(из письма другу)
Вчера жена, спросила меня: «Почему ты после армии жил одним днем и не думал о будущем? Я столько раз из-за этого твоего ощущения жизни - "живи одним днем" хотела уйти от тебя... Почему ты сам не строил свою жизнь, относился к ней безалаберно?!»
Эх, братишка, рассказал ей про многое. И про основное не забыл, как я, опаленный ТЕМ солнцем, вышел на перрон Ростовского вокзала в полседьмого утра, когда в складке, образованной поймой Темерника, где и находится вокзал, только вставало солнце. Мирное солнце в розовом свете.
Вышел на перрон, оглушенный тишиной и суетой вокруг. Ты же знаешь, ТАМ грохот, а здесь – суета, и мозг в черепушке эту суету воспринимает на уровне шума, не более.
Я вышел, за плечами оставив все, что мне было дорого последние два года. Мальчишески-мужицкое братство тех, кто тащил меня контуженного, делился сухпаем, патронами, с кем мы смеялись ночью над тем, что выжили днем, кто спал со мной под бушлатом в яме под брюхом БМПхи...
ТАМ остались Друзья. ТАМ остался я сам.
С дембелем все произошло так быстро, что осознал я то, что армия для меня закончилась, только на перроне вокзала, родного Города.
Я вышел на перрон, пересёк вокзал, с удивлением разглядывая снующих и скорчившихся в неудобных фанерных диванах людей. Прошел полупустой вокзальный зал ожидания, где никто меня не ждал. Распахнул двери и вышел на привокзальную площадь, полную розовой тишины, птичьего пения и гула машин.
С первым шагом по брусчатке вокзальной площади у меня начали отваливаться подпорки.
Шаг - ушло плечо друга.
Шаг - пролилась мимо вода, льющаяся из фляги мне, покалеченному, в горло.
Еще шаг и далеко остались те, кто бежал ко мне всю ночь, спеша на помощь, и тащил меня на себе...
У меня упали подпорки, братуха.
Я понял, ко мне никто не придет теперь и не встанет рядом, никто не прикроет, никто не поделится водой, не бросит из-за обстреливаемого камня галетку, которая долетит ко мне вся в каменной пыли и осколках, выбитых пулями.
Я шагал по мирной мостовой, а подпорки падали, падали, падали...
Уже когда садился в такси, я не видел смысла бытия тут, в мирной жизни, и у меня дрожали руки.
Я был один, братишка.
Один на один с жизнью, в которой то, что мне было дорого в прошедшие два года, и то, что я ввел в высший смысл своего существования мужскую дружбу, мужскую работу, правдивость в сложных отношениях, улыбки прокопченных дизелями и порохом родных рож, не имело смысла.
Все, что мне было дорого, отвалилось от меня.
У меня дрожали не только руки, но и колени.
Я ехал по мирному городу, который только что был пройден неутомимыми поливальными машинами и пах прибитой пылью, акацией, каштаном, ростовской зеленью, бензином, мирным выхлопом. Я ехал посреди всего этого покойного и нарядного, мимо дружелюбных людей, одетых в разноцветное, пёстрое, такое гражданское.
Я был посреди всего этого в добела выжженной эксперименталке, в нелепых, десять раз зашитых, берцах, в выцветшей кепи, с зеленой, полевой звездой, судорожно вцепившись в лямки такой же потертой РДхи, с недавно порванным и зашитым клапаном, который оборвали тогда, рванув его в горячке боя, выгребая последние "маслятки", и с касательной, давно заштопанной пулевой дыркой в жесткой боковушке.
Я вцепился в лямки этого старого рюкзака, как в последнюю подпорку. И крутил головой, оглушенный мирной тишиной, которая была тишиной только для меня, но не для них, не слышавших в мирном городе ни резких выстрелов ПК, ни басовистого рева гаубиц, ни запуска дизельных двигателей БэХ и Тэшек.
По дороге меня обобрал таксист. Обобрал буднично, согласно реалиям новой мирной жизни. Он взял с меня восемьдесят рублей. По тем, восьмидесятым годам, деньги совсем не маленькие, тем более для меня, сумевшего за два года скопить триста рублей с солдатских и сержантских табачных норм, потому что я так и не закурил, не смотря ни на что. Семь и двадцать два рубля каждый месяц падали в заветное место РДхи. Я таскал эти бумажки втихую по Пенджикентским, Бадахшанским и Ферганским горам, потому что мне очень хотелось привезти их на дембель, а оставить их просто было негде.
Таксист взял с меня за десять километров восемьдесят рублей. Интересно, сколько же стоил каждый километр там? Если триста рублей разделить на те, боевые, километры, то получится… Да ничего не получится… грош цена тем километрам, если так считать. Они для меня дороже всего. Плевать на деньги!
Сначала таксист предложил подвезти. Я отказался. Походил с час по привокзальной площади. Транспорта не было и, жалея о потерянном времени, я все-таки сел к барыге в машину. Он вез меня по просыпающемуся городу, рассказывая о своем сыне-солдате, тоже служащем где-то. И что в прежние времена он бы с меня не взял этих денег, а я слушал его и вспоминал бадахшанские чайные, где меня спокойно бесплатно могли накормить вкуснющим шашлыком и пловом, потому что я был просто солдатом.
