Ромашка

Алекс Ершов
1.
…А теперь позволь мне, любезный Феофил, выполнить давнее обещание и рассказать о друге, которого ты видел на моей фотографии, и который тебя так заинтересовал. Тебе даже показалось, будто раньше ты его где-то встречал. Но нет, вряд ли ты мог его встретить – на той фотографии он мало похож на себя. И, тем не менее, что-то привлекло твоё внимание! Ты очень правильно заметил, что лицо его, не будучи каким-то особенным, всё же неуловимо выделяется среди других… Но, впрочем, всё по порядку.
Расскажу, как мы с ним познакомились. Помню, как сейчас: спускался я по лестнице и услышал за спиной чьи-то быстрые шаги. Вдруг - резкий хлопок по левому плечу! Наученный с детства подобными шутками, тут же обернулся направо и обнаружил совершенно незнакомое сияющее лицо, то самое, что ты видел на фотографии. Это лицо смотрело на меня сначала с глупой улыбкой, а потом с недоумением. В течение полусекунды стало ясно, что он меня с кем-то перепутал. С трудом удерживая смех, он быстро закрылся ладонями, затем проговорил что-то невнятное, наподобие «Ой, виноват, ошибся!» – но тут же взял себя в руки, выровнялся и принял галантную позу. «Простите великодушно! Весьма обескуражен своей досадной оплошностью! Понимая, что подобное поведение не делает мне чести, я всё же осмелюсь просить вас о снисхождении и…» Оживлённо жестикулируя на протяжении своей цветистой речи, он позабыл, что находится на лестнице, и во время очередного реверанса оступился, начав было падать. Рефлекторно ухватил я его за рукав, но это не помогло – падение состоялось. Поднявшись и отряхнувшись, он хотел было продолжить речь, но, увы, вдохновение было утрачено. И тут, не растерявшись, он обратился ко мне, словно всё это время был на какой-нибудь репетиции: «Ну, вы всё поняли… Извините, пожалуйста!» Он смотрел на меня как-то по-детски, широко распахнутыми глазами. После этого оставалось только взаимно улыбнуться!
В протяжение всей сцены мимо нас прошли несколько человек, в том числе мои знакомые. Надо было видеть их физиономии! Наше поведение совершенно не укладывалось в систему понятий, присущую этим физиономиям, и взгляды, бросаемые на нас, были подобны плевкам.
…Впрочем, тогда мы ещё не познакомились, просто как бы «столкнулись». А по-настоящему познакомились позже. Было это так: шёл я по той же лестнице, но на этот раз поднимался. И надо же – на том самом месте встретились глаза в глаза. Я не знаю, что тогда произошло. Наверное, мы одновременно подумали одно и то же. И снова взаимно улыбнулись. После этого протянули друг другу руки.
- Меня зовут Роман, - представился он. - Можно просто Рома.
- Как романтично! - ответил я. - Роман, Рома, ром… Что-то связанное с напитками?
- Меня так назвали в честь «Доктора Живаго».
В голове тут же промелькнула мысль: «А разве доктора Живаго звали Романом?» – но я отреагировал иначе:
- А я было подумал, что в честь «Анны Карениной».
Он пристально посмотрел на меня огромными глазами и поведал, что почти все, кто с ним знакомятся, тут же спрашивают: «А разве доктора Живаго звали Романом?» А бывает и другой вопрос: «Наверное, так звали доктора из твоего роддома?» И лишь несколько человек за всю жизнь поняли его правильно… Таким образом, я понял его правильно и дальше мы пошли уже вдвоём.
Впоследствии нас очень часто можно было видеть вдвоём. Как-то на удивление быстро мы с ним сошлись, будто всю жизнь знали друг друга. Договариваясь об очередной встрече, мы нисколько не задумывались о том, куда сегодня пойдём и что будем делать. Иногда бывало так, что мы виделись несколько минут и, наскоро перебросившись словами, разбегались каждый по своим делам. Но очень часто наши встречи длились часами, и тогда в своих прогулках мы кружили по всему городу, заходя в попутные кафе и забегаловки, посещая парки и скверы, и культурно отдыхая на всевозможных лавочках.
Обычно в завершение нашего маршрута мы подходили к мосту и, облокотившись на перила, стояли в нескончаемом прощании. Этот мост являлся как бы разделительным пунктом, от которого мы расходились в разные стороны, каждый на свой берег. Мы жили на разных берегах реки (ты знаешь эту реку – в нашем городе она гордо именуется «рекой», как наиболее полноводная артерия из всех его ручьёв, ручейков и канав).
И знаешь, можно заметить нечто символичное в том, что мы жили на разных берегах. Мы были словно из разных миров, из разных жизней. Наши общие знакомые считали Ромку человеком со странностями и никогда не относились к нему серьёзно, хотя он совершенно не придавал этому значения. Поэтому многие находили весьма странным факт нашей близости. Нет, не многие, а практически все! В один голос твердили они, что нет между нами ничего общего, ну кроме разве что обоюдной страсти к словоблудию. О, как мы смеялись над такими голосами, которые были, в сущности, одним голосом! Мы-то знали, что в нас гораздо больше общего, чем способны разглядеть любые привередливые скептики даже на расстоянии собственного носа!


2.
Подобно тому, как ребёнку бывает интересна новая игрушка, которую любопытно вертеть в руках, разбирать на части, изучать внутренности, - в таком смысле был мне интересен Ромка. Поначалу я совершенно не воспринимал его всерьёз – просто очередной оригинальный собеседник, достаточно эрудированный, порою наивный, иногда излишне эмоциональный, с налётом некоторой сентиментальности. В общем, типичный романтик, что вполне сочеталось с его именем, но не слишком выделяло из многих людей подобного склада, которых доводилось видеть на моём веку. Но довольно скоро я понял, что Ромка – совершенно особенный человек в моём окружении.
От всех прочих знакомых он отличался прежде всего непосредственностью. Ему ничего не стоило неожиданно вскочить с места, выпрямить спину и начать делать резкие повороты туловища – он объяснял, что в детстве у него обнаружили сколиоз и заставляли выполнять подобные упражнения по нескольку раз в день, с тех пор это вошло в привычку. Но представь, какое впечатление это производило на окружающих!
Очень часто при соответствующем настроении Ромка любил заводить разговоры с совершенно незнакомыми людьми. Представь себе изумление продавщицы, которая вместо привычного вопроса о степени свежести хлебобулочных изделий слышит нечто наподобие: «Девушка, у вас замечательная причёска. А эта розовая кофточка вам очень к лицу. Вам нужно в ней обязательно сфотографироваться!» Интересно, что Ромка находил своим поступкам такое оправдание: в детстве, мол, он был застенчивым ребёнком и это его очень угнетало, и вот, кто-то посоветовал ему заняться своеобразным аутотренингом. Постепенно он вошёл во вкус, и даже теперь, отнюдь не страдая от стеснительности, «поддерживал форму» таким вот экстравагантным способом.
Иногда Ромка мог неожиданно остановиться посреди дороги, замолчать и уставиться на какое-нибудь здание, или дерево, или вообще непонятно на какой предмет. При этом он полностью погружался в себя, и отвлечь его расспросами было невозможно. Через несколько минут он как бы выходил из транса и объяснял, например, так: «Извини, я тут посмотрел на дерево, и его крона напомнила мне одну картину, которую я видел в прошлом году на выставке. Обрати внимание на вон те просветы между ветками: видишь, – когда они раскачиваются ветром, создаётся иллюзия возникающих-исчезающих фигур? Правда? Вон там, слева – мужская, а справа – женская. Да ты посмотри внимательно! Можешь слегка прищурить глаза, тогда точно увидишь!»
Такие особенности поведения меня поначалу просто забавляли. Но постепенно я начал задумываться: а так ли всё это ненормально? Необычно – да, но что ненормального в том, что человек открыто проявляет свои чувства? Можно даже сказать, что мир вокруг нас ненормален в той степени, в которой ему кажутся необычными подобные проявления! Я это понял, Фил! Понял благодаря Ромке, благодаря нашему общению.
Вспомни, ведь и я когда-то был таким! Почти таким… И мне было хорошо, я вовсе не считал своё поведение каким-то необычным. А вся дальнейшая жизнь состояла из сплошных оправданий: почему нельзя себя так вести, почему неприлично быть откровенным, смеяться и плакать от души, стремиться к тем, кто тебе интересен… И вот, теперь я стал строгим и сдержанным, и что – от этого мне привалило в жизни счастья? Единственное, чего я достиг – на меня не указывают пальцем и все вокруг считают здравомыслящим человеком. И сколько таких здравомыслящих счастливы от своей несвободы?
И знаешь, дорогой Фил, рядом с Ромкой я постепенно начал чувствовать себя тем, кем был много лет назад. И тогда он перестал для меня быть любопытной игрушкой, а превратился в своеобразное альтер эго, зеркало, в которое хотелось смотреть, и не чувствовать себя при этом неловко.


