ССЫЛКА
Глава 1
Итак, он доигрался. Допрыгался. Впрочем, этого следовало ожидать. Ему припомнили все: «Послание к Чаадаеву», «Деревню», оду»Вольность», «Ноэль», где Александр Первый был назван «кочующим депотом». Ему припомнили злые шутки, эпиграммы, дерзкую выходку в театре с портретом Лувеля. Даже его бесчисленные любовные похождения сделались объектом чьего-то пристального и недоброго внимания. Не все эпиграммы и стихи антиправительственного содержания, ходившие в списках, принадлежали его перу: к 20 годам он оброс сонмом подражателей, которые пускали свои произведения в свет анонимно, надеясь, что и на них падет луч пушкинской славы. Он и сам толком не знал, что ходит по рукам под его именем.
До него дошли слухи, что государь интересуется одой «Вольность» и поручил генералу Васильчикову достать ее. Это не предвещало ничего хорошего. Но главная опасность, он это чувствовал, исходила не от царя. Его первым врагом был Аракчеев, мстивший поэту за эпиграмму на него. Именно Аракчеев убедил царя наказать, наконец, этого виршеплета, этого шалопая. На Пушкина было заведено дело. Некто неизвестный в отсутствие поэта пытался уговорить его дядьку Никиту Козлова дать ему почитать рукописи барина, обещая за это пятьдесят рублей. Таких денег у Никиты не было отродясь, но он притворился, что не понимает, о чем речь. Узнав об этом, Пушкин сжег все стихи, которые могли бы ему повредить. Эта предусмотрительность спасла его. Когда его вызвал к себе генерал-губернатор Милорадович, он со спокойной совестью мог сказать: «Граф, все мои стихи сожжены! У меня ничего не найдете в квартире, но если вам угодно, все найдете здесь»,- и он указал пальцем на лоб. Милорадовича вполне устроил такой способ дознания. Он без колебания поверил ( или сделал вид. что поверил), что то, что Пушкин записал в тетради тут же , в его кабинете, это действительно все, что он сочинил противу правительства. А между тем Пушкин записал далеко не все. И уж, конечно, «забыл» включить эпиграмму на Аракчеева.
На следующий день торжествующий Милорадович повез тетрадь царю. Он был сама доброжелательность, этот милый Милорадович, застреленный Каховским 14 декабря 1825 года на Сенатской площади. Он искренне сочувствовал молодому поэту и хотел ему помочь. Он старался расположить государя к нему, но Александр не был настроен столь миролюбиво.
Слухе о ссылке Пушкина в Сибирь или Соловки не были необоснованы. Они исходили их канцелярии Аракчеева. Для осуществления своего плана Аракчееву нужно было только доказательства авторства Пушкина, остальное он брал на себя. О, наивное время, когда губернатор считал неделикатным даст ордер на обыск поэта, подозреваемого в антиправительственных выступлениях; когда поэт мог запросто отказаться от опасных стихов и никому в голову не приходило усомниться в его правдивости; когда царь галантно благодарил крамольного автора за удовольствие(«Передайте благодарность Пушкину за добрые чувства, которые вызывают его стихи»); когда за обвиняемого, вопреки монаршей воле, вступаются высокие сановники, которым он ни сват, ни брат. О, гуманное, близорукое, оклеветанное царское время! Неужели ты когда-то существвовало?
Судьба молодого карбонария из лицеистов, взволновала многих, и прежде всего друзей поэта. Узнав от генерала Васильчикова о готовящейся расправе, его адъютант Чаадаев ночью прискакал в царское село к Карамзину. Удивленный столь неожиданным визитом, Карамзин со вздохом отложил свою « Историю» и, позабыв недавние обиды, отправился к царю ходатайствовать за своего беспутного друга, который, по его наблюдениям, был «совсем не в пиитическом страхе» от происходящего. Вступился за своего питомца и незлопамятный Энгельгардт. Судьбы Пушкина уже была решена, когда Милорадович предстал перед царем с заветной тетрадкой в руках.
- А что же ты сделал с автором?- полюбопыытствовал царь.
- Я объявил ему от имени вашего величества прощение.
- Не рано ли?- усомнился государь.-Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогонные, и с соответсвующим чином и с соблюдением возможной благовидности отправить его на службу на юг.
Очевидно, что такое продуманное решение не могло возникнуть вдруг. Кто стоял за ним? Кто подсказал его царю? Источники называют два имени: Каподистрия и Нессельроде. Оба , в чине статс-секретарей, управляли тогда министерством иностранных дел, то-есть были прямыми начальниками Пушкина. Ф. Вигель, нелицеприятный летописец, вспоминает, что Каподистрии принадлежал не только план перевода Пушкина на юг, но и выбор его начальника- доброго и либерального Инзова. Канцелярия Инзова переводилась из Екатеринослава в Кишинев, а сам Инзов назначался председателем Комитета по устройству колонистов южного края. Указ о новом назначении Инзова привез ему не кто иной, как ... курьер Пушкин. Для этого ему было выдано из казны тысяча рублей в ассигнациях.
Сопроводительное письмо, адресованное Инзову, стоит того, чтобы его процитировать хотя бы частично.
« Исполненный горестей в продолжение всего своего детства молодой Пушкин оставил родительсткий дом, не испытывая сожаления. Лишенный сыновней привязанности, он мог иметь одно лишь чувство- страстное желание независимости. Этот ученик уже ренее проявил гениальность необыкновенную. Его ум вызывал удивление, но характер, кажется, ускользнул от взора наставников...Несколько поэтических пьес, в особенности же ода на вольность, обратили на Пушкина внимание правительства. Гг. Карамзин и Жуковский, осведомившись об опасностях, которым подвергся молодой поэт, поспешили предложить ему свои советы, привели его к признанию своих заблуждений и к тому, что он дал торжественное обещание отречься от них навсегда... Отвечая на их мольбы, император уполномочивает меня дать молодому Пушкину отпуск и рекомендовать его вам... Судьба его будет зависеть от успеха ваших добрых советов.»
Любытная казенная бумага... Родной отец, не будь он, конечно, Сергеем Львовичем, не мог бы написать трогательнее.
С легкой руки биографов этот перевод по службе на казенный счет и с полным содержанием был назван «ссылкой». Сам Пушкин не знал, отнестись ли к внезапной перемене в его судьбе как к наказанию или благу. Еще накануне он готовился разделить судьбу Радищева, а потом так же легко уверовал в полное прощение. Поразмыслив, он счел благоразумным смириться. Что ни делается- все к лучшему
« Перербург душен для поэта,- писал он Вяземскому,- я жажду краев чужих; авось, полуденный воздух оживит мою душу».
И точно, ему не о чем было жалеть. Обстановка в доме становилась все невыносимее из-за сумасбродств матери и болезненной скупости отца. По Петербургу ходили упорные слухи, будто бы он был высечен в тайной канцелярии по приказанию Аракчеева. Слухи эти, по-видимому, исходили от самого Аракчеева, которому не терпелось расправиться с «мальчишкой» привычным способом. Сплетни и пересуды в высшем свете приводили Пушкина в бешенство, тем более, что он не мог их опровергнуть. Ссылка была едва ли не лучшим способом заставить забыть о себе хотя бы на время. Тревожила его только мысль о том, что предсказания гадалки, немки Кирхгоф, сбывались прямо-таки со зловещей точностью. Незадолго до того он получил неожиданное предложение- записаться в кавалерийский полк; неожиданные деньги- давно забытый карточный лицейский долг и, наконец, обещанную ссылку.
О последнем, самом мрачном предсказании, что он будет жить долго, если на 37 году жизни не умрет от белой лошади или белой головы, он старался не думать. Ему было 20 лет, он был молод и полон жизни. 37 лет казались ему далекой и почтенной старостью. Но на всю жизнь он сохранил неприязнь к седоголовым людям и избегал садиться на белых лошадей.
Глава 2
Сборы были недолгими: белье, немного платья, рукописи, несколько книг. На самое дно дорожного сундука заботливо уложена месяц назад оконченная поэма « Руслан и Людмила». Жуковский подарил ему свой портрет с дарственной ндписью:»Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, когда он закончил свою поэму “Руслан и Людмила”». Это было 26 марта 1820 года.
На душе было тяжко. Он оставлял Петербург, привычный образ жизни, друзей. Его поэме суждено было выйти в свет без него.
Было раннее утро. Петербургские улицы были тихи и пустынны и от этого выглядели незнакомыми. Свернули на Мойку в Демутов трактир к Чаадаеву. Но Чаадаев спал сном праведника, и Пушкин не решился его будить. Потом, в ответ на ласковый упрек Чаадаева он отшутится: «Мой милый, я заходил к тебе, но ты спал, стоило ли будить тебя из-за такой безделицы?»
На Владимирской их ждал Дельвиг. Сел в коляску к Пушкину, проводил до Царского Села. Оба молчали, каждый о своем, и вместе об одном и том же. Возле лицея крепко обнялись перед долгой разлукой.
И пошли мелькать верстовые столбы, потянулись поля, курившиеся на солнце легким паром. Русь. Бескрайняя, нищая, любимая до слез. Верный Никита свесив голову дремал на облучке. Дремал и Пушкин, завернувшись в шинель. Белорусский тракт вел на юг. Май стоял не по времени жаркий.
В Екатеринослав прибыли без происшествий. Сняли глинобитную мазанку в Мандрыковке, прямо над Днепром, кое-как расположились. На следующий день курьер Пушкин явился в канцелярию к Ивану Никитичу Инзову. У нового начальника было суровое лицо воина и голубые глаза мечтателя. Он сразу все понял и без сопроводительного письма. Он был рад новому коллежскому секретарю и открыл ему душу, тоскующую по сыновней привязанности.
Покончив с несложными служебными обязанностями, Пушкин по- чувствовал себя свободным, как ветер. Он катался на лодке, купался в ледяной майской воде. Слобода Мандрыковка была очень живописной: утопающая в вишневом цвете, окруженная вековыми лесами. Под горой стояла городская тюрьма, из кооторой бежали два брата-арестанта, скованные одной цепью. Этот дерзкий побег потряс поэта. Впоследствии он опишет его в поэме « Братья-разбойники».
Между тем екатеринославское общество облетела весть о приезде знаменитого поэта. К Пушкину зачастили поклонники. Непрошенные визитеры порядком надоели ему. Купание в Днепре привело к печальным последствиям: Пушкин простудился. Он лежал в своей хибарке небритый, беспомощный, в жестокой лихорадке, и лечился ледяным лимонадом и стихами. Однажды ему показалось, что он видит наклонившееся к нему лицо Николая Раевского. Он даже зажмурился, отгоняя видение. Но это был действительно Николай, его любимый товарищ, царскосельский гусар, сын прославленного боевого генерала Раевского-старшего. Обнялись. Все объяснилось очень просто: семья Раевских (отец, две младшие дочери и Николай) ехали на Кавказские воды. Узнав, что Пушкин в Екатеринославе , отыскали его. Вид поэта ужаснул Раевских. Тотчас же ему был выхлопотан отпуск. Инзов отпускал Пушкина с Раевскими на Кавказ.
К семейству Раевских у Пушкина были особые чувства. Он боготворил главу дома, овеянного легендами боевого генерала, дружил со старшими дочерьми- умницей и красавицей Екатериной и серьезной и скромной Еленой. Со старшим сыном генерала Александром у него были странные отношения дружбы- вражды. Одно время Пушкин находился под сильым, почти магнетическим влиянием этого незаурядного человека, но потом наступило острое разочарование за которым последовал полный разрыв. Александр Раевский был злым гением Пушкина, его демоном- искусителем, и Пушкин свободно вздохнул только тогда, когда избавился, наконец, от его злых чар.
Путешествие было бы приятным, если бы не проклятая лихорадка . Море показалось под Мариуполем. Сделали привал и все вышли из колясок- полюбоваться бескрайним синим простором. Пушкин видел море в первый раз. У него даже дыхание захватило. Мария Раевская, которой было тогда 15 лет, в порыве восторга гонялась за волнами, подобрав юбки. Было что-то неуловимо-грациозное во всей ее фигурке, в ее детской угловатости. Через три года в нее влюбится генерал князь Волконский . Она выйдет за него замуж, повинуясь воле отца, и разделит с ним его трагическую судьбу в сибирской ссылке.
Пушкин любовался Марией. Пройдет еще несколько лет, и в «Евгении Онегине» появятся такие строки:
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами !
