Почему она летит? Даже не летит, а парит в воздухе? Ее тело медленно плавает где-то высоко-высоко над облаками. А вокруг пустое пространство, заполненное голубовато-серым воздухом. Далина замерла, перестала дышать. Ей показалось, что если она пошевелит хоть пальцем, то эта невесомость моментально нарушится, она упадет и разобьется. И, как будто наяву, она увидела, что ее тело лежит где-то далеко-далеко внизу, на серых скалах, расколотое на несколько плоских тонких кусков. Вспомнилось детство, когда она однажды уронила зеркало. Маленькое круглое зеркальце без оправы. Оно упало негромко треснув, и его кусочки, почему-то не разлетелись в разные стороны, а так и остались лежать, почти соприкасаясь друг с другом. Ей представилось ее тело. Маленькое, плоское, сиротливо лежавшее осколками на земле. Совсем не похоже на ее собственное. А похоже на то маленькое разбитое зеркальце из детства.
В этот момент она ощутила, что лежит на кровати. Процесс перехода от парения с жесткой тверди неуловим. Но то, что она лежала на кровати, не подлежало никакому сомнению. На ровной как дорога, и такой же жесткой как асфальт и совсем не удобной. Высоко. Холодно. Не просто холодно, а смертельно холодно. Холод как будто шел из нее самой, и ей захотелось встать, согреться. Привычным движением отбросить одеяло, спрыгнуть со своего дивана и закрыть входную дверь, из которой так нещадно дуло. Но это раньше она могла встать не задумываясь. Легко и весело пронестись по своему дому, закрывая на ходу окна и форточки. Сейчас же, когда она решила встать, ее пронзила боль. Нечеловеческая, резкая боль в спине, эхом прокатившаяся по всему телу и ударившая в виски. Тогда она замерла, прислушиваясь к себе, и пытаясь обмануть собственное, не желающее двигаться, тело попыталась открыть глаза. Но и на веки будто наложили тяжелые чугунные плиты и чтобы приподнять их, нужны были титанические усилия. Еле-еле с трудом, она чуть-чуть приоткрыла глаза, и в прорехе век увидела, голубой мягкий свет. Зато она услышала какое-то гудение. Ровное, однообразное, сводящее с ума ,.
- Что это? Что за свет? Что за шум? Что все это значит? Где я? Что со мной?- тяжелые, неповоротливые мысли медленно складывались из серых бетонных плит-слов, и с трудом ворочались в воспаленном мозгу. Пульсирующее пространство- ее мозг, не желал никакого вторжения, даже мысленного, они тоже причиняли боль.
Мягкий женский голос произнес над самым ухом что-то непонятное, и чья-то рука приподняла сначала одно веко, потом другое. Другой голос что-то ответил. Но все равно было непонятно что. Эти голоса пробивались сквозь тяжелую, плотную завесу, как сквозь густой, невкусный и липкий кисель, так что понять их было невозможно.
Далине было трудно прислушиваться, в зыбком тумане было страшно и хотелось, чтобы это все прекратилось как можно быстрее. Потом она почувствовала какой-то укус на сгибе локтя, и все стало медленно засыпать белым пушистом снегом, пока не запорошило все. И она опять погрузилась в какое-то забытье, но уже не парила над землей, а падала куда-то вниз, вниз… .
Утро пришло со звуками. Где-то рядом закричала какая-то птица и ей откликнулась другая. Птицы словно затеяли перекличку, и от этого стало удивительно спокойно. Где-то недалеко кто-то ходил, шаркая шлепанцами. Шуршала какая-то бумага и дул ветерок. Было прохладно и даже зябко. Но это был не тот холод, который она испытала вчера ночью. Этот нес в себе свежесть и запахи вкусной хвои, влажных листьев,острого спирта.
-Я в больнице,- внезапно поняла она и открыла глаза. Сегодня они распахнулись сами. Легко взлетели ресницы, и это было ее единственное, подвластное ей движение. Тело, как скованное, осталось неподвижным.
Над ней высоко-высоко белел потолок. Сводчатый и строгий, плавно переходящий в такие же строгие белые стены. В высокое окно робко заглядывало раннее солнце. Ветерок шевелил слегка зеленоватые жалюзи. И это было все, что она смогла видеть, так как слева от нее стояла непрозрачная ширма, за которой кто-то тяжело дышал. Поворачивать голову она тоже не могла, движение глаз приносили с собой резкую боль.
