Что я действительно люблю, так это музыку. Танцевать, например, я начал раньше, чем ходить. Вы можете сколько угодно в этом сомневаться, но у меня есть подтверждающие видеоматериалы. Все началось очень давно. Мне тогда было несколько месяцев и я еще не умел не то, чтобы ходить, но даже ползать. Однажды папа взял меня на руки, спиной к себе, и стараясь перехватить мое круглое тело повыше, подставил мне под ноги в качестве перекладины свою согнутую в локте руку. Я стал отталкиваться вверх, но тут папина рука дрогнула и я сделал несколько смешных зигзагов ногами.
- Вот это да! – воскликнула оказавшаяся рядом мама. – Буги-вуги!
Папа подошел к зеркалу и теперь уже специально сделал рукой туда-сюда параллельно земле. Мои ноги, которые в то время скорее походили на цыплячьи окорока, смешно задвигались, в то время, как туловище в объятиях второй папиной руки, оставалось неподвижным.
- Класс! – восхитился папа. – Только это скорее твист, а не буги-вуги! А ну-ка еще раз!
Мы повторили. Теперь уже и я старался. Мне нравится, когда родители так веселятся.
- Надо включить музыку! – догадалась мама. – Где-то у нас был Элвис Пресли!
- Точно! – обрадовался папа. – Эй, Колобок! Давай-ка врежем рок в этой дыре!
Так я впервые услышал Элвиса Пресли и врезал свой первый рок-н-ролл.
Этот номер сразу же стал нашим с папой хитом. Вслед за первым скользящим движением появились и другие, и очень скоро я умел не только «давить окурки», как выразилась бабушка, но и вскидывал ноги вверх, и устраивал мелкую дрожь в коленках, и делал лунную дорожку, и закидывался назад, и в нужных местах даже помогал себе туловищем и головой. Мне сразу понравилось танцевать. Еще больше мне понравилось быть в центре внимания и восхищения. На всех младенческих праздниках мы с папой неизменно производили фурор. Чаще всего мы танцевали первую песню с альбома Элвиса, там в конце каждого припева есть такое совершенно отбойное слово «трипминайз»; и еще одну, Чака Берри, кажется, которая называется «Колбастик, твист агэн!»
Но время шло, и я рос. Во-первых, я стал тяжелым и танцевать меня стало делом буквально нелегким. И во-вторых, я оказался очень самостоятельным. Меня уже не так прикалывало подкидываться на папиных руках, наподобие куклы. Мне хотелось самостоятельных движений и танцев ногами на полу.
И как только я сделал свой первый шаг, я тут же стал танцевать сам, благо музыки в доме всегда хватало. Я научился двигать попой, крутить плечами, быстро-быстро топать ногами, и подпрыгивать, причем почти всегда попадал в такт. А медленные композиции я танцевал плавными покачиваниями туловища. Танцы на руках закончились. Все когда-то заканчивается, и хорошее и плохое, но расстраиваться от этого не стоит, потому что появляется другое хорошее, но и другое плохое правда, тоже.
Потом пришло лето и почти все время мы с няней или с родителями стали проводить на улице. С няней мы играли на площадке, там было много других детей, а с родителями ходили в лес и на пруд. Потом мы поехали на море, но это уже совсем другая история. Было еще много разных событий. Я начал говорить и узнавать в книжках разных зверей. Научился здороваться и говорить «пока». Еще я понял, что реветь можно не только от обиды или ушиба, но и для того, чтобы добиться своего или перехитрить старших. Меня самого иногда удивляло, насколько взрослым и умным ребенком я стал. Когда в колясках или на чьих-то руках я видел маленьких детей, мне не верилось, что я сам был таким. На фотографиях я очень хорошо узнавал всех своих знакомых, и папу, и маму, и бабушек, и няню, и сестру Алену, и друга Сашу. И разумеется, себя. Но только на более поздних фотографиях. Когда я видел фото, где я совсем маленький, я говорил не «Алеша», а «малыш». Взрослые смеялись тому, что я себя не узнаю. Но ведь это действительно был не я. «Я» в своем первоначальном, истинном значении вообще длится одну секунду, не зря в этом слове всего одна буква. А в следующую это уже другое «я», и еще другое и еще, и так далее. Взрослые об этом давно забыли. Все их бесчисленные «секунды» слились в одну «жизнь», и это очень обидно. Некоторые, правда, ближе к старости снова начинают догадываться о правильном состоянии вещей. Но в так называемом зрелом возрасте люди обычно обклеены таким ворохом разных символов, сумм знаний, общественных стереотипов, традиций и знаков, что у них нет никакой возможности не только чувствовать эволюции собственного «я», но даже и различать его. Люди всегда ценят то, чего у них нет. Дети больше всего на свете хотят вырасти и играть в прекрасные взрослые игры. Но потом им начинает чего-то не хватать, и тогда одни бегут к врачу, другие к священнику, третьи в кабак, четвертые в глушь. А все для того, чтобы хотя бы сквозь маленькую дырочку увидеть свое собственное «я», освобожденное от всех скопившихся обоев и наклеек. Но это вообще-то совсем другая тема, к тому же я не уверен, что взрослым она интересна.
