Незатейливое подражание Горану Петровичу
___________________________________________________
-...Ну как же, как же можно без свадебного платья! - причитала тетушка Тацуки, возмущенно взмахивая руками - ее шаль с тяжелыми белыми кистями взметывалась в воздух и можно было подумать, что это огромный альбатрос бьет крыльями, увязнув лапой в хитрости рыбачьей сети.
Миу молча чертила пальцем утреннее настроение по воображаемой пыли на тетушкином столе: пыли в доме никогда не водилось и сама мысль о ней была бы для добрейшей тетушки Тацуки кощунством.
- Как же можно! - тараторила тетушка, увлекая за собой Миу по узеньким портовым улочкам, где день разбивался на сотни разговорчивых кусочков, которые подбирала чумазая ребятня и продавала на развес рыхлым бесцветным туристам, пахнущим скукой.
- Без платья никак нельзя! - тетушка Тацуки тащила Миу за руку и приводила ее к сумрачным гадалкам с хрустальными шарами. Гадалки вглядывались в шары, как в нутро Хроноса, отскребали с него длинными ногтями суетные мысли, сдували горячие образы прошлых столетий и ехидные улыбки призраков и подтверждали, весомо кивая черными вороньими головами: да, без платья нельзя. Никак.
- Вот видишь! - торжествовала тетушка, и снова тянула Миу в торговые кварталы, где порхали бумажные фонарики, красные, желтые и белые, полные заблудившихся желаний; где пахучий дым с рассвирепевших жаровен ворошил чешую на вытатуированных драконах, а свежая рыба под разделочным ножом на улицах смущенно улыбалась, прежде чем нырнуть в кипящее масло.
- Конечно, Тацуки-сан! - всплескивал руками худой желтый портной, а глаза его становились похожи на два черных яня. - Невеста не может быть счастлива в будущем без правильно сшитого свадебного платья! Но только я вчера поссорился с соседом Ниягу - а сегодня с женой, мне шить никак нельзя, даже мерку не могу снимать: будущее Миу-тян будет омрачено сварами.
И неукротимая тетушка, схватив Миу в охапку, заталкивала ее под вывески с красными иероглифами и длинными удивленными ножницами, жестяными буквами и свернувшимися змеей сердитыми клубками, выбитыми в сумраке надписями и огорченно вытянутыми иглами, тоскующими по нитке.
Второй портной, похожий на седого поджарого сэнсея, который день никак не мог вспомнить хокку о беседке Лао-Лао и очень огорчался по этому поводу; третий, круглый, как луна и столь же словоохотливый, чуть не заговорил до смерти даже тетушку Тацуки; четвертый плакал, нанизывая слезы на нити и пришивая их вместо пуговиц; пятый гневно колотил подмастерьев, что неправильно впускали солнечный свет сквозь ставни, не пожелав тому доброго пути; шестой гордо расчесывал бороду с запутавшимися в ней затаенными мыслями и отвечал, что его труда достойны лишь гейши, прекрасные, как капризно оттолкнувшийся от гор утренний луч; седьмой, жадно облизываясь, как саламандра на огонь, запросил за работу каждую вторую светлую мысль невесты за эту и последующую жизни.
И только восьмой, юркий, как ярмарочная обезьянка у шарманщика и веселый, как улетевший пух одуванчика, взялся за такое ответственное дело.
Он наскоблил со старой стены смех своих детей, натянул его на солнечные нити, проскальзывающие сквозь резные ставни; мурлыча под нос тихую озерную песню, занял паутину до четверга у домашнего паука, живущего в северном углу - и снял ею мерку с Миу: паутина легла на смешливую солнечную ткань, придавая той неповторимые девичьи очертания; портной выплевывал слова песни, ставшие жемчужинами, по одной - и богато расшивал подол платья ниткой, помнившей еще руки его матери; приблудившийся комар, чтобы оплатить приют, ткал невесомые кружева своим пением и аккуратно прилаживал их к рукавам и вороту; и, наконец, прочтя долгую молитву, портной взял из уверенных лап нефритовой садовой жабы белую розу и, послав той воздушный поцелуй, прикрепил цветок там, где должно было быть сердце Миу.
- Теперь платье готово! - радовалась добрая тетушка Тацуки, заплатив портному пожеланием здоровья ему и детям на двенадцать лет вперед и приятных сюрпризов каждую пятницу.
Стоя у алтаря на берегу моря, Миу слышала, как роза нашептывает ей обещания счастья, ветер развевает комариные благодарные кружева, мамины руки нежно обнимают за плечи, а детский смех слышен где-то в самой глубине ее тела.