За окошком снег-поснег: топ-топ, топ-топ, часики на окошке: тик-так, тик-так. Машины рядком стоят. Дворик весь в снегу, а тёплая зима, без морозов.
Незаметно и день за полдень. Пока туда да сюда, передачу посмотреть да последние известия. И готовить надо. Мариночка-дочушка зайти обещалась.
Анна Освальдовна идёт в кухню, ставит на плиту кастрюлю. Борща разогреть. Красный борщ да густой, наваристый. Ждёт Мариночку, в окошко поглядывает. А за окнами снег-поснег, топ-топ, топ-топ... помнится, и в деревне так: пойдёт, повалит, не остановишь его. Всё заметёт, едва не по крышу.
Здесь-то оно спокойнее. Пенсия – слава Богу, не обидели. На всё хватает. Думала-боялась, как на новом месте будет, а оно ничего. Стерпится – слюбится. Телефон вот даже есть. Позвонила бы подружке своей давешней, Алёне Дмитривне, да некуда там – в деревню-то...
Вот и борщ в кастрюльке забулькал.
Да, всё боялась, всё не решалась. Вся почти жизнь в деревне своей прошла. А Марина настояла. И её можно понять: отучилась в городе, на языках. А работать кем – в деревне-то. Всё подряд вела: и математику, и химию – пяти ученикам. Зато внуку тут хорошо. В школе – лучше всех, говорят. У Анны Освальдовны он, конечно, реже бывает. То учёба, то экскурсия, то на площади – с ребятами здешними на досках с колёсиками катаются – смотреть страшно. Марина, та – заходит.
Снять кастрюльку-то с плиты. Ишь, быстро как – не то, что с печкой.
Снег-то, снег-то. Давно такого не было...
А сынок сгинул. Так и не пишет ничего. Как прощались перед отъездом – плакал. Ну, да что теперь вспоминать. Живётся-то ведь как хорошо. Всю жизь трудно жилось, а на старости послал Господь. Господь – то он всюду один, так мамочка говорила. И крестила, как других, и молитве выучила. Хоть и не понимает здесь никто той молитвы...
А провожали – было – всей деревней. Столы во дворе накрыли. Пили-ели, пели, плакали. И сынок плакал. Прямо сердце не выдержит, вспомнить-то. Да ведь пил-то он, пил – всю душу измотал. Был он парнем – и красивый, и толковый. А запил – и куда что делось. Сколько лечили – без толку. К бабкам водили. Что теперь-то. Досталось Анне Освальдовне в жизни. Вот теперь хотя б, на старости. А старость уже близко. Вроде недавно ещё – бойкая была, и в зеркало посмотреть не противно. А теперь потучнела, ноги болят. Подбородок заплывает. Другие, поглядишь – в этом возрасте ещё... А что на них смотреть. И по молодости за красотой не гналась, теперь-то и подавно.
Анна Освальдовна садится к окошку. Вязать вот хоть время есть теперь. Носки шерстяные Мариночке, да внучку. Когда-то, было, и сыночку вязала. Пока маленький был. Дом был в деревне большой, добротный. Муж у Анны Освальдовны работящий был, рукастый. И баня, и сарайки, и живности всей. И работы, конечно. Уважали в деревне. А сынок – как в город попал, так его и видели. Уже как отец помер, приезжал, бывало. Пил, да прощения просил. Бывало, и руку подымал. Измучил и мать свою, и сестру. Как она уехать-то надумала... А многие уезжали, вот и она.
За окном сумерничает. Большой город своей жизнью живёт. И прохожие идут, и машины проезжают. Детишки из школы возвращаются – визжат, снежами бросают в окна трамваев, смеются. Как везде, как везде. Что ж плохого-то, что уехали. И права, видать, Марина была – говорила: пускай остаётся. Опозорит он нас перед всем миром, будет пить да дебоширить. Незачем ему с нами ехать. Проблем не оберёшься... Права, права...
Что-то нет её, дочушки. То ли до булочной пока сходить, угостить хлебушком свежим, может, с внуком, придёт?
Анна Освальдовна выходит из подъезда. Недалёко булочная, за углом – прогуляться лишний раз, развеяться. Всё дома, да дома. Уже и сердце иной раз заноет. И сынок сниться стал. Хоть бы весточку о нём, хоть бы...
Анна Освальдовна открывает дверь с колокольчиком. Долго считает монетки в кошельке. Долго выбирает, приценивается. Старательно выговаривает:
- Цвай брот, битте.
- Битте – с жестяной улыбкой протягивает булки продавщица.
- Данке, - улыбается заискивающе Анна, - данке шон...
Возвращается Анна Освальдовна в свою квартирку. К вязанью, к борщу, к телевизору, говорящему по-русски, к фотографиям из старых русских журналов на стенах, к безразличному снегу за окном. Топ-топ, тик-так, топ-топ... Снегу-то что. Всё равно, где падать. Всё равно, где таять.
12.03.2006