Снова прозвучал мягкий, шелестящий голос и над ней склонилось девичье лицо.
-Медсестричка,- подумала Далина, но что говорила эта медсестра и что она спрашивала, Далина не поняла, как ни старалась. Как не поняла, почему она лежит на этой жесткой больничной койке, почему так зудящее ноет тело, любое движение которого провоцировало резкую боль в позвоночнике. Как не поняла, как она вообще сюда попала? Что с ней сделали?
А улыбчивая белозубая медсестра меняла какие-то трубки, заново подключала капельницу, и что-то говорила мягким ободряющим голосом.
Пятнадцатиминутное бодрствование отняло у Далины столько сил, что все последние процедуры она перенесла с закрытыми глазами, а убаюкивающий голос потихоньку перенес ее в сон.
Проснулась, как от толчка. Солнце на потолке переместилось и теперь подобралось ближе к ней- она почувствовала, как оно тепло пригревает ей левый бок, и это было очень приятно,
-Где я?- Снова спрашивала она у себя,- Что со мной? Что я тут делаю? Если хоть кто-нибудь подойдет, обязательно спрошу, как я здесь оказалась.
И она скосила глаза в надежде увидеть хоть одну живую душу. Но нет, никого в палате не было, все так же стояла ширма, из-за которой слышался громкий хрип, сопение и гудение какого-то прибора. Над самой Далиной стояла капельница, от которой к ее рукам отходило три тонкие прозрачные нити катетеров.
Послышались голоса, много голосов, хлопанье дверей, звуки шагов и много людей, судя по издаваемым ими звукам, вошли в палату. Несколько улыбчивых голов в белых колпаках, мужских и женских, склонились над ней, тихо переговариваясь на каком-то непонятном языке. Они что-то спрашивали друг у друга и сами себе же отвечали. Потом прозвучал какой-то вопрос, и все замолчали, уставившись на Далину. И все это было так неожиданно и так странно, что она притихшая и пытающая понять хоть что-то из их разговоров, смогла только что-то простонать, пытаясь спросись где она, и тут же сморщилась от боли. А они как будто удовлетворенные ее мычанием, снова разом все заговорили. Потом поглядели прямо над ней рентгеновские снимки, покачали головами и, как по команде, бросив на нее внимательные взгляды, вышли за дверь.
-Ничего не понимаю,- подумала Далина,- Где я? Как я сюда попала? Я ничего не помню, Я не знаю что со мной. А когда я себя помню в последний раз? Не знаю, не помню. Знаю только, что я в больнице. То, что это врачебный обход не оставляет сомнений. Но почему, и зачем тут я? У меня забинтована голова, я чувствую боль во всем теле, в голове, не чувствую ни рук, ни ног. А все ли руки или ноги на месте? Я не могу пошевелить даже пальцами. Я их не ощущаю совсем! И спросить не у кого. О чем говорили врачи? На каком языке они переговаривались? Может у меня просто высокая температура, и поэтому я ничего не поняла? Я не уловила ни одной понятной фразы. Это не немецкий, не испанский, не французский и даже не английский. То ли чешский, то ли польский. Нет, скорее всего, у меня действительно температура, иначе как все это объяснить? Что я тут делаю? Надо вспомнить, где я была вчера или позавчера. Может, я где-то упала и ударилась головой? А где? Авария? Автомобильная катастрофа? Но я не умею ездить на автомобиле! Что может быть? Поезд? Автобус?
И резкая вспышка, как блиц фотокамеры на миг осветил какую-то сцену в сознании. Картинка вспыхнула очень ярко и убедительно и Далина ясно увидела маленький микроавтобус, мчащийся по ночной трассе. Перед ней сидели люди и их темные контуры голов покачивались в такт движения. Микроавтобус стремительно разрезал шоссе, оставляя за собой по бокам светящиеся столбики, обозначающие направление. Громкая классическая музыка лилась из динамиков, до боли торжественная и знакомая, но какая- Далина не помнила. Помнила только бешено бегущую навстречу дорогу, ночь и абрисы голов.
-Что за люди? Куда я ехала?- спрашивала она сама себя, но не находила ответа.
