Галюська работала на океанском супер-траулере камбузницей. Простое, в общем-то, дело: хлеб нарежь, подай – принеси, посуду потом перемой, а завтрак/обед/вечерний чай/ужин кончились – сиди отдыхай, чисть картошку. Рейсы в то время на больших рыболовных судах длились по полгода и больше, так как были наши советские суда на всех широтах Мирового Океана. Ловили рыбу на стол народный, да удивляли своей величавой осанкой разнообразных островитян, возвращаясь сквозь разбросанные в океане архипелаги в родной Владивостокский порт. И люди на этих судах сплошь выдающиеся: на работу ходили ежедневно, водку, за редким исключением, не пьянствовали. Где ж ее взять в открытом океане? – это знало только то самое «редкое исключение». Кто из мужчин-красавцев на карте курс прокладывает, кто большую сетку–авоську, тралом называемую, за борт окунает и вытаскивает, кто в ЦПУ сидит, на приборы смотрит. Один капитан ничего не делает, у него вся работа – отвечать головой за пароход и всех на нем плывущих. Да на связь еще по будним дням выйти, сухопутное начальство успокоить: «Работаем, мол. Вопросов нет!».
Словом, полно на пароходе достойных мужчин. Как тут незамужней Галюське не влюбиться. Тем более, полгода в море – не пять дней командировки. Даже у «женатиков» у многих светлые образы жен в головах поистерлись, и начинали они ловить глазами стройную Галюськину фигурку в камбузной «амбразуре». А кто понаглее – охальничают, зазывают в каюту «на палку чая», норовят в коридоре к стенке прижать, с ухмылкой - качнуло, мол, не за то схватился. И не захочешь – станешь искать достойного человека, защитника. Присмотрелась Галюська к старшему тралмейстру, «тралу» по судовой терминологии. Основательный мужчина, спокойный, разговаривает уверенно и уважительно, без смешков. К тому же, сказывают, разведенный, не нужно грех на душу брать. И когда позвал трал Галюську в каюту, в свои сети, якобы кофейком побаловаться, девушка не сомневалась. Нравилось ей и то, что тралмейстер всегда на ужин одним из последних приходил. Пока проконтролирует смену траловых вахт, проблемы возникшие разберет, остальной народ уже из кают-компании расходится: кто на вахту, кто в каюту отдыхать. А «трал» как раз придет, за маленький стол в углу сядет, и хлебает себе суп. Галюська к этому моменту с посудой разберется, сядет напротив него и сидит, опершись головой на руку. Смотрит, как он ест. И чувствует себя в этот момент хозяйкой в доме, которая кормит пришедшего с работы мужа. А потом и ночь над океаном спустится. С работой закончив, можно к милому в каюту прошмыгнуть, пока напарник его на палубе скользких рыб из сетчатой «авоськи» трясет.
Полгода – долгий срок, но и он когда-то выходит весь. Отработал РТМС в южных широтах, нагнал страху на ставридовые полчища, а многих поймал и в трюме заморозил. Знакомым маршрутом пошел пароход домой с заходом в «город-герой» Сингапур. Об этом городе каждый моряк мечтает: закупить здесь на полученную валюту мануфактуры и всяких электронных диковин. Магнитофоны, часы, даже в авторучку встроенные, фены и кухонные комбайны. А ковры, платьица махровые, куртки «Аляска», футболки «Адидас»! Всем этим добром можно будет по приходу родственников порадовать, друзей-знакомых удивить, а часть – продать выгодно, собрать деньжат вдобавок к не столь уж большому рыбацкому заработку. Галюська в Сингапуре не так уж много денег получила, долларов двести всего сингапурских, с цветами и птицами. Часть на платьюшки, кофточки, кроссовки потратила. А еще надо было по заказам купить мамане остро пахнущей травы – «палпалы» от почек, племянникам жвачек хоть по блоку, сестре – одеяло с тигром, а себе – хоть маленький магнитофон – плейер. И десяток кассет магнитофонных с музыкой, по доллару за штуку. Да еще в парфюмерной лавке продавец, черт смуглявый, уговорил Галюську купить маленький пузырек в светлой коробочке. Духи, «Шанель №5». Дорого, а не смогла устоять Галюся. Представила, как прижмется к милому, как вдохнет он от ее волос сладкий дурманящий запах вместо ежедневных запахов камбуза, в каждую порочку кожи въедающихся. И скажет: «А не пойти ли нам, Галина, с тобой в загс!» Именно Галина. Он ее всегда так называет, когда что-нибудь серьезное сказать хочет. И тогда, в первый раз так сказал: «Иди сюда, Галина, ко мне…» Ой, да рано еще об этом думать! А то прямо голова кругом. А еще до маяка на острове Скрыплева, что у порта Владивостока как бы фонарь на воротах, десять дней идти. И посуду расставлять, мыть, овощи свежие, в заграничье закупленные, чистить никто за Галюську не будет.
