мог с закрытыми глазами, из любого количества похожих на ощупь предметов, выбрать свои. Единственным, что теперь беспокоило мать, был тот факт, что все его ровесники уже "тараторили без умолку", а ее ребенок кивал головой, плакал, мычал, но не говорил. "Еще не время" думала она, "заговорит". Время шло, а он так и не заговорил. Спохватившись было, мать показала ребеночка педиатру, и осмотрев малыша, он с сожалением оповестил ее о том, что ребенок имеет врожденные дефекты речевого аппарата, и не может в полной мере произносить все необходимые звуки. Причиной этому возможно были те нервные потрясения, которые мать, во время беременности, перенесла, в результате побоев напивающегося "в стельку" бывшего мужа, который всю свою накопившуюся лютую злобу вымещал, почему-то на собственной жене.
 Другими словами, ребенок родился практически немым, но с идеальным слухом и чувственным восприятием мира. Мать долго переживала, плакала, но после успокоилась, понадеявшись на последующие возрастные изменения, и на светлое будущее медицины, которая безусловно излечит безжалостный недуг. И она продолжала любить его, как и любая мать, независимо ни от чего, слепо любящая свое дитя.
 Хотя само появление на свет фотографа безусловно явилось чьей-то неведомой, не подвластной нам волей, во власти которой было сделать его для мира именно таким, суть этого в том, что забрав что-либо у человека, природа обязательно дает ему нечто взамен, и в этом случае природа одарила мальчика повышенной чувственностью. С самого рождения малыш трогал все окружающие его предметы, пытаясь на ощупь понять их суть. Кончиками пальцев он мог отличить структуру ткани, состав жидкости, температуру воды. Его абсолютный слух давал возможность слушать все звуки вокруг, но ему это было не нужно. Он чувствовал звуки, ощущая кожей и телом все окружающее пространство.
 В детском саду он сторонился других детей, впрочем как и те его. Поняв, что он не такой как они, дети дразнили его коровой, потому что те звуки, которые ему удавалось произнести были больше похожи на мычание коровы "ммыыыы". Малыш не обижался на них, он чувствовал эту детскую, беззлобную искренность, не представляющую для него никакого вреда. Его внутренний мир, загадочным образом предупреждал о всякой опасности и казалось, что по своей природе ребенок родился неуязвимым. Он никогда, случайно, не опрокидывал чашки, не спотыкался о бордюры не падал с заборов, как все малыши. Те, кто знал тогда фотографа были убеждены, что в нем находится какой-то скрытый глазу радар, позволяющий избегать любых угрожающих его здоровью ситуаций. Можно было оставить фотографа одного в любом месте, любой точке планеты и быть уверенным в том, что ничего плохого с ним не случится.
 Как-то раз мальчишки из группы, яростно кидали камни в старый, висевший на площадке фонарь, не подозревая о том, что прозрачный стеклянный плафон может отвалиться и пролетев 15 метров вниз упасть на одного из них. В самый разгар обстрела подошел фотограф и почти силой, отвел одного из мальчишек в сторону. Сопротивляясь и брыкаясь, спасенный малыш спустя секунду услышал страшный звон, еле висящий плафон все же отвалился и упал на то место, где он только что стоял. Осколки битого стекла еще долго напоминали ему о счастливом спасении.
 Еще одной загадкой фотографа был его яркий, чувственный, проникновенный взгляд, который, как казалось, проходил сквозь человека, просвечивая насквозь, и выдавая в образах фотографу все тайное, о чем сам человек, иногда, даже и не догадывался. Глаза фотографа всегда блестели, словно две яркие звезды, горевшие пламенем, проникавшим к ним из бездонной и непостижимой разуму души фотографа.
 Тем не мене, фотограф, был очень эмоциональным ребенком, всегда, именно чувствами, реагировавший на все, что с ним происходило. От обиды он горько плакал, "крокодильи слезы" не скончаямым градом стекали по его розовым щекам, и напротив, искренне радовался всему хорошему и приятному, что с ним происходило, всегда открыто демонстрируя свои чувства. Это был наш фотограф, тогда еще не знавший о своем предназначении. Одним из немногих людей, понимавших его истинную природу, была бабушка по материнской линии, которую звали Варварой. Она жила в небольшой деревеньке, в трех километрах от города, расположенной сразу за рекой. "Баба Варя", как называл ее фотограф, нянчилась с ним с самого детства, и на ее глазах происходили все его внутренние и внешние изменения. Бабушка была из обычного крестьянского рода, ее погибший на фронте во время Великой отечественной войны муж, до войны возглавлял здешний колхоз, а после войны она всю свою жизнь проработала на земле, и отличилась, несмотря на свой возраст, незаурядным здоровьем и живостью. Долгими дождливыми осенними вечерами, бабушка, готовя травяные отвары, подолгу рассказывала фотографу о прошедшей войне, о людях, вспоминала случай, когда от голода она тайком пробралась на поле пшеницы и сорвала несколько колосьев и только она набрала в горсть пшеницу, как услышала сзади шаги военизированной охраны, в то тяжелое время могли за воровство сразу расстрелять, даже за несколько колосков. Плюхнувшись в заросли крапивы, она с замирающим дыханием ожидала расплаты, но по счастливой случайности ее не заметили. Тогда человеческая жизнь была равна горсти колосьев и сейчас, мало, что изменилось.
 За всю свою жизнь баба Варя ни разу не обращалась к врачу. Казалось, что она сама знала все рецепты от людских недугов и частенько односельчане обращались к ней за помощью. Бабушка бескорыстно готовила для них настои, приправы, словно это было смыслом ее жизни- изгонять недуги из других людей.
 Когда фотографу исполнилось шесть лет, бабушка впервые посадила его за свой, стол, где стояло множество баночек и мешочков с травами, зажгла церковную свечу и сказала
- "Чувствую в тебе сила есть, но не хранишь ты ее, расходуешь понапрасну. Обрети власть над своими эмоциями, не реви, не злись, не радуйся понапрасну. Этим ты лишь силы свои уменьшаешь. Я умру скоро а ты помни, чувства нужны только чтоб мир познавать, а не для того, чтобы страдать от них или же зло кому-то делать. Мать моя целительницей народной была, сотни людей от неминуемой смертушки излечила. Наверное ее силы тебе передались. Помни, что я говорю. Не забудь. Сейчас непонятно тебе, что говорю, потом поймешь."
 Фотограф, открыв глаза как-то дико кивал бабушке косматой, не расчесанной головой, не понимая разумом, но как-то внутри себя ощущая ее слова. Он все поймет , чуть позже, а сейчас он с интересом слушает очередную сказку, про смелого рыцаря, представляя себя верхом, на быстром скакуне, спасающим прекрасную принцессу. Спи фотограф, спи, твое будущее неподвластно никому......
Через два месяца бабушки не стало.
 
Глава вторая. Школа.

