- Михал Саныч, - услышал я в трубке густой бас Льва Гаврилыча, - прокол у тебя!
- Что такое? - всполошился я. Но не очень.
Леву недавно сделали освобожденным заместителем секретаря парткома. Освобожденным от работы в лаборатории, где я был начальником. И с его подачи меня также недавно назначили не освобожденным (от основной работы) главным редактором стенгазеты института.
-Прокол у тебя, - повторил Лев Гаврилович. И многозначительно замолчал.
- Не понял, - пытался сохранить я невозмутимый тон. - Поясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду. - Прокол мог быть и по производственной линии, поскольку Лева ещё совсем недавно работал в лаборатории и был в курсе дел, но теперь, взирая с высоты парткома, мог указывать.
- Я имею в виду газету.
Новогодний и первый для меня номер газеты полчаса назад наконец-то вывесили на третьем этаже возле входа в столовую. И я с облегчением успел вздохнуть.
С облегчением потому, что, как оказалось, мне пришлось организовать работу. Собрать материал было совсем не просто - никто не хотел писать, зная, что читать никто не будет. Газету всерьез никто не принимал. Газета должна была выходить к праздникам, писать о недостатках к праздникам было не принято. Нужно было придумать тему, вытрясти материал из начальника какого-нибудь отдела, осветить ход соцсоревнования. Потом чуть ли не на коленях просить отпечатать заметки в машбюро, а у них всегда завал. И уж труднее всего было с художниками. Была в институте бригада художников, которой руководила молодящаяся крашеная блондинка, ужасная стерва. Под ее командой работали "маляры", умевшие, как я понял, рисовать по трафарету и раскрашивать переводные картинки. Эта бригада постоянно рисовала какие-то огромные плакаты для коллегии министерства, и все время было не до газеты. К тому же блондинка завела моду жаловаться в партком. Что я, якобы, задерживаю материал. Всех надо было просить, как будто лично мне нужна эта стенгазета! Это сейчас газета - это СМИ, а тогда она была ОРГАНОМ и непременно должна была быть "коллективным пропагандистом и организатором".
Вот почему я облегченно вздохнул, когда в последний день года лично перетащил от художников обтянутые ватманом рамки-щиты с еще не высохшей акварельной краской и вставил их в специальные пазы на стенке возле столовой. Дело сделано!
Но не прошло и получаса, как бдительный Лев Гаврилович снова достал меня.
-Лев Гаврилович, так что там не так? - Может быть, Дед Мороз слишком похож на директора? - подумал я.
-Подходи к газете.
Я поднялся на третий этаж и стал изучать газету. Вот Дед Мороз... Нет, не похож. Вот елка с шариками, а в них пожелания, общие, нейтральные... Вот написано "Орган партийной, профсоюзной... ", так, все верно.
Лева подошел не сразу. Чтобы я понял, кто он, а кто я.
- Как же так, Михсаныч, не ожидал я от тебя.
-Так что тебе не нравится?
-Смотри. Смотри внимательней. - Лева демонстрировал свое положение.
Я снова стал шарить глазами по газете. Я уже чувствовал себя двоечником, который стоя перед классом на уроке географии не может найти на карте Шпицберген. Это стало меня злить.
-Знаешь, Лев Гаврилыч! Хватит делать из меня дурака! Говори, что не так!
-Ну, как же! А где "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"?
Вот это да!!! Не было этого. Как же я забыл! Ведь пролетарии соединялись во всех изданиях, начиная от "Правды" до детской "Мурзилки". А у нас они не соединялись! В праздничном номере газеты, которую будут читать пять тысяч сотрудников, они не соединялись! Пролетарии! Всех стран! И не соединялись...
Что делать? Тащить газету к художникам в другой корпус? Или приглашать их с кистью сюда?
Снова затрещали телефоны. Вызвали главную художницу. Устроили совет.
Задачу решили просто. На полоске бумаги написали нужные слова и приклеили эту полоску в верхнем углу. Пролетарии соединились!
Уфф!