Зато ночи теперь просто волшебные пошли. Трал в Сингапуре бренди вишневый купил, вку-у-у-у-сный! Себе водочки с собственным именем - «Александер», но пил не помногу. Магнитофон огромный двухкассетный, «Шарп», музыку играет, так чисто и звонко. Огоньки у него по панельке бегают зеленые, а потом три последние красным загораются, когда Тина Тернер очень уж высокую ноту берет. Галюська даже спать не могла. Лежит у спящего милого в подмышке, цепочку золотую на груди, Санин подарок, перебирает, а слезы чего-то так и наворачиваются на глаза. В иллюминатор луна круглая заглядывает, мордочку свою высокомерную корчит: «Что, боишься, девушка?! Да не трусь…»
Во Владивостоке сразу траулер в рыбный порт поставили под разгрузку. Кто местный да не на вахте, вещички быстренько собрали и домой. У проходной порта толпа встречающих уже с полдня без всякой информации волновалась. Галюське спешить некуда. Ей до родительского дома на электричке три часа ехать, а к родственникам дальним как-то не тянет. Нужно уж ждать замену, да на берег списываться. В отпуск поехать после полугода плаванья, да хорошо бы с Саней. Но он что-то волшебных слов про загс так и не сказал, хотя еще и в ночь перед приходом любил Галюську страстно и ласково. А потом прижал ее голову к груди и лежал так, в подволок глядючи. Пока не заснул. В приходной суете упустила Галюська момент, когда «трал» на берег сошел. Ткнулась в каюту к нему – заперто. Как обожгло девчонку. До полуночи возилась на камбузе, тарелки перетирала да в коробку складывала. Хоть бы чем себя занять, чтобы не думать ни о чем. А так посуда лязгает, на палубе докеры орут, и моторы кранов гудят – отвлекают.
К утру перешел выгруженный траулер на базу и стал к родному уже пирсу – без проходной, без милиции. Стали на борту новые лица мелькать, кто в экипаж на замену пришел, кто к друзьям, кто стащить чего плохо лежит, пока вахта приход празднует и смотрит замутненным взглядом. Да и свои пароходские все тут – вещи купленные пакуют и вывозят. Галюська измаялась вся – и с делом и без дела по коридору главной палубы по левому борту пройдет, а то на палубу выглянет. Платье свое самое нарядное надела, «Шанелью» кожу за ушками легко так смочила. Ждет – не дождется.
И вот сверху, со шлюпочной палубы, куда трап переброшен, загрохотали в знакомой походке башмаки. Галюська навстречу метнулась, чуть не сшибла какую-то девицу, впереди него идущую. Конечно, «на шпилях» тут по трапам шастать, дымчатые чулки стоящим внизу морякам демонстрировать. Ну, корова, и все тут. Но не до нее сейчас, Саня-то там где?! А Саня бочком норовит мимо проскользнуть. «Саша! Здравствуй!» - выдохнула Галюська. «Здравствуйте», - говорит. И корову эту под локоток по коридору к каюте потащил. Та недовольно: мол, что это на тебя тут тетки в коридорах кидаются. А он ей: «Не бери в голову. Это так, судовая подруга одна».
Ноги подкосились, но дошла Галюська до своей каюты. На постель упала. Перед глазами темнота. Кажется, головой тряхни, - пройдет. Но нет ни сил, ни желания. «СУДОВАЯ!» Вспомнилось, как мать говорила: «Смотри, Галочка, мужикам воли не давай. Попадешь в судовые жены, будут шастать кому ни лень, а потом ноги вытрут». Как в воду глядела! Как же теперь-то. Уехать, списавшись? Исчезнуть? На пароходе теперь в глаза народу как смотреть?! Да что на пароходе, по всей базе растреплют. Всякие дурные мысли Галюське роем в голову полезли. И под их напором сломалась девчонка, зарыдала навзрыд, уткнувшись лицом в подушку. И ревела так долго, пока не заснула.
Проснулась Галюська, уже вечерело изрядно. Села на кровати, с мыслями собралась. Глаза упали на цепочку, лежащую на столе. Вот, нужно ему вернуть, бросить в морду. Пусть на свою лахудру напялит. А Галюське ничего от него, дурака такого, не надо. И не пахло чтобы им тут! Споро собралась, джинсовый костюм, кроссовки «Италия». На берег сошла, мужики оборачиваются. Один даже познакомиться решил: «Девушка! Можно Вас…» Нельзя! Ничего сейчас нельзя. Нужно вернуть цепочку, которая руки жжет, а потом уже вздохнуть спокойно. Адрес Санин знала Галюська из паспорта: улица Нерчинская. Из любопытства у третьего штурмана в каюте подсмотрела, когда ее каютная соседка Тонька по долгу службы там прибиралась. Тоньке подружкины визиты к тралу тоже на руку были: каюта на ночь свободная. Девчонки за весь рейс и не поссорились ни разу, делить нечего.