Так вот – в моей жизни случилось множество событий и я сильно вырос. Но однажды, когда мне почти исполнилось два года, мое прошлое внезапно настигло меня. Эту фразу я слышал в одном из сериалов, которые няня тайком от папы и мамы иногда смотрит вместе со мной. Внезапное прошлое настигло меня так. У папы в руках оказался компакт-диск.
- О! – сказал папа. – Давненько мы не слушали старика Элвиса!
Все дело в том, что компакт-диски у нас не вставлены в специальную полочку, а лежат горкой. Так случилось из-за покупки нового шкафа, а также вследствие некоторой общей тесноты. Диски сложили горкой временно, но поскольку время бесконечно, они так лежат уже целый год. Поэтому слушаем мы обычно те пять или семь, которые находятся сверху, потому что нижние вытаскивать опасно. Время от времени какой-нибудь нижний диск с большими предосторожностями вынимается наверх и надолго оказывается в фаворитах. А прежние любимцы постепенно опускаются вниз. Именно так изнутри пирамиды появился Элвис Пресли.
- Помнишь, Колобок, как мы с тобой плясали?! – обратился ко мне папа. – Ну-ка, устроим себе встречу с песней!
И папа нажал кнопку.
Мне трудно описать то, что со мной произошло. От первых же тактов вступления я радостно завопил и запрыгал так, что чуть не упал. Ноги мои затопали с невиданной силой, туловище завертелось вокруг своей оси, а голова моталась из стороны в сторону как яблоко в ураган. При этом я не забывал громко кричать. Точнее не так: не «я не забывал», а все происходило как бы само собой.
- Он все помнит! – удивилась мама. – Он не забыл эту музыку!
Так оно и было. Только, кажется, немного наоборот: не я помнил эту музыку, а она все это время помнила меня и теперь шла как бы изнутри, из рук и ног, и была самой лучшей на свете, потому что была моей.
- Смотри, как его колбасит! – сказал папа.
- Колбасит нипадецки, - согласилась мама. – Как бы он не упал.
Но я не упал.
Всю следующую песню, где было прекрасное слово «тунай» я делал плавные круговые движения руками и топтался на месте, потому что мелодия была медленная и очень красивая, и прыгать во время ее звучания совсем не надо. Как только она закончилась, я закричал:
- Дом! Дом!
- Какой дом? – спросила было мама, но тут началась следующая композиция.
У родителей на мгновение вытянулись лица.
- Don’t! – воскликнул папа. – Don’t! Он помнит слова!
- И последовательность песен, - растерянно добавила мама.
Взрослые все-таки считают детей намного глупее, чем они есть. В этом, конечно, есть свои преимущества, но иногда бывает обидно.
Так началось то, что папа назвал «второе пришествие Элвиса».
Я танцевал без устали. Если я не ел, не спал, не гулял, не купался и не читал, я танцевал. Специально для того, чтобы слушать музыку, я выучил слово «включить!» Именно так, с восклицательным знаком. Но включать мне надо было только Элвиса Пресли. Во-первых, я его любил. Во-вторых, эта музыка прошла испытание временем, она оказалась интересна как бессмысленному младенцу, так и самостоятельному взрослому малышу. И в третьих, я очень боялся, что если мы хотя бы ненадолго перестанем слушать Элвиса, то его диск снова потонет в глубинах нашей музыкальной горы. Поэтому мы целыми днями слушали Элвиса. Я танцевал, а папа с мамой подпевали. Только с каждым днем они почему-то все меньше и меньше радовались этой прекрасной музыке.
- Кажется, я начинаю слегка подергиваться при движении, - однажды пожаловалась мама.
