Вот и апрель.
Зима, переодевшись в убогую старушку, медленно удаляется восвояси, делая вид, что этот больной и грязный снег - не ее рук дело. А какая была страшная красавица, заставляла вжимать плечи в колени и плакать на ледяном ветру…
От такой зимы помогает соболиная шуба с большим капюшоном. Но у меня соболиной шубы как не было, так и нет. В коллекции моих «изящных отговорок» не последнее место занимает как раз эта шуба. Вернее, ее отсутствие. Я, знаете ли, гринписовка, и вообще против… А еще – не езжу в Гоа и на Карибы, потому что коплю на карнавал в Бразилии… Не женюсь, потому что люблю толстых и глупых, а все вокруг умные и тонкие… И так далее.
Однако, мороз был такой, что мне пришлось пришить завязочки к капюшону своей пседонатуральной дубленки. Я не терплю шапок, равно как и колготок, поддетых под джинсы, с детства. Я очень страдала от этого – до того момента, пока не поняла, что выбор – есть. Надо просто немножко подумать. Уродливую колючую шапку можно снять за углом. Прекрасные теплые рейтузы с начёсом - в лифте. Зачем расстраивать маму? Осознать возможность обмана – первое и самое непоправимое грехопадение в нашей жизни…
В критическом возрасте есть один плюс. У тебя есть всего два направления - туда или сюда. До тридцати жизнь похожа на систему входов и выходов на метро Китай-город. После тридцати – есть только, собственно, вход и выход. Или ты загрызешь себя до смерти бесконечными депрессиями, или найдешь способ получать от жизни удовольствие.
Не ждать весны – вот верный способ дождаться апреля…
Я так и проходила всю зиму пешком.
И упаси меня Бог искать во всем этом смысл.
Мою беременную маму, уже имеющую на руках направление на аборт, наградили за услуги перед отечеством поездкой в Венгрию. Там, в диком 1972 году, она (училка из села Узуново), совсем отбилась от рук, обезумела и понесла по магазинам. Окончательно ее свели с ума детские соски. Сама воспитанная на уродливых резиновых изделиях, продающихся в райцентре, и взрастившая на них сына, молодая советская учительница увидела немыслимые фитюльки с мишками, белочками и резвящимися львятами на ободках.
Пораженная в самое сердце такой красотой, легкомысленная маман решила рожать.
Так появилась я, и я плюну в лицо тому, кто сомневается, что красота спасет мир.
На втором курсе угарной студенческой компанией мы завалились в ночной клуб «Алябьев», чтобы морально поддержать гитариста группы «Дет Форс». Он жил по соседству в общаге. Игорёк мотал волосами на сцене, водка лилась неподконтрольной барменом рекой, все прыгали и страшно веселились, а я рухнула под рояль – и обнаружила, что я там не одна.
Там уже лежала девушка, и она смеялась.
- Очень смешно…- укорила я, и уложила голову ей на колени.
Она, не говоря ни слова, начала заплетать косички на моих трех сантиметрах.
Я пролежала минут 10, пощупала голову. На голове были рожки.
- Позывные для пришельцев? – предположила я.
- Ага, - сказала она, достала из кармана фляжку, отпила и протянула мне.
- Фее… - скривилась я, - чё это?
- Коньяк, - ответила она, - пей.
Я хлебнула. Как ни странно, меня не стошнило. Наоборот, происходящее вокруг приобрело какой-то умиротворяющий смысл. Я огляделась. Народ по-прежнему бесновался, но где-то там. Болела шея. Я приподнялась на локте и осмелилась посмотреть на нее. Ничего особенного – худосочная блондинка со смазанными глазами… На щеке банальная, но прелестная родинка.
- Кто ты? – спросила я.
- Никто, - удивилась она.
- В чем смысл? – опять спросила я.
- Какой? – бережно приставляя мне ко рту фляжку, поинтересовалась она.
Я еще раз проглотила коньяка, и уточнила:
- Вообще?
Она взяла меня за подбородок. Слишком крепко, чтобы я могла принять это за ласку. Свободой рукой взялась за майку и начала медленно закручивать ее вверх. Меня замутило от предчувствия. Вверх от бока до сердца шел чудовищный шов, шириной в три сантиметра, розовый, нежный, и оттого совершенно невыносимый.
- Нас там было трое, - не отпуская мой подбородок, сказала она. – Машину обернуло вокруг столба, как ленточку. Я - осталась жива.
И, заглянув мне в глаза, она добавила, - и не надо мне тут ничего ****еть про смысл.
Она ждала меня на Щуке, в центре зала, сгорбившись, с покрасневшими веками, стриженая наголо. Я еще не привыкла – да и не привыкну никогда – к этому невыносимому её перерождению из длинноволосой нежной девочки в бритого беспризорника с поднятым воротником и засунутыми в карманы руками. Сердце ухнуло с трамплина и тоскливо сжалось.
- Что? – спросила я тускло. Там, внутри меня, алюминиевая ложка чиркнула по пустому дну.
Она шмыгнула носом и сказала просто:
- Я не люблю тебя больше, Анечка.
- М, - ответила я.
Надо было что-то делать, ну, например, повернуться и уйти. Но она стояла, держа руки в карманах, и смотрела в пол. Во мне шевельнулась приснопамятная Маргарита Павловна. Обожгло страшной жалостью. Как груба и бесхитростна любовь, мать ее перетак.
- Что будешь делать? – поинтересовалась я.
- Не знаю, - пожала плечами она.
- Ну, ты уйдешь? – криво улыбнулась я.
- Я не знаю, что делать, - повторила она и заплакала.
Маргарита Павловна во мне трубно высморкалась.
- Пойдём домой? – ласково, как врачиха в платной поликлинике, сказала я, - пойдем?
- Пойдем, - согласилась она.
Спустя два месяца моя Маргарита Павловна получила нокаут. Старая вешалка! Удивительно устроены эти тонко организованные люди! Для того, чтобы они отстали, нужно несколько раз послать их на ***…
Пройдет некоторое количество лет.
Я ее прощу. Не ту, которая меня просто разлюбила (подумаешь, чего не случается), а Маргариту Павловну, из-за которой я когда-то потеряла всякое уважение к самой себе. В сущности, она просто одинокая несчастная баба… Она хотела, как лучше. Просто она почему-то всегда ни к месту со своей несмешной аксиомой, что жизнь сложная и большая, гораздо сложнее и больше, чем любовь.