А перед глазами стояла картинка с ночной поездкой и больше ничего. Ни лиц, ни фамилий, ни имен, ни цели поездки, ничего больше не всплывало из памяти.
Вечером все та же белозубая медсестра, так же улыбаясь, склонилась над Далиной снова, что-то проговаривая негромким шелестящим голосом, поднесла трубочку с водой, и мягко подбадривая Далину жестами, предложила пить. Живительная влага остудила горло, и захотелось заплакать от собственной беспомощности, глаза очень быстро наполнились слезами.
-Где я?- Вдруг прорезался у нее чужой голос. Голос был слабый и хриплый, совсем не похожий на ее собственный- звонкий и ясный.
Девушка что-то защебетала. Она что-то убедительно говорила, слегка жестикулируя руками и успокаивающе улыбаясь. Далина не поняла ни слова.
-Это город?- С трудом спросила она, на что улыбчивая медсестричка ответила длинной непонятной фразой.
Далина закрыла глаза. Какой толк пытать девушку, не понимая ничего? Ей и так каждое слово давалось с трудом. А еще болело все: голова, спина, ребра. Было такое ощущение, что ее превратили в гипсовую куклу, а сверху еще зацементировали. Даже дышать было больно. Приходилось сдерживать себя и глотать пахнущий карболкой больничный воздух маленькими глоточками.
Утро наступало очень медленно. Длинная, бесконечно длинная ночь, сопровождалась гудением приборов и стонами за ширмой. Далина не спала. Она лежала с открытыми глазами, ощущая боль и зуд во всем теле. Она уговаривала себя, что рано или поздно все закончится, время нельзя остановить, как бы оно медленно не тянулось. Но это помогало плохо. Помог укол, сделанный какой-то чужой медсестрой. Не той, не белозубой. Другой, пришедшей на ночную смену.
Под утро за ширму набежала куча врачей. Палату залил яркий свет. Врачи что-то там колдовали, звякали инструменты, переговаривались в полный голос, и на Далину никто не обращал внимания. Потом все стихло. Две медсестры покатили каталку к дверям, а третья стала медленно складывать ширму.
- Умер,- поняла Далина. И ей показалось, что это она умерла, и это ее вывозят из палаты, медленно и осторожно проезжая через проем двери. Она поняла, что врачи иногда тоже бессильны и не всегда всемогущи. Ей стало жалко себя, лежащую на этой больничной койке в чужом городе, с непрекращающейся болью, да еще в окружении людей, говорящих на чужом языке.
Какой-то молодой врач в белом колпаке остановился около нее и, снимая белые тонкие почти прозрачные перчатки, улыбнулся, сказав ей что-то ободряющим голосом. И эти искренне произнесенные на чужом языке, непонятные слова, заставили Далину улыбнуться сквозь слезы. Она поняла, что будет жить, что все наладится.
-А что же я?- вдруг подумалось ей,- Я ничего не помню, кроме того желтого автобуса с торжественной классической музыкой.
Утром опять был обход. Далина жадно ловила незнакомые слова, стараясь понять хоть что-нибудь из разговоров. Она ловила каждое слово, не понимая смысла, старалась хотя бы уловить подбадривающие интонации, но их внимательные глаза ее пугали, она сбивалась, путалась и не могла сосредоточится. Врачи разговаривали между собой, стоя над ней как у гроба. С сочувствием и избегая бросать на нее взгляд, они произносили какие-то латинские слова, медицинские термины, в которых она не разбиралась, как не пыталась понять. Но все было тщетно. Один только вчерашний молодой врач поглядывал на нее без смущения, с озорной мальчишеской улыбкой. Он громче всех говорил что-то остальным, периодически заглядывая в белую папку и вытаскивая из нее какие-то кардиограммы, пленки, листы белой бумаги…
-Лист бумаги!- неожиданное озарение было связано именно с ними. Именно о двух сложенных вместе листочках думала она, покачиваясь в темном ночном автобусике. Именно их она держала в кулаке, засунув руку поглубже в карман пальто, и крепко сжимая, чтобы не потерять.
-Письмо,- вспомнилось ей.- Это мое письмо! Где оно? Куда его дели? Оно было в кармане! Где-то же есть моя одежда! Значит должно быть и письмо!
-Письмо,- сказала она вслух и врачи тут же замолчали, внимательно и напряженно глядя на нее.