Был ли он влюблен в Марию? Тогда в приазовской степи, ему казалось, что да, безумно. Мария относилась к его увлечению спокойно. В сущности, она была еще ребенком. «Он обожал свою музу и поэтизировал все, что видел»,- напишет она в старости.
Кавказ ошеломил Пушкина. «Жалею, мой друг,- писал он брату Льву,- что вместе со мной не видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые на ясной заре кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею. что не сходил на острый верх пятихолмного Бештау, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной».
Как всегда, в счастливые минуты, он делился полнотой своих ощущений с Левушкой, любимым и беспутным младшим братом.
Приехали в Пятигорск. Цивилизация еще не коснулась этих благодатных краев: ванные кабины были наспех сколочены из досок; ванными служили ямы, наполненные горячей пузырящейся серной водой. Ее черпали берестяными ковшиками, а то и донышком разбитой бутылки. Кавказ завладел его воображением полностью, купания подействовали на него блготворно. Настроение было отличное, лихорадкка оставила его наконец.
В одном из писем брату он пишет: «Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы. Древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои- излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персианами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах- и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».
Эти пожелания находились в полном соответствии с политикой правительства. Они бы могли принадлежать любому царскому министру, и, тем не менее, они приналдежали Пушкину, певцу вольности, тому самому Пушкину, который девять лет спустя напишет в стихотворении «Кавказ»
Так буйную вольность законы теснят,Так дикое племя под властью тоскует,
Так ныне безмолвный Кавказ негодует,Так чуждые силы его тяготят.
В окончательную редакцию эти строчки не вошли.
Глава 3.
Впечатлений было- на всю жизнь. Никогда прежде он не чувствовал себя таким счастливым. Не успел вдоволь налюбоваться мощными вершинами, одетыми в снеговые шапки; не успел всласть набродиться козьими тропами над бездной, как надо было ехать дальше. Дорога лежала через Таманский полуостров, или, как его называли древние, Тьмутаракань. Тесен был мир наших предков, если до Тьмутаракани, синонима отдаленности и заброшенности, в наши дни рукой подать.
Промелькнула Керчь, древняя Пантикапея, где некогда погиб царь Митридат. Груда камней, похожая на развалины башни, оказалась митридатовой гробницей. При виде этих развалин он не испытал ожидаемого волнения и только лениво посетовал про себя, что какой-то француз-археолог, приехавший из Петербурга на раскопки, так и уехал, ничего не найдя,- то ли не хватило средств, то ли знаний. («Как у нас обыкновенно делается»,- не без горечи добавил он мысленно, обобщая в этой коротенькой фразе современную ему российскую действительность.)
В Феодосии остановились на даче местного градоначальника Семена Михайловича Броневского в Кафе. Оттуда морем отправились в Гурзуф, где уже жили остальные члены семьи Раевских.
Ночь была темная, безлунная, тяжелые мохнатые звезды висели низко и, казалось, задевали за верхущки мачт. Паруса, наполняемые ветром, беспорядочно хлопали. Волны плескались о борт, корабль слегка раскачивало. В этом мирном покачивании ему почудился знакомый ямбический размер. Но, странное дело, строка не завершалась, как обычно, на четвертом слоге, а прерывалась на средине вздохом-паузой и скользила дальше. Он узнал александрийский стих, тяжеловатый и торжественный.
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной угрюмый океан.
Слов зарождались вне его где-то в зеленоватой мерцающей глубине. Мимо бесшумно скользили силуэты пологих гор. Он расхаживал по палубе, бормоча себе под нос. Матросы, верно, принимали его за сумасшедшего. Мария, встревоженная его долгим отсутствием, выглянула на палубу, все поняла и мгновенно скрылась. Он ее не заметил. Капитан тронул его за плечо и сказал, указывая на темную глыбу вдали:- Вот Чатырдаг. Он ничего не ответил. Уже на расвете к нему пришли следующие стихи:
И вы забыты мной, изменницы младые
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыыты мной...Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной , угюмый океан.
Если бы кто-то спросил его про эти сердечные «раны», он наверное не нашелся бы что ответить. Ведь нельзя же было всерьез считать, что их нанесла ему Катенька Бакунина, едва замечавшая его в толпе лицеистов. Или почтенная госпожа Карамзина, относившаяся к нему вполне по-матерински. Просто ему нужно было ощущение влюбленности. Влюбленности в нее, на всю жизнь, страстно и по возможности безнадежно.
Почувствовав огромное облегчение, он прислонился спиной к мачте и уснул. Когда он проснулся, залитый солнцем Гурзуф лежал перед ним, как неправоподобно яркая олеография.
Началось райское гурзуфское житье. «В Гурзуфе прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей я провел посреди семейства почтенного Раевского. Я в нем любил человека с ясным умом, с простою прекрасною душою; снисходительного и попечительного друга, всегда милого и ласкового хозяина. Старший сын его будет более нежели известен. Все его дочери- прелесть, старшая- женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которою никогда не наслаждался,- счастливое полуденное небо, прелестный край, природа, удовлетворяющая воображение; горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – опять увидеть полуденный берег и семейство Раевского».
Пушкин сибаритствовал. Он объедался виноградом, купался по нескольку раз в день, а по ночам, проснувшись, слушал шум моря. К молодому кипарису, росшему неподалеку от дома, он «привязался чувством. похожим на дружество», и каждое утро навещал его. (Ствол этого кипариса, ныне обглодан любителями сувениров).
Дом герцога Ришелье, где жили Раевские, напоминал средневековый замок. Это было вычурное строение с двумя балконами, галереей и огромным количеством крылец и переходов. В доме была библиотека, в которой Пушкин сразу же отыскал сочинения своего любимого Вольтера. Но гурзуфские вечера были. прежде всего, отмечены гением Байрона. Байрон был его кумиром. Он и английскому начал учиться для того, чтобы читать Байрона в подлиннике. Вдвоем с Николаем Раевским они читали вслух «Корсара», а когда попадалось незнакомое слово, посылали наверх за Еленой Николаевной. Старшая дочь Раевских знала английский настолько хорошо, что переводилв Байрона и Вальтер Скотта на французский язык. Пушкин подбирал клочки разорванных ею переводов: он находил их отличными.
Украшением вечеров была смуглая черноглазая Мария. На его глазах она превращалась в стройную красавицу и он видел ее в облике черкешенки из задуманной им кавказской поэиы.С большой неохотой покидал он Гурзуф и милое сердцу общество. Надо было трогаться в путь, и он с болью почувствовал теперь, что он всего лишь ссыльный чиновник, не вольный в своих планах. Из Гурзуфа выехали верхом: отец и сын Раевские и он третий. Перевалили горный перевал...И вдруг он увидел северную березу. Сердце его сжалось в неясном в предчувствии. На пути в Бахчисарай к нему вернулась лихорадка. Его знобило, болела голова. Настроение испортилось. Ханский дворец показался ему запущенным. Сквозь щели в каменных плитах проросла трава. Знаменитый фонтан слез почти заглох, но все же вода медленно стекала по желобку и капля по капле падала в раковину. Пушкин вспомнил легенду о любви хана к прекрасной Марии, услышанную им еще в Петербурге. Николаю Раевскому стоило больших трудов затащить его на второй этаж, в ханские покои, где находился гарем. В жару ему привиделась бахчисарайская пленница и черкешенка в одном облике , и это был облик Марии Раевской.
В Кишинев он приехал совсем больным.
Глава 4
Кишинев поразил его. Конечно он знал, что едет не в столицу, однако такой заброшенности, такой азиатскости увидеть не ожидал. Крохотный глинобитный городишко с узкими, кривыми, грязными улочками. Было, правда, несколько каменных домов.принадлежавших молдаванским боярам, но они не меняли общего облика города. И в этой забытой Богом глуши он должен провести невесть сколько времени! Он был близок к отчаянью.
Утешало отношение к нему его нового начальника Инзов был сама доброта. Он опекал его, занимая его свободное время переводами молдавских законов с французского на русский. Он, как мог, оберегал его от нежелательных знакомств и опрометчивых поступков. Он был третейским судьей в его бесконечных конфликтах с ревнивыми молдаванскими мужьями . Если вина Пушкина была доказана, он сам выносил ему приговор и приводил его в исполнение. Высшей мерой наказания был домашний арест. У арестанта отбирали обувь, чтобы он не мог выйти на улицу, и лишали свежих газет. Впрочем, добряк Инзов обычно не выдерживал характера и наутро посылал справиться о здоровье и передать заключенному свежую почту.
«Что за добрая, благородная душа у Ивана Никитича!- сокрушался Пушкин.-Каждый день я что-нибудь напрокажу; Иван Никитич отечески пожурит меня, отечески накажет и через день все забудет. Скотина я, а не человек!»
Инзов заботился не только о репутации своего любимца, но и об его быте. Пушкин жил и столовался у Инзова. Инзов выхлопотал ему такое же жалованье, какое Пушкин получал в Петербурге- 700 рублей годовых. В письме к Нессельроде он всячески расхваливл добродетели нового чиновника и его поведение, хотя Пушкин давал, надо прямо сказать, мало оснований для таких рекомендаций. Каждый день был чреват новыми конфликтами. Пушкин обладал редкой способностью создавать скандальные ситуации, из которых часто не мог выпутаться без посторонней помощи. Выход из таих ситуаций в те времена был один- дуэль. Иногда поединок откладывался стараниями Инзова, секундантов и друзей, и противников удавалось помирить. Но чаще приходилось стреляться. На дуэлях он вел себя удивительно хладнокровно и мужественно. Он был человеком незаурядной храбрости. Страшно подумать, из-за какой безделицы его жизнь могла оборваться уже на 21 году!
При ближайшем рассмотрении оказалось, что существовать в Кишиневе все-таки можно. Здесь била ключом своя провинциальная « светская» жизнь: балы, праздники, вечера. Его охотно приглашали. Его необычный облик (после лихородки он ходил обритым наголо и поэтому носил модлавскую феску), его скандальные похождения, острые эпиграммы и каламбуры создавали ему репутацию не менее громкую, чем слава первого поэта России. Он играл в карты ( часто-неудачно), пил, танцевал, влюблялся (каждый раз в другую). Молдаванские женихи жаловались Инзову, что Пушкин отбивает у них невест, а молдаванские мужья ревновали к нему своих жен, часто не без основания. Бывало, он назначал свидания сразу нескольким дамам, что приводило к весьма неприятным последствиям. Он твердо держался мнения, что «все хорошенькие женщины имеют здесь мужей, кроме мужей- чичисбеев, а кроме них еще кого-нибудь, чтобы не скучать» Больше других местных красавиц его воображением завладела красавица-цыганка Людмила( Шекора), жена местного богача Инглези. Пушкин влюбился в нее не на шутку. Повидимому, он пользовался взаимностью. Разгневанный муж вызвал его на дуэль. Поединок не состоялся только потому, что Инзов посадил Пушкина под арест на 10 лней, а Инглези вручил билеты для выезда за границу. С разрешением оставаться там с женой целый год.
Пушкин долго не мог забыть Людмилу. Одно из первых стихотворений, написанных им в Молдавии, знаменитая «Черная шаль» было, по-видимому, навеяно этой любовью, хотя известно что Пушкин воспользовался сюжетом старинной молдавской легенды. Стихотворение это сразу стало широко известно, его положили на музыку, декламировали и распевали. Генерал Орлов, возвратившись как-то из поездки, обнял Пушкина со словами: « Когда легковерен и молод я был».- Как, вы уже знаете?-смутился Пушкин.- Как видишь,- ответил Орлов.- То есть, как слышишь,- засмеялся Пушкин.
В Кишиневе Муза была благосклонна к поэту. Он писал много и увлеченно, особенно свою кавказскую поэму, которую посвятил Николаю Раевскому. Поэма называлась «Кавказский пленник». Образ пленника, русского офицера, молодого годами, но старого душой, сам Пушкин считал неудавшимся. Но свое первое романтическое детище от любил и удовольствием перечел его на пути в Арзрум в 1829 году: «Все это слабо, неполно, но многое угадано и выражено верно».
Писал он упоенно. Вставал на рассвете, брал записную книжку и карандаш и уходил в сад или в поля. Долго бродил, присаживался на пень или камень и записывал несколько строк. Зимой ходил по комнате, бормоча под нос стихи. Если ему мешали впадал в ярость. Однажды он набросился с кулаками на слугу, который пришел звать его к обеду. С тех пор слуги прежде, чем постучать, заглядывали в окно: неровен час, прибьет бешеный барин.