 Когда ребенку исполнилось семь лет, мать долго не могла решить, отдавать его в обычную "среднюю" школу или же в спецшколу для глухих детей. Посоветовавшись с родственниками и преподавателями , она наконец, решила, что малыш пойдет в "нормальный" класс. Причин тому было несколько, во-первых, спецшкола находилась в другом городе, а мать не хотела отпускать ребенка одного, во-вторых, он все же слышал, хоть и не говорил, и мог понимать то, что преподают и наконец в -третьих, одна из подружек матери, которая одновременно являлась завучем средней школы, посоветовала не отрывать ребенка от коллектива, чтобы не развивать в нем чувство собственной неполноценности.
Во всяком случае, это было вполне разумно и с букетом из трех гвоздик, в белой, накрахмаленной матерью рубашке, фотограф пошел в первый класс, именуемый буквой "Б". Всего же школа насчитывала четыре первых класса, соответствовавших четырем первым буквам алфавита, "А","Б","В","Г". Причем "А" класс считался самым престижным, где учились как, считалось, умные дети чиновников и видных людей города, "Г" класс, считался самым отсталым и бездарным, так как в нем обучалось большинство детей из не благополучных семей, а класс "Б" был средним и скорее всего, самым приемлемым для фотографа.
Нельзя сказать, чтобы дети совсем плохо относились к нему. Внешне фотограф был симпатичным малышом, с вьющимися белыми волосами, чуть задранным вверх носом и всегда грустными глазами. Прозвище "корова" славно перекочевало из детского сада в школу, так как в первом "Г" было много ребятишек из той группы, где раньше пребывал фотограф. Впрочем, он уже совсем не обижался, а как советовала бабушка, не обращал внимания на детские издевки. Самым интересным открытием фотографа в тот период были буквы. Он впервые понял, что свои мысли можно передавать не только в помощью рисунков, и жестов, но и с помощью слов, которые так же могут обозначать чувства и предметы. Но слова, представляли для него лишь сухие, однородномыслимые объекты, не способные воссоздать живые образы, а лишь конкретную информацию. Тем не менее, способ передачи информации через письмо был единственным способом, который понимали окружающие его люди. Фотограф усердно занимался азбукой, раньше других детей освоил алфавит, сложение слов, пунктуацию и синтаксис и наконец письмо.
 Научившись азбуке он читал. Читал множество книг из городской библиотеки. Чтение было тогда его любимым занятием. По книгам он мог воссоздать картину той части мира, которая находилась вне его чувственного восприятия.
 Множество прочитанных книг показались ему "пустыми". Но были книги, которые потрясли его, книги о настоящих друзьях, самопожертвовании, верности, и наконец о любви. Познав чувство любви, фотограф впервые испытал его к девушке из своего класса с загадочным именем "Светлана". Большие коричневые раскосые глаза как два горящих уголька смотрели на него из под развевающейся на ветру челки, правильные черты лица, удивительно искренняя улыбка и черные косы. Этот образ он помнил всегда. И еще, удивительно звонкий, пронзающий, поющий голос, который он казалось слышит до сих пор. Увидев ее в первый раз он сразу же понял, что окончательно влюбился, в нее, в эту небольшого роста озорную девчонку, с загадочными карими глазами.
 Ему ужасно хотелось поговорить с ней, спросить ее о чем угодно, произнести ее имя, еще и еще раз. Немыми губами он часто разговаривал с ней, кивая головой, и со стороны казалось, что фотограф поет про себя какую-то песню, яростно при этом жестикулируя. Это была песня его любви.
 А как он безудержно хотел проводить ее домой, после школы, идя рядом с ней, радостно размахивая красным портфелем, держа ее за руку и весь мир для него казался наполненным смысла, и даже осенняя грязь и слякоть воспринимались как-то по другому.
В своих мечтах он часто рисовал себя в образе красивого рыцаря, спасающего ее из чудовищных лап дракона, где ему как победителю, непременно доставалось ее признание. И он получал это признание и нежный ее поцелуй, долгий и нереальный как и его мечты.
 Фотограф подолгу смотрел на нее во время урока грустными, голубыми глазами, вспоминая свои несбыточные грезы. Он мог передать ей бушующий океан чувств, в котором безнадежно утопало его сердце, но она этого не понимала. Тогда он брал белый лист бумаги, и ночью, пробравшись на чердак, в пламени свечи, чтоб не видела мать, писал ей письма. Это были лучшие признания, самые нежные и трепетные слова, которые когда-либо складывало человечество. Его глубокие чувства выливались на белой бумаге в трогательные строки любви, прекрасней которых не было и уже не будет. Если бы она могла хоть раз, прочесть и понять эти строки, то вероятно изумилась бы таланту и чувству фотографа, но все написанные им признания, после, исчезали в пламени свечи. Он помнил их наизусть и часто бормотал себе под нос, представляя рядом самую красивейшую из людей. Он хотел отдать все, что у него было, чтоб только она услышала его.
Нередко, письма не догорали до конца, залитые слезами, от бессилия быть ею непонятым, они до сих пор прощальным пеплом покоятся на том самом чердаке фотографа, где вы можете их найти. Безответная любовь прекрасна в правдивости страдания. Терзая сердце, она впивается в бумагу в виде любовных строк, нежных и нелепых, полных героизма и самопожертвования, но именно в этом и есть ее прелесть.
Прелесть истинного, неподдельного чувства, которое не передает бумага. Его невозможно описать на белом листе, но можно лишь ощутить, может быть сердцем, но вероятнее всего это лишь подстройка всего нашего организма, нашей внутренней энергетики под энергетику другого человека. Фотограф понял это и ужаснулся. Он не мог ей ничего сказать, так как был нем, не хотел писать, так как стыдился насмешек он мог лишь нарисовать. И он рисовал. Его пурпурно-розовые рисунки так никто и не увидел. Пропитанные слезами чувств, они тем же пеплом оставались на земляном полу чердака.
 Тем временем фотограф рос, взрослел, перенося с собой свое томительное чувство из класса в класс, так и не сказав об этом никому, впрочем нет, об этом говорили его глаза, его кожа, его тело, но этого никто не понимал и только лишь мать, своим материнским чутьем, старалась сгладить его страдания, списывая все на врожденный недуг и жалея. Фотограф рос с трогательной немного сиротской заботой. Мать словно извиняясь за то, что родила его неполноценным, отдавала последнее. Хотя зарплата бухгалтера была явно мала для двоих, но фотограф всю жизнь чувствовал самопожертвование матери и просил для себя только минимум. Он старался аккуратно носить вещи и той самой синей школьной формы всегда хватало на два сезона. Тем более, чувствуя текстуру вещей, фотограф всегда покупал только крепкую и долго носимую одежду.
С каждым годом пальцы приобретали все большую чувствительность. Он различал тончайшие нити, структуру лепестка, крылья бабочки. Ощупывая свое тело он научился ощущать свои органы, и даже предметы на расстоянии.
Нередко он упражнялся, распихивая по спичечным коробкам различные мелкие детали и в очередной раз угадывал, что там находится. В действительности, развитие подобных способностей все же возможно, нужно лишь упорно тренироваться, так как это делал он и постепенно клетки кожи будут различать предметы на расстоянии. Необходимо лишь сосредоточиться, сконцентрироваться на своем ощущении и вы почувствуете ..... Это факт.
 В душе фотографа зародилось и жило чувство изменения окружающего мира, он мечтал рассказать людям о своих ощущениях, научить их чувствовать все вокруг, друг друга, когда уже не нужны слова и заученные тексты, но прежде он должен заговорить, чтобы рассказать ей ...о многом....
 Он настоятельно просил мать показать его лучшим специалистам из областного города, еще веря в силу медицины. После долгих уговоров мать наконец, согласилась и взяв часть накопленных денег, они на поезде прибыли в лучшую клинику области - огромное многоэтажное здание, на окраине большого города. Осмотрев фотографа врач пригласил мать в свой кабинет и долго о чем-то разговаривал с ней. Вернувшись он сообщил фотографу, что его состояние явно улучшается, но необходимо время для восстановления определенных функций речевого аппарата и порекомендовал выучить язык глухонемых, для общения с матерью без помощи письма. В его словах была явная фальшь и фотограф чувствовал это. Выйдя из кабинета доктора и увидев заплаканное лицо матери, фотограф понял, его состояние безнадежно, по мнению врачей, он никогда не заговорит, но он знал, что это не так. Он будет говорить.. Обязательно будет. И это было правдой.
Рассматривая как-то свою детскую фотографию, он нечаянно прикоснулся к ней кончиками пальцев и отпрянул. Фотография показалась ему теплой. Он взял шариковую ручку и нарисовал на своем изображении крест, прямо на лбу и тут же почувствовал прикосновение к своему телу, и посмотрев в зеркало увидел аналогичный крест и у себя. Увиденное потрясло его. Он может изменять существующий порядок вещей через фотографию. И это было его предназначением. Еще несколько дней ушло на то, что бы прочувствовать разницу строения своих гортанных органов, сравнив их с органами стоящего рядом на фотографии мальчика, который умел говорить. Уловив разницу, он погрузил фотографию в воду и получил объемное чувственное изображение своего тела. Теперь он мог ощутить каждую частичку себя, своего я. И он решился. Зная свой врожденный дефект, в воде, фотограф нащупал свое тело в уменьшенном размере. Вода передавала все контуры , проецируя их с фотографии, но чувствовать это мог только он. Погрузив пальцы в горло своего водного двойника, фотограф ощутил неимоверную боль, словно ему вонзили в голо лезвие кинжала. Вода окрасилась в красный цвет, это была кровь, его кровь, она стекала по рубашке, бледно-багровыми каплями падая на пол. Он не мог дышать, но руки на ощупь, повинуясь громадной человеческой воле, изменяли больной орган, словно ваяли его из пластилина. Спустя несколько секунд, он понял, что сделал это. Пальцы ослабли, но кровь продолжала течь, тогда, уже теряя сознание, он выхватил фотографию из воды и упал ...
 Очнувшись, он увидел, как перед его глазами застыло заплаканное лицо матери, белые стены, потолок, белый халат. Он понял, что находится в больничной палате. Собрав остаток сил фотограф впервые, в своей жизни, неумело и коряво, по слогам, немного мыча, произнес "Мыма купи мне фотоаппарат?" Это был голос фотографа. Мать потеряла сознание....
Позже врачи констатировали необъяснимое улучшение дефектных гортанных органов, списав все на возрастные изменения. Никто так и не узнал правды. Никто и никогда не узнает ее. Только вы, читающие эти строки в память о фотографе.. и она...
Глава третья. Полет.
Выйдя из больницы фотограф впервые ощутил себя полноценным. Он мог говорить, объяснять, рассказывать. Ему больше не требовалось носить с собой ручку и бумагу, теперь свои чувства он складывал в слова. Но и это разочаровало его. Слова передавали лишь те образы, которым соответствовали личные образы каждого человека, и получалось так, что слово собака для разных людей представлялось различным. Кто-то представлял большую овчарку, кто-то маленького пуделя. Все зависело от жизненного опыта каждого человека, а не от того что пытаешься передать.
 Тем не менее ,фотограф наслаждался возможностью говорить. Он говорил целыми сутками, говорил с матерью, с деревьями, солнцем и звездами. Он знал, что они слышат его и понимают. Наслаждаясь обилием произносимых звуков, фотограф знал, что эти звуки имеют и другой, более глубокий смысл.
 Ровно через три месяца, когда произношение слов было безупречным, он в первый раз заговорил с ней. Она отвечала ему, кокетливо мигая большими карими глазами. Это было счастьем, мимолетным наслаждением достигнутой цели, цели, казавшейся невозможной и непостижимой для любого человека, но только не для фотографа...
 Теперь его всецело поглотила фотография. Мать, как и обещала, купила ему фотоаппарат, и искренне радовалась чудесному исцелению. Она думала, что это бог или же еще кто-то, наконец, услышал ее мольбы, ее просьбы и все произошедшее было чудом, а последующее счастьем.
 Фотограф снимал, целыми днями, жадно щелкая объективом, впитывая жизненные соки своих снимков и изменяя их. Открыв способность изменения мира, он творил то, что казалось ему правильным и красивым, даже не ему, а некому чувству внутри его, чувству возникшему, казалось, из ниоткуда, но являвшемуся движущей силой фотографа.
Ему казалось, что он является проводником чьей-то непреодолимой воли, стремления к прекрасному, стремления к совершенству.
 Первые снимки были ужасными, нелепыми, некрасивыми, так же как и все последующие. Фотограф снимал только то, что нуждалось в изменении к лучшему, а все красивые пейзажи, и предметы, которые снимали другие, были и без того красивы и не требовали прикосновения рук фотографа и потому никогда не попадали в его объектив. Никто из жителей города не задумывался, почему сломанные и поваленные деревья наутро превращались в прекрасные разросшиеся сады, трещины стен домов к утру разглаживались и исчезали, а местный кинотеатр кто-то раскрасил в розовый цвет. И как не старалась администрация перекрасить его в прежний белый -ничего не получалось. Выставленный дежурить ночной сторож рассказывал наутро, как стены, сами по себе, меняли цвет и все объяснили это тем, что он как водится, выпив, заснул, а в это время хулиганы сделали свое дело. Устав бороться с хулиганами, кинотеатр так и остался розовым, и все это под чувственными руками фотографа.
 Фотограф творил мир таким, каким хотел его видеть или даже не он, а его внутреннее чувство, связанное с чем-то далеким, так и не понятым фотографом никогда.
 Оборудовав на темном чердаке свою лабораторию, фотограф ночами постигал и оттачивал свое искусство-искусство изменения мира. Проявляя как-то собственное изображение, фотограф заметил на своей куртке большое белое пятно от мороженного и решив помочь матери, стер его. Пятно исчезло и на фотографии, и на висящей в шкафу куртке. Он изменил очертания вещи и та, под его влиянием так же изменялась. В воде рождалась новая, более совершенная структура. Благодаря этому открытию, фотограф полностью обновил свой гардероб, внешний вид и выглядел теперь безупречно. Светлана находила в нем не только приятного и умного собеседника, но и вполне модного и респектабельного джентльмена, которого стали замечать и другие девчонки. Единственное что теперь требовалось фотографу - это деньги. Обычные денежные купюры, для того чтобы купить ей все, что она пожелает, а она желала много. Кино, дискотеки, цветы, украшения, одежда, все это было ей нужно, но казалось не нужным ему.
Однажды, сделав несколько снимков красной десяти рублевой купюры, он поместил десять отпечатанных фотографий в проявитель и несколько секунд спустя, ощутил руками десять бумажных купюр. Собрав все десять на одной фотографии, он вынул снимок и закрепил его. В бардовом свете лампы на кухонном столе лежало десять красных купюр. Проблема с деньгами была решена....

