ДЕТСКИЕ ДЕНЬГИ
Деньги полагалось не любить.
Приходилось ударять лицом в грязь, любя их.
Деньги полагалось иметь.
Приходилось ударять лицом в грязь, не имея их.
Поначалу была иллюзия, что прожить можно без них. Хлеб в столовых был бесплатный. Думалось так: если денег не будет, можно всегда придти в столовую и поесть хлеба. Воспитательница сказала, что мы будем жить при коммунизме, и денег не будет.
Муки голода книжных героев впечатляли. Было радостно, что нам муки голода не грозят. Мы не будем жадно облизываться, глядя на роскошные витрины с шоколадом и пирожными. В случае чего можно пойти в столовую и поесть бесплатного хлеба.
Однажды просила у мамы рупь тридцать на мороженое. Она истерически выворачивала кошелек. Соседка дала рупь тридцать, но мама пристыдила, отобрала бумажку и две монетки и вернула соседке. Пошла требовать должок к Стаховской. Она готовила уроки, и денег не отдавала. Я просидела подле нее, не знаю, зачем и сколько, и решила, что пора домой. По лестнице на меня с грохотом шагала коляска с грудным братом, а за ней мама. Она обзвонила морги, и в одном ей сказали: «Приезжайте, лежит тут одна похожая девочка».
Мама послала в магазин за продуктами. И дала денег на тетрадки. Я купила продукты и тетрадки, а деньги оставались. Целая куча. Хватило даже на красный плексигласовый треугольник - волшебный монолит с круглой дырочкой в середине. Подносишь к лицу – и весь мир в розовом свете, а хочешь, подглядывай в дырочку, как оно на самом деле. Нежданное счастье в результате роковой ошибки. Вместо масла я по рассеянности купила хлеб - вот откуда шальные деньги. Мама, демонстрирующая два батона хлеба как иллюстрацию отсутствия не купленного мною масла и раскалывающая треугольник о мою глупую голову.
ПЕРВАЯ РАСЧЕТЛИВОСТЬ
Доблесть собственной экономности я продемонстрировала в девять лет.
У мамы умер брат и, взяв на руки годовалого младшего брата, она отправилась на похороны в город своего детства. Отец не смог отменить трехдневную командировку в Томск. Так я впервые осталась одна. Правда, на попечении соседей по коммунальной квартире.
В доме еды не было никакой, и родители оставили тридцать пять рублей на продукты. Утром я отправилась в продовольственный магазин и купила триста граммов дюшеса – любимых грушевых леденцов. Остальные тридцать рублей я собиралась сэкономить и порадовать оставшейся гигантской суммой маму.
В обед меня позвала соседка – тетя Таня. Усадила со своей дочерью Наташей за стол и покормила настоящим украинским домашним обедом – борщом и голубцами. Вечером я сварила себе ячневой каши. Я ее очень любила, но мама почему-то редко ее готовила. Каша оказалась сухой и твердой. Масла не было, но покупать его в свете моей сверхзадачи мне казалось расточительством.
На следующий день, поев сухой каши, я отправилась гулять. День был выходной. На улице я встретила одноклассницу – Олю Одинцову, белобрысую девочку в очках, всегда аккуратную и чистенькую, в отглаженной форме с юбкой в складку и белоснежным кружевным воротничком.
Пошел дождь, и она позвала меня к себе. Мы играли в шашки в уголочке общей комнаты, а семья собиралась обедать. Меня стали приглашать к столу, я отказывалась, ссылаясь, что меня кормит соседка, пока родителей нет. Ну, смотри, сказали мне, и уселись за стол без меня.
После обеда разрезали огромный сахарный арбуз. От голодного вожделения меня мутило. Все же меня убедили поесть хотя бы немного арбуза – такие жадные, наверное, были у меня глаза, когда я говорила: «Да что вы, спасибо, я уже пойду скоро, меня, наверное, ждут давно…»
Сев за обеденный стол, покрытый клеенкой, я сообщила, что папа недавно тоже покупал такой же огромный арбуз, и он стоил целых десять рублей. Потом я увидела перед собой огромного деревянного орла, покрытого лаком, и гордо ощутила собственную сопоставимость еще и с этим несомненным проявлением изобилия. Я сказала, что у моего дяди тоже есть такой же огромный деревянный орел, может быть, даже побольше, и что он заплатил за него целых четыреста рублей.
«Да что ты все о деньгах, да о деньгах, ты вон арбуз ешь!» - отозвался Олин папа, лысоватый и добродушный дядя в линялой трикотажной майке и прирасстегнутых после сытного обеда брюках. Мне стало стыдно своей приземленности и материальной озабоченности.
В третий день я и завтракала, и обедала, и ужинала ячневой кашей, пытаясь доесть ее, но вернувшаяся на следующий день мама обнаружила еще целых полкастрюли. Моя экономность стала притчей во языцех, но радости на мамином лице я не заметила.
НАИВНАЯ НУМИЗМАТИКА
Папа привез мне из-за границы не потраченную мелочь. Началась страсть. К денежным символам другой жизни. Монетки привозил отец, их для меня ему передавали его коллеги, вернувшиеся из-за рубежа. Кто-то отдавал завалявшиеся дома старые деньги. Пфениги, злоты, стотинки копились и копились. Появлялись пиастры и кроны, донги, манаты и лиры. Снились россыпи монет на мостовых. Откуда-то взялся разваливающийся государственный кредитный билет 1909 года десятирублевого достоинства с надписью: «Государственный банк разменивает кредитные билеты на золотую монету без ограничения суммы. 1 рубль=1/15 империала, содержит 17,424 долей чистаго золота».