Все написанное он отсылал в Петербург Гнедичу с просьмой печатать анонимно. Не то чтобы он опасался цензуры, но до поры до времени предпочитал не портить с нею отношений. «Кланяйтесь от меня цензуре, старинной моей приятельнице,- писал он Бестужеву.- Старушку можно и должно обмануть, ибо она очень глупа- по-видимому ее настращали моим именем».
Была и еще одна причина, почему он не хотел ставить своего имени: он не сдержал слова, даного Карамзину,- два года ничего не писать “противу правительства.” И хотя он убеждал себя и других, что его «Кинжал» не против правительства , каждая строчка говорила об обратном:
Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия позора и обиды.
Нет, он не остепенился. Дух бунтарства еще был силен в нем.
Еще не окончив « Кавказского пленника», он написал Гречу: «Не хотите ли вы у меня купить кусок поэмы? Длиною в 800 стихов, стих-шириной в четыре стопы, изрезано на две песни. Дешево отдам, чтобы товар не залежался». Впрочем, за свой «товар» он не очень беспокоился, знал, что покупатели найдутся. Но, окончив поэму , передал ее не Гречу, в «Сын отечества», а Николаю Ивановичу Гнедичу, знаменитому переводчику «Илиады» для издания отдельной книгой. С Гнедичем он не стал торговаться, тогда как с Гречем торговался бы «бессовестно», как «со всяким брадатым ценителем книжного ума». Сама по себе торговля казалась ему унизительной: он еще не привык продавать свои стихи и испытывал чувство неловкости.
Глава 5
В свои неполные 23 года Пушкин чувствовал себя настолько утомленным жизнью, настолько умудренным и опытным, что выступил в роли наставника своего младшего брата, как и он лишенного родительской любви. В письме, написанном предположительно в сентябре-октябре 1822 года по-французски, он предлагает семнадцатилетнему брату некий «моральны кодекс».
Лев огорчал Александра. Выросший без должного родительского надзора, предоставленый самому себе, он бросил Благородный пансион при Петербургском университете и вел рассеянную светскую жизнь, купаясь в лучах братниной славы. Особенно прославился он в качестве салонного исполнителя стихов своего знаменитого брата. Левушкина беззаботность дорого стоила Пушкину в прямом смысле слова. Его стихи широко расходились в свете и издатели после этого неохотно их печатали. Пушкина беспокоило будущее Льва: 17 лет- возраст достаточно солидный.
« Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры... Военная служба мне кажется предпочтительней всякой другой.Во всяком случае, твое поведение надолго определит твою репутацию и, может быть, твое благополучие».
Какие же советы давал Пушкин брату?
« С самого начала думай о них (людях.-Б.Е.) все самое плохое. Ты не слишком ошибешься. Презирай их самым вежливым образом.»
«Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит. Особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками.»
« Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение; люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость.»
«Никогда не принимай одолжений.Одолжения чаще всего – предательство.»
« Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.»
« Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы.»
« Чем меньше мы любим женщину, тем вернее можем обладать ею. Однако, забава эта достойна старой обезьяны 18 столетия».
«Никогда не забывай умышленной обиды».
«Не старайся скрывать лишений: мелочные ухищрения делают человека смешным и достойным презрения».
«Никогда не делай долгов , лучше терпи нужду.. Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены ценою горького опыта».
Увы! Двадцатитрехлетний мудрец забыл, что чужой опыт еще никого и ничему не научил. Лев внял только одному совету брата- поступил- таки на военную службу, из которой вышел в отставку в чине штабс-капитана. Во всем остальном он поступал противоположно братниным советам: холодная маска мизантропа никак не подходила к его оживленной мальчишеской физиономии с явными, как и у брата, следами южной крови.
Да и следовал ли сам гениальный автор письма своим собственным советам? К сожалению, далеко не всегда. Пылкий и увлекающийся, восторженный в отношениях с друзьями и женщинами, влюбляющийся, ошибающийся, страдающий, он скрывал свою бедность, терпеть не мог нужду и предпочитал делать долги
Для кого же писал Пушкин свои советы? Для кого берег и лелеял свой горький опыт, во многом заимствованный у байроновского Дон Жуана? Не примерял ли он его на кого-то другого? На другого неведомого избранника, готового воспринять и его опыт, и его советы, и его не юношескую мудрость?
К тому времени, когда писалось письмо Льву, он еще не родился, а когда это произошло, он получил звучное имя- «Евгений Оненгин», и почетное место в русской литературе.
Эгоист, мизантроп и скептик, Онегин встает со страниц этого юношеского письма, узнаваемый до мельчайших подробностей: со своей напускной холодностью и разочарованием. «рыцарь чести», двадцатишестилетний старец с опустошенной,тоскующей душой. Память услужливо подсказывает строчки из лирического отступления четвертой главы, почти дословно перекочевавшие туда из письма:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Пушкин не льстит своему герою. Он не пытается представить его идеальным, хотя время требовало таких героев и поэты-декабристы , друзья Пушкина, создавали их: Рылеев – Войнаровского. Кюхельбекер- Ижорского. То были романтические герои, целеустремленные и жертвенные. Они были списаны авторами во многом с самих себя и разделили трагическую судьбу своих создателей. «Погибну я за край родной, Я это чувствую, я знаю. И радостно , отец святой, Свой жребий я благословляю!»- восклицал Рылеев устами Войнаровского.
Пушкин не мог создать героя, которого не ощущал, в которого не верил, которого не видел. Онегин был не только в Пушкине, он был и в Кюхле, и в Илличевском, и в Пущине, и в Чаадаеве, и даже в блестящем, самодовольном Горчакове. Тот Онегин, который жил в Кюхле, послал его на Сенатскую полощадь, а оттуда- на каторгу; тот, который жил в Горчакове, сделал его важным государственным сановником. Он был универсалом, этот Евгений Онегин, сын своего века. Он был и «положительным» и «отрицательным», этот прародитель Обломова и Рудина. Несовместимый с провинциальным кишиневским бытом, он, волею судеб, впервые явился Пушкину именно в Кишиневе, «как денди лондонский одет», с невероятной длины ногтем на мизинце( сам Пушкин отрастил точно такой же ноготь, предохраняя его золотым колпачком. Пушкин сразу признал в Онегине своего и горячо вступился за него перед общественным мнением: «Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей». Потом он подкрепит свое заступничество авторитетом Чаадаева, который был для Пушкина образцом нравственного и физического совершенства: «Второй Чадаев, мой Евгений... В своей одежде был педант».
Глава 6
В середине ноября 1820 года Пушкин с удовольствием принял приглашение графа Орлова посетить Каменку, родовое имение Давыдовых. Поводом для поездки был День Ангела Екатерины Николаевны Давыдовой, матери генерала Раевского и братьев Давыдовых. По первому браку Екатерина Николаевна была Раевской.
Каменка в ту позднюю осень была великолепна. Это было роскошное барское имение, поставленное на широкую ногу, с крепостным оркестром и хором, с налаженным десятилетиями бытом. Для литературных занятий гостю отвели маленький павильон, где находились бильярдная и библиотека. «Теперь нахожусь я в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского,- писал он-. Время мое протекает между аристократическими обедами и демократическими спорами. Общество наше...разнообразная смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов».
Как видим, жизнь в Каменке была вполне эпикурейской . А между тем именно в Каменке нашла себе приют одна их трех управ «Южного общества» декабристов. Руководителем управы был сам хлебосольный хозяин имения- Василий Львович Давыдов.
Братья Давыдовы были очень разными.. К старшему Александру, добродушному и недалекому толстяку, хвастуну и сластолюбцу Пушкин относился иронически. Он посвятил ему стихотворение « Нельзя, мой толстый Аристипп», а в «Евгении Онегине» назвал его « рогоносцем величавым». К рогам Александра Давыдова Пушкин имел прямое отношение: на досуге он завел роман с его женой-француженкой, урожденной герцогиней де-Граммон, скучавшей в провинции. Когда же тридцатилетняя матрона, не в меру сентиментальная и романтичная, надоела поэту, он отчитал ее в стихах:
Сначала были мы друзья.
Но скука, случай, муж ревнивый.
Безумным притворился я
И притворились вы стыдливой.
Аглая Давыдова была единственной женщиной, вдохновившей поэта исключительно на эпиграммы и сатирические стихи.. Зато неожиданное чувство вызвала у него дочь Давыдовых, двенадцатилетняя Адель. Пушкин вообразил себя влюбленным в это прелестное дитя, не сводил с нее глаз и доводил ее буквально до слез.Адели Давыдовой он посвятил стихотворение, написанное в совершенно иной тональности, нежели стихи, посвященные ее матери:
Играй, Адель,
Не знай печали,
Хариты, Лель
Тебя венчали...
Адели не пришлось узнать ни удовольствий светской жизни, ни любви: она была пострижена в монахини по настоянию матери, приревновавшей к ней своего второго мужа, маршала Себастиани.
Почему старый знакомый поэта Якушкин оказался в ту пору в Каменке поэт не особенно задумывался. Его вполне устраивало объяснение самого Якушкина «Ехал мимо и свернул на огонек». Позже он поймет много и в десятой главе, потом сожженной, посятит Якушкину такие строки:
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал...
На половине Василия Львовича Давыдова шампанское тоже лилось рекой, но тосты поднимались за итальянскую революцию, за карбонариев, за процветание республики, за Россию, за свободу. Говорились опасные речи, алели чахоточным румянцем впалые шеки неистового Охотникова, адъютанта генерала Орлова. Пушкин знал, что Охотников- не жилец, стало быть, терять ему нечего. Но другие? Но сам хозяин? Хлебосольный барин. Богач. Ему-то чего не доставало? Ему –то зачем надо было рисковать своим богатством, положением, чинами, может быть, жизнью? Пушкин инстинктивно чувствовал, что в уютном доме братьев Давыдовых затевается какая-то опасна яигра, в которую его не хотели вовлекать.
Александр Раевский тоже кое о чем догадывался. Поблескивая стеклами очков, он хитро улыбался и продолжал допытываться: что это за тайное общество и почему Якушкин как-то очень кстати оказался тут. На прощальном вечере Раевского выбрали председателем .Тема дискуссии была: «нужно ли России тайное общество?» Розыгрыш происходил по всем правилам выступали «за» и «против». Каждый, как мог, аргументировал свою точку зрения. Ко всеобщему удивлению Раевский высказался «за». Была ли это игра в поддавки? Ведь было известно, что Раевский не верит ни в Бога, ни в черта, и, уж конечно, считает восстание затеей ненужной и бессмысленной. Якушкин спросил его в упор:- Если бы теперь уже существовало тайное общество, вы, наверное, к нему бы не присоединились? Раевский не растерялся:- Непременно присоединился бы.- В таком случае, давайте руку!- воскликнул Якушкин. Над столом повисла напряженная тишина. Спорщики обменялись рукопожатиями. После чего Якушкин расхохотался в лицо Раевскому и сказал, что все это было просто шуткой.
Неизвестно, как отреагировал Александр Раевский на этот розыгрыш. Не исключено,что он смеялся вместе со всеми, чтоб скрыть смущение и досаду, но в душе затаил обиду. И только один человек из всей компании принял эту шутку близко к сердцу. Этим человеком был Пушкин Он встал, раскрасневшийся, взволнованный , со слезами на глазах и сказал с невыразимой грустью:
- Я никогда не был так несчастлив, как теперь. Я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка.
« В эту минуту он был, точно, прекрасен»,- вспоминает Якушкин, описывая потрясение Пушкина, когда он поверил, что никакого тайного общества нет и разговор о нем был шуткой. Одно из самых распространенных объяснений, почему декабристы не вовлекли Пушкина, столь близкого им по духу, в свое общество, принадлежит кн. Сергею Волконскому, которому поручено было « завербовать» Пушкина: « Как я мог решиться на это, когда ему могла угрожать плаха.»
Можно предположить и другую причину , кроющуюся в характере поэта- пылком, несдержанном и легкомысленном. П. Бартенев. Автор « Записок» о Пушкине вспоминает, что дочери генерала Раевского Мария и Екатерина отзывались о Пушкине с улыбкой некоторого пренебрежения. И говорили, что «в Каменке все восхищались его стихами, но ему самому не придавали никакого значения.» Самолюбивый Пушкин не мог не переживать такого отношения к себе. Он хотел на деле доказать свою способность к подвигу, свою личную храбрость. Лучшей оказии для этого, чем вступление в тайное общество, трудно было представить. Не случайно вскоре после возвращения в Кишинев Пушкин вступил в только что организованную масонскую ложу «Овидий». В ложе царили антимонархические настроения, в нее входили Пущин. Владимир Раевский и другие члены «Южного общества».