Эти дни были самыми красочными и беззаботными в его жизни. Она отвечала ему взаимностью, и все возможное время они проводили вместе. Этой паре завидовали все, и никто не понимал, как возможна такая гармония, гармония чувств, гармония вещей. Это время представлялось ему полетом, сказочным полетом над землей. Он достиг полной гармонии с миром и мир впервые ответил ему взаимностью. Взаимность это счастье , это смысл вещей..
 Но у него была его тайна, тайна, которую он не говорил никому, даже матери. Проявляя свои фотографии по ночам, когда все вокруг спали, он привык чувствовать ночь. Темные улицы, горящие фонари, силуэты людей. Ночь стала для него временем творца.
И все же ему пришлось рассказать ей. Она узнала все и увидела как творил фотограф. Увиденное потрясло ее. Ей не хватало воображения, чтобы до конца понять все, что он делал, и она считала это чудом. Это и было чудом, но чудом достижимым реальным и осязаемым.
Узнав о победе над своим недугом, она впервые попросила его о нематериальном чуде. Бабушка, которая воспитала и взрастила ее с детства, которую она любила больше жизни - она умирала. Он не отказывал ей ни в чем, не мог отказать и в этом.
 Впервые со времени победы над немотой, он решил исправить недуг живого, сущего, разумного существа, рождение и смерть которого находились не в его власти.
Делая это он мог убить или спасти человека, хотя, впрочем, для безнадежно больного это был единственный шанс. Он долго готовился, читал медицинские справочники, подолгу отрабатывая движения рук, и наконец приступил. Глубокой ночью, в облаке все того же кроваво-красного света, он приступил к исцелению. Меняя человеческую плоть, он вторгался в новый мир, став на пути у смерти и мешая выполнить отведенную ей кем-то работу. Было это правильным или нет, он еще не знал, но, впервые, еще не начав работу, почувствовал неимоверную усталость. Казалось, что весь его организм был против этого, и для любого другого человека это было бы препятствием, но только не для фотографа и спустя минуту, его руки уже творили чудо и он, почти заканчивал, как вдруг снова испытывал такую же неимоверную боль, но в этот раз, и он с ужасом почувствовал, впервые ощутил как его пальцы деревенеют. Руки теряли чувствительность с каждой минутой, с каждым последующим движением и теперь уже не слушались его. Он едва успел закончить, и бережно, последним усилием положив готовую фотографию бабушки на стол, упал без чувств.
 Очнувшись снова в белой больничной палате, как и в первый раз, он уже не увидел мать, он не увидел никого. Солнечный свет еле пробивался сквозь плотно задернутые занавески. В палате, явно скучая, стояли еще три пустых, аккуратно застеленных белыми покрывалами кровати, у окна расположился квадратный белый, обитый пластиком стол, два деревянных стула и четыре белых тумбочки по углам. Небогатый интерьер комнаты дополняли стоящие на полочках банки, пробирки и прочие мелкие детали больничного быта.
 Фотограф вдруг захотел встать, подойти к окну, и когда привычным, как казалось, движением он планировал поднять накрывающее его тело одеяло, то снова с ужасом почувствовал, что его руки неподвижны. Руки фотографа, обладающие невероятной силой, являвшиеся орудием всех его изменений и изменений окружающего мира, были теперь недвижимы. Он не чувствовал пальцев и не мог шевелить руками, уже никогда. Руки висели словно плети вдоль туловища, ударяя его при каждом шаге вперед, словно мстили за предательство к себе, за попытку вторгнуться в то, что являлось запретным для любого смертного и было дано только иным, до конца неведомым нам силам. Он сделал это для нее и поплатился всем, что у него было.
 Вердикт врачей и на этот раз был ужасен- полное онемение обеих верхних конечностей, навсегда, словно электрический разряд огромной силы был пропущен через них в тот самый момент... Это ли не кара для фотографа...
 Первые месяцы с новым недугом протекали ужасно медленно. Она жалела его, благодаря за спасение бабушки, удивительно нежно ухаживая и заботясь о нем, весь первый месяц болезни. Мать так и не вернулась из больницы, превратившись в пациента из-за гипертонической болезни, вызванной произошедшим с ее сыном, который из молодого красивого юноши снова превратился в калеку, так же таинственно и неожиданно, как и тогда. Она не смогла это пережить. Болезнь сына явилась для нее ударом от которого она уже не оправилась никогда и тихо простившись с миром, спустя еще месяц, она умерла. Фотограф подолгу сидел у ее могилы, орошая напрасными слезами сырую землю. Он просил у нее прощенья, хотя понимал, что это именно он сделал себя таким, благодаря только себе самому, а матери был обязан разве, что рождением. Спустя еще некоторое время он, наконец, понял, что вместе с руками потерял все, все что любил, все во что верил и даже ее, ту которая появлялась теперь все реже и реже, и с каждой неделей их встречи были все короче, и вот однажды он так и не дождался ее. Фотограф сидел у стены, тупо смотря куда-то вдаль, сквозь пространство, словно прожигая все вокруг, своими грустными голубыми глазами. Он знал, что так случится, и был к этому готов, но все оказалось еще страшнее... Фактически без рук он должен был научиться жить один, навсегда один, без своих фотографий, без возможности творить, без друзей и теперь уже без нее. Безусловно, это расплата. Расплата за совершенное им действо, которое меняло порядок вещей, и высвобождаемая в результате энергия, оказалась сильнее его чувств, навсегда лишив его самого дорогого... теперь он понимал и это.
 Стоило ли ему жить дальше? Безусловно да. Многие на его месте попытались бы свести счеты с жизнью и фотограф так же пытался. Удивительная злоба людей перевернули его мир. Никто не хотел ему помогать, даже советом. Начисленной государством пенсии едва хватало на молоко и хлеб. Все мелкие предметы он перемещал теперь, держа их зубами. Удивительным образом, с помощью стульев он научился одевать брюки, но у него никак не получалось застегивать молнии, поэтому он редко выходил на улицу, и только тогда, когда сосед-дядя Вова был дома, без его помощи застегивать одежду у фотографа пока не получалось. Однажды вечером фотографа здорово избили, когда он попытался заступиться за дядю Вову, которого в парке избивали четверо пьяных мужиков. Вскипев от ненависти и забыв про свой недуг, он с яростью бросился восстанавливать численное меньшинство и был сразу сбит ударом в челюсть. "Куда лезешь, калека" -, кричали нападавшие, "давай двинь ему еще, скотине безрукой"…
 После травм, полученных в результате этой потасовки, у фотографа из-за гематом, резко понизилось зрение, и левый глаз уже практически не различал предметы. Ему казалось, что жизнь, как бы нарочно отнимает у него способность к восприятию мира, как расплату за тот, опрометчивый шаг, за который как ему казалось, он уже заплатил сполна.
 В очередной раз, выйдя из больницы, ставшей уже для фотографа вторым домом, он направился к дяде Володе, который как раз в это время развешивал во дворе своего дома рыболовные сети.
Увидев фотографа он искренне обрадовался и резким движение обнял его за плечи.
 "Что это были за люди" -, спросил его фотограф сразу как только освободился от крепких объятий .
-А, эти.... Тот, что командовал - сын нашего главы Администрации, а остальные его дружки "- потупив глаза ответил дядя Володя.
-Не надо было тебе ввязываться, из-за меня и так вон видишь....-, он хотел сказать "калека", но во- время одумавшись, чтобы не обидеть фотографа не мог подобрать нужное слово.
-Ну словом тебе и так тяжко и тут еще из-за меня досталось, ты это, извини ..- продолжил после недолгой паузы сосед.
-Да нет, все нормально, ты скажи, а за что они тебя били ?- спросил снова фотограф.
-Да к нам на автобазу тот, что сын нашего главы свою «убитую» машину пригнал, говорят сбил женщину с ребенком и чтоб следы замести приказал за ночь его машину сделать. Ну мы конечно сделали, а когда я узнал, что в ту же ночь женщина погибла, то сразу понял- его рук дело, тем более он к нам пьяный приехал и еще какая-то баба с ним была, красивая, кажется Светланой звать. Да вот, я как понял, что это он сбил, утром же в милицию-то и пришел и все следователю рассказал. Тот меня поблагодарил, хорошо говорит, разберемся. А мне тогда не в домек было, что кто- же сына главы-то посадит. Вот он и рассказал ему про то, как я его "заложил", а тот вечером поймал меня с дружками и избил и напоследок сказал, что если еще раз в милицию обращусь, то порежут они меня, понял? ". сказав последнюю фразу дядя Володя почему-то посмотрел в глаза фотографа и отпрянул. В глазах была уже не грусть, а злоба и бессилие, перемещенное с ненавистью.
"Как говоришь девку звали, Светланой?" задал очередной вопрос фотограф.
"Ну да".
"Видел ее раньше?".
"Да, видел, это та Светка, у которой бабушка при смерти была, а потом вдруг поправилась, еще говорили, что Светка эта-колдунья, свою бабку заговорила".
"Конечно колдунья, даже наверняка" уже повернувшись и делая шаг сдавленно произнес фотограф.
"Да я не хотел закладывать, только вот женщина которую сбили умерла сразу а с ней еще ребенок был в коляске, и он тоже умер, и я подумал, разве же это справедливо, он две жизни забрал и дома, а этих двоих уже нет" -, как бы оправдываясь кричал дядя Володя.
"Ты все правильно сделал, а так не известно, где лучше здесь или там ",- сказал напоследок фотограф.

