В жёлтом пятне света, вырывавшем из сумрака комнаты ломоть стола, лежащий на нём чистый лист бумаги и карандаш, задумчиво сидел человек. И если бы он не двигался время от времени, то могло бы сложиться впечатление, что он спит, или ещё чего хуже – умер. Но хоть на самом деле он был живой и вполне деятельный, внутренне он себя ощущал именно трупом. Здесь надо немного отойти от темы и сказать пару слов об этом человеке. Он писатель, причём весьма успешный, по идеологическим соображениям я не буду называть его имени, да это и не потребуется. Вот уже две недели он находится в кризисе. “Кризисы у всех бывают, чего тут убиваться?” – спросит читатель и ошибётся. Как нет ничего страшнее для мухи, чем тапок, так нет большей проблемы для творческого человека и для писателя в частности чем творческий кризис и нет большей радости для него, чем творение. Вот почему такого рода бездействие смерти подобно для нашего героя.
Чего только он делал чтобы както пробудить заснувшее чувство в недрах своей писательской души, но тщетно – ничего не получалось. Поначалу он что то пытался написать, но это лишь превратилось в бессмысленное надругательство над ни в чём не повинной бумагой и средствами написания – карандаши безжалостно ломались, точились и вновь ломались, ручки швырялись в стену и в окна, и всё остальное в том же духе. На исходе второй недели пришло понимание полной бессмысленности выше описанных действий, и писатель перешёл в пассивное состояние ничегонеделания и созерцания чистого листа бумаги перед собой, в хрупкой надежде на то, что его всегда верная спутница Муза сжалится над столь ничтожным человеком как он, и подкинет ему хоть косточку, хоть огрызок идеи со своего стола Вдохновения. К слову сказать данная муза неоднократно вспоминалась писателем, причём самыми разными словами, от умоляюще-зазывающих молитв и просьб, до непечатных выражений, услышав которые рыночные бабки бы просто обзавидовались и непременно пожелали бы использовать в своём обширном словаре ненормативной лексики. Но это всё не имело ровным счётом никаких результатов и работа стояла как вкопанная, или лучше сказать забетонированная, обставленная по периметру двумя слоями кирпичной кладки, а затем ещё раз забетонированная и покрытая самыми толстыми листами самой прочной стали. Одним словом – ничего. Однако он не оставлял надежд, вновь что нибудь написать и каждый раз засыпая за письменным столом в его голове крутилась одна и та же мысль: “Завтра. Я напишу завтра.” В тот день ничего не изменилось, и уставший писатель склонил голову на чистый лист бумаги, сладко зевнул, и присоединился к одной трети населения земного шара, которая давно уже была в гостях у Морфея. “Завтра...” – вырвалось тихим шёпотом из его рта, и он крепко заснул.
- Вызывал? – спросил грубый мужской голос.
- Кого? – в непонятках ответил вопросом на вопрос писатель.
- Сантехника! – ухмыльнулся голос и раскатисто засмеялся.
- Кого?! – переспросил писатель снова.
- Ой ну я не могу! Мы так долго можем общаться, - ответил незнакомец, и наконец соизволил представиться – Я твой Муз, ты меня вызывал. Так понятней?
- Муз... Муз... Муз... – прошептал он как бы проверяя это слово на вкус. – Но ведь Муза, то есть Муз... Ну в общем мой источник вдохновения должен быть дамой... Или я что-то путаю...
- Ну вам не угодишь! – шутя возмутился Муз, - Не приходишь – не нравится, приходишь – тоже не нравится.
- Нет, нет! Нравится! – запротестовал писатель, импугавшись, что вновь обретённая Муза (или Муз), исчезнет, а вместе с ней и возможность вернуться к нормальной жизни полной творчества и радости создания произведений.
- Ну вот так то лучше, - картинно смягчился Муз.
- А всё таки почему ты, эмм... не дама? – спросил писатель, поняв что Муз не собирается уходить.
- Феминистки и до небес добрались, - вздохнул Муз, - не так давно, на всеобщем небесном собрании было решено на должность Муз – ставить мужчин, а так как я по образованию Ангел – хранитель шестой категории, считай и не ангел вовсе, я попал под приказ, и теперь я твой Муз. Правда я в этом ничерта не понимаю, я всего вторую неделю как в этой должности. Но думаю чем-нибудь помогу.
“Так вот в чём дело,” – подумал писатель, - “всего лишь кадровые перестановки на небесах. Ну чтож это всё обьясняет.”
- Раз ты моя Му... мой Муз, - быстро поправился он, - может теперь ты подскажешь мне какую нибудь мысль? Разве ты тут не для этого?
- От чего же... Есть у меня одна мыслишка. – задумчиво проговорил Муз, растягивая каждое слово.
- Ну-у-у-у, - нетерпеливо протянул писатель.
- Что «ну-у-у-у», ты её уже знаешь.
- ?!?!
- Просто подумай хорошенько о своём теперешнем положении и сам всё поймёшь, - Муз хитро подмигнул, и расплылся в океане грёз голубоватым облачком. А вместе с этим облачком исчез и сон. Писатель открыл глаза и увидев перед собой неизменно всё тот же лист бумаги вспомнил содержание, только что промелькнувшего сна.
“Просто подумай хорошенько о своём теперешнем положении и сам всё поймёшь” – стояли у него в голове слова Муза, а вслух он рассуждал:
- Положение... положение... положение... Ну конечно положение!!! Вот оно!!! – воскликнул он так громко, что испугал синичку, прильнувшую у него на подоконнике. Но её судьба его нисколько не волновала, он схватил карандаш и написал заголовок:
Идея.
Затем пропустив пару сантиметров от заголовка начал судорожно писать слова:
В жёлтом пятне света, вырывавшем из сумрака комнаты ломоть стола, лежащий на нём чистый лист бумаги и карандаш, задумчиво сидел человек…