-Где мое письмо!- снова хрипло спросила она, переводя взгляд на молодого врача. Ей было жизненно важно, что бы ее письмо принесли сейчас. Немедленно. Письмо от него. Его единственное, но такое для нее важное. В этом письме она видела свое спасение. Ей казалось, что если у нее будет это письмо, то все будет хорошо, она выкарабкается. Не умрет,
-Ано,- сказал улыбчивый врач, легко притрагиваясь своей теплой ладонью к ее холодной руке и одобряюще пожимая ее пальцы.
- Ано,- снова повторил он и, стремительно развернувшись, устремился к дверям, увлекая за собой всех остальных врачей.
-Письмо,- уже потерянно и тихо сказала она, но никто уже естественно не услышал. И тогда Далина стала вспоминать, что было написано в том самом важном для нее письме. Она закрыла глаза и попыталась представить его целиком. Она мысленно развернула смятые листочки, бережно отделила один от другого и, сосредоточившись, увидела мелкий, забористый почерк, написанный на каждой строчке в желтоватом листочке в фиолетовую клетку. Письмо всплывало в памяти не сразу, отдельными словами, сочетаниями, фразами, но Далина закрыла глаза и заставляла себя вспоминать. Она уже даже стала видеть его перед глазами, целые фразы, написанные мелким каллиграфическим почерком. Ну почему она тогда не выучила его наизусть? Тогда сейчас бы она смогла воспроизвести его полностью, могла бы насладиться им, мельчайшими подробностями. А так просто всплывал в памяти смысл, в котором он писал, что скучает, что собирается приехать к ней в Прагу, в командировку.
-Прага! Вот оно что!- вдруг вспомнила Далина,- Так это я в Праге! Вот чем можно объяснить непонятность языка. Весь персонал, естественно, говорит по-чешски, потому-то я и не поняла ни слова! А что я тут делаю? Как, что делаю? Работаю! А зачем? Как зачем? Зачем люди работают? А почему здесь, не дома? Дома? А почему, действительно не дома? Почему я не дома? Не в своей библиотеке? Почему я тут, а он там?
И она вспомнила свою работу. Длинные сумрачные залы со стеллажами. В их городке было много старинных, обветшалых зданий. Их библиотека как раз располагалась в одном из них. Там было всегда холодно, и зимой и летом. Гулко и прохладно. Во время дождя протекал левый угол читального зала, и поэтому там не стояло столов, а девчонки-библиотекарши развели и вырастили фикусы, и очень ими гордились. Еще там стоял старый письменный стол, и они иногда, во время работы, пили на нем чай, в пол-голоса поверяя друг другу свои секреты. Их библиотека была единственной в городе, и они по праву могли ею гордится, потому что их заведующая была настоящим фанатом своего дела. Даже те фонды, что выделяли на ремонты здания, она тратила на редкую и нужную литературу. У них всегда было много народу и поэтому чай они пили стоя.
Далина вспомнила, как заметила его в читальном зале технической литературы. Как прямо он сидел за столом и быстро выписывал что-то из книги, косо, по-школьному положив тетрадь. Как отсвечивали зеленоватым светом его поседевшие волосы, вторя цвету зеленой настольной лампы. Как ей неожиданно захотелось подойти к нему и заговорить. Но он был занят, и еще такой чужой, такой отстраненный, что она даже не решилась долго на него смотреть. А потом решила, что стыдно смотреть так на чужого мужчину, просто неудобно, да и вряд ли он одинокий. Такие как он не обращают внимания на чужих женщин, потому что, у таких как он, дома, как правило, ждет любимая и любящая жена, и куча ребятишек. И впервые за много лет, глядя на его склоненную, красивой лепки голову, Далина почувствовала первые ростки нежности в груди, а так же горечь и сожаление. Она вспомнила, что она поддалась на уговоры такой же одинокой, как и она сама подруги, поехать куда-нибудь поработать, потому что бюджетная зарплата библиотекаря заставляла выкраивать крохи и сильно экономить. Потому что впереди у нее была только одинокая старость, и единственным развлечением были встречи с тремя такими же одинокими, как и она сама, подружками. Они встречались иногда по вечерам, всегда по праздникам, и по прошествии стольких лет уже не куражились друг перед дружкой, сознавая, что жизнь прошла мимо. Яркая, интересная, она обошла их по кругу как трамвай на конечной остановке и умчалась к другим женщинам: более красивым, более удачливым, более счастливым.