Направившись к дому Светланы, он точно знал, что это она, и к тому же какое-то неведомое чувство все же влекло его к ней. Он до сих пор любил ее, ту которая его по- сути предала, ту, повинуясь капризам которой он потерял все, но это была она, и потому все остальное было уже для него не столь важным.
Он не хотел заходить к ней в квартиру не прошенным гостем, и потому долго стоял на пронизывающем ветре внизу, ожидая, что она спустится за чем-нибудь и он не ошибся. Спусти два часа она открыла парадную дверь и он снова увидел те самые глаза, которые с недавнего времени мог видеть только во сне.
Увидев фотографа она на секунду замерла, но потом как-то неуверенно подошла к нему и пытаясь наигранно, словно неумелая актриса улыбнуться, дежурным голосом произнесла :
"Привет, как дела",
 словно и ничего между ними не было, будто- бы они лишь коллеги по работе, встретившиеся после недельного отпуска.
"Нормально" -, уже искренне улыбаясь произнес он и продолжил," я хочу тебя спросить, ты знаешь о том, что та женщина, которую вы с приятелем сбили погибла, а с ней и ребенок?".
"Да, знаю," холодно как на допросе отвечала она.
"Ты считаешь себя вправе отнимать чужие жизни, ведь это ты была за рулем автомобиля, я прав? Отвечай мне, я прав?"
Уже злясь кричал фотограф.
"Да,!!! ДА,!!! ДА,!!! ты прав!!!, прав!!!, прав!!!," в ответ со злобой прокричала она, -"да это я , я, я , !!!!!и что, что я должна была делать, так же как ты смириться, признаться и сесть в тюрьму!!!? Я молода, красива и не хочу, слышишь, не хочу в тюрьму. Мне наплевать на всех, и даже на эту сумасшедшую с коляской. Ты понял?!!!" -
что есть силы кричала она и ее голос был похож на рычание разъяренного льва, которому кто-то мешал растерзать добычу.
"Катись отсюда, калека, живешь как в дерьме, все тебя забыли, а ты все мир коптишь, я бы повесилась на твоем месте, чем так жить, ты понял!!!?" сказав последнюю фразу Светлана что было сил толкнула фотографа и тот ,не ожидая этого, перелетел через перила ограждения и плюхнулся в лужу.
"Так тебе и надо скотина безрукая ",- зло произнесла на и плюнув прямо на него, направилась дальше.