Шквал монет и бумажек разного достоинства обрушился на коллекцию в годы печатания новых нулей, а потом в годы печатания без новых нулей. Кожаной сумочкой с моими монетами можно убить. Десятирублевая бумажка 1961 года выглядит ненамного современней, чем дореволюционная. От бумажки 1995 года в 10.000 рублей с изображением Красноярской ГЭС веет историей.
НАКОПИТЕЛЬСТВО
Лет в десять-одиннадцать я собирала сдачу от завтраков на подарки маме к 8-му Марта. Однажды я накопила пять рублей по-новому (пятьдесят по-старому) и отправилась покупать маме подарок. Было начало шестидесятых – мода тафты, муара, юбок бочонком.
Я увидела в галантерейном магазинчике маленькую муаровой выделки театральную сумочку с золотой металлической окантовкой, кошельком и зеркальцем в комплекте, показавшуюся мне верхом изящества. Покупая ее, я видела в своих грезах маму в пышной муаровой юбке с сумочкой и модным начесом на голове.
Маме сумочка не очень понравилась. Она сказала, что это не натуральная кожа, и вдобавок, золотая окантовка слишком вычурна, уж лучше она добавит еще шесть рублей и за одиннадцать можно купить лаковую. Мы вместе ее купили – рифленую, лакированную черную сумочку, величиной с небольшой удлиненный бумажник.
После нескольких подобных попыток сэкономить деньги от завтраков на подарки маме, я копить перестала, а тратила остающуюся от школьного буфета мелочь на шоколадные конфеты «Каракум», продающиеся в табачном киоске поштучно.
Оглядываясь почему-то по сторонам, как бы меня кто не застукал.
ПРОДАТЬ СЕБЯ
Любая женщина хочет продать себя – уверял меня один мерзкий тип, по кличке Гриб. Мы работали в одном отделе и виделись каждый день. Каждый день он начинал он с объяснений в любви и предложения выйти за него замуж. Я отказывалась от всего сразу, но избавиться и отделить себя от его натисков почему-то не могла. Способность отвергать решительно и жестко приходит с возрастом, тем легче и совершенней, чем меньше в ней необходимость.
Мне было семнадцать, я только окончила школу, не разобралась, куда пойти учиться, а пока устроилась на работу в статистическое управление. Гриб был старше меня лет на пять и казался взрослым дядей. Теперь-то я понимаю, что он и сам тогда был еще мальчишкой, хотя и невероятно кряжистым и мужиковатым.
Каждый день он методично нашептывал мне: «Вот посмотри хотя бы на свой пальчик! Ведь если бы твой мизинчик не был чуточку кривым, это был бы уже совсем не тот пальчик! А талия! До чего же тонкая у тебя талия! А какая гибкая! Как я завидую тому, кому ты достанешься!» Он смотрел на меня, не отводя глаз и мешая работать. Подходил сзади к моему письменному столу, наклонялся надо мной и вдыхал мне в ухо: «Неужели ты никогда не будешь моей?». « Да, разумеется, не буду! Забудь об этом!» - шипела я с негодованием, озираясь на сотрудников за другими письменными столами. «Пойдем - выйдем, иначе я тебя при всех поцелую» - шептал он в затылок. Я выходила в коридор, говорила, что он меня не интересует, объясняла, доказывала… Он возражал, что если я его не люблю сейчас, то могу полюбить потом. Он утверждал, что найдет способ меня убедить. Это длилось месяцами. Он то пускался в пошлые рассуждения, то млел и объяснялся в любви, задыхался, умолял, говорил, что если я выйду за него замуж, он будет меня всю жизнь на руках носить. Я не сдавалось. Это было легко. Он был мне не парой. Я его презирала.
Он сменил тактику. Он спрашивал, что он должен сделать, чтобы завоевать меня. Ничего – отвечала я, НИЧЕГО! Он извивался, как змей-искуситель, придумывая все новые и новые маневры. А, кстати, и внешне он был похож на змея. Маленькая, как бы сплюснутая, голова, широченный рот, а вместо глаз очки. Он взялся развивать теорию, что любую женщину, будь она хоть королева Англии можно завоевать, или купить, что одно и то же. Вопрос цены. Больше ничего. Чем отличается порядочная женщина от проститутки – формой продажи. Она выходит замуж за того, кто предложит ей больше. Ха-ха-ха! – слышал он от меня, предлагая сумму своего месячного оклада. Ха-ха-ха! – слышал он, удваивая ее.
Я не торговалась. Мне просто не приходило в голову, что меня можно купить.
Он затих, перестал предлагать деньги, стал пресмыкаться, хныкать и строить из себя терпеливого, ни на что не претендующего влюбленного, готового на любые подвиги и жертвы и восторгающегося каждой секундой, проведенной рядом.
Однажды я курила в коридоре, сидя в кресле с откидным сиденьем, как в кино, он подсел в соседнее и тихо, даже скорбно сказал: «Ты не представляешь, как я тебя люблю. Ну что тебе стоит? Проведи со мной ночь. Неужели я так противен тебе? У меня есть деньги. Они не нужны мне, если ты не будешь моей. Я дам тебе…» - и он предложил мне сумму, равную первому взносу за однокомнатную квартиру. «За одну только ночь!». Я захохотала, а в голове защелкали ноли.
