"Самоубийца именно потому и перестает жить,
что не может перестать хотеть."
А. Шопенгауэр
Старший лейтенант Вежек стоял навытяжку перед командиром. Подполковник уже охрип от ругани и устал. Старлей не обижался на своего начальника. Он прекрасно понимал, что значит приехать на должность командира части после окончания академии с золотой медалью и что значит допустить такой прокол. Вежек тоже окончил военное училище с красным дипломом и тоже считался перспективным. Он вспомнил напутственные слова начальника курса, когда его, выпускника - лейтенанта, отправляли служить в воинскую часть на майорскую должность. Теперь все. Теперь конец. Пару часов назад Вежек точно так же материл одного из своих подчиненных - сержанта Кравцова. Только ругай - не ругай, ничего назад не вернешь. Сержанту что - он, хотя и старательный, но - временщик, через полгода уедет домой. Об армии у него останутся одни воспоминания. А старлею еще служить и служить, как медному котелку. Только вот с каким взысканием - и что это будет за служба? "Капитана", как минимум на год задержат, передвижения на вышестоящую должность тоже не скоро увидишь. Об учебе в академии не может быть и речи.
Командир выдохся и замолчал. В кабинете наступила гнетущая тишина. Подполковник, в принципе, понимал старлея. Тот сделал все, что мог. Как командир подразделения, он оградил своего подчиненного, обычного солдата, практически от всех тягот воинской службы. "Красноармейца" не назначали в караул, не посылали на "кухню"; старлей приставил к нему надежного сержанта-дембеля, чтобы тот защищал молодого не только от "дедовщины", но и от справедливых упреков сослуживцев. И все равно не уследили. Рядовой Никурахин повесился. Причем самым паскудным в этой истории было то, что повесился он со второго захода. Один раз его уже вынимали из петли. Было это два месяца назад. Тот случай поднял тогда на ноги всю часть. Еще бы! Краснознаменная, гвардейская, на отличном счету у начальства - и такой инцидент. Подполковник достал сигареты и закурил. Он сам неоднократно по нескольку часов кряду беседовал с этим воином, задавал ему самые каверзные вопросы, пытаясь найти корни происшествия. Но ничего обнаружить не смог. Старший лейтенант Вежек - один из лучших офицеров части - добросовестный, исполнительный, времени и сил для службы не жалеет. Предыдущий командир хотел присвоить ему "капитана" досрочно, но не успел - отправили старика с почестями в сырую землю. Не выдержало сердце. Да и как оно могло выдержать - когда он принял эту в/ч, она была в загоне. Дисциплины - никакой, среди солдат - сплошная "дедовщина", среди офицеров - пьянство, в общем - развал. Полковник тогда дневал и ночевал на службе, все привел в порядок, а когда наладилось и в части наступил покой - было поздно.
Подполковник посмотрел на своего подчиненного, понуро стоящего среди комнаты, и отправил его прочь. Когда ему, блестящему выпускнику военной академии, предложили ехать сюда на должность первого лица, он не колебался. Даже тем, кто рвется из всех сухожилий, судьба такие подарки делает не часто. Сокурсники завидовали и желали удачи по службе на новом месте. Была прямая дорога в генералы. Теперь - все насмарку. Из штаба округа уже позвонили: "Жди комиссию и, как минимум, - несоответствие. А если еще что-нибудь накопают - полетишь с должности." Кадровик завидовал подполковнику и считал его выскочкой, с плохо скрываемым злорадством отрезал фразу и бросил трубку. Подполковник посмотрел на часы. Начало первого ночи. Погасил сигарету, взял фуражку и направился домой.
* * *
Старлей пришел в казарму. Кравцов дожидался его в канцелярии, спать не ложился. Вежек прекрасно понимал, что сержант не виноват, но ничего говорить ему не стал - сколько можно. Неуставщины в подразделении не было - это самое главное. Причина самоубийства Никурахина остается неизвестной. Комиссия приедет - будет копать. Тут ничего не поделаешь - проверка есть проверка, у нее такие задачи. Нужно что-то предпринять, чтобы защитить сержанта. Парень не виноват - но разжаловать могут. Да и самому страдать-то за что? С самоубийством дело неясное.