Шел промозглый осенний дождь, а фотограф так и лежал в грязной луже и никто и из проходивших мимо людей, никто и не подозревал, что по его щекам стекают уже не дождевые капли, а соленые слезы обиды и беспомощности. Ведь он, лежащий в этой грязной луже калека, некогда был почти богом. Он вершил справедливость, он привносил в промозглый мир красоту, но это было никому не нужно. Людям не нужны его таланты, его дар. И ничего бы на земле не изменилось, если бы он не исправлял тогда все, что казалось ему мерзким на казавшееся ему же красивым. Мир остался бы точно таким же. И эти люди, что считают его в этот миг напившимся "в стельку" алкоголиком никогда не задумывались о смысле красивых вещей. Их всегда интересовали и интересует только посредственные, связанные с их инстинктами вещи. Они никогда не благодарили фотографа за все хорошее, что он для них сделал. Они лишь медленно убивали его, убивали жестоко, наверное с самого рождения, как зверя, который был не таким как все.

От окончательного замерзания его спасла лишь вызванная кем-то из прохожих милицейская автомашина, которая привезла его в «медвытрезвитель» - заведение куда обычно собирают, всех людей, которые находясь в состоянии алкогольного опьянения не смогли дойти до своего дома. Поняв, что фотограф не пьян, его отпустили домой. Вернувшись, он долго сидел в теплой ванне, пытаясь согреться. Он не думал ни о чем, любая мысль доставляла ему нестерпимые страдания. Он не понимал в чем смысл его будущей жизни, он как ему казалось, не понимал жизнь, и она становилась для него бессмысленной игрушкой.
 Взяв самую крепкую веревку, что была, фотограф с большим трудом привязал они конец к проходившей в комнате трубе, обмотав второй конец вокруг шеи он сделал петлю, зубами подогнал ее до нужной длинны и взобрался на стул. От смерти его отделял лишь один шаг и он не задумываясь сделал его.
 Говорят, что в последние минуты человек видит тоннель, в конце которого брезжит яркий свет, фотограф же увидел свою бабушку, точнее говоря себя, сидящим с ней за столом, как бывало раньше в тот самом доме в деревне. Баба Варя, одетая почему-то в белое говорила с ним.
"Что же ты милок," обращалась она к фотографу, "не слушал слова мои, я же говорила тебе, всегда иди до конца, не сдавайся, не останавливайся, бог не даст тебе судьбу такую, что вынести не сможешь. Помни дар твой в тебе заложен, разумом живи, а не чувствами."
.. эти слова были бы последними в жизни фотографа, если бы старая, приваренная еще его отцом труба, не сломалась. Это спасло ему жизнь сегодня и навсегда, и это изменило его.


Сломанная труба действительно спасла фотографу жизнь, иначе бы он задохнулся и его позвонки сломались бы, но все произошло иначе. Повисев на веревке несколько секунд, фотограф благодаря все той же трубе, упал и спустя полчаса пришел в себя. Очнувшись, ему показалось, что что-то внутри у него изменилось, словно хрустнула не шея, а его душа, хрустнула и переломилась.
Фотограф вдруг неожиданно для него самого встал, яростно бросил в угол веревку, служившую до недавнего времени орудием убийства, и с нескрываемым хладнокровием с помощью придуманного им механизма налил себе стакан водки. Выпив, он глядя в зеркало, так же неожиданно улыбнулся и накинув на плечи куртку вышел на улицу. Он шел на кладбище, к могиле бабушки, ровными уверенными шагами. Он был уже другим для себя и для всего мира и этот мир еще содрогнется, встретившись с фотографом.
 
Решив, что доброго бога людям не нужно, фотограф намеревался стать для них богом зла, но для начала ему нужны были его руки.
 Фотограф с завидным упорством, не веря в медицинский диагноз пытался оживить свои руки. Он говорил с ними, умолял их пошевелиться, но тщетно. Как-то раз, проснувшись утром и долго просидев в кровати он попытался почесать свои онемевшие руки ногой и в тот миг осознал, и понял, что может ногами передвигать вещи, открывать двери, словом сделать себе вместо рук «крылья», пока только «крылья». Еще три месяца он тренировался, растягивал сухожилия и уже благополучно садился на шпагат. Ноги заменили ему то, что он потерял, но так и должно было быть...Еще через год он развил невероятную подвижность и чувствительность ног. Его акробатические номера могли бы стать шедеврами художественной гимнастики, но их никто не видел. Ступни его ног могли выполняли все функции рук, он мог шить, расчесывать волосы, бриться. Со стороны все это выглядело довольно забавно, но было необходимым для него именно сейчас... Его титанический труд принес свои плоды и еще через полгода он сделал первою фотографию.
 С таинственным наслаждением, словно делавший свой первый шаг ребенок, он вновь ощущал контуры водной материи и мог их изменить. Ему предстояло снова вернуть свое прошлое, подвижность рук, возможность наслаждаться жизнью, но сама жизнь уже не представлялась ему полетом, скорее длинным черным тоннелем, где яркие краски дня живут лишь в воспоминаниях и его воображении. Ему предстояло вторгнуться в свой внутренний мир и победить недуг, изменить себя, и подолгу просивший у кого-то разрешения на этот шаг, спустя несколько дней, он услышал желанное как сон слово "ДА"..

Глава четвертая.