На следующий день я пошла в кино с Таней Пашкиной. Я рассказала, как Гриб предлагает мне фактически купить квартиру за одну ночь, проведенную со мной. «А что, - сказала Пашкина, - я бы и не задумывалась. Что такого? Это ж не с улицы тип какой-нибудь грязный. Он нормальный парень, просто он тебе не нравится. Но за такие деньги…»
После разговора с Таней, когда в очередной раз он завел со мной разговор, я спросила: «А откуда у тебя такие деньги, и почему ты готов их отдать?». Он понял, что лед сломался, и произвел полную убедительную выкладку: что, откуда, почему. Теперь он спрашивал в свою очередь: когда?
Он рассказал, что отчасти это наследство от дяди, вернувшегося еще с войны с богатыми трофеями, отчасти то, что было накоплено ему на квартиру недавно умершим отцом, еще, что, вдобавок, он очень удачно продал старую отцовскую машину, и в итоге получилось даже больше, чем он рассчитывал, так что деньги - в общем-то шальные, и он вполне может позволить себе заплатить за свою мечту.
Теперь каждый день, приходя на работу, он вызывал меня в коридор и вел со мной переговоры. Я требовала сначала деньги. «Они дома, в тайнике под полом. Ты представляешь себе, как я тебе их сюда притащу? Это же целый чемодан. Маленький такой чемоданчик. Дедушкин. Приходи ко мне, там отдам. Что, ты мне не доверяешь?» "Чтотымненедоверяешь" – это коронка! Сколько раз в жизни мне говорили: «Что, ты мне не доверяешь?» Именно потому эти слова и говорят, именно тем их и говорят, кто не умеет сам обманывать и кому стыдно, что он смел о ком-то плохо подумать! Ах-ах-ах, скажете вы, какая честная девочка! Собралась переспать за деньги, да еще морализаторством занимается, ведь не на кусок хлеба деньги были нужны! Да, не на кусок хлеба. На кусок свободы. Я мечтала уйти из дома, от родителей. От милых, замечательных родителей, с которыми мне было невыносимо трудно почему-то жить вместе.
Я сдалась. Мы назначили день. По иронии судьбы это было первое апреля. Я сказала только, что это не будет ночь. Вечером у меня еще курсы английского языка, а ночью, само собой, я должна быть дома. Самое смешное было, что я, собственно говоря, была невинна. Но Гриб такой мысли почему-то не допускал.
Мы смотались в середине дня с работы под видом какой-то поездки в министерство. Жил он в огромной комнате в коммунальной квартире. На стенах в коридоре висели допотопные цинковые детские ванночки и велосипеды. «А вы не боитесь, что это может свалиться кому-нибудь на голову?» - спросила я. «Пока еще такого не было. Я не задумывался» - ответил Гриб, жадно глядя на меня.
Едва мы вошли в его комнату, он задвинул гобеленовые шторы, опошлившие пыльной старомодностью чистые весенние лучи, достал бутылку красного вина и разлил по стаканам до краев. Я отхлебнула капельку и спросила:
- Где?
- Что ты все о деньгах, да о деньгах? Я люблю тебя. Выходи за меня замуж – будут деньги общими.
- Мы так не договаривались.
- Так давай договоримся!
- Не договоримся.
Его стакан был пуст, он стал подсаживаться ко мне в небольшое кресло с высокими деревянными подлокотниками, тупо втискивая свой тяжелый торс. Он дышал на меня теплым терпким хмелем и вымогал поцелуй. Я пыталась освободиться. Он не давал. Он сжал мои ноги и руки и насильно целовал в шею, не доставая отодвинутых в сторону брезгливых губ. Он начал расстегивать пуговки на голубой французской кофточке – своими короткими и ловкими мускулистыми пальчиками. Я, как животное, укусила его скулу. Сильно и отчаянно. Он вскочил из кресла, сгреб меня в охапку и кинул на тахту, застеленную восточным ковром, подвешенным на стене на маленьких гвоздиках.
Ему явно не хватало сообщника. Пока он скручивал мои руки, я орудовала ногами, пока зажимал ноги, я вырывала клоками его без того жидкие волосы. Я чувствовала собственный звериный запах, пробивший аромат дезодоранта. Один мой сапог валялся посреди комнаты, а расстегнутое голенище второго волочилось за мной, молния на юбке была порвана, застежка на лифчике сломана, его очки раздавлены, мебель раскидана, восточный ковер свесился в нескольких местах с гвоздиков и сбился в кучу, когда мне наконец удалось схватить массивную бронзовую пепельницу и, угрожая залепить ему в нос, начать собирать свои вещи и приводить себя в порядок. Он пытался реанимировать очки, сидя в кресле, и поучал меня с нотками рецидивиста в голосе: «Дура, ты что, и вправду решила, что я тебе собираюсь такую сумму дать? За что? Ты что, думаешь, это проблема – бабу трахнуть? Здесь их столько на этой тахте было, и ни одной в голову не пришло деньги за это просить!» «Я у тебя ничего не просила!» «Не просила – а зачем же ты сюда пришла, сука?»
Я была уже в пальто и вышла в коммунальный коридор, он обогнал меня и широко распахнул дверь: «Пошла вон, шлюха!» Я бежала вниз по лестнице, а он, взлохмаченный и расцарапанный, свесившись через перила, орал в гулкий проем: «Никогда сюда не возвращайся!»
После зашторенной, затхлой, забитой трофейными пошлостями комнаты, на улице меня встретил чистый и невинный первый апрельский день – день смеха. Он как будто был ни при чем, а меня трясло от позора. Впервые после зимы я сняла вязаную шапку и распахнула пальто с меховым воротником. Я не понимала, чего мне было стыдно больше - своей глупости, или алчности, своей готовности продаться или что дала себя обмануть. Но я радовалась, что вырвалась.