- Я давно уже подергиваюсь, - ответил ей папа. – И еще я впервые в жизни не рад слышать Love me Tender.
- Нужно сделать так, чтобы ему понравилась другая музыка. Мы должны попробовать дать ему что-нибудь еще.
- Попробуй, попробуй, - вяло сказал папа. – Ты сама видишь, что другая музыка ему нужна как телеге пятый элемент.
В этом папа был совершенно прав: другая музыка мне была совершенно не нужна. Когда родители пробовали мне включать что-либо, кроме Пресли, я громко кричал:
- Нет! Не так! Не так! Элис! Элис!
И обычно они отступали.
Но однажды мама применила хитрость.
Вместе с сестрой Аленой она пошла на кошек. Я не могу взять в толк, как это можно пойти НА кошек, а не, скажем, за кошками, или к кошкам, или с кошками. Но факт тот, что они пошли на этих кошек и вернулись очень довольные. Оказалось, что кошки, на которых они ходили (и, как оказалось, не только они), все время пели и танцевали. Это меня совсем заинтриговало. Я лишь однажды зашел на кошку, и то не на всю кошку, а на ее хвост, на самый кончик, но эта кошка и не думала петь и танцевать. Она громко мявкнула, зашипела и быстро-быстро убежала прочь. А мама и Алена все время говорили, как прекрасны были кошки, на которых они ходили.
И тут мама вытащила из сумочки диск.
- А это тебе, малышонок, - сказала мама, протягивая мне диск. – Здесь поют кошки! Те самые, на которых мы ходили.
Папа вытянул над диском шею.
- Оригинал, я надеюсь? – загадочно спросил он.
- Оригинал, конечно, - ответила мама. – Но перевод тоже очень хороший. И актеры подобраны отлично.
Но я их уже не слышал, потому что был страшно заинтересован. Кому не захочется послушать, как поют кошки?
И вот кошки запели у нас в доме. Мне это тоже понравилось. Не настолько, конечно, как Элвис, но все же понравилось. Там были три или четыре совершенно феерические композиции, а все остальное так себе. Элвиса, несмотря на то, что там тоже много песен, я бы сравнил с целым большим бриллиантом, а кошек – с жемчужным колье, где одни камни крупнее, а другие мельче. Но зато уж те, которые «крупнее» - это была полная колбаса!
Так в моей жизни появилась еще одна музыка, и родители смогли немного перевести дух после полутора месяцев нескончаемого Элвиса.
Третьей музыкой оказался диск, который продавался вместе с книгой писателя Пелевина.
Дядя Пелевин – это такой странный писатель, которого люди уже десять лет ругают, но при этом обязательно покупают все его новые книги. Наверное, чтобы было, что ругать дальше. Взрослым людям обязательно нужно кого-нибудь ругать. И вот с одной из его книг продавался диск с музыкой. Я случайно услышал, как папа сказал, что дядя Пелевин таким образом вывернулся. Точнее не вывернулся, а сделал что-то еще, я не совсем расслышал это слово. Как бы то ни было, музыка, которую он прилепил к своей книге, мне понравилась. Причем, в отличие от кошек, почти вся. Особенно песня номер два, которую я назвал «Ля Бу», песня номер пять «Володя» и песня номер одиннадцать «Хисас». По имени одиннадцатой песни у нас стал называться весь альбом.
Так я стал слушать три диска, все три примерно поровну.
Один день я слушал Элвиса, другой кошек, третий - Хисас. Я по–прежнему старался не один из них надолго не оставлять без внимания, чтобы он не опустился внутрь других дисков. Я выучил много слов из моих любимых песен и часто произносил их в обычной жизни. Это, в конце концов, и привело к неожиданным переменам в репертуаре.
Однажды вечером, когда я как раз подпевал какой-то песенке старика Элвиса, мама сказала:
- С этой музыкой Алешка у нас вырастет билингвом. Смотри, сколько слов он уже говорит.
- Тунай! – бодро подтвердил я. – Эвлидэй!
Но папе это как-то не особенно понравилось.
- Можно подумать, что в русском языке мы все слова уже знаем!
После этого папа нахмурился и на некоторое время замолчал с наморщенным видом.
- Послушай! – обратился он потом к маме. – А ведь раньше была целая куча прекрасных детских песен! Все эти «чунги-чанги», «белогривые лошадки», «крокодилы Гены» и прочее. А? Не могли же они бесследно исчезнуть! Не может быть, чтобы они не продавались на компакт-дисках!