 Спустя еще несколько лет, никто из нас не узнал бы фотографа, и даже если бы нам сказали что это он, мы бы не поверили, но это был он...Пытаясь сознательно вычернить свой прежний, как ему казалось нелепый, неправильный, добрый, напоминавший ему о страшных ошибках, образ, фотограф постарался изменить себя до неузнаваемости. Он изменил цвет волос, сделав их жгуче-черными, форму глаз, предав им глубину и таинственность и только, пожалуй, походка напоминала того самого фотографа, с которым мы, в то время, случайно познакомились. Он пытался стереть из памяти все, что было связано с ней, но это оказалось не возможным. Пройдя через ворота предательства и лжи его характер приобрел нескрываемую черствость, улыбка напоминала лишь легкую ухмылку, а из его уст не переставая слетали нотки неподдельного цинизма, алчности и злобы. Он таил лютую, неистовую, всепоглощающую злобу на людей. Людей, которые предали его. Людей, мир которых он пытался приукрасить. Теперь это были лишь редко возникающие образы отчаяния, когда он вдруг, невольно и бессознательно о чем-то мечтал. Он ненавидел людей, а они продолжали любить его и в этом он теперь видел свою цель, свое предназначение, считая человека чем-то вроде ненасытного животного, призванного лишь служить его прихотям и слабостям. Будучи созидателем, он редко создавал теперь что-либо. Смысл созидания утратился для него. И действительно, ведь этого никто не ценит, и не заслуживает, и не заслужит, никогда больше, никогда.....
 Именно таким фотограф возникает в моей памяти, когда я пытаюсь понять его, хотя бы немного. В безупречно белом или безукоризненно черном костюме, до блеска начищенных очень дорогих ботинках, с глазами, полнимы злобы и ненависти. Всем своим видом он излучал неподдельный цинизм и полное безразличие ко всему. Его стремлением были теперь дорогие вещи, и красивые бесчувственные женщины, служившие ему лишь плодом удовлетворения животной страсти. Он знал, что всему есть цена и был готов ее заплатить. В разговоре с ним сквозило высокомерием и эгоизмом. Это было его правдой, его выбором. Непомерная чувственность сменилась отталкивающей холодностью. И он наслаждался этим. Познав состояние безразличия, он ощущал себя более комфортно и всегда говорил, что уже заслужил быть королем. И он был королем. Ему поклонялись как королю. Его манеры перенимали все окружающие. Его шутки становились анекдотами. Ему льстили и кланялись. Его боялись. Та внутренняя бурлящая энергия переросла теперь в сознательную холодность, заполнившую образовавшийся вакуум. Он достиг наконец гармонии мира, гармонии независимости и как ни странно эта гармония была не в чувственности, воспетой им при рождении, гармония заключалась в брезгливом пренебрежении людьми.
Это был он, наш фотограф, впрочем, теперь он не принадлежал никому. Его новое состояние наполняло новым смыслом его жизнь. Он мог позволить себе все, щедро платя за это. И это было справедливо.. С усмешкой он вспоминал теперь свои детские грезы и считал, что отомстил людям и это был их выбор, выбранный когда-то фотографом.
Легендой служила загадочная история о какой-то девушке по имени Светлана, из города, где родился фотограф. Эту легенду рассказал мне один наш общий приятель, выпивший на одной вечеринке уже достаточно виски, когда я, одержимый харизмой фотографа просил его рассказать что-нибудь из его прошлой жизни.
"Ну слушай", закурив сигару начал он.
"Спустя пять лет, после того, как фотограф уехал из своего вшивого городка, он снова вернулся туда, но уже на шикарном "Мерсе", с кучей денег и злости на людей. Его никто не узнал и все думали, что приехал какой-то важный бизнесмен из столицы. Он до неузнаваемости изменил свой облик и даже мама родная, да что там мама, никакая собака не узнала бы его. Главою администрации теперь был один хмырь, который обидел фотографа, а его папаша, предыдущий "хозяин" ушел на пенсию. Женой главы была та самая Светлана, которая уже к тому времени немного располнела, но до сих пор оставляла на себе следы былой привлекательности. Как раз в тот момент главе позарез нужны были деньги для запуска единственного в городе завода, на который молились все жители и наш фотограф должен был эти деньги ему дать.
 Фотографа встречали хлебом-солью. Никто и не предполагал, что он здесь родился. Познакомившись с супругой главы фотограф осыпал ее комплиментами и подарил какую-то безделушку от "Сваровски" которая по их меркам была "царским" подарком. Этот приду рок видя все ухаживания фотографа, кряхтя сдерживался, зная то, что это нужно "для дела" и полагаясь на благо разумность супруги, которая буквально обалдела от обаяния и шарма фотографа. Фотограф покорил ее не только манерами, но и богатством. Когда она услышала его рассказы о былых путешествиях и приключениях, то уже совсем потеряла голову. Фотограф пробыл там неделю и этого срока хватило, чтобы она "по - уши" влюбилась в него. Да и как можно было в него не влюбиться, когда все девки от него стонут. И так, настало время прощального банкета, после которого фотограф должен был подписать инвестиционный договор.
 Ради фотографа сняли на весь вечер единственный ресторан и все жутко обхаживали его.
Отозвав в разгар веселья главу администрации в коридор, фотограф нагло произнес:" я готов подписать контракт, но при одном условии."
Не веривший в свое счастье глава администрации, обрадовавшись воскликнул:" Любые Ваши условия".
"Хорошо, тогда ваша жена сегодня вечером едет со мной в гостиницу "-, с улыбкой произнес фотограф и похлопал его по плечу.
Обалдевший муж тупо смотрел на фотографа, как бандерлог на удава, не зная, что делать и спустя минуту произнес "А деньги?".
"Деньги, вот они, спокойно ответил фотограф и открыл коричневого цвета кейс, "Ровно миллион, как и договаривались. По- рукам?" -протягивая чемоданчик спрашивал фотограф,
"по рукам"
 вымученно произнес муж Светланы и взял кейс. Деньги были для него решающим аргументом. Выйдя к уже подвыпившей Светлане, фотограф уже в открытую рассыпался в комплиментах, говоря ей, что она заслуживает лучший доли, что он предлагает ей жить в Париже, в собственном доме со служанкой, на полном его обеспечении и еще много всякого наговорил он ей в этот вечер. Конечно же она согласилась и поехала с ним, никто не может устоять перед фотографом.
Приехав к нему в номер, он дал ей выпить снотворного и она заснула, а на утро милиция обнаружила на центральной площади совершенно голую, сидящую на стуле жену Главы, которая была к тому же в стельку пьяной и проснувшись твердила про какой-то Париж, а ровно в семь часов утра по местному радио все жители района услышали разговор своего Главы администрации с фотографом, который продает ему свою жену за миллион долларов, а те к стати оказались фальшивыми. Был крупный скандал, главу сняли и позже он окончательно спился, а спустя неделю после этих событий Светлана получила странное письмо:
"Тебе пишет тот, кто должен был умереть, смерти которого ты желала, которому советовала умереть. Я умер, но возродился снова. Возможно Иисус так же умирал для того, чтобы после воскреснуть в новом, ином обличии, иначе его смерть ради людей была бы бессмысленной. За все, что мы делам в этой жизни приходится платить. Я заплатил сполна. Теперь твоя очередь. Благодаря тебе моя жизнь обрела новый смысл и умерев однажды я, как видишь, живу. С этого дня я требую твоей платы. Ты будешь мне платить и подумай, хватит ли у тебя сил оплатить мне все счета. Но я должен тебе сказать, совершенно точно, что судьба никогда не пошлет нам испытание, которое мы не в состоянии пережить. Помни это. Я познал это на себе и клянусь тебе, что если ты все выдержишь, то останешься жить. Я буду за тебя молиться. Навсегда твой.
Фотограф."
С этого письма ее жизнь превратилась в кошмар. Все ее вещи, все что было у нее материального под руками фотографа превратилось в пепел. Она потеряла все, свои наряды, жилье, деньги. Он испепелил на фотографии все ее вещи, но ее он не тронул. Впрочем, потеряв все, она сломалась и не смогла жить без того, без чего так долго жил он и спустя месяц она вскрыла себе вены и это был ее выбор..
 
Фотограф же продолжал богатеть.
 Огромный парк дорогих автомобилей пополнялся им ежемесячно. Быстрая езда была для него одним из любимых занятий. Он мчался, не замечая времени, видя смысл лишь в том, чтобы его обогнать. Он никогда не соблюдал правила, не только дорожного движения, но и любые другие и всегда был готов платить за свою свободу. Свобода от установленных рамок, границ, шаблонов, что может быть более ценным для человека? Философский смысл свободы как осознанной необходимости был для фотографа не приемлем. Его забавляла лишь личная свобода и он мечтал переродиться в человека, свободного от глупых ограничений этого мира, искусственно создаваемых людьми. Ведь мы знаем, что огонь жжет только потому, что это нам известно, но является ли это такой уж бесспорной истиной, как и все остальное, и кто сказал нам, что огонь жжет?
 Фотограф хотел бы жить там, где люди не знали ограничений, где их свобода не ограничена запретами государства, где истина существует лишь потому, что она истина и никто не пытается ее понять и осмыслить. Казалось бы интерес к жизни фотографа уже исчерпан. Он нашел то, что искал, понял то, к чему стремился и нам пора с ним попрощаться? Но это было бы слишком просто для него. Его кажущаяся незыблемая комфортность должна была рухнуть, непременно, но он этого уже не чувствовал.