Я тщеславилась, что выстояла в неравном бою.
Не успев еще совершить преступление перед собой, я уже была наказана. За одно только намерение. Этот путь отныне был заповедан для меня - во всем его разнообразии.
Наутро следующего дня Гриб, придя на работу, комментировал коллегам свои синяки и кровоподтеки, красочным плагиатским рассказом, как на него упал велосипед, подвешенный на стене коммунального коридора. А мне сказал: «Прости меня, я ведь, правда, тебя люблю. Неужели я тебе настолько противен?»
Ужасно противен. До сих пор.
СМЕРТЬ ПРАДЕДА
Прадедушка – хозяин был рачительный, не то, что иные соседи. Все в доме у него было – и зерна полные закрома, и скотине сена на зиму, и погреба с медом, клюквой, квашеной капустой, да сальцем соленым. Дом справил крепкий – век простоит. Жена – румяная да улыбчивая, детишки крепкие. Сам был косая сажень в плечах, чернобровый, ясноглазый. А пчеловод какой был! Из дальних деревень народ тянулся к нему на пасеку поучиться пчелиному обхождению.
В котором году тиф случился?
Да еще голод, неурожай.
Полдеревни полегло.
Заболел и сосед. Уже при смерти лежал, а должен был прадеду деньги немалые.
Помрет – поди, получи. А деньги ой как нужны были – семья большая, детишки мал мала меньше. Перекрестился дед и пошел к соседу попрощаться, да свое вернуть. Сосед деньги вернул, только в придачу тифом наградил. Как понял прадедушка мой, что заболел, заперся в бане и никому не велел входить. Так один и помер.
ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ДЕНЬГИ?
Бальзак, кажется, называл деньги шестым чувством, помогающим наслаждаться остальными пятью. Почему же для одних деньги – это милый спутник жизни, а для других – боль, стыд, проклятье?
До встречи с Котей я была невероятной эмансипе. Как я ежилась и настаивала на паритетной оплате обеда в ресторане с приятелями и сотрудниками! Как удивлялась, что деньги за себя, уж коли так, надо передавать под столом, чтобы официантка не увидела! Как отказывалась от всяческих подношений «от нашего стола вашему столу»!
Котя был беспрецедентно щедр и легок с деньгами. Принимать от него траты означало просто …, пожалуй, просто ничего не означало. Наоборот, если бы пришло в голову не принимать их, тогда бы это означало, наверное, неуместную мелочность, недоверие или что-то подобное.
С Котей, правда, мы сразу были не просто друзьями, но точно так же он вел себя со всеми остальными. Почему-то его щедрость была настолько само собой разумеющейся, что заподозрить за нею хоть что-то неуместное было бы вот именно что - неуместно.
Я влюбилась в Котю с третьего взгляда первого вечера.
Первый взгляд был критический и недоуменный.
В тот вечер сначала мы сидели в кафе с Мариной П., она девка была заводная, захотелось продолжать, она и говорит: «Пойдем к Коте. Прелестный парень. Похож на молоденького Жана Габена» Ему она позвонила со словами: «Жди! Еду к тебе в гости с очаровательной подругой». Когда мы появились, он начал бегать, сотрясая ветхие перекрытия и вызывая дребезжание фарфора в старинных шкафах, дабы достойно принять нежданных гостей. В один из его отбегов в сторону кухни, воспользовавшись его отсутствием, я спросила Маринку: «А ты ничего не перепутала, может быть, ты имела в виду не Габена, а Фернанделя?»
Котя собрал легкую закуску к сухому вину прямо на старинном письменном столе в своей комнате, и в слабом освещении настольной лампы c плиссированным шелковым абажуром - по мере снижения уровня вина в бутылке - начал на глазах превращаться из Фернанделя в Жана Габена. С Мариной они были давно знакомы, им было о чем вспомнить, они смеялись, и я заметила, какие у него ровные белые зубы.
Потом Марина вдруг засобиралась домой к мужу, это у нее типичная такая сводническая привычка была, а меня Котя удержал, и я, надо сказать, и сама уже не торопилась. Потому что второй взгляд разительно отличался от первого. Мы сидели теперь вдвоем подле того же письменного стола. Рукава его голубой рубашки были закатаны до локтя, и я увидела, что точно такого же цвета у Коти глаза. А руки – загорелые, мускулистые и мужественные. Этакий Морской Волк с глазами цвета морской мечты.
Это и был тот самый третий взгляд.
После ночи невинных взглядов Котя проводил меня домой, чтобы спустя какие-нибудь несколько часов встретиться вновь. Кажется, мы были тогда еще на «Вы».
«Мадам» - обратился ко мне как-то раз Котя торжественно: «А Вы любите шИмпанское?». Именно "шИмпанское", произносил он с какой-то лихой небрежностью.
Так же лихо он однажды меня спросил: «Мадам, а Вы любите деньги?»
Я отвечала невразумительно, как на экзамене. В голове проносились случаи позора денежного недуга. «А я люблю! – с подчеркнутым достоинством декларировал Котя – Я люблю их тратить!»
Вот она спасительная формула! Ну, конечно же, тратить. Тут нет ничего постыдного – ЛЮБИТЬ ДЕНЬГИ ТРАТИТЬ. Не копить, не стяжать, не продаваться за деньги, не чахнуть над ними, а тратить, тратить, тратить!