3.
Должен сказать, что внешность его весьма гармонично сочеталась с романтическим характером. На фотографии ты вряд ли заметил, но у него были очень светлые, вечно растрёпанные волосы. При каждом повороте головы они приходили в движение и напоминали переливающиеся волны. Добавь к этому огромные глаза с длиннющими ресницами, вздёрнутый нос и веснушки.
Однажды мы стояли на мосту, он увлечённо о чём-то рассказывал. Глядя на его переливающиеся волосы, я вдруг спросил:
- Слушай, а тебя Ромашкой никто не называл?
Он почему-то смутился и даже покраснел. Оказалось, что действительно, его так называли, но это было очень давно, в детстве, и называл его так один-единственный человек – бабушка.
– Вот оно как, Ромашка… Любит – не любит…
Мне тоже захотелось его так называть – было в нём нечто ромашковое. И я несколько раз употреблял такое обращение, но только несколько раз! Однажды мне показалось, что ему это не нравится. Будто я затронул слишком личную сторону его жизни и вторгаюсь в какие-то давние детские переживания, куда он предпочитал бы никого не впускать, даже меня.
Не стану пересказывать содержание наших с Ромкой разговоров – это практически невозможно ввиду огромного их разнообразия. Пожалуй, не было сколь-нибудь значимых (и незначимых) проблем, которые мы бы с ним не обсуждали. И каждый раз всё было по-новому, вот что самое удивительное! Мы могли возвращаться к старым темам, вовсе не находя их старыми, и продолжать свою болтовню с новым вдохновением.
Он обладал редким качеством слушать собеседника. Никогда в жизни не встречал я более внимательного и заинтересованного слушателя, ты уж извини меня, дорогой Фил! Да, конечно, и ты умел замечательно выслушивать мои словоблудия, но… Представь, поначалу я говорил не умолкая, перебивал его в любом месте – короче, вёл себя совершенно эгоистично. Удивительно, что Ромка никак не выражал недовольства моими перебиваниями, спокойно замолкал и начинал выслушивать моё очередное словоизвержение. И в какой-то момент я чувствовал, что веду себя неправильно! Я начал следить за собой и время от времени удерживался от желания что-то ляпнуть несвоевременно. Выходит, что Ромка своим молчанием сделал больше, чем мог бы высказать словами. А словами он тоже мог высказать, да! Но, представь – ни единого слова осуждения, порицания, назидания не слышал я от него!
Как-то Ромка рассказывал о правилах обращения с кошками (при всём моём равнодушии к этим пушистым созданиям я слушал его с интересом). Оказывается, на кошку невозможно воздействовать силой и принуждением. Она приемлет только ласку и понимание, и нужно быть бесконечно терпеливым, дабы чего-нибудь добиться от неё. Помнится, похожую мысль высказывал один профессор из бессмертного булгаковского творения, правда, по отношению к любой живности, о чём я не преминул заметить Ромке в ответ. Так мне хотелось блеснуть эрудицией. И вот, до меня дошло, что Ромка этим правилом руководствовался по отношению ко мне. Он не делал замечаний, но молчаливо давал понять, что я не прав!


4.
Я уже рассказывал тебе, что наши встречи с Ромкой обычно завершались на мосту, а дальше мы расходились по своим берегам. Но иногда бывало иначе, и мы оказывались друг у друга в гостях. Вспоминаю случай, когда я впервые попал к нему домой – возвращались мы с одного мероприятия, и оказалось, что он живёт совсем рядом.
Прежде всего, мы продолжили празднование, поскольку обоим казалось, что основное мероприятие было недостаточно интересным. И знаешь, дорогой Феофил, нам вполне удалось исправить положение так, чтобы не считать тот день потерянным. Нет, мы вовсе не пьянствовали. Должен заметить, что Ромка вообще мало употреблял, и мне в его присутствии совершенно не хотелось напиваться до умопомрачения. Так вот, в процессе нашего празднования, мой взгляд неожиданно обнаружил гитару, висящую в дальнем углу комнаты. Решил тряхнуть стариной и показать Ромке, на что я способен.
Достал я эту гитару, оказалась довольно неплохая по нашим дворовым меркам – «Орфей», правда, изрядно потёртая. Приняв подобающий случаю артистический облик, я затянул свой привычный репертуар. Помнишь:

Yesterday,
All my troubles seemed so far away!
Now it looks as though they’re here to stay…
Oh, I believe in yesterday…

Ну и так далее, ещё несколько подобных вещей. Ромка весьма заинтересовался и было видно, что ему понравилось, но я не чувствовал в его реакции привычного для себя восхищения, которое бывало в наших старых компаниях. И вот, после очередного «хита», который мы отметили взаимным возлиянием, Ромка сам взял гитару, некоторое время настраивал её, а затем заиграл незатейливое вступление. Песня оказалась на стихи из любимого им «Доктора Живаго».
Знаешь, Фил, я сразу почувствовал какое-то магическое воздействие Ромкиного исполнения. И дело не в том, что играл он и пел гораздо лучше меня, а это было именно так. Просто глядя на него, и слушая, казалось бы, знакомую песню, я совершенно реально погружался в её атмосферу. Будто не было за окном тёплого летнего вечера, и в комнате не горел яркий свет. Явственно виделись мне и мерцание свечи, и капли воска, и промёрзшее окно, за которым метёт метель, и даже стук падающих башмачков… Это невозможно передать, теперь я каждый раз, слушая или читая эти стихи, вспоминаю Ромкино исполнение и собственные ощущения в тот вечер.

…На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно…

Остальные песни тоже были мне знакомы. Вообще, все его песни были довольно старинными и порой излишне сентиментальными, но звучали для меня совершенно по-новому. Стоит ли говорить, что в тот вечер я больше ничего не пел? Мне хотелось только одного - чтоб это волшебство никогда не заканчивалось! Да, любезный Феофил, как жаль, что ты не мог этого слышать, ты бы всецело разделил моё впечатление.
Интересно, что в Ромкином репертуаре были заметны какие-то зимние мотивы. Он почему-то любил зиму, снег, метели, - в этом мы с ним были полными противоположностями.

