Мы познакомились, когда мне было нисколько лет. 19. Она на 7 лет старше. Она была очень некрасивая. Просто, страшно. Но мы встречались в курилке, и трепались. Это было очень даже интересно. Мы работали в разных отделах, и связывала нас только курилка.
Постепенно я перестал видеть ее уродство: блеклые брови и ресницы, рябое лицо, пористый нос, обвисший, как… Невыразительные губы, неровные зубы, выдающаяся вперед челюсть.
Но, как говорят о некрасивых женщинах: у нее были шикарные рыжие волосы, прекрасная фигура и невероятно голубые глаза.
Она окончила мехмат Университета, но не была математичкой – живая, веселая… нормальная.
Когда я понял, что на этой работе у меня перспективы нет, я ушел на другую работу. Должность повыше, перспектива поярче, зарплата больше.
А дальше мне понадобилась сотрудница со знанием в построении алгоритмов, знанием экономики, не чуждая математической смекалки. Я ее пригласил. Так она стала моей правой рукой.
По мере того, как я поднимался по лестничке вверх, она следовала за мной шаг в шаг: я поднимал ее на свое прежнее место.
Я ни разу не взглянул на нее, как на женщину. Даже, когда мы ездили в командировки, мне в голову не приходило, что она женщина. Даже в состоянии глубокого пьянства.
Она была в курсе дел моих, моей семьи, моих друзей. Она точно знала, из какой чашечки я пью свой утренний кофе, из какого стакана я пью чай в 11. Она знала, какие у меня должны быть салфетки, цветы на окне…
Она по-хозяйски входила ко мне в кабинет, раскладывала бумаги на моем столе так, как мне было удобно.
Однажды, она пришла с ножничками и подстригла мне брови. Я не сопротивлялся, потому что она знала лучше, как должны выглядеть мои брови. Брови после этого начали расти… Она регулярно приходила и, не мешая мне работать, подстригала их. Ну, и пусть растут, - думал я, пока она была «при мне».
Она очень любила мою семью. Души не чаяла в моем сыне, восхищалась моей женой.
Замуж она вышла за большого несуразного мужика, с дебильной внешностью, но добрым нравом. Он работал каким-то рабочим. То, что он был недоразвитым, подтвердила его идиотская смерть. Где-то он получил гонорею, но не понял, запустил, и умер «как мужчина».
У нее был отчий дом в зоне частных домов. Огромный фруктовый сад, яма, в которой водились, так нужные мне в рыбалке червяки.
Я приходил к ней, и всегда получал покой. Она не разрешала мне шелохнуться. Подавала чай, специально к моему приходу всегда выпекала какое-то печенье, стелила на скамейке в саду плед, приносила маленький столик, на который ставила стакан в моем серебряном подстаканнике, срывала цветочек, ставила его в вазочке, чтобы мне было красиво…
Иногда в моей дурной голове мелькала мысль… Но сразу исчезала, когда я опять видел ее.
Стены ее квартиры были увешаны фотографиями: мы на субботнике, я за рабочим столом, мы в саду, мы в Орле, мы на Крещатике… Появились фотографии моих жены и сына.
В ее доме у меня была своя комната. Я мог в любое время придти туда. Хоть один, хоть не один.
Хоть выпить, хоть поспать. Благо жила она возле работы.
Конечно, я содействовал тому, что она получала самый большой оклад, самую большую премию. Я ограждал ее от всевозможных неприятностей, которые могут быть в производстве.
Ее никогда никто не трогал, никто никогда не загружал «лишними» делами.
Так любенько и мирно мы жили-дружили.
Иногда мне было странно, почему она так заботится о моей нравственности, в том смысле, что знакомит со мной своих многочисленных подруг... Но я как-то абсолютно не связывал такую «заботу» с нашей дружбой. Ну, познакомила и познакомила. Правда, странно, ведь она так любит мою жену... Но... Да, не охота даже думать об этом. Ну, просто познакомила. И всё.
В 1986 году, когда появились кооперативы, я, конечно, одним из первых ринулся в море свободного предпринимательства. И, конечно, потащил ее за собой.
Целыми днями мы работали на благо Государства, а после работы шли… зарабатывать деньги в кооператив, разрушая основы социализма.
В кооперативе я установил ей зарплату, которая была раза в четыре выше того, что она получала в Объединении.
Потом я уехал.
Перед отъездом я сказал своему другу Леньке, который стал Генеральным: «Вот эти трое никогда не должны пострадать»! И он сдержал слово. По-моему, впервые в своей жизни.
И, наконец, пришел черед совместных предприятий. Надо было строить серьезный бизнес.
Мне было неизвестно, как пойдет бизнес в совершенно свободном плавании. Поэтому я установил ей зарплату, которая была, разумеется, очень неплохой, но потом решил, что с таким верным человеком можно войти и в долю…
Но оказалось, что легче найти жену, чем партнера по бизнесу. Я сделал её зарплату минимальной, но установил долю: чем выше доход, тем больше ее заработок (но не меньше установленного минимума). Всё было моей доброй волей и моим добрым отношением. Я даже не ввел это в уставные документы. А зачем? Мы же друзья!
Я мог не говорить о доле, а просто платить ей больше. Но я сказал.
И произошло чудо, которое мне до этого было неведомо! Я-то дитя социализма.
Как только я предложил ей долю, она начала следить за моими расходами. «Зачем это ты дал такую дорогую рекламу»? «Почему ты так часто ездишь в Израиль»?
Я не придавал этим вопросам экономического смысла… Я считал это заботой о себе…
Но исчезли привычные для меня цветы на подоконнике… Однажды, отодвинув занавесь, я увидел на батарее сохнувший там рваный носок. Большой такой носок. Рваный. «Что это? Зачем»?
Она объяснила мне, что не купила набор специальных тряпочек, потому что это дорого.
«Я не намерена создавать весь этот уют тебе за свой счет»… Я не понял. Я переспросил: «Какой твой счет»?
«Ну, как же, чем больше ты тратишь, тем меньше моя доля»…
Это были последние слова, которые я от нее услышал.
Я проследил ретроспективно все, что было, и понял, что она всю жизнь была рыбкой-прилипалой, а вовсе не милым моим другом. Иллюзией дружбы она расплачивалась за мое бескорыстное участие в ее жизни.