Свободолюбивые настроения Пушкина той поры проявились и в его отношении к греческим событиям. К тому времени, когда он вернулся в Кишинев, началось восстание греков против турок, а также молдаван против господарей-ванариотов. «Дело Греции вызывает во мне горячее сочувствие»,- писал Пушкин в одном из писем. Греческие события отразились в стихотворениях этого периода: «Гречанка верная, не плачь», «Война» и в написанном восемь лет спустя «Восстань, о Греция, восстань».
Лирическое преломление греческая тема нашла в сихотворении « Гречанке», посвященном Калипсо Полихрони, бежавшей из Константинополя и поселившейся в Кишиневе. Калипсо было очень маленького роста, с длинными черными волосами и огромным ястребиным носом, но у нее были прекрасные пламенные глаза, и это делало ее неотразимо привлекательной. Голос у нее был довольно приятный и она иногда пела под гитару. Но, конечно, не вокальные способности и не восточная экзотика влекли Пушкина к Калипсо: ходили слухи, что в 15 лет она стала любовницей лорда Байрона, путешествовавшего по Греции. Калипсо не опровергала этих слухов и уже одно это окружало ее образ романтическим ореолом. Современники утверждают, что Пушкин пылал к Калипсо любовным жаром . Может быть. Известно, что он часто навещал ее в ее маленькой квартирке, и что он робел перед нею. Казалось, тень лорда Байрона стоит между ними.
Но не Калипсо с ее пламенными очами суждено было стать музой- вдохновительницей Пушкина в Молдавии. Константин Ралли, молдавский господарь, друг Пушкина, рассказывает, как он однажды посетил с Пушкиным цыганский табор под селом Юрчены. Там Пушкин познакомился с дочерью таборного старосты Земфирой. Пушкин был поражен красотой цыганки. Земфира одевалась по-мужски : носила цветные шаровары, баранью шапку., курила трубку. Шея ее была украшена тяжелым ожерельем из золотых и серебряных монет, полученных в дар от многочиленных поклонников..
Вместо предполагаемых нескольких дней друзья пробыли в таборе более двух недель, откочевав вместе с ними к селу Варзарешты. Однако в таборе их пути разошлись. Пушкин поселился в доме булибаши( старосты) и целые дни проводил с Земфирой. Они объяснялись жестами: Земфира ни слова не знала по-русски, а Пушкин- по-цыгански. Впрочем, это не машало взаимному влечению. Идиллия, быть может, продолжалось бы еще долгое время, если бы Пушкин не приревновал Земфиру к молодому цыгану. И, как выяснилось, не без основания: проснувшись однажды утром, он не нашел Земфиры: она бежала. Пушкин бросился следом, но Земфира, как сквозь землю провалилась: очевидно, ее хорошо спрятали. Пушкин, расстроенный и несчастный, вернулся в Кишинев. Позже, в письме к нему в Одессу, Конатнтин Ралли сообщил о трагическом конце Земфиры: ее зарезал цыган- возлюбленный.
Встреча с Земфирой и жизнь в цыганском таборе произвели на Пушкина неизгладимое впечатление. Он впервые столкнулся с вольным кочевым народом, живущим по своим собственным законам, чуждым цивилизованному миру, но и несшим на себе его клеймо. Через четыре месяца после приезда в Одессу родились первые строки поэмы « Цыганы»
Глава 7
«Я, кажется, писал тебе, что мои «Цыганы» никуда не годятся,- каялся Пушкин Батюшкову.- Не верь, я соврал, ты будешь ими очень доволен». Он был искренен. «Цыганы» были во многом автобиографичны- недаром Пушкин дал главному герою свое имя. Но они были и глубоко философичны. Пушкин столкнул два мира: мир рабства, именуемый цивилизацией, и мир неограниченной свободы- цыганской вольницы. Выводы, котоые он сделал, во много неожиданны: вторая ничем не лучше первой. И не только потому, что Алеко, попав табор не сумел воспользоваться этой свободой и употребил ее во зло, но и потому, что неограниченная, ничем не стесненная свобода, приносит мало радости самим ее ревнителям:
Но счастья нет и между вами
Природы бедные сыны!
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны.
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
С того самого дня, когда гадалка Кирхгоф нагадала ему «смерть от белой лошали или белой головы», темы судьбы обладела им. Слова гадалки запечатлелись в глубине его сознания. Он вернулся к ним в Кишиневе, когда ему на глаза попалась заметка Карамзина «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметов художеств». Среди прочих, Карамзин привел легенду связанную со смертью князя Олега. Согдасно этой легенде, киевский князь умер смертью, предсказанной ему кудесником. Он погиб из-за своего коня.
Летопись не сообщает подробностей смерти Олега. Пушкин сам их сочинил в соответствии со своим видением и теми роковыми образами, которые не хотели его оставлять- белой лошади и белой головы:
Из мертвой главы гробовая змея
Шипя между тем выползала...
Его собственное будущее было беспросветным, так, во всяком случае, ему казалось. Он целыми часами лежал на кровати, стреляя в потолок хлебным мякишем. Он ненавидел эти две свои крохотные конурки в подвальном этаже инзовского дома, с окнами вровень с землей, забранными к тому же толстыми решетками. Они напоминали ему тюрьму. Во дворе гоготали важные индюки , и бил крыльями прикованный цепью орел. Пушкин наблюдал за его метаниями и находил много общего в их судьбе:
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет за окном.
Образ птицы в клетке не покидал его. В мае 1823 года он напишет Гнедичу: «Знаете ли трогательный обычай русского мужика в Светлое воскресенье выпускать на волю птичку?».
В чужбине всято соблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Его возможности были ограничены . Он мог даровать свободу птице, но не мог помочь своему другу Владимиру Раевскому избежать ареста и тюрьмы. Он прибежал к нему поздним вечером 5 февраля 1822 года предупредить об опасности, но было поздно: Раевский уже был арестован и посажен в тираспольскую крепость.
Томясь в молдавской глуши, « меж гетов и сарматов» Пушкин проникся глубоким интересом к этой стране, ее народу, фольклору, истории. Он с радостью воспользовался возможностью поездить по Модавии, когда такая возможность представилась. Майор Липранди, с рахзрешения Инзова взял его с собой в служебную командировку. Путешественникам предстоял долгий путь с остановками в Бендерах, Каушанах, Аккермане, Шабо, Татарбунарах, Измаиле, Болграде, Гречанах, Готештах. В Кишинев они должны были вернуться через 10 дней. На Липранди была возложена обязанность собрать сведения о действиях турок в придунайских княжествах и в Болгарии. Трудно было выбрать для этой цели более подходящую кандидатуру, чем он: историк, библиограф, ученый, прекрасно знавший историю тогдашней Оттоманской империи, автор фундаментального «Исторического и статистического описания Молдавии», собравший уникальную бииблиотеку о Турции и Молдавии на всех языках.
Трудно было представить для Пушкина лучшего попутчика и гида, чем майор Липранди, чьей дружбой поэт дорожил. «Он мне добрый приятель и( верная порука за честь и ум) нелюбим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его»,- писал поэт в одном из писем.
Человек, за честь которого ручался Пушкин, в сороковые годы приобрел зловещую славу агента-провокатора. О нем говорили, как о члене « Южного общества», который был даже арестован во время следствия. И он же вошел в историю, как предатель петрашевцев, заклейменный презреньем современников. Иван Петрович Липранди- одна из самых таинственных фигур не только в окружении Пушкина, но и в русской истории середины XIX века. Но был ли он агертом уже во время пребывания Пушкина на юге? И если да, то почему он в таком случае не предал опального плэта и его революционных друзей? На эти вопросы еще предстоит ответить. Липранди стал одним из первых биографов Пушкина, ибо догадался написать воспоминания о поэте, в которых привел немало сведений о Пушкине и его окружении.
Поездка привела Пушкина в восторг. В ту пору он бредил Овидием; воображение рисовало ему заброшенную среди бескрайних просторов могилу римского поэта-изгнанника. Он находил много общего в их судьбах: публий овидий Назон был сослан императором Августам на берега Черного моря за свою « Науку любви»- эпикурейцу Пушкину была близка «наука страсти нежной, которую воспел Назон». Ностальгия римского поэта нашла отклик в душе его русского собрата. «Сколько яркостей в описании чуждого климата и чуждой земли!- восхищался Пушкин.-Сколько живости вподробностях!И какая грусть о Риме!»Ему, тоскующему по туманному Петербургу, была понятна тоска римлянина по своему родному городу.
Легенда связывала место ссылки и погребения Овидия с левым берегом Днестра, с Аккерманской крепостью и Овидиополем- поселением, расположенным напротив Аккермана. Пушкину хотелось верить, что эта легенда соответствует истине, хотя, согласно истороическим источникам, могила Овидия находится в древнем городе Томы, на месте нынешней Констанцы.
В Аккермане заехали к полковнику Непенину, где попали прямо к обеду. Встали из-за стола довольно поздно, ехать в крепость не хотелось, к тому же была отвратительная погода, снег с дождем. Пушкин предпочел провести остаток дня в обществе пяти перезрелых девиц- дочерей хозяина. На следующий день выехали в Измаил. В Овидиополь Пушкин на этот раз не попал- из-за непогоды было невозможно переправиться через залив. Предание о том, что он провел ночь в одной из башен Аккерманской крепости, глядя на развалины Овидиополя, не находят подтверждения в воспоминаниях Липранди. Не попал Пушкин и в Вилково, которое очень хотел посмотреть- Липранди спешил по делам в Измаил и Пушкин вынужден был подчиниться обстоятельствам. Проскочили мимо Бендер, где когда-то был лагерь Карла XII Поле Кагульской битвы под Гречанами проехали уже в полной темноте и Пушкин очень огорчился: он знал все подробности этой славной битвы. Зато вознаградили себя вкуснейшим обедом у подполковника Катасанова в городе Леово, после чего вернулись в Кишинев.
Потянулись монотонные кишиневские будни. Дом наместника дал трещину во время землетрясения. Стены разошлись в нескольких местах и Инзов вынужден был съехать.Пушкин осталься один в полуразрушенном доме. Вначале уединение нравилось ему, но вскоре наскучило, и он переехал к своему приятелю Алексееву. Позже, в 1828 году, Пушкин с благодарностью писал Алексееву: «Милый мой, ты возвратил меня Бессарабии. Я опять в своих развалинах, в моей темной комнате перед решетчатым окном, или у тебя, мой милый, в светлой чистой избушке... Опять рейнвейн, опять шампанское и Пущин и Варфоломей, и все...»
Он пробовал веселить себя, как мог: переодевался то сербом, то молдаванином, то турком, то евреем, гуляя в городском саду в разных нарядах на потеху публике, приветствовавшей его: Здорово, паныч Пушка! Он уморительно передразнивал Инзова, стоя у него за спиной во время богослужения. Инзовского любимого попугая он выучил молдавским ругательствам, которые тот громко произносил, вызывая всеобщий конфуз. Еще одна забава доставляла ему удовольствие: рисование карикатур на себя и друзей. Рисунки выходили похожими и смешными.
На святках кишиневское общество собиралось в казино. Один из офицеров заказал музыкантам кадриль, Пушкину же хотелось танцевать мазурку. Музыканты по его просьбе заиграли мазурку. За своего офицера обиделся полковник Старов. Подозвав его к себе, полковник посоветовал потребовать у Пушкина извинения. Молодой офицер смутился и отговорился незнакомством с поэтом. « Ну, так я за вас поговрю».- сказал Старов.Результатом его разговора с Пушкиным была дуэль.
Стрелялись в двух верстах от Кишинева, утром следующего дня. Погода была скверная- метель с ветром и снегом. С шестнадцати шагов прицелиться было невозможно. Каждый из противников сделал по выстрелу и промахнулся. Переместили барьер до двенадцати шагов- опять промах. Решено было отложить поединок до окончания метели. Озябший Пушкин на обратном пути заехал к своему приятелю Алексею Полторацкому, и . не застав его дома, оставил ему рифмованную записку: «Я жив, Старов здоров, дуэль не кончен.» К счастью, друзьям удалось примирить противников, сведя их в ресторане.
-Я всегда уважал вас, полковник, потому принял ваш вызов,- сказал Пушкин.- И хорошо сделали,- Александр Сергеевич,- отозвался Старов.- Я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стоите под пулями, как пишете.