- Должны продаваться, - согласилась мама.
Я заподозрил неладное. Что еще за детские песенки? Я не люблю ничего детского. Взрослое питание, например воскресный омлет, я предпочитаю всему детскому. Игрушки меня интересуют гораздо меньше, чем настоящие взрослые вещи. Футбол или реклама мне интереснее, чем мультфильмы. И так далее. Никакие детские песенки мне не нужны.
Но у родителей сложилось другое мнение.
И вот однажды папа появился с каким-то невыносимо пестрым диском в руке.
- Купил! – закричал он с порога. – Я купил детские песенки! Я послушал немного в машине – полная чума! Настоящие советские детские песенки! Я сделал такую громкость, что на меня все оглядывались в пробках!
Я заинтересовался. Что же это за детские песенки, которым папа так радуется?
- Эй ты, меломан! – схватил меня папа. – Сейчас мы, наконец, будем слушать нормальные детские песенки!
- Тунай? – зачем-то сказал я.
- Тунай, тунай, - засмеялся папа. – Райт эвэй.
И сунул новый диск с сидиплейер.
Ну что вам сказать? Сказать, что детские песенки мне не понравились, значит ничего не сказать. В них не было ни драйва Элвиса, ни кошачьей грации, ни прихотливых звуковых вывертов дяди Пелевина – ничего этого в детских песенках не было. Какое-то пиликание, посвистывание, попискивание и позвякивание. Короче - типичные детские песенки. Но родители почему-то очень оживились. На мои крики: «Элис! Коськи! Хисас! Включить!» они впервые не обращали никакого внимания. И даже сделали погромче свои детские песенки. Настолько погромче, что пришла сестра Алена и спросила, не сошел ли здесь кто-нибудь с ума. Но я уже понял, что с ума они не сошли, а конкретно, нипадецки колбасились. Со мной такое тоже иногда бывает.
- Чунга-чанга! Синий небосвод! – выкрикивал папа.
- Чунга-чанга! Лето круглый год! – вторила ему мама.
Алена убежала в свою комнату и закрылась там.
Меня попытались было подкидывать в воздух в такт этой примитивной музыке, но я завопил, и меня оставили в покое. А сами продолжали петь и танцевать, пока песня не кончилась.
- Хисас? – осторожно сказал я в паузе.
- Какое там Хисас! – как-то развязно воскликнул папа. – Сейчас будет песня про кузнечика!
Я совсем уже собрался громко зареветь, чтобы получить, наконец, свое, но тут началась песня про кузнечика. И вот она-то, первая и четырех или пяти, мне понравилась. Родители снова запели. Они вообще были похожи на людей, которые вернулись домой после долгого пребывания за границей и услышали, наконец, родной язык.
- Он ел одну лишь травку! – увлеченно пел папа.
- Одну листявку! – неожиданно для себя повторил я. Все-таки я люблю повеселиться, даже если это не совсем моя дискотека.
- Не трогал и козявку! – хором продолжали папа, мама и стереосистема.
- Не трогал и колбаську! – поддержал я.
Слово «козявка» показалось мне каким-то незнакомым и неуместным. А так все ясно: этот кузнечик вегетарианец – он кушает только листявку, то есть листья, а колбаску не кушает. Ну и напрасно, между нами говоря.
Родители захохотали и повалились на диван.
- Не трогал и колбаську! Ой, не могу! – выкрикивали они.
На шум снова прибежала сестра Алена.
- Чего вы тут? – обеспокоилась она.
Но мама и папа от смеха ничего не могли ей сказать.
Я был окрылен таким успехом. Детские песенки стали мне понемногу нравиться.
- Не трогал и колбаську, - продолжал хихикать папа.
- Кто о чем, - мама немного пришла в себя, – а Лешка о колбаське!
Да, я люблю колбаську и сосиски. Ну и что? Сосиски мне дают специальные детские, которые называются «Кампуша». Колбаску почти не дают, но если мы идем в гости или гости приходят к нам, тут мне удается натаскать со стола разных мясных вещей, то есть колбаськи.
Дальше было еще несколько песен.
Странным образом родители все их знали: и про голубой вертолет, и про голубой же вагон, и про белогривых лошадок, и про какую-то неведомую чебурашку. Некоторые песенки они тоже немножко пели, но в основном только слушали и радовались. Оказалось, что мама знает всех композиторов, поэтов и исполнителей этих песен. Выходило, что половину всей детской музыки написали дядя Шаинский и дядя Гладков, половину слов к этой музыке придумал дядя Энтин, а спела из них почти половину - тетя Румянова. Судя по всему, это очень веселые и трудолюбивые люди.