- Поедем, подруга! -Звала ее подруга Рита,- Денег не заработаем, зато по свету прошвырнемся, людей новых встретим, мужики они везде есть, кроме нашего занюханного городка. Ты же сама видишь- сплошные дегенераты! Здесь ловить нечего! Поедем!
И тогда, не желая смирится со своей долей, и со страхом принимая свое опустошающее одиночество как удел, она вдруг неожиданно сама для себя решилась на этот, такой безумный поступок. Поехала вместе с Ритой в Чешское посольство, и застенчиво краснея, отдала документы на оформление.
- Что тут сидеть,- ворочалась она ночами в постели,- Все равно он никогда на меня не посмотрит. Он пользуется нашим читальным залом уже год, но до сих пор, скорее всего, даже не знает, как меня зовут. Я для него как стеллаж с книжками, как настольная лампа, предмет интерьера, да и только. Там, в Праге, я, может быть, его забуду, там будет другая жизнь, другие мужчины. Может я там кого-нибудь встречу, может даже свою судьбу!
И она себя уговорила.
Вот уже получены документы на руки, железнодорожные билеты, в которых ясно прописан и день отъезда, и вагон, и даже места. Все такое незнакомое, будоражащее. Осталось только собрать чемодан. Далина воспряла духом, забегала, засуетилась, написала заявление об уходе, и никого не слушала. Никто из ее друзей и знакомых за границей не был, но все знали как там плохо, как ей будет тяжело, как ее там обманут и что она еще триста раз пожалеет, что уехала за тридевять земель, в никуда. Все пытались отговорить от поездки, но Далина стояла на своем. Одна только Ритка поддерживала ее.
-Держись, подруга, не бойся. Все образуется. Хуже, чем в нашем Мухосранске, уже нигде не будет- уверенно заявляла она- Мы с тобой всю жизнь здесь прожили и вернутся никогда не будет поздно. Не дрейфь! Будет все хорошо!
И вот в этой всей суматохе, в ее предпоследний рабочий день он взглянул на нее через свою роговую оправу и попросил разрешения взять книгу, с которой он работал, домой на одну ночь.
Очень трудно отказать мужчине, если ты вот уже на протяжении года наблюдаешь за ним. Если ты с ним разговариваешь каждый день, а он об этом и не знает. Как не знает ваши с ним варианты знакомства, несостоявшиеся диалоги, поцелуи, ночи. Ему нужна эта книга? И все? Конечно, пусть забирает, но завтра ее надо обязательно принести, потому что завтра она, Далина, работает последний день. Конечно, он принесет, но на всякий случай, вот его телефон и адрес дома. Просто так, на всякий случай.
Дрогнувшей рукой Далина взяла бумажку с адресом и едва прочитав, уже знала ее наизусть, знала название той волшебной улицы, где он живет, и номер дома, и квартиру. Бережно сложив бумажку с дорогим ее сердцу почерком, она еще долго смотрела на его сутулую спину ,и корила себя за то, что очень сильно растерялась, когда увидела, как он медленно поднимается из-за стола и направляется к ней, за то, что мямлила и жевала фразы, отвечая ему, за то, что покраснела под его взглядом как глупенькая, нашалившая наивная девочка. Что не смогла даже пококетничать, как ее учила Ритка, и что он, конечно, не догадался, что давно ей нравится, что именно от него так заалели ее щеки, и только от него так гулко колотилось сердце.
А назавтра он не пришел, и Далина этому обрадовалась, потому что у нее появилась еще одна возможность увидеть его. Ну и что, что он женат. Она же не вешаться ему на шею придет. Она так и объяснит его жене. Что он, мол, взял книгу в библиотеке под ее ответственность, и забыл принести. Нет. Не волнуйтесь, ничего страшного. Но просто книгу надо вернуть. А она сама уезжает. В Прагу. За границу. Но книга-то будет числиться за ней. Вот она и пришла.
Далина не стала звонить, не стала доставать драгоценную бумажку и перечитывать адрес. Она и так помнила его наизусть. Только заколола свои волосы специально для него купленной заколкой. Гордо улыбнулась себе в зеркало, и довольная своим видом, решительно направилась к нему домой, готовая выдержать раунд с его женой. Или хотя бы не упасть лицом в грязь.