Пушкину была лестна такая похвала бывалого воина, известного своей храбростью. Он обнял Старова и с тех пор стал отзываться о нем с глубоким уважением. Своих не в меру ретивых поклонников, которые в этой истории восхваляли его и порицали Старова, Пушкин резко одергивал:
-Господа, мы кончили со Старовым. Это наше дело. Но я вам объявляю, что если вы позволите себе осуждать Старова, которого я не могу не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый из вас будет отвечать мне. как следует.
Несмотря на все попытки развеселиться Пушкину было невесело: арест Раевского, опала генерала Орлова, увольнение Пущина, закрытие масонской ложи ложи « Овидий»...Князь Павел Иванович Долгоруков, член Попечительного комитета скрупулезно записывал в своем дневнике каждое слово Пушкина. Особенно поразило его следующее высказывание: «Прежде народы восставали один против другого, теперь король неаполитанский воюет с народом, прусский воюет с народом, гишпанский тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх.» Долгоруков прямо-таки опешил от этих слов, а за столом воцарилось глубокое молчание. Как всегда, выручил Инзов, переведя разговор на другую тему.
Генерал Сабанеев, главный обвинитель Владимира Раевского, предложил Пушкину свидание с узником, зная, что они были друзьями. Пушкин отказался, заподозрив провокацию.
Инзов был уволен с поста наместника края. Им были недовольны: он допустил расцвет инакомыслия, «проглядел» Раевского, дезинформировал начальство начет «перековки» Пушкина. Вместо него наместником Бессарабии, затем и всего Новороссийского края был назначен граф Воронцов.
Центром нового края было решено сделать Одессу. Все говорило за отъезд: Кишинев опостылел поэту, Пушкин обратился за помощью к друзьям. Друзья захлопотали.
-Говорили ли вы Воронцову о Пушкине?- спрашивал Вяземский Тургенева.- Непременно надобно ему взять его к себе. Похлопочите, люди добрые.
- Я говорил с Нессельроде и графом Воронцовым,- отвечал исполнительный Тургенев.- Он берет его к себе от Инзова и будет употреблять, чтобы спасти его нравственность, а таланту дать досуг и силу развиться.
Пушкин тоже старался, как мог, уговаривая Инзова. Главным его аргументом были морские ванны и необходимость лечиться. Добряк Инзов не устоял, и Пушкин радостно сообщал брату: «Я насилу уломал Инзова, чтобы он отпустил меня в Одессу, я оставил свою Молдавию и вернулся в Европу».
В конце июля Пушкин побывал в Одессе, где познакомился со своим новым начальником. Первое впечатление было вполне благоприятным. Пушкин был в восторге: «Приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начало. что остаюсь в Одессе. Приехав в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически и, выехав оттуда навсегда,- о Кишиневе я вздохнул».
Годы кишиневской ссылки остались позади.
. Глава 8.
Он подъезжал к Одессе унылым и пустынным Тираспольским почтовым трактом. Вокруг, сколько видел глаз, расстилалась унылая степь. Сухая, изнывающая от зноя земля убегала на запад. Там, в сизой утренней дымке остался «проклятый город Кишинев» Он страстно жаждал разлуки с ним, но когда скрылись за поворотом последние домики кишиневских предместий, непрошенная тоска вдруг сдавила сердце. Занимался жаркий день – 3 июля 1823 года.
У городской заставы коляска остановилась. Пушкин вылез, с трудом разминая от долгого сидения ноги, с любопытством огляделся. Одноэтажные глинобитные домики напоминали кишиневские. По улице медленно ползла арба, запряженная волами. Пушкин был разочарован. Заспанный булочник, зевая и крестя рот, вполглаза взглянул на подорожную и завертел рукояткой шлагбаума. С Богом!
На душе было неспокойно. Как-то примет его Воронцов? Слухи о новом генерал-губернаторе ходили разные. Одни говорили: не в меру строг, самолюбив, высокомерен, другие- добр, гуманен, меценат. Пушкин хотел бы верить последним. Ему хотелось думать о Воронцове хорошо, его сердце было преисполнено надежды. Он должен быть счастлив в Одессе, все тому порукой: море, теплый климат, новые люди, быть может, новая любовь.
Он дважды бывал в Одессе наездами из своей кишиневской ссылки. Молодой город, почти его ровесник, манил его. Там ключом била светская жизнь, там был театр, которого ему недоставало в Кишиневе, выходила газета- единственная в Новороссии, с осьмушку, на французском языке, но все же газета. Русских книг, впрочем, не было. В дворянском собрании давались балы. Все сулило жизнь вольную, неподнадзорную. В Одессе надеялся обрести покой и внутреннюю свободу.
Поднимая тучи пыли, коляска тащилась по немощеной Преображенской улице. Проехали Греческий базар. Огромная площадь была запружена народом. Сюда съезжались крестьяне со всей Новороссии. Воздух был густо напоен ароматами дегтя, конского навоза, копчений и пряностей. Пушкин с любопытством выглядывал из коляски. Картина быыла ему знакома. Окруженная домами греческих купцов- негоциантов площад была удивительно живописна. В одном из домиков на площади Пушкину был ранее на тайных собраниях общества « Гетерия».
Решено было остановиться у Карла Сикара на Итальянской улице. Сикар, просвещенный купец и содержатель постоялого двора был знаком с ним еще по Кишиневу.
Всего тринандцать месяцев. В обычной человеческой жизни- весьма скромный срок, в жизни гения- этап, в истории литературы- эпоха. В эти тринадцаитть месяцев Пушкин закончил «Бахчисарайский фонтан», начал поэму « Цыганы», написал несколько десятков лирических стихотворений и эпиграмм и создал две с половиной главы « Евгения Онегине». Не много ли для «гуляки праздного», каким иногда пытались Пушкина в Одесскую пору?
В Одессе Пушкин пережил жесточайший психологический кризис. Слишком много случилось потерь. Был казнен вождь испанских революционеров Риэго, умерли Байрон и Наполеон; греческое восстание под водительством Ипсиланти потерпело поражение. «Мальчик резвый . кудрявый, влюбленный», в Одессе Пушкин прощался со своей романтической юностью.
« Я пишу теперь не роман, а роман в стихах- дьвольская разница!»- писал Пушкин из Одессы Вяземскому. Он оставался в постели далеко заполдень грызя перо и нетерпеливо набрасывая строчки. Летучие листки падали с кровати на пол. Солнце уже склонялось к западу, когда он одевался и шел к морю. Море успокаивало и примиряло с жизнью. Но оно и волновало, будило смутные мысли о свободе. Он мечтал о побеге в Турцию на корабле своего приятеля Али. Позже, в долгие зимние вечера в Михайловском, он прижимал к уху розовую раковину , слушая шум моря.
Прощай же, море!Не забуду
Твоей торжественной красы,
И долго-долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
В самом начале « пушкинской тропы» одесситы, спустя 50 лет после смерти поэта воздвигли памятник: молодой Пушкин задумчиво смотрит вдаль. Рядом с памятником, покрывая его своей тенью, растет старый развесистый платан. Вполне возможно, что поэт. «волной соленой оживленный», возвращаясь к себе в гостиницу, отдыхаааал еще в тогда еще негустой тени этого дерева. Второе « пушкинское дерево», красавец канадский тополь, растет в самом старом саду Одессы, бывшем Городском. Сад был заложен в 1803 году по инициативе Феликса Дерибаса, брата губернатора, страстного любителя-садовода. В 1823 году тополю было уже 20 лет. Пушкин по дороге в канцелярию графа Воронцова шел обычно через городской сад.
Третье «пушкинское дерево» связано с его романом с Амалией Ризнич. Это гигантский пирамидальный тополь у дома № 19 по Торговой улице, где, по преданию, находился особняк Ризничей. Впрочем, ученые, к неудовольствию одесситов, считают, что тополь гороздо моложе времени пребывания Пушкина в Одессе.
От пушкинской Одессы осталось немного. Не сохранился и дом серба Джованни Ризнича, или Ивана Степановича,как называли его в России. Ризнич был один из богатейших людей Одессы, процветающим негоциантом., директором Одесского Коммерческого банка и Городского театра. О его жене Амалии известно немного: дочь венского банкира Риппа, она вышла замуж за Ризнича в 1822 году в Вене и летом следующего года приехала с ним в Одессу. В 1824 году , после рождения сына, она тяжело заболела . Врачи, опасаясь за ее жизнь, посоветовали ей жить в Италии. Там она и умерла летом 1825 года, всего двадцати двух лет от роду. Не сохранилось ни одного ее изображения, если не считать набросков . сделанных рукой поэта, где Амалия Ризнич изображена в профиль с характерным крупным «римским» носом. Приходится верить на слово современникам, в один голос воспевавшим красоту несравненной Амалии. Вот одно из свидетельств: «Особенно привлекательны были ее пламенные очи , шея удивительной формы и белизны и черная коса более двух аршин длиною...Она ходила в мужской шляпе и одевалась в наряд полуамазонки.Все это придавало ей оригинальность и увлекало молодые и немолодые сердца».
Некотрые пушкиноведы поставили под сомнение роль Амалии Ризнич в жизни и творчестве поэта. Так, М. Яшин утверждал, что Амалия Ризнич- не более чем миф, созданный современниками поэта. Яшин считал, что роман между ними был невозможен по чисто временным причинам: Ризнич приехала в Одессу летом 1823 года, а уехала в мае 1824 года. Ожидая ребенка, а затем, вскоре после его рождения, тяжело заболев, она вряд ли могла вести привычный светский образ жизни. Но. тем не менее, роман был. Словно предчувствуя свою близкую кончину, Амалия, не щадя себя, сжигала остатки жизни в вихре светских развлечений. Пушкин был не единственным, кого молва называла среди ее любовников. Известины имена польских магнатов Яблоновского и Собаньского. Джованни Ризнич, зная легкомысленный нрав своей юной жены, приставил к ней верного слугу, коорый доносил хозяину об ее изменах. Разрыв между супругами был предрешен еще в Одессе. Пушкин был вхож в хлебосольный и открытый дом Ризничей и. конечно, не мог не влюбиться в очаровательную хозяйку, за которой увивалась вся одесская «золотая молодежь». Не зная русского языка. Амалия не могла оценить его стихов, но внимание и поклонение популярнейшего поэта России безусловно ей льстило.
Апогей увлечения пушкина Амалией Ризнич следует отнести к осени 1823 года. Мечтой о близости проникнут ноктюрн «Мой голос для тебя и ласковый и томный». 11 ноября 1823 года Пушкин пишет свое знаменитое: «Простишь ли мне ревнивые мечты»- маленькую драматическую новеллу о муках ревности, никогда дотоле не испытываемых им с такой силой. Чуть позже он обращается к Амалии с прощальными строками «Все кончено, меж нами связи нет» . Никогда ни одна женщина не доставляла ему таких мук ревности, как жена одесского негоцианта. Не было в его жизни чувства столь беспокойного и неистового. Современники рассказывают, как
однажды в бешеном припадке ревности Пушкин пробежал несколько километров под палящими лучами южного солнца, пока не упал где-то без сил в степи. Еще при жизни Амалии ее образ был вытеснен другой женщиной, но не испытай Пушкин похожего на болезнь увлечения, мы бы никогда не прочли « Под небом голубым страны своей родной»- эпитафию на смерть А Ризнич, написанную уэе в Михайловском; никогда бы не несладились описанием театрального зала в «Евгении Онегине»:
А ложа, где, красой блистая.
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена.
Шесть лет спустя, в болдинском карантине, незадолго перед свадьбой. Пушкин в последний раз простился с той, кого любил «с такою нежною, томительной тоской, с таким безумством и мученьем».
Это прощание вошло в мировую антологию любовной лирики, как непревзойденный шедевр.
Для берегов отчизны дальней
Ты покидала край чужой.
В час незабвенный, час печальный,
Я долго плакал пред тобой.
Пытаясь «изъять» Амалию Ризнич из жизни Пушкина М Яшин переадресовывает стихи, неизменно отождествляемые с именем Ризнич, другой женщине, Каролине Собаньской. На очень короткое время поэт был, действительно, увлечен блистательной полькой, и даже посвятил ей стихотворение «Что в имени тебе моем?» Официальный любовник Собаньской граф Витт- организатор тайного политического сыска, был соперником поэта, во много предрешивший его дальнейшую судьбу. Отталкиваясь от некоторых биографических фактов из жизни Каролины Собаньской М. Яшин делает произвольный анализ стихотворения « Простишь ли мне ревнивые мечты?», приходя в кыводу, что оно посвящено Каролине. Ну, а как быть со стихами, событийный ряд которых не совпадает с биографией Собаньской? С такими, как « Под небом голубым», « Для берегов отчизны дальней», где говорится о любви к прекрасной женщине, покинувшей Одессу и умершей вкоре после этого в Италии? М. Яшин адресует их... неизвестной женщине, таинственной незнакомке, имя которой пока не установлено. Но круг одесских знакомств Пушкина был узок и достаточно хорошо изучен. Женщин в этом кругу мы можем сосчитать на пальцах .
