Тоска... Черт, скука какая... Паршивое житьё.
Терентьев возвращался домой. Как всегда. Он втиснулся в поезд метро, нашел место у дверей и прижался лбом к теням пролетающих фонарей. Как всегда.
В спину давила толпа отражений его полустертого прошлого, его предрешенного будущего. Выбрался наверх, в слякоть, и сквозь призраки прохожих пошел вдоль щербатых стен. Двор. Подъезд. Потертый лифт. Седьмой этаж. Пустота за дверью. Как всегда.
Меняйте декорации, ну, блин, мерзавцы, шевелитесь, шевелитесь, камеру в квартиру!
«Как всегда, как всегда, надоел ты мне этим как всегда...» - он раздраженно стукнул чайником о плиту.
В кухне было серо. В комнате было серо. На улице было серо. И сам Терентьев был сер в этом сером свете.
Тоска... Черт, скука какая...
Он сбросил ботинки, включил телевизор и завалился на тахту. Заснуть бы лучше, а не смотреть эту чушь, шевельнулась как всегда безнадежная мысль. Он усмехнулся... и провалился в сон. В сон, хотя, засыпая, он давно, очень давно не видел ничего, кроме привычной серости...
Нет, нет, не так! Потолок должен упасть ему на веки, вывалиться из экрана, так чтобы эти ублюдки с поп-корном перестали ржать. И запустите ветер из окна, пусть несет желтую пыль в его комнату, в зрительный зал...
Вокруг вздымалась дюнами, неслышно веяла песком пустыня – бесконечная, ярко-желтая, нестрашная. Над головой – невероятное, забытое голубое небо, чистое без пятен облаков. Далеко вдали колонны уходящего в тишину храма.
Терентьев стал карабкаться на вершину дюны, босые ноги приятно тонули в теплом песке. Наконец, увязнув, он упал вниз лицом, рассмеялся, поднял голову и увидел мираж.
Рассмеяться надо так, чтобы надежду пробудить в зале! Повторить дубль. И не надо эффектов миража. Какие, к чертовой матери эффекты?! Просто перевести камеру.
Это была выросшая из ниоткуда красная телефонная будка с почему-то непрозрачным бутылочно-зеленым стеклом. В её дверях стоял огромный серьёзный старик с длинной бородой и строго смотрел на Терентьева. «Ничего себе», - начал думать Терентьев, вставая и отряхивая песок с колен, но найти продолжения мысли так и не сумел.
Деда, кто деда гримировал, придурки? Вы на кого рассчитываете? Гримера, быстро! И повторить дубль, вашу мать!
Старик заговорил. Он говорил о нем, Терентьеве, но каком-то другом, ненастоящем. У этого Терентьева было необвисшее животом тело и спокойные глаза. Нового Терентьева любили женщины. Он умел облекать чувства в слова. Он был из другого, цветного мира. Чем больше слушал его Терентьев, тем меньше нравился ему подвывающий и, кажется, насмехающийся старик, он вдруг почувствовал, как рвотой к горлу подступает ненависть.
«Ты что издеваться, дед...» - он рванулся к нему, стараясь ухватить негодяя за бороду.
«Делай что тебе говоря-а-аааат, дураааааааааак», - заорал дед и вывернул руку Терентьева так, что тот взвыл и раскрыл ладонь.
«У-а-а-ааааааааа...» - не переставая реветь слово «дурак», старик выхватил из нагрудного кармана Терентьева шариковую ручку и «У-аааааааа...» написал на его бессильной ладони семь цифр с идиотским текстом: «Звоните нам, чтобы стать счастливыми!».
Потом, «У-аааааааа...» - вложил в нее две золотые монеты, сжал в кулак и швырнул Терентьева внутрь красной будки, больно стукнув головой о металлический ящик телефона-автомата.
«У-аааааааа...»
Не разжимая кулака, Терентьев замахнулся на деда и шмякнул тыльной стороной руки о стекло кабины. Дед исчез.
«У-а ааааааа...» - выл выкипающий чайник. Терентьев открыл глаза. Его сжатый кулак уперся в деревянную спинку кровати.
Подождите, этого нет в сценарии... но ничего, продолжайте, продолжайте снимать!
На экране телевизора шла реклама турпоездок: «Звоните нам!» – говорил женский голос за кадром. Терентьев коротко ругнулся и разжал пальцы. На подушку скатились две золотые монеты.
Терентьев бежал по улице.
Призраки прохожих превратились в людей, они натыкались на него и недовольно кричали. Плевать! Он добрался до угла с красными будками телефонных автоматов. Скорее! Еще раз перечитал номер, выведенный шариковой ручкой на ладони, и опустил заветную монету в щель.
Щелчок. Молчание трубки. «Сволочь!!! – зарычал и ударил по рычагу Терентьев. - Гад!»
Он швырнул трубку, дернул дверь соседней кабины. Отдышался. Опустил монету. Слава тебе, господи, - зуммер. Набрал первую цифру. Снова зуммер. «Что это, что это, мать вашу, перемать?!» – он набрал следующую цифру – все тот же непрерывный гудок.
Аааааааааааа! Нет, он не возвращает монету.... Ааааааааа....
Он плакал и бил телефонный аппарат, как будто это живое существо, которое можно убить, он отдирал его от стенки, он рвал провода... Потом - радостная мысль – ведь можно взломать этот ящик, можно вернуть заветную монету. Поздно.
Кто-то схватил его сзади и, пытаясь выдернуть из кабины, вывернул руку, так что Терентьев взвыл, разжимая пальцы. Он попытался ударить человека в серой форме трубкой, зажатой в другой руке. «Ты чё, дуррраааааак, буянить??? На тебе...» - колени осели и Терентьев больно ударился головой о металлический ящик аппарата.
Эй, да ты полегче, в роль вошел... да ты что? А? Кого? Я же фильм снимаю, сука... Ты что спятил? Аааа...
Тоска, черт, скука какая. Паршивое житье.
Терентьев возвращался домой. Как всегда. Он втиснулся в поезд метро, нашел место у дверей. Еще немного, он поднимется наверх, в слякоть, в грязный соленый снег, привычно пройдет вдоль щербатых стен, поднимется на седьмой этаж, всхлипнет связкой ключей и толкнет дверь своей квартиры. Там на кухне серо. И в комнате серо. И сам Терентьев...
Толпа придавила к стеклу, и немолодая женщина с усталыми морщинами на лице, задев его локтем, поспешно вымучено улыбнулась. У неё красивые глаза зеленого, почти бутылочного цвета. Терентьев видит, как в них мелькают отражения золотых монет пролетающих фонарей...
Дайте кто-нибудь льда... и звук поезда, тише, тише...
Терентьев открыл глаза. Его сжатый кулак уперся в деревянную спинку кровати. На экране телевизора - реклама турпоездок: «Звоните нам!» – призывный женский голос за кадром. Терентьев вспомнил, что забыл включить чайник, коротко ругнулся, разжал пальцы, потер раскаленный мигренью лоб.
За окном серым вечером увядает день, и в уплывающем кадре растворяется, исчезает Терентьев в этом сером свете.