Мы виделись часто и с легкостью тратили Котины деньги. На мои жалкие попытки выяснить, откуда у него их столько, Котя с истинным благородством отвечал, что добыча денег – дело мужчины, и не стоит женщине об этом беспокоиться. Мы ходили в рестораны и катались на такси, я пахла подаренными им французскими духами, а летом мы отправились на море. Я, собственно, и сама поехала не с пустым кошельком, родители снабдили необходимой суммой, но по ресторанам мы гуляли за его счет. Студент и студентка из профессорских семей. Все-таки я опять поинтересовалась: откуда деньги? Котя сказал - предки дали.
Осенью мне позвонила Марина П. и спросила, знаю ли я, что Котя таскает в комиссионку из дома антикварные чашки, а недавно продал какую-то семейную реликвию. Разумеется, я не знала. Знала только, что антиквариата в доме у них было много, знала, что есть ценная коллекция живописи – и не только на стенах. Котя частенько говорил, что убеждает родителей отнести полотна в музей, что не место им пылиться в антресолях, и что когда-нибудь непременно это сделает. Но простодушно не догадывалась, что именно распродажу чашек из семейных сервизов он подразумевает под мужским делом добычи денег, в которое даме вникать не следует.
Все та же наивность и доверчивость.
Кстати, оказывается, а может, это всего лишь предположение, но, во всяком случае, я прочитала недавно, что чрезмерная доверчивость – следствие избытка определенных гормонов, которые особенно активно вырабатываются в фазе так называемого быстрого сна, сопровождаемой сновидениями. Все совпадает. Чем-чем, а сновидениями жизнь моя была полна. А как еще и типически совпадает! Абсолютно маниловский портрет - мечтать, наивно верить и видеть сны!
И путать – сны и явь.
Вообще наша судьба и характер зависят от устройства химической фабрички, которой по существу каждый из нас является. В античности центром души человека считали эпифиз, шишечку, спрятанную глубоко в мозгу. Если шишечка плохо работает, например, у подростка, то рост тела замедляется, зато раньше времени растет половой член. Какие-то гормоны наверняка несут роковую ответственность за скопидомство или расточительство, за тягу к роскоши и деньгам, а может быть, и помогают их иметь. Гормон денежного притяжения. Женский гормон, привлекающий кредитоспособных самцов.
РУБЛЬ И ШАМПИНЬОНЫ
С первым моим мужем мы всегда жили не слишком бедно по нашим понятиям. Но деньги у нас имели обыкновение заканчиваться раньше получек. Однажды июльским вечером мы встретились после работы возле метро и вместе шли домой с мыслями, что там шаром покати, а карманы у обоих пусты. Была пара картофелин, луковица и пачка сметаны, и я размышляла, какое блюдо можно приготовить из этого набора. Мы шли, нежно обнявшись, по небольшому парку, в нарушение принятых норм прямо по газону. В траве что-то белело. Нагнувшись, мы обнаружили гриб. Муж сказал: шампиньон.
Эти грибы в те времена были редкостью в магазинах, а уж под ногами! О том же, что городские грибы содержат свинец и прочие яды, мы и вовсе не догадывались. Так что было это ничем не опороченное чудо. Оказалось к тому же, что их тут предостаточно. Мы собрали штук пятнадцать.
В довершение чудес тут же на газоне мы нашли металлический рубль, на который в маленьком винном магазинчике поблизости от нашего дома купили бутылочку белого молдавского вина.
Грибной суп и вино у нас были, а что будет дальше – нас тогда не волновало.
Будет день - будет пища. Впрочем, завтрашняя зарплата сомнений не вызывала.
ЛЮБОВЬ ПЛЮС ДЕНЬГИ
Этот лозунг провозгласила Марина П., разведясь с материально несостоятельным первым мужем.
Марина знакомилась с иностранцами и рассказывала подружкам истории своих похождений. Что было на самом деле, угадать было трудно. Ее собственные рассказы были противоречивыми, иногда, однако, она пробалтывалась. Например, сначала она отрицала, что промышляет по ресторанам, говоря: «Не могу же я придти в ресторан, сесть и ждать, когда иностранец какой-нибудь подвалит. Пока-а-а он еще догадается, что я о Хемингуэе с ним говорить буду», но, выйдя-таки замуж за голландца, призналась: «Конечно, и по ресторанам ходила, и сидела, как ****ь, и ждала, пока подвалят, ну, а потом уж, лапшу на уши вешала. Одному дураку, помню, рассказывала, что Джимми Хендрикс у меня на руках умирал. Как же этот идиот плакал!»
Голландца Марина разводила с женой. Почему-то обнаружилось, что он женат, только после года их бурного романа. Марина тоже делала свое лицо. Она не ленилась рассказывать ему в подробностях о пятерках в университете, хотя на самом деле вылетела оттуда после первой же сессии. Пусть считает, что его возлюбленная – талантливая студентка, подающая большие надежды. Сама же тем временем обучалась всем видам массажа, что ей впоследствии, кстати, пригодилось.
Как вещественное доказательство бурной страсти голландца и серьезности его намерений Наталья показывала мне письмо на английском языке, где черными аккуратными квадратными буковками ровно полстраницы было маниакально исписано одним словом: «LOVE». Итак, любовь была налицо, оставалось заполучить его денежки, а для этого надо было развести его с женой. Операция удалась. Разведя голландца с женой, она считала, что гениальная формула сложилась.
Она учила голландский язык, кричала по-вороньи: «Вериз май брауни акдидас?», что означало: «Где мой коричневый портфель?» и ездила по Москве исключительно на такси. С буржуазным шиком отпраздновали свадьбу в Национале. Таких ресторанов в Москве тогда было наперечет, и, гостей Марина встречала в прохладном холле в новенькой шубке, накинутой на плечи – подарке жениха, так чтобы ни у кого уже не оставалось сомнений в ее материальном благополучии.