Хоть и далеко на эту Нерчинскую было добираться, поехала Галюська. Душевный запал толкал в спину все сильнее, последние метры уже чуть не бежала до подъезда. А на лестничную площадку поднялась – и сробела. Посмотрела на черную дверь дермантиновую, на номер квартиры, подняла руку к кнопке звонка – и остановилась. А ну как сейчас ЭТА откроет?! А может все врали мужики, и Саня с ними. Ну, как выглянет вместе с лахудрой любопытная детская рожица с вопросом: «Мама, кто там пришел?» От этой картинки у Галюськи снова голова закружилась, спустилась она по лестнице на площадку и присела на подоконник. Чего, дурочка, неслась? Теперь в ночь назад, уже и автобусы-то поди не ходят, придется такси. А где его тут ловить. Или все же позвонить в дверь? Пару раз поднималась к двери Галюська и опускалась снова, сколько времени прошло – и не смотрела, и не считала.
Тут вдруг черная дверь сама открываться стала. Галюську как током прошибло! Все слова, десяток раз проговоренные, из головы вон. Подскочила с подоконника, да за трубой мусоропровода и спряталась. Ой, если ж вышел мусор выносить, то как раз сюда, а она здесь стоит как дура!! Ничего не соображая, выскочила девушка на площадку снова, норовя вниз, и вниз, и из подъезда, и не возвращаться сюда больше. Выскочила и опять, как давеча, чуть не сбила с ног упитанную блондинку, по лестнице спускающуюся крадучись. Даже успела «Извините» прошептать. А та сама на Галюську округлившимися глазами смотрит. В одной руке у нее сумка сингапурская, «мечта оккупанта», плотно набитая, в другой – знакомый магнитофон «Шарп», серый, потухший. Вот так да! «Да ты что ж, сука, делаешь?!» - закричала Галюська, хотя и без ответа поняла сразу, что происходит. И столь грозная, видать, была она в гневе, что лахудра вещички бросила и наутек. Только дверь подъездная внизу хлопнула.
Галюська сумку и магнитофон к двери назад подтащила. Глядит – та открыта, и ключ в замке изнутри торчит. Не надо и звонить. Саню кликнула, не отзывается. Зашла, заглянула в комнату. Лежит, голубь, на диване «в отрубях». Стол накрыт, да ничего почти не съедено и не выпито. Галюська подошла и рядом присела, за руку тихонько толкнула: «Э-эй! Живой?» Ох, живой пока, но чуть-чуть. Да у него ж и ноги уже холодные! И сам весь как тряпка!! Это какой же гадостью опоила его стерва?! Схватила Галюська милого под мышки и в ванную потащила, перегнула грудью через край… Тяжелый какой! Как это там надо делать, сестра-медичка говорила. Вот, кажется, сюда, на язык. Нет, не сюда! Скорую? Да где ж тут телефон искать? По соседям шуметь? Да откроет ли кто ночью? Надо еще попробовать, поглубже. Уф-ф-ф, кажется, получилось. Теперь только придержать его, чтобы не свалился. Вывернуло трала наизнанку, зато вроде зашевелился, руками опираться стал. Галюська ему воды с содой (на кухне нашла) – пей всю! Потом снова давай над ванной держать. Считай, до рассвета провозилась, хлебнула мороки. Но к рассвету трал уже почти осмысленным взглядом по Галюське скользнул, ничего не сказал. Откинулся на спину, на подушку, и ровно так задышал. Посидела она еще возле него, потом пошла, на автомате как-то, ванну отмыла, полотенца бросила в стирку. Начала уж со стола прибирать, да спохватилась – что это я? Пошла в прихожую, из кармана джинсового цепочку достала и в кармашек раздутой сумки бросила. Без слов. А дверь запирать не стала. Вдруг у него один комплект ключей? Да и не вернется сюда нахалка, побоится. Никто сюда не вернется.
Через два дня на третий слышала Галюся, как приходил на пароход трал, обходной подписывал, остаток вещей собирал в знакомую такую сумку. Видимо, выпросил себе замену. Потом на камбуз зашел, в дверях потоптался. Галюся к двери спиной стояла, слышала, как он сопит и топчется. Не повернулась. И он ушел, ничего не сказал. А что ему говорить? «Прощай?» - слишком уж по-киношному. «Спасибо за все?» - больно уж издевательски. Все равно, ничего уже не могло между ними быть. Разве ж простит когда мужчина женщину за то, что она его от смерти спасла.