Как жаль, что летом не бывает белых вьюг,
Как жаль, что осени не встретиться с весной!
Как жаль, что свет не любит тень,
Я - словно ночь, ты - словно день,
Как жаль, что нет тебя со мной…

Да, собственно, всегда мы были противоположностями! Кроме тех недолгих часов, которые проводили вместе. Тогда не чувствовалось между нами никакой разницы, и были мы единым целым. А после расставания расходились каждый на свой берег… Помнится, однажды, стоя на мосту и прощаясь, он сказал:
- Ну что же, давай, как в песне поётся: «Тебе - на восход, а мне - так и быть, на закат!»
Он жил на западном берегу, и ему предстояло идти «на закат». Но я до сих пор не могу согласиться с таким положением вещей. Он был моложе меня на несколько лет, но всё равно, время от времени высказывал подобные мысли. «Я словно ночь, ты словно день»… А может, он был прав? Может он считал, что прошёл тот путь, который мне только предстояло пройти?


5.
Ромкино настроение менялось часто и непредсказуемо, не то что в течение дня, но даже в считанные минуты. Однажды сидели мы в кафе, беседовали на довольно весёлые темы, оживлённо смеялись. Вдруг наступила пауза, и Ромка неподвижно застыл, глядя в окно. Потом склонил голову и опустил её к самому столу, положив на руки. Со стороны могло показаться, что ему захотелось вздремнуть. Но вскоре я заметил, что Ромкины плечи вздрагивают.
После моих настойчивых расспросов он всё-таки поднял голову и вытер слёзы. Глядя вниз, Ромка сказал:
- Знаешь, я подумал: вот скоро уеду отсюда, и мы не будем видеться.
- Ну что же, - ответил я, - ничего не поделаешь. Не драматизируй, во всём надо находить положительные моменты. По крайней мере, не будешь видеть мою пьяную рожу!
- Да ладно, при чём здесь это. Понимаешь, я ведь успел тебя полюбить, мы так привыкли друг к другу, и вот теперь расстанемся.
Знаешь, Фил, такие слова - «я успел тебя полюбить» - могли бы меня озадачить, но только не в этом случае! Ромка сказал их так же естественно, как и любые другие слова. И вообще, он всё делал необычайно естественно.
- Слушай, Ромчик, за что же меня любить? Ведь ты успел узнать меня достаточно хорошо. Таких, как я, обычно недолюбливают!
- А разве ты считаешь, что любят «за что-нибудь»? Я всегда думал, что любят просто так! Это уважать человека можно осознанно, а любовь – она ведь на уровне веры, подсознания…
Я задумался и мне почему-то стало неловко за свой вопрос. Раньше мне такое не приходило в голову, я вообще не вдумывался глубоко в понятие любви. Под любовью я всегда понимал нечто вроде высшей стадии симпатии. То есть когда тебе кто-нибудь ну очень сильно нравится, больше всех остальных, вот это я и считал для себя любовью. А если нам кто-то нравится, так этому всегда можно найти объяснение: например, у женщины большая грудь, стройная фигура, симпатичное лицо, приветливый характер – такую вполне можно полюбить! В данном случае, не за каждое достоинство в отдельности, а за их удачное сочетание.
Теперь же получалось, что все достоинства как бы на втором плане, а на первом – вера, подсознание… Вспомнил свою Ирину – как у нас развивались отношения? Задумавшись, я сразу понял, что Ромка прав, абсолютно прав! Я любил её не за «что-то», а просто так! Любил… Да, не за грудь с ногами, и не за ангельский характер, а просто так! А сам внушал себе, будто люблю её за то, что она умеет вкусно готовить, хороша в постели и так далее. Но это я внушал себе позднее, а поначалу как всё было замечательно! Мы совсем не задумывались, за что и почему – просто любили друг друга, и это было искренне!
Или вот взять Ромку. Он мой лучший друг, и я люблю его, хотя никогда об этом не говорил. Разве я люблю его за огромные глаза и длинные ресницы, или за то, что он хороший человек? Да у меня десяток знакомых, у которых есть огромные глаза и длинные ресницы, и все как на подбор хорошие люди, - почему же я их не люблю? Я их просто уважаю, они мне симпатичны, но не более. И они меня уважают, хотя и не все. А Ромку я действительно люблю, и не могу объяснить, почему так.
Откуда он так хорошо знает о любви? Когда-то Ромка говорил, что есть у него девушка, но они редко видятся. И теперь я решил его расспросить. Сначала он отвечал неохотно, но потом как-то воодушевился и начал рассказывать о ней, причём всё в превосходных степенях.
Характерно, что в ходе рассказа он ни разу не назвал её по имени, а всё время говорил «она», причём с какой-то особенной интонацией. Не с большой буквы, а именно курсивом, словно подчёркивая для себя её значимость. Спрашивать, любит ли он её, было совершенно лишним. В моём сознании сложился почти осязаемый образ замечательного человека, обладающего практически всеми Ромкиными достоинствами, только в женском обличии. Мне даже захотелось познакомиться с этим идеальным созданием, но Ромка почему-то отнёсся к моему желанию сдержанно и пообещал, конечно, познакомить, только не сейчас, а чуть попозже, мол, время ещё не пришло.