Приезжая в Москву с рассказами о европейских турне и чемоданами одежды, тут же с наваром распродаваемой подругам, Марина воплощала буржуазный шик. Голландец, видно, тоже чувствовал себя миллионером в стране, где за двести-триста долларов можно было закатить банкет, который в Амстердаме ему и не снился.
Пожив, однако, чуть дольше в Голландии, Марина оценила истинный масштаб вещей. К тому же и в России исторический монетарный перекос длиною в жизнь нескольких поколений резко начал ликвидироваться, не оставляя места для дальнейших финансовых иллюзий.
Голландец оказался совсем не богат и «крейзи на всю голову». Марина развелась с ним, отсудив себе кое-какие алименты и получив тамошнее муниципальное жилье. Сейчас живет она в Москве на гульдены от сдачи квартиры в Амстердаме, плюс еще то ли на алименты, то ли на социал и вдобавок на рубли за массаж богатым клиенткам. В общем, массаж не ей делают, а она. На такси давно не ездит. А любовь свою дарит молодому пропойце, гордясь тем, что в свои сорок пять спит с молодым мальчиком.
ЖАДНОСТЬ. Эпизод 1.
Продовольственные заказы рубежа восьмого и девятого десятилетия века XX - банка сгущенки, бутылка растительного масла, пакет с гречкой, батон копченой колбасы, лосось консервированный и горошек зеленый, мандаринов килограмм, коробка шоколадных конфет, да банка икры красной к праздничку. В магазине всего этого нет. А на работе раз в два-три месяца организовывают как-то. Отвечают за выдачу по очереди – один месяц один отдел, следующий месяц – другой отдел, и так весь год. Сначала надо деньги со всего Института собрать, потом проверить доставку продуктов из магазина, дальше расфасовать по пакетам, и, наконец, отпустить по списку сотрудникам всех отделов. Пакеты расставлены по всей комнате , один человек сидит за столом - сегодня это я - сверяет со списком, второй подносит пакет счастливчику, до кого очередь дошла.
В комнате свежо, мандаринами пахнет, продуктов ждут с нетерпением. Это больше чем еда. Коробочку конфет – врачу или учительнице в школе. Лосось да горошек – в салат на праздничный стол. Даже масло растительное я как-то раз подарила классной руководительнице сына в школе, узнав, что она полтора часа в очереди в магазине за ним простояла, а перед носом кончилось. Чья очередь подошла - в комнату входит, принимает с душевным подъемом заказ, как дар небесный, поскорее расписывается и домой торопится, порадовать близких. А ты сидишь со списком и чувствуешь себя чуть не Христом с хлебами.
Вот очередь дошла до Марлена Акоповича Акопова, известного кинокритика. Он в нашем институте на полставки работает, а так везде – в каждом журнале или газетенке его отзывы на фильмы, репортажи с фестивалей всего мира. Вот крутится мужик!
«Здравствуйте!» - улыбаюсь я и показываю, где расписаться. Но Марлен Акопович подпись ставить не торопится. «Здравствуйте, здравствуйте!» – широко улыбается ядреными ровными зубами, а сам ждет, пока моя ассистентка поднесет ему пакет с продуктами.
Вот пакет в руках у него. Я подсовываю еще раз список на подпись. Да только не торопится расписываться Марлен Акопович! Он что-то сосредоточенно в пакете изучает, наверное, как некоторые, попытается сейчас нам конфеты подарить в благодарность за труд общественно-полезный. Мы уже руками привычно машем, открываем рты, чтобы сказать: «Да с какой стати, не возьмем ни за что!» Ан, видим, чем-то всерьез озабочен человек. Что-то насупился кинокритик, складка набежала эластичная такая, многоярусная над переносицей. А Марлен Акопович горошка банку достает и говорит: «Банка-то маленькая! Говорили, стеклянная будет» «Да, стеклянные и должны были быть, да вот дали жестяные, чуть меньше» «Так ведь стеклянная на двадцать две копеечки дороже стоит» – с укором сообщает золотое перо кинофестивалей. «Ну, да, - говорим, - разницу компенсируют» «Компенсируют? Когда, хотелось бы знать, а то я в командировочку уезжать тут собираюсь, в Италию» - все с той же широкой улыбкой под носом сабелькой говорит Марлен Акопович и охотненько так, жадненько так берет у меня из рук двадцать две копеечки, которые я достаю из собственного своего кошелечечка.
ЖАДНОСТЬ.Эпизод 2.
С девяностых годов множество русских, прежде мечтавших о путешествиях, но с трудом пробивавшихся в командировки или туристические, от случая к случаю, поездки, ринулись по парижам и римам. Посетив одну столицу, на следующий год ставят в план следующую. Объездив Европу, принимаются за Америку. Берут путевку с полупансионом - блины на утюгах не пекут, чай в номерах не заваривают, экономя каждую монетку на покупки, как в советскую бытность, наоборот, еще и приплатить готовы за дополнительные экскурсии.
Так и мы с Таней Пашкиной сговорились съездить куда-нибудь, где ни та, ни другая не былb. Там, куда я хотела, она уже побывала, а где ей интересно было бы путешествовать, я уже успела отметиться.
Сошлись на Испании. Галопом по всей стране. И Барселона, и Мадрид, и Севилья, и Валенсия, и Толедо, и Сарагоса – бегом в автобус, бегом из автобуса. И уйма впечатлений. Завтрак и ужин в счет путевки, обед – как получится. Из солидарности с Таней, неизменно "сытой" в середине дне, я отказывала себе в соблазнах национальной кухни, подстерегавших из-за каждого угла, заодно надеясь сбросить лишние килограммы.