Помимо Каролины Собаньской он дружил и даже слегка флиртовал с дочерьми одесского архитектора Бларамберга Зинаидой и Еленой. Непринужденная и дружественная атмосфера интеллигентной семьи Бларамбергов нравилась Пушкину, и он часто была в их маленьком флигельке на окраинной улице Одессы.
Среди знакомых Пушкину дам можно назвать и жену начальника канцелярии Варвару Дмитриевну Казначееву, хозяйку литературного салона, который он посещал, впрочем. без особого энтузиазма, больше по светской необходимости. Дружеские отношения сложились у поэта с Верой Федоровной Вяземской: она приехала на морские купания с двумя детьми . Жена ближайшего друга поэта, Вера Вяземская осталась верным другом поэта до последних дней его жизни. В их отношениях не было и тени флирта, скорее, это была дружба-опека, дружба-покровительство. Более зрелая и опытная Вяземская пыталась уберечь поэта от многочисленных ошибок. В письмах к мужу она подробно описывает каждую встречу. Ее заботит судьба гениального юноши и она по-матерински печется о нем:
« С Пушкиным мы в очень хороших отношениях; он ужасно смешной. Я его браню так, как будто он был моим сыном. Единственный человек, которого я вижу, это Пушкин, а он влюблен в другую, и мы с ним очень добрые друзья; большую роль в этом играет его положение: он, действительно, несчастен».
Вера Вяземская приняла горячее участие в готовящемся побеге поэта за границу. Она помогла ему собрать необходимые для этого деньги, чем вызвала гнев Воронцова.
«Что касается княгини Вяземской,-писал он не без язвительности,- то наш край еще недостаочно цивилизован, чтобы оценить ее блестящий и острый ум, которым до сих пор еще ошеломлены. И затем мы считаем по меньшей мере неприличным ее затеи поддерживать попытки бегства, задуманные этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным , когда получился приказ отправить его во Псков».
Почему этот столь тщательо продуманный побег не состоялся? Об этом можно только догадываться. С одной стороны- «Святая Русь мне становится невтерпеж», с другой- судьба добровольного изгнанника. Что предпочесть? «Могучей страстью очарован, у берегов остался я»- признается поэт давая исследователям возможность гадать: к Родине или к Женщине испытывал поэт эту могучую страсть. А, если к женщине- то к какой? И здесь на ум приходит единственно возможное имя- Елизавета Воронцова.
Глава 9.
Елизавета Ксаверьевна Воронцова... Ни одна любимая им женщина не может похвасться таким собранием поэтических шедевров, посвяшенных ей.Что соединяло из, 33-летнюю жену всесильного наместника и 23-летнего опального поэта? Прежде всего- талант, тот Божий дар, который чуткая Элизабет стразу угадала в своем поклоннике. А он был восхищен ее умом и прелестью, ее покоряющей женственностью. Современники утверждают, что влюбиться в Воронцову было немудрено. Даже желчный и язвительный Вигель отзывался о ней восторженно:
« Ей было уже за тридцать, а она имела все права казаться самою молоденькою. Со врожденным польскии легкомыслием и кокетством, желала она нравиться, и никто лучше ее в этом не успевал. Молода она была душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою, но быстрый нежный взгдяд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст... казалось, так и призывает поцелуи».
Рожденная графиня Браницкая, она вышла замуж довольно поздно, сделав блестящую партию. Был ли этот брак счастливым? Внешне- вполне. Хотя суховатая и высокомерная «аглицкая складка» Воронцова мало соответствовала жизнерадостному и пылкому характеру его жены, в глазах света это была благополучная пара. Ни внебрачные связи Воронцова, ни кокетство его жены не могли поколебать впечатления прочности их семейного очага.
Воронцова и Пушкин встретились после 6-го сентября 1823 года, когда она впервые появилась в Одессе. О новом увлечении поэта свидетельствуют рисунки на полях рукописи «Евгения Онегина». Вскоре Воронцова перестала появляться в обществе, а 23 октября родила сына. Новая вспышка чувства произошла уже после 8 февраля 1824 года, когда, оправившись после родов, Елизавета Ксаверьевна снова стала вести светскую жизнь. В одну из тайных встреч с поэтом Воронцова подарила ему перстень-талисман. Пушкин свято верил в чудодейственную силу этого восьмиугольного сердоликового перстня с вырезанными на нем кабалистическими знаками:
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья. Сомненья.
Ты в день печали был мне дан.
Поэт никогда не снимал заветного кольца Он не знал, что это была всего лишь обычная печатка, удостоверяющая имя ее владельца на древнееврейском языке:
«Симха, сын достопочтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Впрочем, этого вероятно, не знала и сама дарительница.
Первые недели михайловской ссылки были полны Воронцовой, мыслями и памятью о ней. В Михайловском были написаны такие шедевры « воронцовского цикла», как «Сожженное письмо», « Желание славы», « Ненастный день потух»,» Храни меня. мой талисман». « Пускай увенчанный любовью красоты». В 1827 году было написано стихотворение « Талисман», а в 1830 году, в болдинском заточении он попрощался со своей юношеской любовью. Сиихотворение так и называется- «Прощание». Следуя неписа нным законам любовной конспирации, Пушкин никогда не называл в своих стихах Воронцову по имени, но она и так была узнаваема, его добрый ангел, его волшебница. Письма от нее, запечатанные такой же печатью, как и его, он читал, запершись в кабинете, а прочтя, сжигал в камине.
Очевидно, из одного такого письма он узнал о рождении своей дочери. Извстный пушкиновед Т. Г.Цявловская приводит доказательства того, что у Воронцовой от Пушкина была дочь Софья- единственная темноволосая смуглянка в этой семье. «Дитя мой любви» называет ее поэт.
К сожалению, переписка влюбленных не сохранилась. Пушкин сжигал ее письма сразу после прочтения, как она того требовала, а сама Воронцова писем Пушкина никогда никому не показывала, и перед смертью уничтожила. Она умерла 88 лет от роду, на 24 года пережив мужа и на 43 года- Пушкина. Культ Пушкина царил в ее доме до последних дней ее земного бытия.
Бродя по старому кладбищу, что на Слободке, я с помощью местного мальчишки, нашла могилу, придавленную массивной плитой лабрадора. Надпись на камне гласила: «Светлейший князь, генерал-губернатор Новороссийского края, полномочный наместник Бессарабии и Кавказа, генерал-фельдмаршал граф Михаил Семенович Воронцов».
На скромном полусельском кладбище, уставленном бедными крестами это пышное надгробие выглядело как-то неуместно.. Я поискала глазами другое такое же надгробие, но его не оказаолось.- А графиня лежит в-о-н там,- сказал мой чичероне,очевидно не раз водивший любопытствующих к этим знаменитым могилам. Могила Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой была в нескольких шагах к северу и не выделялась среди соседних могил: скромный цементый бордюр, окаймляющий цветничок. Деревянный крест в головах посеребрен. Чья-то старательная и неопытная рука вывела на перекладине всего три слова «Елизавета Ксаверьевна Воронцова». Очевидно, памятник памятник был поставлен слвсем недавно на чьи-то скромные и. вероятно, частные средства Странное чувство овладело мною. Так вот. Оказывается. где нашла последнее успокоение женщина, любимая Пушкиным! Но почему здесь, на этом заброшенном кладбище?
Недоумение мое было вскоре рассеяно: оказывается, первоначально чета Воронцовыз была похоронена в Соборе, в том самом. С которого начиналась Одесса и чья звонница гордо возвышалась тогда над еще несуществующим городом. Впоследствии звонница и собор , стоявшие порознь, были соединены галереей, и творение гениального Тома де Томона утратило свои идеальные пропорции. Строившийся на века, собор был взорван в 1937 году. Останки местной знати, похороненной в соборе, были перенесены на другие кладбища. Так прах четы Вооооронцовых оказался на Слободском кладбище. Сейчас на месте собора торгуют в павильонах мороженым, а Соборная площадь, печально знаменитая в прошлом своими пыльными бурями, утопает в зелени и юные одесские мамаши прогуливают своих младенцев вокруг первого городского фонтана. Одесситы по-прежнему называют площадь Соборной, Соборкой , хотя она давным-давно переименована в площадь Советской армии .
То был центр Старой Одессы. Рядом находился Греческий форштадт, к северу. Между Преображенской улицей и Новым базаром- Военный форштадт; там примущественно селился ремесленный люд. Ряды( улицы) назывались: Кузнечный, Дегтярный, Провиантский, Каретный. На углу Гимназской улицы (так тогда называлась Дерибасовская) и Преображенской было построено двухэтажное здание канцелярии генерал-губернатора, отлично сохранившееся до наших дней. Сюда, время от времени и являлся нерадивый архивариус Пушкин, которому было порученго приведение в порялок знаменитой графской йбиблиотеки. Зарывшись с головой в фолианты, поэт жадно читал недоступные ему ранее книги по истории России. Здесь, в стенах воронцовской библиотеки. Вероятно, зародились замыслы «Капитанской дочки» и «Истории Пугачевского бунта» . Сам Воронцов жил рядом, в доме купца Казначеева, примыкавшем к канцлярии. Пушкин часто бывал в этом доме, где мужское и женское общества собирались порознь, в двух небольшиз комнатах, разделенной огромной пустой залой. Позже, в 1827 году Воронцовы переехали в специально для них построенный дворец, стоящий на крутом обрыве Приморского бульвара Одно из прекраснейших творений Карла Росси, этот белокаменный дворец вместе с примыкающей колоннадой, является не просто украшением Одессы.но, в какой-то ее символом
Свое генерал-губернаторство Воронцов обставлял с подлинно царской роскошью. Балы, празднества, маскарады сменяли друг друга непрерывной чередой. Слава о Российском Париже , где праздник длится круглый год, разнеслась по всей стране. К чести Воронцова надо сказать. что он сделал исключительно много для расцвета и благоустройства Одессы. За двадцать с лишним лет его губернаторства Одесса превратилась в процветающий торговый город-порт.
Английское воспритание и образование, знатность, богатство, блестящая карьера- все это наложило на облик и манеры графа печать высокомения и надменности. «Английская складка» Воронцова раздражала не одного Пушкина, а его властность и любовь к церемониям и почестям дали повод чиновникам называть его, разумеется , за глаза,»тибетским далай-ламой». Пригласив Пушкина в Одессу, распахнув перед ним двери своего дома и своей библиотеки граф тщательно соблюдал положенную по отношению к чиновнику 10 класса дистанцию. Воронцов хотел быть покровителем, опекуном поэта. тогда как Пушкина покровительство в любой форме раздражало:
« Я не могу и не хочу посягать на дружбу графа Воронцова. Еще менее на его покровительство: по-моему, ничто так не бесчеститр, как покровительство.. На этот счет у меня свои, демократические предрассудки»..
Убедившись, что поэт приручению не поддается, граф перестал разыгрывать мецената и указал Пушкину на его место в служебной иерархии. Пушкин не замедлил отреагировать:» Воронцов- вандал, придворный хам и мелкий эгоист,- писал он вяземскому.- Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое». Отношения, вначале безоблачные, стали быстро портиться. Граф принялся срочно исправлять допущенную ошибку. «Избавьте меня от Пушкина,- писал он в Петербург,- это может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе». Когда Вигель сделал попытку примирить враждующие стороны, невозмутимый англоман взорвался: «Если вы хотите чтоб мы остались в прежних отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце!»
В своем желании избавиться от Пушкина граф не останавливался ни перед перлюстрацией писем, ни перед прямыми доносами. Одно из писем поэта давало основания обвинить его в скрытом атеизме. Отлично! Когда сам поэт попроолсил отставки, не собираясь уезжать из Одессы, гром, наконец, грянул. Отставка принята не была. Ему было предписано немедленно, в 24 часа покинуть Одессу. Он был исключен из списка чиновников министерства иностранных дел и отдан под надзор псковской полиции.. Отбывать новую ссылку ему было велено в Михайловском, имении отца. То письмо, где Пушкин писал об уроках» чистого афеизма», котоые он брал у англичанина-семейного врача Воронцовых, было приложено к доносу Воронцова Нессельроде в качестве доказательства неблагонадежности поэта.