Но тут заиграла песенка про какую-то ворону, которая может быть, на самом деле, собака, а может быть и вовсе дворник; и родители развеселились с новой силой. Снова прибежала сестра Алена, но не затем, чтобы спросить, не сошел ли кто-нибудь с ума, а наоборот, она заявила, что это ее любимая песня, и тоже что-то пропела, правда недолго. Одно место там мне очень понравилось. Это где они переходят из быстрого темпа в паузу и медленно поют: «И глу-у-у-пая-а воро-о-она, а мо-ожет быть, соба-а-ака…» А потом снова быстро, трам-пам-пам-пам-пам и - конец. Здорово!
Следующая песня тоже была очень хороша. Про собаку, которая бывает кусачей только от плохой собачьей жизни. На эту песню папа даже пригласил маму танцевать. Мама сказала, что это стихи Юны Мориц. А я стал очень страшно рычать слово «куса-а-чччей!» Я умею рычать очень страшным голосом, как будто изображая медведя или другого зверя. Но только, в отличие от настоящего медведя, я делаю это в шутку. Потому что так прикольнее. Лучше всего у меня получается сценка из Чуковского, там где «беда, беда! Бегите скорее сюда! Спасите! - Кого? – Бегемота! Наш бегемот провалился в болото!» и так далее. «Беда, беда!» я кричу так громко, что все на самом деле пугаются. Мама говорит, что у меня актерский талант. И этим талантом я изо всех сил изображал кусачую собаку.
Дальше было еще несколько песенок. Я признаться, немного устал от такого количества новых звуков. Но в самом конце меня ждал сюрприз. Последней зазвучала песня, которую я уже давно знал! Дело в том, что мы с бабушкой регулярно смотрим передачу «Спокойной ночи малыши», и там в конце поют именно эту песню про одеяла и подушки.
- Подуськи! – радостно закричал я. – Подуськи! Баю-бай!
Папа посмотрел на часы.
- Кстати, - опомнился он. – Баю-бай самое время. Быстро идем купаться и спать!
- Не слишком ли мы разрезвились на ночь? – обеспокоилась мама. – Надо дать Лешке успокоительное…
Так я впервые услышал детские песенки.
Было немного странно, что родители, которые все советское обычно вспоминают без малейшей радости, так любят именно советские детские песенки, а также советские мультики.
- Через полгода купим тебе пару дисков с мультиками. Там, кстати, есть много этих песенок, - пообещал папа.
- Обязательно, - согласилась мама. – Даже папа римский советовал всем детям смотреть советские мультики. Они добрые и совсем не глупые. В отличие от этих диснеевских котов и мышей, которые только бегают и жрут.
- Все потому, что тогда люди искусства любили прежде всего свое дело, – важно сказал папа. - А не только полученное за него бабло.
На ночь мне очень тихо поставили колыбельную песенку. Про медведицу и медвежонка, которые плывут на льдине и смотрят в небо. Я представлял себя медвежонком и пытался вспомнить, как выглядят звезды. Скоро я уснул, и мне снились зеленые кузнечики с огромными сардельками на вилках, и неуклюжие вертолеты, груженные мороженым, и похожие на собак кусачие вороны, и подушки, и одеяла, и чебурашки, и деды морозы, и многое другое.
Но самое главное случилось на следующий день.
Мама принесла маленькую полочку для компакт-дисков и сказала:
- Вот Лешка, место для твоей музыки.
И с этими словами поставила туда и Элвиса, и кошек, и «Хисас» и детские песенки.
Это был очень важный момент.
Потом на этой полочке появится много нового: и «Бах для детей» и инструментальные гитарные композиции, и еще два диска детских песен, и кельтские баллады, и детский концерт Чайковского, и Моцарт, и множество других вещей, и в какой-то момент она заполнится и переполнится, и появится другая, а потом и сами компакт-диски вслед за своими старшими виниловыми братьями отправятся в вечную ссылку на антресоли, и все станет совсем иначе.
Но именно в этот момент, когда мама ставила мои первые четыре диска в мою собственную маленькую полочку, я понял, что музыка в моей жизни останется теперь навсегда. Вне зависимости от того, какие очертания примет гора компакт-дисков на нашем шкафу.