Экскурсовод в самом начале попросила группу не есть в автобусе – не всем, мол, приятно нюхать чужие бутерброды. Кое-кто, однако, пренебрегая запретом, прихватывал себе на обед остатки от завтрака. Испанские рассказы частенько сопровождались шуршанием пакетов с провизией, стянутыми с утреннего шведского стола, бульканьем припасенных напитков, колбасным духом, чавканьем и шумными пищевыми комментариями соседей по автобусу. Таня, к счастью, не любительница мяса, хрустела над моим ухом всего лишь печеньем и яблоками, считая это, несомненно, гораздо более благородным и невинным скопидомством.
Перед сном ею овладевала жажда. Предвидя это, она еще в Москве запаслась кипятильником и чайными пакетиками. Соответственно в наших совместных вечерних прогулках по очередному испанскому городку исключались стакан вина или минеральной воды в кафе или баре, или чашка чая с пирожным в кондитерской. Непременно это был чай в номере. Такова была ее физиологическая потребность. Именно чай, именно в номере, и именно на ночь.
В стакан наливалась вода, туда вставлялся кипятильник. Таня шла принимать душ, я валялась в постели с очередным путеводителем или картой. Начинала бурлить вода, я выскакивала из постели, выключала кипятильник, вытирала горячую лужицу, сокрушаясь произведенным ущербом, и отказывалась от предлагаемого мне чая, даже если к тому моменту, при его виде у меня срабатывал естественный рефлекс. Пару раз, впрочем, я не выдержала и составила ей компанию. И даже понравилось, и даже стыдила себя за снобизм и нетерпимость: проще надо быть и не пристало раздражаться по пустякам.
В Мадриде Татьяне не удалось найти розетку в комнате, и обряд кипячения творился в ванной. Я, как обычно в конце туристического дня, лежала в объятиях карты, выбирая маршруты для свободных от запланированных экскурсий нескольких часов, когда услышала звон и вопли. В ванной был погром. Разбилась стеклянная полочка, не выдержавшая раскаленный стакан с кипятильником. «Совок неистребим!» - хохотала я, помогая собирать осколки в полиэтиленовый пакет, чтобы опять завалиться в постель. Минут через десять слышу: дверь номера открывается. «Что такое?» «Хочу вынести осколки из номера» – говорит Пашкина. «Да брось, горничная разберется!» - говорю. А сама удивляюсь, откуда это вдруг такое рвение прорезалось.
Утром встаю – в ванной на штырях, прежде державших полочку, развешено, словно невзначай, Пашкинское полотенце. Как будто так и было. А пакет с осколками Пашкина выносит заодно с собой – все равно же выходитьь - на экскурсию ехать.
На следующий день собираемся в Толедо и дальше. Пакуем вещи. Неожиданно быстро Пашкина сложила все свое – обычно ее ждать приходится – и пошла в коридор к лифту. «А ты, - говорит мне, - ключ от номера сдай!» Хитро, думаю, то есть, платить за ущерб, похоже, ты не считаешь нужным! И тут же следом выхожу. Минуя лифт, иду дальше, к стойке портье. Сдаю ему ключ, а тот, естественно, предлагает разбитую полочку оплатить. «A minute, please», – отвечаю - и ищу глазами Пашкину, поскольку видела ее только что. И впрямь, отлавливаю беглянку у лифта и веду к стойке. А сама думаю, ну, сколько полочка может стоить, долларов двадцать, наверное. В песетах, разумеется. Именно эту сумму и портье ей называет. Разумно. Нормально. В Москве такая полочка столько же стоит примерно. Только Пашкиной эта сумма кажется непомерной, она начинает, варварски коверкая английскую грамматику, возмущаться, поражаться. Хотя недавно в собственном доме ремонт делала и мебель меняла. И ничего - не возмущалась, не поражалась, скорее, хвасталась, когда диван новый покупала и паркет перестилала.
Тут лифт подошел, пора вещи грузить, я тороплю ее. Делать нечего, достает Пашкина деньги и с ненавистью чуть не в рожу ему швыряет деньги.
Симпатичный такой, милый, интеллигентный был испанец…
ЖАДНОСТЬ. Эпизод 3.
По логике теперь должен быть эпизод жадности собственной.
По логике беспристрастности и самокритики.
Но подобные эпизоды пусть пишут обо мне другие.
Говорят, что деньги любят тех, кто сам их любит. Что в кошельке их надо бережно раскладывать и всегда знать, сколько их там, родимых. И, правда, самые состоятельные из моих знакомых бывали и самыми скопидомными. СКОПИли на ДОМ. Но о себе скажу лишь, что ни собственная жадность, ни собственная щедрость не помогли мне выявить каких-либо закономерностей, поспособствовавших лично моему - не то, что обогащению, а хотя бы материальной стабильности.
ЛУЗЕРЫ
Мы давно не виделись с Аней Ч., а многолетняя традиция общения давно требовала очередной неспешной дружеской посиделки. Срывались одна за другой попытки наметить встречу. Требовался экспромт. Тем более что живем в соседних подъездах. И он случился. Аня позвонила мне по какому-то поводу в пятницу вечером, а я спросила, не хочет ли она забежать.
- Сейчас я готовлю ужин, а после этого смогу, – ответила она.
- Хорошо, сориентируй меня тогда, пожалуйста, во сколько это будет
- Ну, часов в восемь.