Но еще больше поразило, точнее сказать, удивило Вежека поведение матери Никурахина. Старлей достал из сейфа личное дело солдата. Вместе с сестрой воспитывался матерью и бабкой. Отец умер давно. Адрес и телефон матери. Он вспомнил разговор с ней по междугородке и был смущен тем, что известие о гибели сына ее почти не затронуло. Далекий голос был равнодушен и высказал единственную просьбу - никуда никому ничего не сообщать. Сказала, что обязательно приедет на похороны. На вопрос офицера, была ли у ее сына девушка, женщина ответила отрицательно - значит, любовные страсти здесь тоже не при чем. Офицер положил папку назад в сейф, отправил сержанта спать и ушел в общежитие.
* * *
Сержант Кравцов разделся, аккуратно сложил форму на табурет и прошел в умывальню. Спать не хотелось - такая встряска случается не каждый день. Он стал вспоминать подробности этого злополучного утра. Подъем, зарядка, осмотр - все было как обычно. После завтрака - строевой тренаж. Вот тут-то Кравцов и зевнул. Когда Никурахин попросился в туалет, у сержанта мелькнула мысль - не отпускать. Но если не отпустишь - скажут, что издевается. Разрешил. Видя, как солдат побежал, успокоился - значит, приспичило. Но к окончанию тренажа тот не вернулся - командир отделения понял, что дело неладное и метнулся в туалет. Там никого не было. Сообщил старшине, кинулся в бытовку, сушилку, но везде было пусто. Доложили начальнику подразделения и дежурному по части - те, в свою очередь, - командиру части. Через полчаса Никурахина искали все. Кто-то вспомнил, что видел какого-то солдата, взбирающегося по пожарной лестнице на крышу. Поднялись на чердак и нашли его там - висел, уже не качался. Начальник медпункта сам лично делал ему искусственное дыхание и ставил электрошок - все было напрасно. С величайшими предосторожностями спустили тело вниз - не дай бог уронить, скажут - избивали или выбросили из окна. Подъехала санитарка и отвезла труп в морг.
Кравцов примостился на подоконник и закурил. Хорошо, хоть в отпуск успел съездить. На дембель теперь последним отправят. И лычки срежут. Родня, может быть, посочувствует, а соседи наверняка будут злорадствовать - в отпуске щеголял сержантом, а вернулся рядовым. Кравцов выпустил колечко дыма и оглянулся на скрип - дверь открылась и вошел дежурный по роте.
- Не спится, Толян?
- Не спится.
- Тебе теперь на полную катушку влепят.
- Да чего уж там, - разговор явно не клеился.
Дежурил сегодня сержант Царев. Они были одного призыва и из одного города, только из разных районов. Договаривались возвращаться домой вместе. Вежек обещал отпустить обоих одновременно. Теперь не получится. Командир зарубит дембель. Конечно, задержат всех, но Кравцова будут мурыжить до предела. Сержант потушил сигарету и ушел спать.
* * *
Подполковнику повезло. Комиссия ничего серьезного не "накопала" и ограничилась рекомендацией объявить офицерам "несоответствие". Сержанта разжаловали, но в командирах оставили. Начальника отделения старшего лейтенанта Вежека тоже с должности не сняли. Решающую роль, пожалуй, сыграло то, что председатель комиссии в свое время окончил ту же академию, что и подполковник. Сработала корпоративная взаимовыручка. Председатель комиссии рассуждал примерно так: если "зарыть" командира части - скажут, что академия готовит плохих офицеров. А кто еще кроме него ее окончил? Вот тут-то и вытянут на свет божий за шиворот. Полковнику же светит генеральская должность. Нет, тут даже по таким мелочам нельзя подставляться. И председатель комиссии резко одернул кадровика, который на совещании предложил ходатайствовать о снятии всех причастных к этой истории офицеров с должностей. Тот обиделся, присел в уголок на стул, затаился. Все ясно, нажил еще одного врага. Да черт с ним, в жизни часто приходится выбирать между молотом и наковальней.