6.
Однажды нас пригласили в гости к общим знакомым. Повод был весьма незаурядный – благополучное рождение наследника, так что веселье грозило вылиться в грандиозную пьянку. Наверное, именно поэтому Ромка туда не пошёл, хотя отговорку себе придумал весьма благовидную. Моя Ирина в тот вечер была чем-то занята, а я, разумеется, не мог упустить случая возрадоваться счастливому событию и принял в нём полноценное участие. Правда, о виновнике торжества вспоминали только в первые минуты застолья. Ко всеобщей радости, малыш никак не беспокоил гостей: сначала он мирно спал в той же комнате, а потом, по-видимому, разбуженный нетрезвыми речами, был спешно взят на руки бабушкой и дедушкой, после чего пропал из поля нашего зрения.
А мы с друзьями повеселились неплохо. Новоиспечённый папаша напился больше всех и уснул прямо на рабочем месте, то есть за праздничным столом. Так что я по сравнению с ним был достаточно трезвым, поскольку нашёл в себе силы самостоятельно покинуть помещение и взять курс домой.
Общественный транспорт в это время почему-то не ходил и я отправился пешком, избегая слишком людных мест. Довольно быстро я потерял ориентацию и неопределённо долго петлял по совершенно незнакомому району.
И вот, бредя по слабоосвещенной улице, я вдруг увидел знакомый дом – тот самый, где жил Ромка, и почему-то захотелось к нему зайти. Дверь долго не открывали, а я всё звонил и звонил. Наконец, появился Ромка, уставился на меня и спросил, знаю ли я, который час. Я попытался узнать, который час, но это едва не закончилось падением с лестницы, ибо от резкого движения руки для того, чтобы взглянуть на часы, я потерял равновесие. Больше Ромка ничего не спрашивал. Он затащил меня в комнату и усадил на диван. Всё плыло перед глазами, но я был переполнен желанием рассказать все подробности нашего коллективного опьянения.
Тут я почувствовал, что мне что-то мешает сидеть, и обнаружил в кармане початую бутылку. Достав её, предложил Ромке отметить знаменательное событие и принялся откупоривать, но Ромка почему-то не поспешил за бокалами, а насмешливо спросил:
- Тебе разве мало?
- Да ты посмотри, тут совсем чуть-чуть осталось, - пролепетал я, - давай, по быстрому, тяпнем в честь праздничка! Для дома, для семьи… Врачи рекомендуют…
Ромка смотрел на меня с невыразимой грустью, и я понял, что пить он не желает. Тогда, откупорив, наконец, бутылку, я прильнул к горлышку безо всякого бокала и почувствовал бульканье, только не в бутылке, а внутри себя. Какие-то неведомые силы, доселе дремавшие во мне, потребовали вдруг немедленного выхода. О, воображаю, какое мерзкое зрелище представлял я в Ромкиных глазах! Да ещё у него в комнате!
В общем, дорогой мой Фил, очень скоро силы покинули меня, в прямом и переносном смысле…
Проснувшись, услышал шум в прихожей. Значит, было утро! Сам понимаешь, – состояние мерзопакостное, я не знал, как посмотреть Ромчику в глаза. Он зашёл в комнату одетый и сочувственно посмотрел на то, что от меня осталось. Потом хлопнула дверь…
Ещё полдня меня одолевали физические и моральные мучения. Потом я собрался с силами, привёл квартиру в божеский вид и принялся ожидать возвращения друга, обдумывая свои оправдательные слова. Ничего толкового я придумать не мог. В самом деле, какое может быть оправдание такому бесцеремонному появлению среди ночи, да ещё в столь неприглядном состоянии. Не понимаю, отчего мне так захотелось увидеть Ромку… А с другой стороны - как бы я добрался до дома? Ведь я совершенно заблудился в ночном городе и неизвестно ещё, чем бы закончилось моё веселье. Нет, всё-таки лучше бы я тогда свалился под забор, чем предстал пред светлые Ромкины очи в мертвецки пьяном виде!
…И вот я услышал, что Ромка открывает дверь. Я знал, что он не станет читать нотаций, но именно от этого чувство вины обострялось с удвоенной силой. Мне хотелось одного: чтобы он не молчал. И в то же время я боялся заговорить первым, опасаясь, что он не станет отвечать…
Ромка заговорил первым! Он спросил, как я себя чувствую. Как я мог себя чувствовать? Конечно, плохо я себя чувствовал, очень плохо! Ромка забеспокоился, он решил, что у меня что-нибудь болит и надо бы какое лекарство. Но я всё объяснил. Я сказал, что чувствую себя последней скотиной и не знаю, как теперь смотреть ему в глаза после случившегося.
Ты не представляешь, дорогой Фил, что на это ответил Ромка! Ты бы ни за что не догадался! Он сказал:
- Надо было мне всё-таки пойти с тобой, тогда бы ты не напился. Это я во всём виноват.
- Ромчик, ты шутишь, издеваешься? - спросил я.
- Нет, я серьёзно. Ведь когда мы вместе, ты никогда не напиваешься, правда? И почему я не захотел идти? Тогда всё было бы по-другому.
Знаешь, Фил, эти рассуждения потрясли меня больше, чем любые ругательства, которые Ромка с полным правом мог мне высказать, и даже больше, чем его возможное молчание. Я почувствовал полную ничтожность перед этим человеком, почувствовал, что теперь я не имею права сделать самую малость того, что могло бы его опечалить…


7.
Именно из-за Ромки я окончательно поссорился с Ириной, что и привело к нашему с ней разрыву. В тот день было всё как всегда, мы с Ириной неплохо провели время и она уже собиралась уходить, но тут заявился Ромка, он пришёл, чтобы вернуть мою книгу. Некоторое время мы побыли втроём. Чувствовалось, что Ромке очень хотелось со мной поговорить, но присутствие Ирины его смущало. Интересная получилась ситуация: кто-то из них должен был уйти раньше, и каждый этого ожидал.
Ромка держался намного скованнее, чем обычно, и в конце концов не выдержал и распрощался первым. После этого Ирина передумала так скоро уходить и затеяла со мной разговор о Ромке.
- Странный он у тебя какой-то, не находишь? - спросила она.
Я ответил, что нет, не нахожу, и никакой он не странный, просто немного своеобразный.
- Не то что немного, а очень даже своеобразный, подозрительно себя ведет, - продолжала Ирина. - По-моему, он голубой.
Эта фраза меня почему-то разозлила. Понимаешь, женщинам дано чувствовать значительно острее, чем мужчинам, и они знают это. И порой им кажется, что их чутьё безошибочно. В таких случаях (да и не только в таких!) переубеждать их бесполезно – всё равно останутся при своём мнении, а может даже и укрепятся в нём. Эх, мне ли этого не знать? А вот поди ж ты, принялся с ней спорить, мол, что ты несёшь, никакой он не голубой, у него даже девушка есть, и тому подобное.
Разумеется, Ирина приняла все мои возражения в штыки.
- Да ты вообще ничего не понимаешь! Он же сам как девушка! Ты посмотри, как он ходит, как разговаривает! - тут она принялась кривляться, изображая, по её мнению, Ромку. - И смотрит он на тебя как-то странно... Постоянно бегает за тобой... Неужели ты не замечаешь? Да и ты хорош: что это за обращения: Ромчик, Ромашка... Тоже мне, цветик-семицветик какой-то!
Ирина несла эту чушь, всё более вдохновляясь и находя всё новые аргументы. Мои доводы на таком фоне выглядели совершенно неубедительно, и это меня раздражало. И вот, разозлившись окончательно, я вдруг возьми да и скажи:
- Да, милая, ты права, он действительно голубой. Ну и что?
Ирина умолкла от такой неожиданности. А я продолжал издеваться над ней:
- Да, и я ничего ужасного в этом не нахожу. Даже наоборот. Он приходит ко мне, а я - к нему, мы встречаемся, так сказать. Нам хорошо друг с другом. И с тобой мне тоже хорошо. Да, вот такой я извращенец. Сегодня с тобой, а завтра с ним.
Реакция Ирины была весьма бурной и многословной. Оказалось, что она давно уже за мной замечала странности, да всё не решалась высказать. И как я только мог так поступить, жить двойной жизнью, столько времени её обманывать. И променять её неизвестно на кого, и что я такого в нём нашёл, он же совершенно несимпатичный. И что я ещё пожалею об этом, и он меня бросит, и тогда я снова захочу вернуться к ней, но будет поздно. И далее в таком же духе...
Знаешь, Фил, меня этот словесный поток весьма позабавил и ещё более укрепил в решении расстаться с Ириной. Жаль было только, что повод в её глазах получался весьма своеобразным. Ну и ладно, даже если расскажет кому-нибудь, всё равно никто не поверит. Что поделаешь – наши отношения давно исчерпали себя, и я частенько замечал подспудное желание найти какой-нибудь предлог для расставания!
Поэтому, когда Ирина хлопнула дверью, я не побежал за ней, а продолжал сидеть неподвижно и слушать, как постепенно стихает на лестнице стук её каблучков. Затем загремела дверь в подъезде и наступила тишина.
Нет, какое-то чувство сожаления во мне присутствовало... Всё-таки за три года мы привыкли друг к другу, и она до последнего надеялась, что наши отношения приобретут законные очертания. Ну почему этих женщин так прельщают всякие формальности, штампы в паспорте и прочая ерунда? Неужели штамп способен добавить любви к человеку? А если её нету? Вот так, была – и нету!
А ведь была, я точно помню, что была! Теперь, после Ромкиных объяснений, я понял это со всей очевидностью. Была именно любовь, а не страсть, влечение, привязанность или что там ещё. С моей стороны, во всяком случае. Так куда же всё подевалось? И знаешь, дорогой мой Феофил, я могу ответить на этот вопрос! Никуда она не подевалась! Это мы куда-то подевались! Или я один. Мы всё время забываем, что никогда не остаёмся такими, какими были даже секунду назад, что уж говорить о трёх годах! Темпора мутантур, как говаривали древние латинцы. Времена меняются и мы тоже непрерывно меняемся, меняются наши вкусы и мнения, а любовь – она ведь абсолютна, не так ли? И вот, мы повернулись на какой-то угол, смотрим на неё – и она видится нам совсем другой, и кажется - всё, нет прежней любви! То есть для нас её как бы нет, и мы начинаем отыскивать новую любовь, а она-то на самом деле никак не изменилась, осталась там же, где и была.
Так что все трагедии утраченной любви совершенно безосновательны. Если бы все вокруг понимали естественность происходящего – сколько горестей удалось бы избежать! Ведь никто не впадает в отчаяние от того, что после осени наступает зима, а потом весна, и так далее? Почему же мы страдаем от якобы потерянной любви?
...Все эти мысли я высказывал Ромке на следующий день. Конечно, я не вдавался в подробности нашей ссоры с Ириной, но все вышеперечисленные соображения изложил ему, и даже в более развёрнутом виде.
- Знаешь, что я думаю, - ответил Ромка, - наверное, ты слишком много от неё хотел. Да и она от тебя тоже. Вот и возникла взаимная неудовлетворённость.
- Какая ещё неудовлетворённость, - возразил я, - уж чего-чего, а с этим у нас было всё в порядке, и вчера тоже.
- Нет, ты не понял, - продолжал Ромка, - при чём тут секс. Секс – это лишь частица отношений.
И тут Ромка поведал мне любопытную теорию. Оказывается, существует формула, согласно которой сумма трёх понятий – «любовь», «дружба» и «секс» всегда равняется нулю. Ромка вытащил блокнот и принялся объяснять: вот, мол, оставляем в левой части «любовь плюс секс», и в правой части оказывается «минус дружба». Или: в левой части «любовь плюс дружба», а в правой - «минус секс». И так далее. А если сложить всё в одной части, получится нуль, потому, что одновременное сочетание - это идеал, а идеалы, как известно, недостижимы.
- А ты хотел от своей Ирины всего сразу, вот и не получилось.
- Нет, Ромчик, не совсем так. Просто в моём случае любовь плавно переместилась в правую часть уравнения со знаком минус, а в левой части остался один секс. А что такое секс без дружбы и любви? Чисто рефлекторное занятие, вроде онанизма.
- При онанизме человек любит хотя бы себя самого, - улыбнулся Ромка, - и мы решили выпить по этому поводу.