Советское пушкиноведение сводя конфликт между пушкиным и Воронцлвым лишь к социально-политическим причинам, старательно обходит мотивы личные. А между тем они тоже сыграли значительную роль. Воронцов ревновал свою жену к Пушкину и многие его действия, помимо всего прочего. были продиктованы и ревностью.
- «Кто творец этого бесчеловечного убийства?- воскликнул взбешенный Вяземский,- узнав о новой ссылке поэта.- Или это не убийство- заточить пылкого, кипучего юношу в деревне русской?!»
Среди участников этого злодеяния были не только Воронцов, Нессельроде и Александр Первый, но и Александр Раевский, едва ли не главный участник , остававшийся в тени и руководивший интригой. В 1824 году поэт подвел итог своим отношениям с Раевским в стихотворении « Коварность».
Раевский действовал по глубоко-личным мотивам. Он оже был влюблен в Елизавету Воронцову, причем дааже прежде, чем Пушкин. На правах кузена он был вхож в дом ее матери в Белой Церкви, там с нею и познакомился. Раевский продолжал посещать дом Воронцовых в Одессе даже после того, как его чувства стали известны графу. Способствуя сближению Пушкина и Воронцовой, он хотел скомпрометировать Пушкина, и отвести от себя подозрения графа. Он не думал. Что Елизавета Ксаверьевна серьезно увлечется поэтом. А конда это случилось- приложил все усилия к тому. чтобы удалить его из Одессы.
Именно Раевский дал Пушкину совет подать в отставку, выбрав для этого момент, когда Пушкин был смертельно обижен на Воронцова, пославшего его в унизительную командировку. Впрочем, торжество Раевского длилось недолго. Воронцов вскоре нашел повод выслать и его в Полтаву.
В общем, друзей поэта в Одессе можно пересчитать по пальцам. Вот Филипп Филиппович Вигель. Пушкин был знаком с ним еще по Петербургу, потом встречался в Кишиневе, и в Одессе обрадовался встрече. Они подолгу гуляли вместе, поэт читал новые главы « Евгения Онегина» и только что написанные стихи- что делал довольно редко. Вигель, искренне приваязался к поэту и сумел, в отличие от многих современников, увидеть» весь зарытый клад его правильных и благородных помыслов на кои накинута была замаранная мантия цинизма». Мы обязаны Вигелю ценными воспоминаниями о Пушкине.
Общался с пушкиныв в Одессе и поэт Василий Туманский, но дружба эта не была на равных. Туманский благоговел перед личностью и талантом Пушкина, называл его «Иисусом Христом нашей поэзии». Восторженность Туманского иногда вызывала у Пушкина ироническую улыбку, но в целом он относился к Туманскому тепло, хотя и невысоко ценил его, как поэта. Над восторженностью Туманского поэт мягко подшутил в Одесской главе « Евгения Онегина». Помните?
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал
С конца октября 1823 года Пушкин жиз в гостинице барона Рено. Предприимчивый француз был прниглашен в Одессу еще герцогом Ришилье. Разбогатев на торговле пудрой и духами, он приобрел баронский титул и русское имя-отчество. К гостинице, стоящей на самом оживленном перекрестке Одессы- на углу Дерибасовской и Ришильевской- примыкали клубная зала, где давались балы, и бильярдная, где Пушкин часто бывал. Кроме того, при гостинице Рено была водолечебница, пушкин надеялся. Что водолечение поможет ему избавиться от аневризма; эта болезнь была формальным основанем для его перевода в Одессу.
У Рено Пушкин занимал угловую комнату второго этажа, опоясанную длинным балконом. «Угольный фас с балконом»- та кназвал Пушкин свое новое жилище, которое ему очень нравилось. С одной стороны балкона было видно море, с другой- театр. Перед балконом- театральная площадь
Глядишь, и площадь запестрела,
Все оживилось. Здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше по делам.
Гостиница рено сгорела в средине 19 века . Театра, любимого Пушкиным, троже нет. Постоенный по проекту Тома де Томона одесским архитектором Фраполи, он был украшением города. Живя в Кишиневе, пукин тосковал по театру-.» Мне брюхом хочется театра»,- жаловался он в одном из писем, а в письме к брату уже из Одессы признавался:» Я нигде не бываю, кроме. Как в театре.Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину, и ей Богу, обновили мою душу»
Театр пушкинской поры был не только театром. Это был своеобразный клуб, где встречались, общались, завязывали знакомства. В театре Пушкин впервые увидел Амали. Ризнич. В театре же он в последний раз увидел Елизавету Воронцову.
В числе других соблазнов европейского города Пушкни называет и ресторацию. Это знаменитый ресторан Оттона, находившийся на Дерибасовской. Небольшое одноэтажное здание на котором красовалась вывеска» Цезарь Оттон, ресторатор», было хорошо известно одесским гурманам.
Шум, споры, легкое вино
Из погребов принесено
На стол услужливым Оттоном.
Напротив ресторана Оттона находилось здание Ришильевского лицея. Несмотря на многочисленные перестройки, оно дожило до наших дней. Лицей был гордостью Одессы. Это было первое на юге России высшее учебное заведение закрытого типа, по образцу Царскосельского. В Ришелевский лицей принимали только детей дворян и богатых негоциантов. Пушкин дважды побывал в лицее. В одно из своих посещений он застал лицеиста, что-то выразительно читавшего вслух. При виде незнакомца лицеист смутился, замолчал и спрятал в парту книжку. Разговорились. Лицеист сказал, что Пушкина не читал, так как в лицее его произведения запрещены. Тогда поэт представился:» Я- Пушкин». Лицеист сумароков передал эту историю не без юмора, добавив, что книжка, которую он читал вслух, была поэма «Руслан и Людмила». Другой лицеист, Яковлев, вспоминает, как однажды, как урок был сорван из-за того, что лицеисты из окна классной комнаты увидели Пушкина. Кто-то крикнул:» Пушкин идет, Пушкин!»- и все бросились к окнам. Слава первого поэта России уже тогда сопровождала каждый шаг Пушкина.. Однажды Пушкин, гуляя по окрестностям, заблудился и попал в расположение батарейной роты. Он был остановлен офицером и назвал себя.» Пушкин!- воскликнул офицер.- Ребята, пали!» Последовал приветственный залп. Почетного гостя офицеры повели в шатры- праздновать нечаянную встречу. Пушкин узнал, что его стихи читаются в армии- « от прапорщика до генерала».
24 июля 1824 года Воронцов отправил из Симферополя градоначальнику одессы графу Гурьеву предписание- объявить Пушкину о высочайшем повелении ехать в Михайловское. Он писал:»Если Пушкин даст подписку, что отправится прямо к своему назначению, не останавливаясь нигде по пути к Пскову, то дозволить ему ехать одному.В противном случае отправить его с надежным чиновником». 29 июля Пушкин был срочно вызван в канцелярию Гурьева. Потрясенный, он бросился от Гурьева к Воронцовой. Не застав ее- кВяземской. Он был в отчаяньи. Вероятно, тогда и зародился план побега в
Пушкин не уехал 30 июля, как ему предписывалось. Он не уехал и 31 , хотя до недавнего времени этот день считался днем его отъезда из Одессы. В его записной книжке-календаре- подарке Воронцовой- сохранилась запись:» 31- отъезд». Отъезд- но чей? 31 июля уезжала из Одессы Воронцова. Он не мог уехать раньше нее. Возможно. 29 и 30 июля у Пушкина были тайные свидания с нею. Об этом говорят никак не прокомментированные цифры в его записной книжке. Кроме того, 30 июля давался спектакль» Турок в Италии», и Пушкин не мог его пропустить, потому что Воронцова должна была быть в театре.. Впрочем, он вряд ли посмел войти к ней в ложу, ведь ему следовало уже два дня находиться в пути.
О том, чьл Пушкин уехал из Одессы первого августи 1824 года мы узнаем из письма Веры Федоровны Вяземской к мужу, написанногоьв день отъезда поэта. Она проводила его в новую ссылку.»У меня сплин,- писала Вяземская мужу.- Эта высылка, преследование неизвестно с чьей стороны, с чего и почему переполнила меня смутной тревогой и черными мыслями до такой степени, что я не нахожу себе места».
« Кто творец этого бесчеловечного убийства?, в гневе отозвался Вяземский.- Или это не убийство- заточить пылкого кипучего юношу в деревне русской?!
Ранним утром Пушкин в последний раз спустился к морю.
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Выезжали из Одессы на заре, до наступления жары. Никита Козлов уложил нехитрые пожитки. Пушкин не оброс в Одессе имуществом. Единственным богааатством, которое он нажил в Одессе, были книги, отправленные с обозом.
10.
Первые недели в Михайловском он сильно тосковал по Одессе. По морю, по Вооронцовой. Письма его полны отчаянья:» Все, что напоминает море, наводит на меня грусть. Жкрчание ручья причиняет мне боль в буквальном смысле слова. Думаю, что голубое небо заставило бы меня плакать от бешенства». Пргулки верхом стали его отрадой и утешением. Он был отличным наездником и гордился этим. Часто тропинка приводила его в Тригорское, где ему всегда были рады, и где он отдыхал душой. Кроме того, от одиночества спасали письма и книги. Писать в первые месяцы деревенской ссылки не хотелось.
« Скука холодная муза»,- с грустью признавался он в одном из писем. Кое-как заставил себя кончить поэму « Цыганы». В Михайловском поэт застал в сборе всю семью. Встреча не принесла радости: родители были напуганы и растеряны. Отец боялся за свою рекпутацию и запрещал сестре и брату знаться» с этим чудовищем, этим монстром». По-видимому, репутация Сергея Львовича была безупречной, потому что местные власти предложили ему « надзирать» за сыном:всткывать его корреспонденцию, доносить о подозритеольных связях и нелояльных высказываниях. Сергей Львович согласился, чем привел сына в ярость. Трехчасовое тягостное объяснение окончилось скандалом: отцу показалось. что сын замахнулся на него, и, выскочив на крыльцо, он стал звать на помощь. сын в запальчивости написал письмо на имя генерал-губернатора Адеркаса с просьбой ходатайствовать перед царем о переводе в крепость. Письмо к адресату не попало- посыльный из-за разлива вернулся в Михайловского, не дрьравшись до Пскова. В октябре вся семья вернулась вПетербург. И поэт остался один. Его спасительницей была няня. Она любила своего питомца так, как должна была бы любить мать . Поэт, не посвятивший ни строки родной матери, воспел свою мамушку в бессмертных стихах.
Душевное равновесие понемногу восстанавливалось. Пушкин не то чтобы привык к своему уединению, но притерпелся к нему. не последнюю рольв этом сыграли соседи в Тригорском. Семья была большая: мать, Прасковья Александровна Осипова-Вульф , и ее дети от первого брака: Алексей, Анна,Евпраксия, Валериан и Михаил; от второго – Мария и Екатерина, падчерица Алина Осипова. Все они доводились Пушкиным дальними родственниками. Он был влюблен во всех барышень Тригорского сразу. Одно время ему казалось, что он был без ума от Алины(« Алина, сжельтесь надо мною...»). Но самое серьезное и глубокое чувство он внушил- нехотя- Анне Николаевне Вульф. Это чувство она пронесла через всю жизнь, так и не выйдя замуж. Пушкина эта молчаливая. Безответная любовь скорее тяготила, нежели радовала: он не чувствовал себя способным ответить на нее. (« С Анеткою бранюсь- мочи нет, надоела»).С истинно мужским эгоизмом он посвящал ее в перипетии своего романа с Анной Керн: самыые пламенные признания в любви к Анне Петровне мы находим именно в письмах к Анне Вульф,. ее кузине.
С матерью семейства, Прасковьей Александровной Пушкина связывали отношения дружбы и взаимного уважения. Ко времени их тесного общения Осиповой было 44 года. Она была бы хороша собой, если бы ее не портила оттопыренная нижняя губа. Не сохранилось ни одного ее портрета и мы должны верить на слово ее племяннице Керн, которая в своих воспоминания довольно подробно описала внешность тетушки. Рисунки Пушкина , впрочем, подтверждают этот словесный портрет. Вторично овдовев, Прасковья Александровна твердой рукой управляла и хозяйством, и своей многочисленнйо семьей. Была она женщиной на редкость энергичной , умной и волевой. Пушкин прислушивался к ее советом и дорожил ее мнением как в практических, так и в литературных делах Осипова была широко образована и начитана.