И пока она спускалась со своего второго этажа ветхого домика, в котором родилась еще ее мама, пока шла по пустынным пыльным улицам их небольшого городка, она улыбалась. Это он не знал, сколько всего она делала для него. Покупала ли платье, и, крутившись перед зеркалом, мечтала, что вот он ее увидит в этом новом платье. Примеряла ли туфли и думала, что в этих туфлях она стала выше ростом и что у нее неплохая фигура. Покупала ли заколки для волос или варила борщ- все это она делала ради него и для него. Он наполнил ее жизнь смыслом, но бессмысленность существования ради него, но без него, угнетала ее, и она снова начинала бродить в потемках в поисках смысла жизни.
Все равно он был лучше всех. Самый умный, самый красивый, самый талантливый и неимоверно обаятельный. Да, он был высокий и сутулый, и в очках, и в старомодном костюме, но это не играло абсолютно никакой роли. Разве мы не наделяем наших любимых всеми свойствами в превосходной степени?
Дверь он открыл сам, заросший седой щетиной и в халате. Ахнул от удивления и неожиданности, по-плотнее запахнул халат, и пробормотав: «Проходите, пожалуйста, в комнату»,- исчез в темном коридоре.
Далина сама сняла пальто, легкие сапожки, сама прошла сквозь полутемную прихожую в комнату, и нерешительно остановилась на пороге. Никакой женой тут и не пахло. Как не пахло даже просто женщиной, и ей сразу расхотелось ехать в Прагу, в незнакомый чужой город. За границу? Зачем? Она захотела остаться здесь. Подобрать с пола книжки, выстирать занавески, вымыть чашку, одиноко стоящую у неприбранной постели.
-Извините меня, ради бога,- робко произнес он за спиной,- Я совсем заработался, ночью спать не ложился, и совсем потерял чувство времени. Мне казалось еще день.
Далина обернулась. Он был уже одет в брюки и в рубашку. Чудесные серо-голубые глаза из-под очков смотрели на нее робко и виновато, но ей почему то показалось, что он рад ее видеть. Рад ее приходу.
-Понимаете,- Продолжал он,- я сегодня даже еще не завтракал. Может чаю?
-Может,- ответила она, и присела на предложенный ей стул. Стул был старый, коричневый и скрипучий, с облезшим лаком, и вертикальными круглыми палочками на спинке. Точно такие же стулья были у Далининой бабушки. А когда бабушка умерла, они с мамой отдали их соседке. Выбросили точно такой же старый сервант, такой же круглый стол, и купили очень модную тогда мебельную стенку. Но Далина все равно всегда помнила об этих вещах, хотя они и ушли безвозвратно, так же как уходит юность, молодость, красота. Но у него в комнате время как будто остановилось, вся его мебель
была как будто из ее детства, и Далина снова почувствовала себя маленькой девочкой.
Они пили чай и говорили. О чем? Ни о чем и обо всем. Сейчас трудно вспомнить, как они нашли общий язык. Как между ними возникла первая тоненькая нить доверия и симпатии, как сбивчиво рассказывал каждый о себе, как долго потом сидели за остывшим чаем, не сводя друг с друга глаз, как неожиданно для обоих и одновременно потянулись руки прикоснуться к родному человеку. И когда он притянул к ее к себе, у нее молнией мелькнула мысль, очень отчетливая и пугающая, что нельзя так сразу, и так быстро, что она первый раз у него в гостях, и, что он может о ней подумать? Все это пронеслось в голове и растаяло. А калейдоскоп мыслей слился в одну светящуюся ленту, в огненное колесо, и вращаясь с немыслимой скоростью, утонул где-то глубоко в сознании. И остались только он и она, две звезды на ослепительно сияющем небосклоне. Взрывались планеты, с огромной скоростью вращались луны, и была ночь длиною в вечность, счастье длиною в жизнь, и были только они, первые и единственные люди на земле.
Робкие лучи солнца осветили небо, первые птахи несмело завели песни утра, они еще пребывали в неге и блаженстве, не очнувшиеся окончательно, от обрушившего на них огромного счастья. Счастья, данного одно на двоих.