8.
И здесь, как ты догадался, по законам жанра должно было случиться нечто… Ну, в общем, некоторое событие, которое нарушило бы столь долго длящуюся идиллию наших отношений. Увы, законы жанра неумолимы, и это «нечто» произошло, и я сейчас расскажу тебе со всей откровенностью.
Боже, ну почему это так неизбежно – после каждого взлёта – обязательное падение, после каждого праздника – серые будни, после белой полосы – сплошная чернота? И ладно, если бы этот процесс развивался помимо нашей воли, а то ведь мы и сами активно способствуем ему! Вот и на этот раз, если бы не моя глупая выходка, всё продолжалось бы в прежнем ритме. И удалось бы избежать столько всего…
Случилось это на Новый год. Эх, Фил, сколько раз я жалел, что пошёл тогда на тот праздник – ведь всё было так замечательно! Пошли мы вместе встречать Новый год к Татьяне – ты помнишь её, она когда-то спрашивала тебя насчёт сестры, не твоя ли сестра с ней училась на одном потоке. Точнее, пошли мы не просто вместе, а вместе с его девушкой, решил он всем её показать наконец-то, и мне в том числе.
Надо сказать, на меня эта девушка (звали её Рита) поначалу не произвела никакого впечатления, как я ни старался. Нет, конечно же, внешность её была весьма и весьма заманчива – фигурка что надо, пухлые губки, смазливое личико, знаешь, – выражение такое, будто слегка удивлённое. А в целом - обычное стандартное женское существо, в совершенно типичном одеянии, с абсолютно стандартным набором мыслей и фраз, подобающих случаю, то есть новогодним посиделкам. В моей голове никак не укладывалось, что же Ромка мог в ней такого обнаружить. Все его восхищённые рассказы о глубине духовности, тонком чувстве прекрасного, общности вкусов и привязанностей казались насмешкой при мимолётном взгляде на это существо.
Гостей собралось человек десять, из них ты, наверное, никого не знаешь, кроме упомянутой Татьяны, да ещё Мишки с супругой (помнишь, как мы подшучивали над ним: «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка?») Да, теперь он не Мишка, а не иначе как Михаил Антонович, член совета директоров крупной компании, и, несмотря на отсутствие сберкнижки, думаю, дела у него не так уж плохи. Так вот, гости собрались более-менее знакомые между собой и общение катилось без особой натянутости, в размеренном ожидании боя курантов. Как обычно, включили телевизор, который никто не смотрел, хозяева с гордостью демонстрировали свои альбомы – ну абсолютно традиционное предновогоднее времяпровождение. Наконец, ближе к двенадцати, Татьяна пригласила к столу – проводить старый год. И надо же было рядом со мной усадить эту Риту. Ромка, разумеется, с другой стороны – ухаживает за ней, салатик в тарелочку подкладывает. Справа от меня – Максим, ты его не знаешь, он работает вместе с Татьяниным мужем. Так что мне ухаживать было не за кем, стало быть, всё внимание пришлось уделить себе любимому.
В общем, вздрогнули первый раз, потом ещё дважды – проводили старый год под водочку и коньячок. Хорошо так проводили, а тут уже и Новый год подоспел – встречать надо! Нетронутая до полуночи бутылка шампанского стояла как раз напротив Ромки, посему пришлось ему в урочный момент заняться торжественным вскрытием. Ну, конечно, все – в нетерпеливом ожидании, напротив сидящие женщины весело визжат: «Ой, только не в меня!» И тут, в самый ответственный момент, Ромка умудряется отломать проволочную закрутку и пробка оказывается намертво привязанной к бутылочному горлу. Что делать? Ромка занервничал, да и было от чего – до боя курантов оставалось около минуты. Женщины перестали визжать и с ужасом наблюдали за неловкими усилиями по разгибанию закрутки. Бедный Ромка уже все пальцы разодрал о проволоку, но несмотря на подбадривающие крики, дело принимало угрожающий оборот. И тут, как ты догадался, начинается мой выход – перегибаясь через Риту, я бесцеремонно выхватил бутылку из Ромкиных рук (мне показалось, что бутылка успела порядком нагреться) и, достав из кармана связку ключей, в одно мгновение сорвал злосчастную проволоку, освободив пенную струю под всеобщие радостные вопли. Наполнение бокалов завершилось точно к означенному времени, так что первые мгновения Нового года мы встретили, как и полагается, дружным хрустальным перезвоном.
На Ромку было жалко смотреть. Он как-то весь поник и съёжился, а тут ещё и окружающие добавили масла в огонь в виде безудержных комплиментов по моему адресу. Вторую бутылку шампанского теперь уже торжественно вручили открывать мне, и я снова блестяще справился с поставленной задачей, эффектно отправив выстрелившую пробку точнёхонько в приоткрытую форточку, что вызвало новую бурю восхищения и славословия.
Опьянённый успехом и выпивкой, я начал замечать на себе повышенное внимание Риты. Она оказалась большой любительницей «Изабеллы», что в совокупности с ранее выпитым коньяком, наверное, и явилось первопричиной пробудившегося интереса. Довольно скоро мы живо беседовали на разнообразные темы, и однажды наша болтовня достигла такого уровня громкости, что все вокруг замолчали, слушая нас. А нам было смешно от этого… Время от времени я поглядывал на Ромку и замечал, что он никак не реагирует на моё увлечение Ритой. Он был по-прежнему мрачен, хотя выпитый коньяк и способствовал некоторому рассеиванию тени на его лице.
- Что-то наш Ромчик совсем загрустил, - наклонившись к самому уху, сказал я Рите. - Надо бы привести его в чувство!
Рита рассмеялась:
- А он у нас вообще… Парень серьёзный. О-о-очень серьёзный, да, Ромчик?
Она слегка толкнула Ромку плечом, но тот реагировал вяло и ответил что-то невнятное. Рита расхохоталась ещё больше, потом развернулась в мою сторону и выразительно так посмотрела.
Ты ведь знаешь, Фил, пьяная женщина – это жуткое зрелище! Но ведь и я был не первой трезвости! Да и гости уже, что называется, пошли вразнос: говорили все одновременно, никто никого не слушал, некоторые ушли курить… Я предложил Рите выйти на перекур, и мы, пошатываясь, отправились на кухню. Ромка с нами идти не захотел и продолжал жевать какую-то рыбу.
Когда мы вернулись с перекура, уже начались танцы. В полумраке, освещаемом ёлочными гирляндами, кружились две супружеские пары, остальная публика расслабленно предавалась безделию. Я тут же галантно схватил Риту в объятия и мы присоединились к танцующим. Не знаю почему, но этот танец меня потихоньку начал заводить. Рита больше не казалась мне стандартным существом – напротив, я находил её весьма приятной (на ощупь), и она ничуть не противилась моим нежным прикосновениям. Мы шептали друг другу всякую чушь, а потом её голова удобно устроилась на моём плече. Тут я обратил внимание на Ромку, сидевшего на диване в гордом одиночестве. Он смотрел на нас не отрываясь. Вспоминая этот взгляд, я почему-то вздрагиваю… Но тогда, в объятиях с Ритой, мысли мои витали в совершенно иной плоскости.
Закончился медленный танец, и сразу же начался быстрый. Мы с Ритой не захотели дёргаться под ритмичный аккомпанемент, и обнявшись, снова затоптались в медленном кружении. И снова этот пристальный взгляд, который то и дело расплывался перед моими глазами…
Время между тем было уже предутреннее, кое-кто из гостей изъявил желание распрощаться. Остальные занимались чем попало – допивали остатки вина, вяло переговаривались, а Мишкина супруга, представь себе, умудрилась задремать прямо в кресле: вначале никто не заметил, но вдруг её голова как-то неожиданно откинулась назад и раздался дикий храп. Ну и смеху было!
Между тем, мою нетрезвую голову одолевали мысли о несправедливости бытия: почему, когда всем так весело, Ромка сидит словно на поминках? Ну подумаешь, с бутылкой конфуз получился, ведь это не повод для расстройства! Да, потанцевал я с его девушкой три раза, так и что? Не нравится – подойди, скажи, сам потанцуй с ней, в конце концов.
- Рита, - довольно громко обратился я, - ну отчего это наш Ромчик невесёлый? Давай-ка его развлекать! - с этими словами я ухватил Риту и потянул в направлении к Ромке.
- Я не ваш Ромчик, отстаньте от меня!
Но мы с Ритой не унимались. Обнявшись за плечи и с умилением глядя на Ромку, мы затянули в два голоса:

Ромашки спрятались, поникли лютики,
Когда застыла я от горьких слов…
Зачем вы, девочки, красивых любите?
Непостоянная у них любовь!

Ромка вскочил и резко направился в прихожую, там как раз готовились к отбытию очередные гости, и хозяева их радушно провожали. Растолкав собравшихся, он принялся искать свою одежду. Не скрою, мне было неприятно, неловко, но не более того, и я как-то безучастно наблюдал за происходящим. Тем временем Рита, пошатываясь, подошла к столу и налила себе полный бокал газировки, которая почему-то оказалась водкой, и выпила залпом больше половины. Глядя на её округлившиеся глаза, я чуть было не свалился в истерическом припадке. Необъяснимый приступ веселья овладел вдруг всеми присутствующими, да и сама Рита, очнувшись от потрясения, поддержала общую радость. И тут послышалось, как хлопнула дверь.
Я выбежал в прихожую, где всё ещё продолжались проводы гостей.
- Ушёл по-английски, - заплетающимся языком сообщила Татьяна.
И тут мной овладело ощущение чего-то непоправимого. Я бросился к выходу и побежал по лестнице вслед за Ромкой. Догнал его почти внизу, схватил за руку… Ромка глянул мне в глаза – нет, не презрительно, а как-то обречённо.
- Ромчик, ну зачем ты так… - начал было я.
- Ты считаешь, что поступил правильно? - его глаза блестели в тусклом свете и смотрели на меня неотрывно, будто стараясь запомнить. Будто смотрели на меня в последний раз.
Я замолчал и отпустил его руку. Мы стояли на лестнице, точно так же, как при первой нашей встрече. Мне вдруг стало очень холодно. Ромка развернулся и быстрым шагом пошёл вниз, а я всё стоял, ухватившись за перила, неизвестно, сколько я так простоял, а потом поплёлся наверх.


9.
…В комнате было по-прежнему весело. Меня тут же потащили к столу и заставили выпить штрафную – оказалось, что остатки гостей уже давно и вовсю пьют «на посошок».
- Не бери в голову, - втолковывал мне Мишка, - этот Ромка вечно на всех обижается, ну и пусть обижается! Тоже мне, первооткрыватель! - это Мишка, разумеется, вспомнил эпизод с шампанским.
Постепенно моё настроение улучшилось. Причём улучшилось до такой степени, что я отыскал гитару и принялся исполнять свои излюбленные «хиты», чем вызвал к себе новую волну восторженного внимания. Эх, любезный Феофил, как вспомню - так вздрогну!