Прасковья Александровна была больше, чем другом поэта- лна была его единомышленницей, его поверенной в самых тайных делах, таких. например, как проект побега за границу через Дерпт. Письма пушкина к Прасковье Александровне полны почтительности и многочисленных уверений в дружбе. Но эти письма говорят и о другом- о ревности Прасковьи Александровны. Она ревновала его к своей племяннице Анне Керн.» Ваша тетушка,- писал Пушкин Керн, противится нашей переписке, столь целомудренной, сколь и невинной( да как же иначе на расстоянии 400 верст!)». В писсьме к Осиповой он отчитывает ее за подозрения, которые вряд ли были вызваны заботами о чести госполина Керна.
Пукин внес имя Осиповой в свой « Донжуанский список», что само по себе говорит о характере их отношений. Лирическая миниатюра» Цветы последние милей», посвященноая Осиповой-Вульф тоже свидетельствуют об отношениях не только дружеских6
Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей.
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас.
Так иногда разлуки час
Живее сладкого свиданья.
А жизнь шла своим чередом. Он поднимался на рассвете; летом переплывал Сороть,» певцу Гюльгары подражая» , зимой принимал ледяную ванну. Еще с одесской поры у него выработалась привычка- писать в постели, не одеваясь . чтобы преодолеть соблазн выйти из дому. После обеда отправлялся на прогулку верхои или пешком. В годовщину смерти байрона он заказал панихтду» за упокой души раба Божия Георгия», очень удивив этим местного священника Он зачитывался модным тогда романистом Валтер Скоттом, но. пожалуй самое большое влияние на него тогда имел Шекспир. Ему не хватало английского языка. Чтобы читать Шекспира подлиннике. И он ворчал:» Мне нужен английский, и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим!»
Свой образ жизни в Михайловском он довольно точно описал в « Увгении Онегине»6
Прогулки, чтенье, сон глубокой
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый.
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина.
Уединенье, тишина...
«Черноокую белянку» звали Ольгой Калашниковой. Она была дочерью крепостного, управляющего пушкинскими имениями Михаила ивановича Калашникова, который своим хозяйствованием немало способствовал разорению Пушкиных. Отношения поэта и его пассии не выходили , по-видимому, за рамки сложившихся веками отношений между господами и слугами, хотя Пушкин был по-своему привязан к ней. Когда настало время родов, он отправил Ольгу в Москву с письмом к Вяземскому. В этом письме он просил, полагаясь на « человеколюбие и дружбу» приютить Ольгу или отправить ее вБолдино, дав денег на дорогу. А также позаботиться « о будущем малютке, если то будет мальчик». Вневрачный сын пушкина Павел родился в Болдине 1 июля 1826 года, а 18 октября 1831 года Ольга Михайловна Калашникова, получив вольную, вышла замуж за дворянина Павла Степановича Ключарёва . В 1833 году у четы Ключаревых родился сын Михаил. В числе заочных воспреемников новорожденного назван « титулярный советник Александр Сергеевич Пушкин»
Еще один роман михайловсого периода – увлечение Анной Керн. Она была влюблена в Пушкина еще до их первой встречи, заочно, за его стихи. Они встретились впервые на балу у Олениных. Она поразилась неловкости его ухаживаний, и уехала, не удостоив разговора. Вновь встретившись с Керн в Тригорском, пушкин был поражен ее расцветшей красотой. Былое увлечение вспыхнуло с новой силой. Ночью он написал ей стихотворное посвящение, а утром, перед ее отъездом, вручил его вместе с неразрезанным еще изданием второй главы «Евгения Онегина».
Пушкин долго переживал эту встречу.» Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю: она была здесь- камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе подле ветки увядшего гелиотропа». Потом началась перписка в которой во всю проявился темперамент поэта.
«Ваш приезд в Тригорское вызвал во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня втреча наша у Олениных.Лучшее. что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши,- это не думать о вас».
«Снова берусь за перо, чтолбы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда я вас ненавижу, что третего дня я говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецыловываю их в ожидании лучшего, что больше сил моих нет. что вы божественнв».
Логическое завершение их отношения достигли в феврале 1828 года в Петербурге. Романтическая влюбленность к ому времени давно прошла, и пушкин в письме к Соболевскому, довольно цинично похваставшись победой, тут же переходит к другой теме. Но как быть со стихами, чья пленительная . волнующая любовная музыка обессмертила имя Анны Керн?
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье.
Как гений чистой красоты.
... Его письма к друзьям были полны жалоб на судьбу. Друзья, как и положено друзьям, давали советы. Жуковский строго выговаривал:» До сих пор ты тратил жизнь с недостойною тебя и оскорбительною для нас расточительностью. Пора уняться».
Пущин, лицейский товарищ, был первым, кто нарушил деревенское уединение поэта, рискуя, может быть. карьерой. Они стояли, обнявшись. На крыльце, один- полуодетый, в ночной сорочке, другой- весь засыпанный снегом, пока няне не догадалась увести их в дом. А в доме было холодно, печи экономии ради почти не топились и рассерженный Пущин немедленно распорядился затопить во всех комнатах. Они заперлись в кабинете, и Пущин, чуть не всю ночь напролет, читал пушкину только что разошедшуюся в списках комедию Грибоедова « Горе от ума».
Сутки пролетели, как один миг. Хлопнула третья, последняя пробка, и вот уже Пушкин прощаясь, опять стоит на крыльце- с горящей свечой в руке...
Его мучила неопределенность положения. Он был сослан бессрочно. Любой каторжник имел перед ним то преимущество, что знал свой срок. Оставался единственый выход- побег.» Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России?- пенял он Вяземскому. –И добавлял:-Если царь даст мне свободу, я и месяца не останусь». Он уповал на свой аневризм и надеялся. Что царь отпустит его за границу для лечения. У него, действительно, было расширение вен на правой ноге, но серьезность болезни была им явно преувеличена.
Царь не спешил с ответом. Когда, наконец, пришла депеша, ему предлагалось поселиться для лечение в... Пскове. Пушкин туда не поехал. Итак, легальный способ эмиграции не удался. Надо было придумать что-то другое. Дерптский студент Алексей Вульф, сосед по Михайловскому, собирался путешествовать по Европе и предлагал Пушкину взять его с собой под видом слуги. Но так как поездка Вульфа была под вопросом, друзья решили привлечь к заговору дерптского хирурга, профессора Мойера. Мойеру предстояло вызвать пушкина в Дерпт для консультации, как тяжело больного. Дерпт был ближайшим пограничным городом и Пушкин надеялся перебраться оттуда за границу.Увы! Этому плану также не суждено было осуществиться: Друзья и родные поэта не посвященные в загоаор. Уговорили Мойера уговорили Мойера приехать вМихайловское, дабы освидетельствовать поэта на месте. Их медвежья услуга сорвала тщательно подготовленный план...
От грустных мысле отвлекала работа. Еще далек был от завершения «Евгений Онегин», а уже другие планы теснились в его голове. Он задумал написать народную трагедию об одном из самых драматических периодов русской истории- « Смутном времени» Трагедмя целиком захватила Пушкина, он трудился с упоением, перескакивая через отдельные сцены, если они не удавались сразу, не дожидаясь вдохновения. ка кбывало, спеша довести замысел до конца. Ночью он то и дело вскакивал, чтоб записать ту или иную сцену. Однажды на прогулке он мысленно написал сцену свидания Марины и Самозванца. Вернувшись, хотел записать ее, но почему-то не успел. Когда через несколько дней он сел за стол. Чтоб восстановить ее по памяти, ничего не мог вспомнить. Пришлось писать заново. Он не раз говори потом друзьям, что та, первая редакция сцены, была несравненно лучше.
В тесной монашеской келье соседнего Святогорского монастыря он впервые при свете лампады увидел своего Пимена и услышал его глухой старческий голос:
Еще одно последнее сказанье,
И летопись окончена моя.
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному.
Не менее, чем монастырскую тишину, он любил шумное веселье монастырских ярмарок, на которые съезжались все округа. Надев широкополую соломенную шляпу, смазные саплги и кумачовую рубаху, он сливался с ярмарочной толпой, слушал песни калик перехожих, записывал их. Его захлестнула стихия народного языка.
В своей трагедии Пушкин отказался от пресловутых классических « трех единств», предоставиви действию свободно развиваться во времени и пространстве. Это была подлинная революция жанра.
« Борис Годунов» был окончен 7 ноября 1825 года, а сразу через несколько дней пришло известие о смерти в Таганроге Александра Первого. Приближались транические события 14 декабря. Пушкин получил письмо от Пущина, который ехал в Петербург и звал его повидаться там. Покидать Михайловское было рникованно, но его гонитель только что умер, и Пушкин надеялся, что новому царю будет не до него. Соблазн был велик и Пушкин решил ехать. Велев запрягать коляску, он поехал в Троигорское, проститься с соседями. Дорогу перебежал заяц. Это расстроило его, ибо он верил в приметы. Вернувшись, он узнал, что слуга, который должен был сопровождать его в поездке, неожиданно заболел белдой горячкой. « Час от часу не легче!» Наконец ы воротах он повстречал священника, пришедшего проститься. Это было уже слишком и Пушкин веле л распрягать лошадей. О возможных последствиях этой поездки поэт рассказывал так:» Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, и , следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно я попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами».
Казнь пятерых его глубоко потрясла. Он вспомнил сон, приснившийся ему накануне, будто у него сразу выпало пять зубов. Он не разделял иде йдекабристов, но находился со многими из них в дружеских отношениях. в переписке, и сердце его обливалось кровью при мысли об их участи:»Повешенные- повешены, ка каторга 120 друзей, братьев, товарищей, ужасна».
Зимой 1826 года он зачастил в Псков- там можно было узнать о готовящемся процессе, о судьбе оставшихся в живых. У него снова появилась надежда на освобождение. Он теперь уповал на милость молодого царя. Пушкин написал прошение на имя Николая и, на отдельном листке,- нечто вроде клятвенного обязательства:» Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь к никаким тайным обществам... не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу не принадлежал и не принадлежу, и никогда не знал о них». Он спешил покаяться в мелких грехах: в дружбе с Орловым и Раевским, в знакомстве с большей частью заговорщиков, в масонстве.
Шли месяцы. Ответа от царя не было. Надежда Осиповна вдруг ощутив прилив материнских чувств, от своего имени отправила прошение царю, оставшееся без ответа. Тем временем в Псковскую губернию. В уезжный Новоржев, был послен тайный агент Бошняк, которому было поручено собрать сведения о поведении « известного стихотворца Пушкина» По видом « путешествующего ботаника» Бошняк колесил по Псковской губернии, опрашивая всех, кто мог сообщить ему хоть какие-нибудь сведения о Пушкине. Никакх серьезных компрометирущих материалов ему собрать не удалось. В Новоржеве Бошняк беседовал с хозяином гостиницы, где иногда останавливался Пушкин. Говолрил с уездным заседателем Чихачевым. Целый день он пробыл в селе Жадрицах у отставного генерал майора Пущина. В монастырско йслободе встречался с крестьянином Столаревым и с игуменом Ионой. Все опрашиваемые показали примерно одно и то же: что Пушкин живет, « как красная девка им ни во что не мешается»; что он стал» значительно осторожнее противу прежнего», что он добр к крестьянам и даже своим крепостным платит за услуги; что он никого ни к чему не подстрекает.
В ночь с 3 на 4 сентября 1826 года в Михайловское прибыл нарочный из Пскова с письмом от губернатора Адеркаса, сообщавшего, что Пушкина ждет фельдъегерь, которы йбудет сопровождать его до Москвы. Тон письма был дружелюбным. Но Пушкин, ожидавший только худого, в панике сжег перед отъездом свои автобиографические записки. Обняв плачущую няню, он покинул Михайловское. В Пскове вспомнил, что накануне забыл свои пистолеты в Тригорском и посла за ними. Пистолеты вскоре привезли, но они внушили опасения сопровождающему Пушкина фельдъегерю, который попросил не брать их с собой. Поэт ответил:» Мне без них никуда нельзя ехать, это моя утеха». Фельдъегерь уступил.
С дороге Рушкин написал письмо Осиповой:» Я предполагаю , что мой неожиданный отъезд с фельдъегерем поразил вас та кже, как и меня. Вот факт: у нас ничего не делается без фельдъегеря. Мне его дают для вящей безопасности...Я еду прямо в Москву, где рассчитываю быть 8 числа. Как только буду свободен, со всею поспешностью возвращусь в Тригорское, к которому отныне мое сердце мое серце привязано навсегда».
Но ссылка уже закончилась. Он ехал на аудиенцию в кремль к царю.