-Напиши мне,- сказал он
-Напишу,- как эхо повторила она.
Именно его письмо она сжимала в крепкий кулачок, трясясь в маленьком желтом автобусике. К тому моменту она уже поняла, что ей не нужна Прага, не нужны новые впечатления, новые знакомые, другие мужчины. Сердце ее осталось там, на той волшебной улице, среди брошенных на пол книг,рядом с пустой чашкой, которую она так и не успела убрать.
А нужно было всего совсем немного! Нужно было только заработать на обратную дорогу, и поэтому она, с такими же приехавшими другими женщинами, в темное зимнее утро садилась в желтый автобус, и ехала на работу. Вечером, опять же в темноте, на этом же автобусе их везли обратно. Ее не напрягала ни эта работа, ни эта темнота. Ни то, что вставать надо было очень рано, что работать приходилось по двенадцать часов- теперь у нее был он, воспоминания о нем ,его объятия, их разговоры. И теперь это было не в мечтах. Теперь это было реальностью, хоть и прошлой.
И каждый раз, трясясь по шоссе, или ложась спать в холодную постель, она по тысячному разу переживала свое счастье, такое огромное, что дуновенье его доносилось и сюда, и до сих пор перехватывало дыхание и сжималось сердце.
Ей осталось накопить совсем немного. Она складывала деньги в маленькую картонную коробочку, перевязывала тонкой синей тесемкой от коробки с конфетами, завязывала на бантик и считала дни. Каждый вклад приближал ее к встрече. Она не ходила в театры, в кино, на дискотеки с другими женщинами. Она каждый вечер возвращалась в их скромную комнатку в общежитии, и каждый день писала ему письма. Она сообщила ему свой адрес, написала о себе, написала, как боялась подойти к нему целый год, как покупала для него заколки и платья. Она писала, что скучает, тоскует, как вспоминает их единственный вечер, как не спит ночами и считает дни, что живет только им и их встречей. Она не боялась отпугнуть его таким откровением, она сознательно не стала от него скрывать свои чувства. Разве он не самый замечательный человек на земле? Не самый родной и близкий? Так чего ей бояться? Бояться, что для него это обычный флирт? Бояться, что он ее бросит? Бояться жить? Пусть все будет, как будет. Любовь, даже если она не разделенная, тоже любовь. Уйдет он- с ней останется ее любовь к нему. Она не будет ему мешать жить, не будет надоедать, ходить, выпрашивать. Но сейчас, пока она далеко, ей не стыдно и не страшно признаться ему в этом.
Его первое письмо она получила ранним утром, пред работой. Торопливо сбегая по ступенькам подъезда общежития, быстро на бегу вскрыла конверт и тут же на бегу прочитала. Останавливаться и перечитывать, наслаждаясь каждым словом не было времени- автобус ждать не будет. Она это сделает вечером. Ее сердце ликовало. Он помнит, он ждет, он тоже скучает, и еще, возможно, приедет. Тогда она увидит его не через месяц. А скоро, совсем скоро, гораздо раньше! Она прижмется к нему, обнимет его изо всех сил и сердце, ее бедное измученное тоской сердце, наконец-то замолчит, и сомнения, так терзавшие ее весь этот месяц, отпустят. И опять они будут вдвоем. Он и она. Разве может быть хоть что-нибудь на свете лучше этого?
И вот, погрузившись в автобус, и сжав в руке письмо, она невидяще смотрела на темные контуры голов сидящих впереди нее людей, и под классическую, торжественную музыку, которую почему- то включил на всю громкость шофер, мечтала и думала только о своем, только о нем.
Он вошел в вестибюль больницы вместе с представителем посольства. Его ждали. Врач в приемном покое горестно развел руками:
-Мы сделали все, что могли, примите соболезнование. Врачи целого отделения боролись за ее жизнь целую неделю. Из попавшего в аварию микроавтобуса, битком набитого женщинами, шансов выжить не было ни у кого. Погибли все. Просто удивительно, как она вообще смогла прожить эти дни. Как смогла придти в себя после таких травм, после такой длительной комы. Но сердце не выдержало. А еще это наверное Ваше. Когда ее привезли, она крепко сжимала их в руке.
И врач протянул ему два аккуратно сложенных, но сильно помятых желтых листка в фиолетовую клетку.
Прага.
Ноябрь 2005г.