Speak softly, love and hold me warm against your heart!
I feel your words, the tender trembling moments start…

В те минуты я был чрезвычайно доволен собой, казалось, что никогда раньше не удавалось мне выступать столь прочувствованно и глубоко. Публика была в экстазе!
А в особенном экстазе была, конечно же, Рита. В её пьяных глазах я возвысился до недосягаемых вершин. Разумеется, я пошёл её провожать! И разумеется, всю дорогу мы шли в обнимку, продолжали обниматься и у подъезда, и в подъезде, и возле двери…
Оказалось, что все её родственники отмечали Новый год в гостях, а в квартире оставались только бабушка и малолетний племянник, крепко спавшие к тому времени. Поэтому никто нам не мешал. В общем, остаток новогодней ночи прошёл совершенно предсказуемо… ты можешь меня понять, любезный Феофил. Да, правильно говорят, что не бывает некрасивых женщин, а бывает мало водки. А уж водки-то было предостаточно! Да и Рита была не такой уж некрасивой, даже наоборот.
…Проснулся я как-то резко, будто яркий свет пронзил мои глаза. Однако за окном было довольно пасмурно. С трудом повернув голову, я заметил рядом какую-то женщину, отдалённо напоминавшую вчерашнюю Риту. Тут же почувствовал некий странный, неприятный запах, от чего мне захотелось поскорее встать и покинуть комнату.
Выйдя в прихожую, я обнаружил мальчика лет шести, который с любопытством разглядывал меня.
- Здравствуйте, - сказал он, - А вы дядя Рома?
«О, Боже», подумал я. Глянул вниз и с ужасом заметил, что мои трусы надеты наизнанку.
- А меня зовут Витя, - не дожидаясь ответа, продолжал мальчик. Тётя Рита говорила, что вы к нам прийдёте.
Я побежал к умывальнику и окунулся в струю холодной воды…


10.
…Я звонил ему несколько раз, а в ответ звучали короткие гудки. Конечно, он не хотел меня слышать, и я это прекрасно понимал. Но я должен был высказаться! Я обдумывал свои слова и репетировал фразы. Сидя в одиночестве, я мысленно разговаривал с Ромкой и готовился к предстоящему объяснению, но в глубине души чувствовал, что мне страшно будет говорить ему эти слова. Да и что можно объяснить по телефону? А встретиться лично… Я боялся пойти к нему, чтобы поговорить, боялся услышать то, что вполне заслужил…
Каждый день я пытался найти объяснение своему поступку. Зачем, зачем я так издевался над любимым другом? Мне было досадно видеть, что он влюбился в такую заурядную девчонку? Какая-то глупая детская ревность… Да, я оказался более чем прав, эта Рита вовсе не заслуживала его любви. Получается, я хотел ему это доказать. Доказал… А себя, выходит, считал чего-то заслуживающим? Чего я теперь заслуживаю после того, как потащился к ней в постель? Кому и что я там доказывал?
А представь, любезный Феофил, если бы всё повернулось по-другому? Если бы я не начал тот дурацкий флирт – мы бы по-прежнему были вместе. И что, это было бы правильно? Можно ли дружить с таким человеком, как я? Да, это всё женщины… Я вот подумал, что мы с тобой, дорогой Фил, никогда серьёзно не ссорились только потому, что между нами не болтались женщины и нам некого было делить.
Представь, я даже пытался сочинить ему письмо! Но эта попытка закончилась, так и не начинаясь – в буквальном смысле, я никак не мог придумать начало своего письма. Что я только ни пробовал: «Дорогой Ромка!»… Нет, лучше Роман… А зачем «дорогой»? Лучше как-нибудь нейтрально: «Здравствуй, Роман!»… Тоже плохо, слишком официально. Может просто «Рома»? Так, ну а дальше что? «Рома! Я никак не могу до тебя дозвониться. Ты не хочешь со мной разговаривать, и я тебя понимаю. Но может, ты всё-таки прочитаешь моё письмо?» Вот и всё, на этом моё творческое вдохновение иссякало. Что писать дальше, я не мог сообразить, слова путались с мыслями, а мысли – с чувствами. Изорвав кучу бумаги, я оставил эту затею.
…А однажды я его увидел, совершенно случайно. Шёл по улице, а рядом со мной остановился автобус перед светофором, смотрю – Ромка сидит возле окна. Представь моё состояние. Я застыл в ожидании – заметит или нет. И вдруг испугался того, что он может меня заметить, и тогда по одному его взгляду я сразу пойму, что стал ему ненавистен и это будет последней точкой. А я всё время надеялся, что последней точки ещё не было, ведь я ему так ничего и не объяснил.
Мне хотелось убежать и скрыться, и в то же время было неотступное желание смотреть и смотреть, я ведь так давно его не видел! Очень скоро автобус тронулся дальше, а я ещё долго стоял на том же месте. А потом пошёл домой и напился в одиночку до беспамятства…
А время шло, зима плавно перетекала в весну. Знаешь, Фил, со стороны могло показаться, что со мной всё в порядке, окружающие находили меня по-прежнему весёлым и общительным. Но стоило побыть одному, и я не видел ничего, кроме пустоты. Мне было одиноко, невероятно одиноко! Я начал разговаривать сам с собой!
Моё поведение было весьма странным, если не сказать хуже. Я заимел привычку бродить по нашим излюбленным местам. Я методично прогуливался по знакомым улицам, на каждом углу предаваясь каким-то воспоминаниям. Заходил в знакомые кафе и садился за те же столики, где мы раньше беседовали. Потом приходил на мост, некоторое время стоял там, а затем отправлялся домой. Представь, дорогой Фил, всю нелепость моих действий! Каждая такая прогулка приносила мне успокоение, и тогда я мог чем-нибудь заниматься. Если времени было недостаточно, я ограничивался тем, что сразу отправлялся на наш мост и стоял, облокотившись на перила, глядя в воду и погружаясь в воспоминания. За спиной грохотали трамваи, мимо проходили незнакомые люди, которые, видимо, думали, что я занимаюсь рыбной ловлей. А я тупо глядел в воду, отключившись от всего происходящего вокруг.
Вот так, любезный мой Фил, я потихоньку сходил с ума. Казалось бы, чего проще – пойти к нему домой и всё высказать, если уж не хочет отвечать на звонки. Ведь я ни на что не рассчитывал, хотел только, чтобы он меня выслушал. Только и всего, и я сразу ушёл бы, не оглядываясь.
Не оглядываясь… Кто-то тронул меня за левое плечо, и я, оставаясь погружённым в раздумья, оглянулся налево. Там никого не было. А с правой стороны послышался смех. …Я никак не мог поверить, что это наяву. Ромка тихо смеялся над своей детской шуткой, затем, продолжая смеяться, положил руки на перила моста и опустил на них голову. Его плечи вздрагивали, будто он продолжал смеяться…
Знаешь, Фил, сколько раз я мысленно представлял нашу встречу, обдумывал каждое слово, которое скажу ему, а вышло всё невпопад. Я тупо молчал. Я смотрел на него, ожидая, когда же он поднимет лицо и пытался придумать, что бы такое сказать. Ничего не придумывалось. И я смирился с тем, что буду молчать и дальше. Положив руки на перила, я стоял рядом, точно так же опустив лицо и закрыв глаза. Мне почему-то стало теперь хорошо, как никогда. Ромка был рядом, просто рядом, и этого мне было достаточно!
Спустя какое-то время я услышал:
- Знаешь, я проезжал в трамвае и увидел тебя, смотрю, – ты стоишь.
- А я на прошлой неделе тебя видел, недалеко отсюда. Шёл по улице, а ты в автобусе ехал.
- Да? А я тебя не видел.
Я чувствовал, что мне хочется заплакать.
- Ромка, мне нужно тебе сказать, - я выпрямился и оторвал руки от перил. Смешались в голове мои отрепетированные фразы, и я понёс всякую чушь о том, что несколько раз ему звонил, а он не брал трубку, потом я подумал, что номер поменялся, и хотел даже прийти домой, но не решился, и до сих пор не знал, что делать, а теперь вот случайно встретились.
Он молчал и смотрел куда-то вниз. Наконец, я собрался с силами и высказал самое главное.
- Ромка, я понимаю, что между нами всё кончено. То, что я сделал, нельзя ни объяснить, ни оправдать. Я просто дурак, самый настоящий дурак, подлец и скотина. Я не стану себя оправдывать и хочу, чтобы ты знал это. Больше всего я жалею, что нельзя ничего изменить. Вот что я хотел сказать тебе всё это время. Прости.
Ромка по-прежнему молчал, глаза его смотрели в никуда. Потом вдруг заговорил:
- Знаешь, это так глупо… Но когда я увидел тебя из трамвая, сразу решил выскочить и бежать сюда, так боялся, что ты вот-вот уйдёшь. Это неправильно, что мы расстались.
В этот момент я впервые почувствовал то, о чём раньше доводилось только читать – замирание сердца. Представляешь, как будто нет его совсем: тишина такая внутри, да ещё холод во всём теле. А Ромка продолжал:
- Сначала я не хотел тебя видеть и слышать… А потом понял, что это всё неправильно! Так ждал, что ты ещё позвонишь, а ты не звонил… И не приходил… А сам я не хотел первым…
Он словно извинялся за то, что не позвонил мне первым! Я совершенно растерялся. А он продолжал говорить, что многое передумал и понял, что тогда всё случилось правильно, что его чувства к ней были обманчивыми, что это была вовсе не любовь, а просто зависимость. И если бы он продолжал эти отношения, она всё равно проявила бы истинное лицо, но тогда это могло оказаться слишком поздно. Выходило, что я своим поступком как бы раскрыл ему глаза, предотвратил возможную драму в его жизни!
- Ромка, постой, ты ведь не знаешь всего… Ты не знаешь, что было потом… Ведь я тогда пошёл к ней…
Ромка не дал мне договорить и сказал, что всё знает и не осуждает меня. Просто я поддался соблазну, проявил слабохарактерность, а разве можно за это ненавидеть? Ведь мы любим человека не за силу его характера, а просто так.
- Ромчик, как ты можешь такое говорить! Меня нельзя любить! Меня опасно любить! Я не могу быть твоим другом, это несправедливо!
Он смотрел, как всегда, широко раскрытыми удивлёнными глазами.
- Но ты ведь тоже любишь меня, правда?
…Да, конечно, я люблю его, но это совсем другое дело. Ведь он не уводил у меня девушку и не тащил её в постель. И не ставил меня в неловкое положение, как в том случае с шампанским. И не вваливался пьяным в мою квартиру среди ночи.
А Ромка начал рассуждать о том, что настоящая любовь сильнее любой несправедливости, что она выше любой зависти, гордости и раздражения, она терпелива и милосердна и никогда не перестаёт…
Я был сражён наповал… И вдруг подумал: а что, если бы Ромка увёл мою девушку? Что бы я тогда делал, как относился к нему?
И знаешь, Фил, я с невероятным удивлением осознал, что даже тогда не смог бы ненавидеть Ромку! Нет, не смог бы! Я продолжал бы его любить! Совершенно отчётливо я это понял, и сразу же Ромкины слова перестали казаться нелепыми. Я будто прозрел! Выходит, это и есть та самая любовь – настоящая, терпеливая и милосердная?