Глава пятая. Авария.

Наша "Феррари" мчится с непостижимой скоростью и мне давно уже не страшно. Я смирился с мыслью, что могу не попасть домой, и последим домом для меня будет ярко-красный кабриолет фотографа. Фотограф же наслаждается скоростью и казалось, что она единственный соперник для него. Теперь я точно уверен в этом. А я лишь еще плотнее вжимаюсь в кресло, чтобы не улететь в безудержной гонке за временем. До изменения всего, что будет после оставался километр, или пятнадцать секунд, отделявшие настоящее фотографа и его прошлое. Он уже не пытался чувствовать что-либо и это явилось причиной последующего. Обгоняя казалось стоящие машины, мы мчались, не учитывая замысел судьбы, ее сценария, который изменяет свой жанр лишь по ее желанию и здесь мы бессильны и даже фотограф. Око судьбы, видящее как лопается трос на большом фургоне, везущем бревна для распилки явно подмигивает нам, теперь я это вижу вполне отчетливо и ясно. Уже спустя два года после этого я понимаю, как беззащитен человек перед этим оком и как внезапно и быстро меняется его жизнь, еще быстрее, чем летит "Феррари" фотографа. Впереди лишь контуры расползающихся огромных бревен и неминуемая смерть или же выбор, смерть кого-нибудь. видя просвет в их расползающейся массе фотограф направляет автомобиль туда, уже не заботясь о том, что проскочив око судьбы он попадет прямо на автобусную остановку где стоят люди, но между жизнью и смертью мы выберем жизнь, а между своей смертью и смертью другого человека предпочтем его смерть. Таков наш с вами выбор и выбор фотографа. Сметая ограждения перилл, "Феррари" влетает на заполненное людьми пространство, но это уже не заботит фотографа люди потеряли для него всякий интерес как неспособные к созиданию и его автомобиль безжалостно подминает под себя людские жизни. Таков наш выбор и выбор фотографа. Впоследствии я еще долго буду представлять эту страшную картину, кажущуюся мне нереальной, непостижимой для человеческого ума и изменившей всю мою жизнь. В результате этой трагедии погибло десять человек и лишь одна девушка чудом осталась жива. Ее волною перебросило через перила остановки, сохранив тем самым жизнь, но сделав ее навечно неподвижной. Позвоночник у нее оказался сломан, как и "Феррари" и жизнь фотографа.
На следующий день я уже вновь видел фотографа, в безупречно белом, с нескрываемой ухмылкой и дорогой сигарой. Мое же состояние невозможно было передать никакими доступными человеческими фразами, вероятно мне было еще хуже, чем "Феррари".
Небрежно извинившись за вчерашнее фотограф разваливается в кресле напротив моей кровати и пускает клубы дыма, рассказывая про очередную красотку, которую он щедро одаривал всю ночь своим неземным присутствием и приглашая меня сыграть сегодня с ним партию в "Блек Джек". Я смотрю на фотографа уже безумными глазами, и все произошедшее вчера кажется мне страшным сном или же я понемногу схожу с ума. После выпитого кофе состояние явно не улучшается и я прошу еще бокал "виски". Наконец -то более менее и я перехожу к теме вчерашнего.
Фотограф показывает мне чек на неприлично большую сумму, который он выписал родственникам всех пострадавших и заверил меня, что его связи в правоохранительных органах позволят все уладить во всем будет обвинен водитель фургона и око судьбы. Его спокойный тон так же вселяет в меня спокойствие и в конце дня я уже не помню о вчерашнем. Время - лекарство, но как мало мы выпили его в этот раз, чтобы оно затянуло кровоточащие раны, впрочем, это был наш выбор и выбор фотографа.
 Через месяц я нахожу в службе знакомств Интернета объявление, где молодая девушка-инвалид, прикованная к постели желает познакомиться с кем-либо, все равно, для переписки. Внутреннее чувство подсказывает мне, что я как-то связан с этой девушкой и вспомнив случившуюся аварию я по фотографии в газете месячной давности узнаю ее. Я долго смотрю в грустные глаза девушки и решаю написать письмо, чувствуя себя все же виновным в ее теперешнем состоянии.
 Вы вероятно слышали, что у тех людей, у которых не работают или не развиты некоторые части тела или органы чувств, другие органы получают большее развитие. И эта девушка, находясь без движения могла лишь слышать, видеть, говорить и набирать на клавиатуре одной рукой так нужные ей фразы и слова. Интернет был для нее единственной отдушиной, окном в мир, источником жизни. Мы переписывались несколько недель, после которых я понял, как богат внутренний мир у этой девушки. У нее нет злобы к людям, хотя казалось бы кому как не ей сетовать на судьбу. Она необычайно искренна, открыта и непостижима. Моего воображения и интеллекта явно было недостаточно для общения со столь глубоким собеседником и я решил уговорить фотографа навестить ее.
 Услышав мое предложение он сдержанно заявил, что с этой сумасшедшей он встречаться не намерен и у него есть дела поважнее, как например партия в гольф, назначенная на вечер. А сумасшедшей он называл ее только потому, что она вернула обратно все его деньги, все 100.000 евро, которые фотограф небрежно перевел на ее счет. Для него денежные аскеты приравнивались к сумасшедшим.
"Но ты хотя бы посмотри на ее фото", уже не надеясь ни на что крикнул я и обиженный, последовав к выходу. Пройдя метров тридцать до двери я не услышал от фотографа прощального "пока", я не услышал ничего и вынужден был обернуться. Увиденное после поразило меня. Фотограф ощупывал ее фотографию в газете пальцами, закрыв глаза, по его щекам текли слезы, это были слезы фотографа, первые и последние которые мне суждено было увидеть.

Глава шестая.

 Последующую череду событий я плохо помню, но фотограф почти выбежал, забыв накинуть своей пиджак, из дома, ни сказав мне ничего.
 Я не видел и не слышал его целую неделю, а когда принялся разыскивать, то не сразу нашел. Домработница сказала мне, что он же неделю как не появляется дома и вероятно отравился путешествовать, что часто с ним случалось до этого дня. Проверив все авиакомпании и вокзалы я не нашел билета на его имя и долго размышлял где он может быть. Правильное решение пришло в мою голову так же внезапно как и удалился фотограф. Я вспомнил, что перед этим он смотрел или точнее ощупывал фотографию сбитой им девушки и решил поискать его в больнице. Мои ожидания оправдались, но в гораздо большем. С трудом найдя палату девушки , при входе в нее я даже своим далеко не чутким обонянием обнаружил сильнейший запах роз. Он исходил именно из этой палаты в которую я вхожу и этого я уже точно не забуду никогда. Живая комната цветов, именно так в последствии в своей книге про фотографа я бы назвал ее, комната казалось не имела стен, только цветы, белые розы, алые, их было пожалуй несколько тысяч, десятков тысяч. В центре комнаты возвышалась кровать так же из роз, где лежала девушка, и рядом на табурете сидел фотограф. Впрочем, я не сразу узнал его. Из его глаз исчезла некая холодность, черствость, его облик казалось так же преобразился. Всегда видимая глазу пренебрежительность сменилась покорностью. Но тем не менее это был он, фотограф. Он долго смотрел на меня почему-то грустными, немигающими глазами и ничего не говорил. В его взгляде была решимость и безысходность, безудержность и страх. Таких глаз я больше не видел никогда....
 Позже у меня было всего несколько минут, чтобы в последний раз поговорить с фотографом и узнать от него, что девушка в розах является той, которая была ему предначертана, она была такой же как он , с бушующими чувствами и способностью изменять мир. Он понял это, когда прикоснулся кончиками пальцев к ее фотографии он это почувствовал вновь, раз и уже навсегда.

