Второй день идет снег. Кружится, заметает по новой уже оттаявший было подоконник. Сквозь беловатую муть проглядывают черные ребра соседней крыши. Крыша обычной пятиэтажки: с кирпичными дымоходами и маленькими чердачными будками, в которых каждый ребенок воображает Карлсона и мечтает туда попасть. Попасть в выдуманный им счастливый мир. Наверное, если притаиться за игрушечными стеклами, снежинки кажутся большими, такими, какие вырезают из белой бумаги или фольги и наклеивают на окна перед Новым годом. Или такими бесконечными, как космос, который выхватывает свет фар в долгом ночном зимнем автопутешествии. Если долго смотреть вперед, то кажется, будто автомобиль – это ракета, которая, взрезая темные космические пространства, попала в хвост кометы или заблудилась во Млечном пути. И чувствуешь себя завороженной крошкой, снежинкой, которой неумелые ручки разноцветными фломастерами нарисовали глаза с пышными ресницами в слепом белом хороводе, который выбросили в воздух, как рисовые зернышки на несостоявшейся свадьбе. Метет по улицам дворы никому не нужная вдруг снежная фата, символ чистоты и непорочности, как забывшее свое значение мое измученное имя.
Я теряла Родину и имя,
Оставляла все и навсегда.
Я теряла, как теленок вымя,
Свой язык и детские года.
Я шла за солнцем следом,
Не оставляя за собой следов.
Я шла. Мой путь мне был неведом.
Я шла, не видя берегов.
Я, лишь поддавшись чувству,
Ловлю малейший ветерок,
Как Бригантина мчусь я
Вперед, не ведая дорог.
- Вы тоже на аборт? – спросил доктор с усталыми синими мешками под глазами, снимая резинную перчатку.
- Я? – Мне так странно, что вокруг не послышалось привычного шушуканья «такая молодая, а уже!». – Я только посмотреть на него хотела, убедиться, что это правда. – Мне не верилось, что это могло случиться, ведь я пила таблетки.
- Ну, пройдемте тогда. – Он взял меня за руку и пропустил вперед за ширму. Доктор был в смешном чепчике и спущенной на подбородок маской. Зачем она ему нужна, - подумала я, - ведь он не лор, не терапевт, не хирург на операции. Хотя почему же не на операции? Он вытаскивает младенцев из нутра, как застрявший мусор из водосточной трубы. – Комок у меня в горле затруднил дыхание, я поспешно сглотнула.
- Вы готовы? – Голос врача гулко ударил где-то у меня в глубине, как тяжелый молот по медному тазу. Я вздрогнула и полезла на кушетку. Ответить, что готова к убийству, я не могла. Оголив живот, я лежала на твердой поверхности, повернув голову к окну. Там шел снег. – Странно, ведь сейчас же весна. – Я прислушалась, и сквозь приоткрытое окно, вымазанное до половины белой краской, было слышно, как на разные лады чирикают птицы и … детские голоса! – Откуда это? Кажется? Галлюцинации? – Ребячьи голоса, сплетенные между собой, как африканские косички, так, что отдельных слов не разобрать, журчали, как неудержимые весенние ручьи.
- Вы видите? – Медный голос вырубил громкость детского щебета. Я мигом вспомнила, где я и зачем. – Видите, вот тут темное пятнышко? – тонкий палец водил по небольшому, вибрирующему изображению на экранчике. В горле пересохло, и я буквально проскрипела: - А какой он сейчас?
- Плод? – переспросил врач.
- Ребенок. – Ответила я.
- Примерно величиной с грецкий орех, маленький еще. – Он скруглил указательный и большой пальцы, изображая того, кто у меня внутри. Санитарка в голубом накрахмаленном халате вышла из смежного кабинета и прошла мимо нас, держа в вытянутой руке что-то похожее на длинный-длинный презерватив в слизи и крови, в котором замер уже сформировавшийся крохотный человечек.
Кто-то тихонько пихнул меня в бок. Я открыла глаза. Женщина лет тридцати устраивалась поудобнее рядом со мной на скамье.
- Извините, что потревожила. Ждать долго еще, а скамья неудобная такая. – оправдывалась она за неловкость, уподобляя свернутый пуховик подушке. – А Вы уже были ТАМ? Или тоже ожидаете? - полюбопытствовала непоседливая соседка.
- Она просто посмотреть пришла, - ответила санитарка и сунула мне нашатырю под нос.
Моя рука, как в замедленном кино, опустилась вниз. К животу. Проверить, там ли он? Не отняли ли? Под свитером было тепло. Значит, он там. Со мной. Я встала и пошла к выходу, который солнечным светом манил сквозь стекла дверей. Прозрачная прохлада, наполненная мартовскими звуками, переливалась и буквально купала меня, растрепывала волосы и смахивала слезинки на ресницах и щеках. Я шла по расхлябанному тротуару, боясь поскользнуться, и глядела в синее-синее небо сквозь неопавшие вертолетики кленов. Я впитывала в себя эти проявления жизнь, как пересохшая почва во время дождя. Все мои пять чувств были обостренны. Я вдыхала студеный еще пока воздух, растирала в ладонях подтаявший снег, всматривалась изо всех сил, вслушивалась в капель, ощущала всем своим существом мое несказанное счастье! И мне так захотелось, чтобы ты приехал и подарил мне продолговатую красную коробочку, в которой лежала бы свежайшая роза. Я вынула бы ее, чтобы поцеловать алеющие лепестки, и увидела бы надетое на стебель кольцо. Ты всегда придумываешь что-то волнующее!
Холодный воздух от окна заморозил мне ноги, и я проснулась. Пошевелила пальцами и засунула их под одеяло. Глаза открывать не хотелось. Утро было серое и безжизненное. Вздрогнул холодильник на кухне. Я поднялась, подошла к зеркалу, задрала ночнушку и внимательно посмотрела на свой живот. Надула его и постояла так с минуту, затаив дыхание. Потом вздохнула, и живот исчез. Повернулась к зеркалу спиной и спустилась вниз. Расплакалась.
Сквозь открытое окно снежинки влетали на погибель. А на улице снег кружил, как забытые рисовые зернышки на несостоявшейся свадьбе.
16.03.06.