11.
- …Знаешь, я тебе не сказал, - Ромка прервал мои раздумья, - я ведь скоро уезжаю, совсем скоро.
…Мы сидели в его комнате, как это бывало не раз в прежние времена. Нам было грустно и тоскливо, наверное потому Ромка напился гораздо больше обычного. Но постепенно мы почувствовали какую-то счастливую умиротворённость и спокойствие. Мы были вместе, снова вместе, и понимали, что это справедливо! Мы снова рассуждали о всякой ерунде, спорили и смеялись, пели под гитару… Точнее, пел один Ромка.

Ты снимаешь вечернее платье,
Стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы
На гладкой, как бархат, спине.

Мне хочется плакать от боли
Или забыться во сне…
Где твои крылья, которые
Так нравились мне?

Скажи, любезный Феофил, неужели раньше я был таким сентиментальным? А вот поди ж ты, начал задумываться над смыслом некоторых песен… Где мои крылья?.. Да вот же они, только теперь они появились, а раньше их не было! Раньше я был совсем другим, и все заметили перемену, и теперь каждый знакомый норовит что-нибудь высказать по этому поводу. Но я твёрдо знаю, что если завтра начнётся пожар и всё здание будет в огне – я не погибну, ибо у меня теперь есть крылья, и мне незачем бояться верхних этажей с их открытыми окнами!

Опять холода,
Зима – на года,
И ангелы к югу летят.
Нам завтра в полёт:
Тебе – на восход,
А мне, по всему, - на закат…

Знаешь, дорогой мой Фил, я мог слушать его бесконечно! Нет, не мог, к сожалению… Ибо ничто не может длиться бесконечно! Как несправедливо, что у нас было так мало времени, и столько из этой малости потеряно безвозвратно.

…Не верю в чудеса, и это было б странно -
Всю жизнь летать, однажды воспарив.
И всё-таки всегда прощаемся нежданно,
О самом главном не договорив...


12.
И вот наступил этот день… последний день… Последний день, когда мы были вместе. Он прошёл, этот день, я не буду рассказывать тебе, как он прошёл, как мы его провели. Я ничего не скажу тебе, мой любезный Феофил. Я привык к тому, что когда я ничего не говорю, ты прекрасно понимаешь всё, что я хотел бы тебе сказать. Или не хотел.
И вот, потом, когда Ромашка был уже на ступеньке вагона, а я двумя шагами ниже, он вдруг произнёс: «Да, совсем забыл… Знаешь, вот, возьми». И протянул мне монетку. Большую такую, блестящую монетку дал мне и сказал: «Я хотел бросить её в реку, чтобы когда-нибудь вернуться сюда, но не успел, забыл совсем. Бросишь её за меня, ладно?» Он сказал именно «вернуться сюда», а не «вернуться к тебе», и это меня… Ну да ладно, я взял эту монетку… Я ухватился за эту монетку, как за некую ниточку, соломинку, или Бог знает что ещё. До сих пор не знаю, понимал он это или нет.
…А потом я нёсся, или, точнее, меня несло в направлении к мосту. К тому самому мосту, где мы с ним когда-то… В общем, была уже глубокая ночь, вокруг никого, совершенно пустынная улица, несмотря на то, что в центре города. Склонившись над перилами, я увидел реку. Трудно было назвать увиденное рекой – некое подобие вялотекущей лужи, усыхающей под лунно-фонарным свечением. Всё это время я держал монетку рукой в кармане, боясь, что могу её потерять. И вот теперь, на мосту, я достал её – она была тёплой и влажной. Глянул вниз и отпустил. В отблесках луны и фонарей я даже не разглядел, как она упала в воду, но она точно упала – куда ей было деться?
Потом я часто размышлял: какие глупые приметы… Но тогда почему же я так бежал, летел по ночному городу к этому мосту, к этим перилам? Я хотел успеть до того, как поезд унесёт его совсем далеко…
Скажи мне, Фил, ведь это ничего, что монетку бросил я, а не он сам? Ведь он меня об этом попросил, а я пошёл и бросил. Выходит, он как бы сам и бросил её! Правда? Значит, он обязательно должен вернуться! Пусть не ко мне, но хотя бы сюда! Как ты думаешь?





***
В тексте повести упоминаются цитаты из песен:
1 Paul MacCartney – Yesterday
2 Борис Пастернак – Зимняя ночь
3 Виктор Резников – Как жаль
4 Игорь Шаферан – Ромашки спрятались
5 Lary Kusik – Speak softly, love
6 Илья Кормильцев – Крылья
7 Андрей Макаревич – Картонные крылья любви
8 Андрей Макаревич – Памяти Джона Леннона



________

Иллюстрация Лариcы Бесчастной