Самый большой прокол усмотрели в том, что к солдату не были приняты меры после первой попытки суицида. Полковник долго поучал офицеров, как надо было поступить в такой ситуации. Но чем дольше он разглагольствовал - тем яснее ясного становилось, что ни в какую психушку Никурахина бы не поместили. Покантовался бы он в госпитале, постолярничал, поплотничал, помастерил. Всем известно, чем занимаются там служивые, болеющие не пойми чем. А недельки через две-три вернулся бы назад. Но высказать это вслух никто не решился. В армии ведь как - "не сметь свое суждение иметь!..." Члены комиссии выступали по очереди и офицерское собрание окончилось далеко за полночь.
* * *
Утром почтальон принес дежурному по части телеграмму. Приезжала мать солдата. Члены комиссии уже уехали и только председатель задержался. Он был в кабинете командира части, когда вошел дежурный и доложил о телеграмме. Подполковник забрал бланк и отпустил офицера.
- Надо кого-то послать, чтобы встретили.
- Вежек поедет. Недосмотрел, пусть теперь занимается.
- Правильно. Только вначале пусть отвезет меня на вокзал, а потом - за женщиной.
Командир части снял телефонную трубку и дал соответствующие указания. Затем он обменялся с полковником несколькими незначащими фразами - говорить, собственно, было уже не о чем. Комиссия свою работу завершила, осталось только похоронить самоубийцу. Полковник попрощался с командиром и ушел в гостиницу собираться.
* * *
Женщина должна была приехать тем же поездом, каким собирался уехать председатель комиссии. Офицеры стояли на перроне, когда подошел состав и, поскрипывая тормозами, остановился. Старший лейтенант помог полковнику донести вещи к вагону. Толпа пассажиров кинулась в буфет и к привокзальным ларькам. "Эх, черт возьми,-подумал Вежек,-самому бы уехать куда-нибудь далеко-далеко. Вот так, несколько суток в вагоне, - и на край света." Он стал разглядывать снующих людей - в такой кутерьме запросто можно было разминуться, затем решил вернулся на привокзальную площадь и подошел к "бобику".
Поезд тронулся и перрон опустел. Несколько приехавших пассажиров стояли небольшой группкой, озабоченно ожидая автобус или такси. Женщин среди них было двое. Одна, дородная, в импозантном джинсовом сарафане, с кучей чемоданов и баулов, безуспешно пыталась вызвать носильщиков. Другая, одетая в простенькое серое платье, с небольшой сумкой в руке, осматривалась по сторонам и, увидев Вежека, пошла ему навстречу. Они поздоровались. Женщина была матерью Никурахина.
На предложение офицера устроить ее в гостиницу Мария Михайловна отказалась и попросила сразу отвезти ее к командиру. Хотя время было позднее, подполковник был еще в своем кабинете. Они вошли вместе, командир пригласил ее сесть поближе, за его рабочий стол, расположенный посреди кабинета в виде буквы "Т". Вежек разместился на одном из стульев, расставленных вдоль стены.
Женщина покачивала головой в такт словам соболезнования, которые говорил ей подполковник и промокала носовым платочком влажные глаза. Офицер замолчал и женщина тихим голосом спросила разрешения высказать одну просьбу: "Вы извините меня, - ее голос дрожал и прерывался. - Но, если можно, никуда не сообщайте о его гибели. - Это было более чем странно, в таких ситуациях обезумевшие и разъяренные родители обычно, наоборот, грозились дойти до господа бога. - Никому не нужно об этом знать - ни в военкомате, нигде. У нас поселок маленький - сообщите одному, а узнают все. А знать нельзя, особенно моей дочери - его сестре. По отцовской линии у них все такие - дед повесился, отец повесился. Она узнает - тоже повесится." И женщина, не выдержав, громко расплакалась.
* * *
Взысканий ни с кого не сняли.