А подпорки, те условности, нормы и приличия с привычками, которыми я жил ТАМ, всё падали и падали.
Прячась от всего этого, пытаясь сохранить себя, я выскочил из такси и побежал по лестнице наверх на девятый этаж своего панельного дворца. Бежал мимо стен, которые за два года из чистых и ухоженных, отчего-то превратились в истертые, исцарапанные и расписанные сверху донизу непонятными надписями на английском. Белый потолок над головой мелькал черными подпалинами, с торчащими обгорелыми спичками.
Я добежал до родной двери, когда-то крашеной, теперь же неопрятной, изрезанной, исписанной,и с замиранием сердца нажал на кнопку звонка.
В утренней тишине звонок за дверью трезвонил громко и безответно. Никого в восемь утра.
Вышла заспанная соседка, посмотрела на меня обалдевшими глазами и сказала:
- А ты чо, не знаешь? Твои на море...
Куда мне было идти? К школьным друзьям, которые выросли? К родственникам, к которым я никогда не питал родственных чувств?
В тамбуре, перед закрытой дверью Родного Дома, я снял с плеч РД и сел на него, не боясь повредить лежавшую там, туго свернутую плащ-палатку с парой парадно-выходных ботинок, что сунули мне Друзья, заметив мои видавшие виды берцы, да пару банок с тушенкой и серым крошевом солдатского хлеба, прислонился спиной к стене, примостился поудобнее, надвинул на глаза кепи и уснул.
Проснулся я от того, что кто-то сильно тряс меня за плечо. Я открыл глаза и увидел отца, вернувшегося с первой смены нашего завода. Мы крепко обнялись. Я даже и не знал, что так можно крепко спать, когда мир плывет в летней тишине.
Мать с сестрой вернулись с моря на следующий день. Еще через день я подал документы на восстановление в институт.
А мои армейские подпорки падали год за годом.
Дальше жизнь была как в тумане, братишка. Я год еще ходил в эксперименталке и хромовых ботинках вместо расползшихся берцев. Вокруг была веселая студенческая жизнь, ребята в группе, в основном, из обеспеченных семей, почти все с машинами, а у меня - болела мама, и отец потерял работу. Днем я был на занятиях, а вечером работал: охранял, возил деньги, грузил мешки в порту.
Все как у всех? Не знаю, но мне стыдно стоять перед фотографией друга у меня на рабочем столе. Мой друг после Афгана, без обеих ног получил два высших образования и воспитал сына.
Может, ему было проще, чем мне? Ему хватало времени, чтобы подумать, а не жить одним днем как мне?
В мои тридцать шесть он сказал слова, перевернувшие меня всего: "Я не могу стоять на коленях, потому что у меня их нет. Я встал на самые лучшие протезы, чтобы вы, двуногие, имели возможность смотреть мне в глаза!"
А что я двуногий? Растерял свои подпорки и стимул к жизни, из-за чего? Почему?
Почему я из-за своего дурацкого мнения не видел путей в будущее?
Доходить до меня стало года в двадцать два, после очередного запоя, когда я чуть не переступил грань между жизнью и смертью.
Почему я перестал цепляться и бороться за будущее, пустил свою собственную жизнь на самотек? Сам себе и сейчас не могу ответить на вопрос:
- ПОЧЕМУ?!
Жена меня хлестала вопросами справа налево, вдоль и поперек:
- ПОЧЕМУ?!
Ее вопросы били меня по лицу, щеки краснели под этими пощечинами из прошлого.
Почему ты не учился, почему не мечтал о семье и детях? Почему пил, не следил за собой? Почему не мечтал о том, что открыто лежит перед тобой?
Знаешь, брат, я точно знаю одну вещь - Ада нет! Ад - вот он, в бессонных ночах, где кто-то всемогущий прокручивает почти каждую ночь цепочку твоих поступков, и ты разбираешь, трешь их в ладонях, вдыхаешь их запах. И на этот вечный вопрос: «ПОЧЕМУ?!» у меня нет ответа. Нет!
Однажды появился второй я. Кто-то назовет это паранойей, а с тридцати лет для меня стало два Я. Тот, Первый, пацан, в пропахшей потом и дымом эксперименталке, потерявшийся в этом сложном круговороте жизни и растерявший все подпорки в ней.
Второй - реально оценивающий жтзнь и то, что с ним сейчас происходит.
Ночью они встречаются и иногда могут спорить до утра
Первый бунтует и кричит:
- Ты потерял все! Растерял друзей, утратил мужское я, дружбу - все, что тебе было дорого !
Второй молча смотрит мультики с доверчиво прижавшимся к нему старшим сыном. Ночью склоняется над кроваткой с заболевшим младшим и шепчет:
- Ты все только приобрел и получил по заслугам!
Потом гладит спящую усталую любовь-жену по щеке, укрывает ее одеялом и уходит на кухню к окну, где начинается новый розовый рассвет мирной, серой жизни и вместе с Первым ищет ответ на мучительный вопрос:
- ПОЧЕМУ? !