- Отлично, - говорю я и натягиваю джинсы, чтобы выскочить в магазин.
Аня перезванивает:
- Так, а зачем ты сказала сориентировать тебя? Какая разница? Если ты все равно дома? Что это меняет? И потом, восемь – это время ужина. Что мне – ужинать дома, или…?
- Разница такая, например, что сейчас я собираюсь выйти в магазин за выпивкой… А насчет ужина, разумеется, я готова тебя покормить…
- Что значит покормить…
- В зависимости от того, как решишь, если тебя устраивает мое меню, поужинаем вместе. Если ты предпочитаешь поесть то, что ты готовишь дома… У меня – баклажаны, рис и мясо…
- Так, ладно. Я буду рис и баклажаны, мяса не надо…
Аня приходит к накрытому столу, конечно, нашлось кое-что еще, помимо названного: сыр, ветчина, помидоры, консервированные огурчики. Вполне нормально - не званый же вечер, экспромт…
Мы едим, пьем водку с соком по Аниному вкусу. Я отдаю предпочтение вину, но ей запретили врачи. Аня рассказывает о компании своей бывшей одноклассницы, у которой по традиции была недавно на дне рождения.
- Эти люди – лузеры, ты понимаешь, что это значит?
- Ну, да, неудачники…
- «Потерявшие», от глагола to lose. Вот они все потеряли и теперь всем недовольны, все критикуют, такую чушь несут. Они меня угощали вином. Конечно, молдавским. Говорили, ах, какое вкусное, ну я сказала, очень вкусное, но пить эту гадость, конечно, не стала. Еще зубровкой какой-то пытались поить, но я попробовала две рюмки и, знаешь, вкус какой-то artificial. Они ее, наверное, в каком-нибудь ларьке купили.
- В ларьках водку теперь не продают
- Ну, неважно, говно, короче.
Дальше Аня рассказывает о другой компании, в которой тоже побывала недавно. Это были не лузеры. Они пришли в гости к ее соседям по загородному поселку - с охраной, бассейном и казино.
- Ну, это вполне нормальные, симпатичные люди. Главное, никто не говорил долго и нудно с умным видом, например, помнишь, как у тебя на дне рождения, Таня твоя Пашкина. Нищета! Двадцать долларов за полочку пожалела. Помнишь, ты мне рассказывала?
- Ну, тут дело как раз не в нищете…
- Ну, в жадности. Противная – слышать о ней не хочу. Так вот - милые, веселые люди. А главное, умные. Там одна пара была, так он скупил когда-то за бесценок квартиры, понимая, что потом они будут совсе-е-м по-другому стоить, и теперь - богатый человек.
- При чем тут ум? Всякий школьник это понимает! Тут надо было или деньги иметь…
- Гроши…
- Но все же! Или в райкоме каком-нибудь работать…
- Никакого отношения к этому они не имели…
Я предлагаю ей все-таки мяса, хотя она от него и отказалась. Аня дегустирует и говорит:
- А ты не пробовала готовить мясо, чуть-чуть посыпав его сахаром?
- Я бы с удовольствием, но мои так не любят
- Вкус надо воспитывать! А как у тебя с деньгами?
- Паршиво…
- Ну вот – накидывается на любимую тему Аня, - теперь-то, конечно поздно, но вот, если бы тебе было двадцать или тридцать лет, я бы тебе посоветовала менять мужа. Умные люди… Вот я…
- Я прекрасно помню, как ты, после развода говорила, что вообще замуж не собираешься...
- Потому что у меня и так полные карманы денег были..
- Помню, был у тебя какой-то немец, ты говорила, жадный, скучный…
- Потому что он бедный был. А богатые были все женаты. А все равно я всегда принцессой была. Меньше тысячи долларов любовники мне не оставляли...
- А вот этого ты мне не говорила
- Но это не значит, что это плата за любовь – поспешно оправдывается Аня
- Ну, послушай, в конце концов, что ты пытаешься мне доказать, что лучше быть здоровым и богатым, чем больным и бедным? В чем рецепт?
- Должна быть установка.
- Установка – вещь хорошая, но явно недостаточная.
- Ну, наверное, еще важно вращаться в соответствующей среде.
- Ты знаешь, когда у нас все хорошо, мы считаем это своей заслугой, а когда плохо, то мы вроде и ни при чем.
- Это - правда – неожиданно соглашается со мной Аня.
Здоровая вера, что полноценность, ум, борьба и усилия вознаграждаются, помогли ей сделать собственную жизнь. По всем житейским параметрам Аня – человек процветающий. Но неужели она действительно верит в свою педагогическую миссию?
Или ее мучит, что кто-то выходит за пределы уважаемого ею круга, а не уважать человека, не предъявив ему упреков в неправоте, бездеятельности, заблуждениях – вроде бы неудобно? Мучит, что кто-то не вписывается в ее формулу житейской справедливости, напоминая ей о существовании огромной части человечества, находящегося за рамками утешительных заблуждений?
Она презирает лузеров. Они всё имели и всё потеряли.
Но это же бестактно. Она и меня наверняка считает лузером.
Хотя… я ничего особенного не имела, и ничего особенного не потеряла.
Имела надежду и просрочила. Имела иллюзии – и кончился срок реализации.
Прокисшие надежды и высохшие иллюзии.
Увядшие мифы.
Облетевший, как осеннее дерево, самообман.
Никчемный и корявый.
Вот, собственно, и все мои потери.
А у нее все есть.
И есть, что потерять.
Есть шанс стать лузером презренным, не приведи, конечно, господь!