Позже, уже через месяц, он сообщил мне, что уезжает с ней в Германию, ее болезнь стала прогрессировать и она нуждалась в лучшей медицинской помощи, которую он готов был ей обеспечить. Я так же помню, как он рассказывал мне в нашу последнюю встречу при свои странные способности творить по фотографии, изменять мир. Она это так же умела, но каким-то своим не известным мне способом, который так и не раскрыл фотограф. Случившееся несчастье лишило ее возможности творить и вот теперь уже и сама ее жизнь висели на волоске.
 Еще через месяц, ночью меня разбудил телефонный звонок домработницы фотографа, сообщившей, что ее хозяин приехал в каком-то странном подавленном настроении, дал ей полный расчет и закрылся в кладовой, где у него располагалась уже давно заброшенная фотолаборатория.
 Не решившись поначалу беспокоить фотографа я спустя только час направился к его дому, где не обнаружил ни одного светящего окна. Вероятно фотограф спал. Увидев не запертую входную дверь я все же проник внутрь и побродив по дому наткнулся на закрытую дверь кладовой. Я стучал, но из за двери не доносилось ни звука. Просидев до утра я попытался открыть дверь. Взяв стоявшую у камина кочергу и снизу приподняв, дверь с шумом обрушилась на паркетный пол. В маленькой кладовой никого не было, впрочем как не было и другого выхода из нее. Ничего не понимая я принялся осматривать все окружающие меня предметы и решил зажечь свет. Яркий блеск осветил мои глаза, заставив зажмуриться. Постепенно привыкнув к свету я увидел на столе фотографию той самой девушки и только позже я заметил еще один пустой лист белой бумаги, на обороте которого я увидел надпись 1 год 6 месяцев. Очевидно здесь была его фотография в раннем младенчестве, но изображение исчезло....

Глава седьмая.

Позже я не раз пытался представить что же произошло в той комнате ночью но так и не узнал правды. Увы я не был фотографом, и не обладал его даром, его чувствами. И лишь появившаяся спустя месяц она, натолкнула меня на мысль.
 Сначала я не узнал ее. Это была красивая молодая девушка, стучавшаяся в пустынный дом фотографа. Она была абсолютно здорова, но чем-то встревожена. Услышав ее голос я вышел из своего дома ,но она уже направлялась по дороге к ожидавшей ее машине такси. Я окликнул ее и она обернулась, но увидев меня еще быстрее зашагала прочь . Казалось, что она убегает от меня, увозя с собой что-то таинственное, только ей одной известное о жизни фотографа. Я не верил своим глазам и несколько секунд находился в оцепенении, а когда пришел в себя, то респектабельная дама уже успела захлопнуть дверцу автомобиля.
" Стой"_, кричал я вслед отъезжающей машине, но было уже поздно, она уехала и больше я не видел ее никогда.

Спустя неделю почтальон принес мне письмо, на конверте я узнаю почерк фотографа.
"Милый друг" , начиналось оно.
"Прошу простить меня за излишнюю скрытность по отношению к Вам, но все же считаю своим долгом немного приоткрыть завесу той тайны, которая уверен, терзает Ваш и без того воспаленный ум. И делаю я это повинуясь судьбе, избравшей именно Вас для того, чтобы я понял свое предназначение, свой путь и свои ошибки. Не пытайтесь, умоляю, не пытайтесь понять меня, это Вам не под силу и это отнюдь не связано с недостатком Вашего тонкого ума (упаси бог) это лишь связано с недостатком Вашей чувственности, способности воспринять то, что не подвластно общеизвестным органам чувств. Изменив своему чувству, я изменил себе и заставил колесо фортуны (или судьбы как Вам будет угодно) раскрутиться совсем в другую сторону. Возродясь заново два раза я так не постиг смысл бытия, мироздания, а напротив явился теперь причиной гибели себе подобной, той, что должна была встретить меня, но на другом отрезке пути и при других обстоятельствах. Я не могу допустить ее смерти по моей вине, так как в этом случае я это точно знаю, в жизни моей уже не будет никакого смысла. Но дав клятву, я уже не смогу помочь ей так как помог однажды человеку, но пострадал в результате сам. Поскольку мое появление на свет и мои поступки явились причиной ее болезни, я твердо решил изродить себя самого. Это я сделать могу и в результате мир освободится от всех последствий моего присутствия, и она будет жить, так как исчезнет первопричина ее недуга. Увы, мой друг, обладая щедрым даром я не могу и не смею давать Вам советы как жить или что-то в этом роде. Откровенно говоря, я не знаю этого, но я точно знаю одно- пытайтесь познать все происходящее не только разумом и плотью, но и вашим внутренним миром, вашим чувствами. Развивайте в себе эти способности к мироощущению, и тогда вся картина будет для Вас полной, и принятые решения всегда будут оправданы и помните, судьба никогда не пошлет нам испытание, которое мы не смогли бы перенести.

С Уважением искренне Ваш. Фотограф.

Р.С. Возьмите пожалуйста себе мой дом (все документы для этого я передал своему адвокату) и пользуйтесь им как Вам заблагорассудится, но умоляю Вас не ищите там мои фотографии их больше нет...

И вот сейчас, бродя по дому фотографа я часто сижу в его кресле, курю любезно оставленные им дорогие сигары и долго смотрю на сделанные когда-то давно фотографии. Я провожу рукой по их контуру, касаюсь края изображения. Фотограф уничтожил себя, но не исчез, он остался где-то здесь, на дне оставленной им ванночки с проявителем.
Я закрываю глаза и опускаю руки в холодный водяной раствор и начинаю судорожно водить по воде пытаясь, как фотограф, ощутить объемные контуры предметов. И в какой-то миг мне кажется, что я что-то чувствую, мои пальцы ощущают тепло, и я точно знаю, что по закону сохранения энергии он не исчез, он переродился я ищу его и понимаю, что фотограф живет теперь в каждом из нас, той самой частичкой, которая именуется нами интуицией или как-то еще. В каждом из нас живет фотограф, живет его страсть, его воля, его разум и его чувства, я твердо это знаю и теперь я уверен в этом.

Спустя два года после этих событий в Париже, на выставке современного искусства я невольно обратил внимание на группу странных фотографий, которые изображали стихийные бедствия, наводнения, штормы, ураганы. Фотографии были сделаны так, что казалось, будто-бы стихия жива и вот-вот поглотит все окружающее вокруг. На мгновение мне показалось, что я уже где то видел подобные снимки и точно, я вспомнил : в груде ранних фотографий в его доме я уже видел похожее и в этот миг по моей коже пробежало множество мурашек. Я понял, фотограф жив. Бросившись к организаторам выставки я сумбурно и возбужденно пытался узнать кто является хозяином этих снимков, но к сожалению информация была крайне скудной. Партия снимков поступила из Португалии, а точнее из Лиссабона, направленная анонимным автором ее в последний момент было решено выставить на обозрение . и все...
 Последующие наводнения и пожары в Европе, случившиеся, спустя неделю после выставки вновь заставили меня задуматься не желает ли фотограф в этот раз предостеречь мир от земных катаклизмов? Это было бы вполне разумно для него. Следовать своему предназначению, помогая людям понять то, что находится за пределами нашего восприятия.
Во всяком случае теперь я уверен, что он жив. И как и прежде, сидя в его кресле, я терпеливо жду, когда откроется дверь и на пороге восстанет новый фотограф, совсем иной, обновленный и мы будем долго говорить с ним, и он расскажет мне столько интересного и погрузившись в эти мысли я безудержно засыпаю, полностью отдавая своему воображению власть над уставшим за день сознанием и вот мне уже снится как на красном "Феррари" мы снова мчимся с фотографом, обгоняя время, но теперь я уже не уверен в его выборе , но уверен в том, что фотограф жив и я буду искать его и ,я найду его, я это точно знаю и я вам в этом клянусь.