Последний вздох этого тела.
Ноги мои, или точнее то, что от них осталось, подкосились, и я шлепнулся на холодный кафельный пол. Попытка дойти до туалета оказалась не только неудачной, но и неоправданно мучительной. Этот рывок, который я сделал из последних физических и интеллектуальных сил, полностью исчерпал все ресурсы моего организма. Я кристально ясно осознал, насколько тяжелы оказались на мою массу тела те микрограммы, к которым я обратился за пищей для размышлений и почвой для всевозможных интерпретаций. Если бы тело меня слушалось, на моей физиономии вырисовалась бы безграничная эгоистичная ирония, когда я в тот момент представил, как со скоростью мысли разлагаются и перевоплощаются из живых в неживые ткани моей печени, как перегорают нейроны, словно спирали в лампах накаливания, а мочеиспускательные каналы забиваются солью, обмен веществ нарушается, ускоряющееся сердцебиение постепенно сходит на нет, и мозг перестает функционировать. Я слишком люблю Жизнь, чтобы за нее бороться. Я ею заворожен, я чувствую ее во всем ежесекундно. Жизнь – это звон, электричество, напряжение непознанных материй, это то, за что нельзя бороться как за вещь, ведь это вовсе не она. Жизнь (синоним - Любовь) есть, пока она не сформулирована, сформулируй ее, борись за нее, цепляйся за нее – и ты ее изуродуешь, будешь жить уже проекцией, а не Жизнью. Так вот я ее уродовать не собираюсь, пусть она уходит из моего распластанного на холодном полу тела, она в нем уже была, и я безгранично этому рад! Я мог бы хотя бы попытаться выдавить из себя подобие крика, изрыгнуть истошный хрип, в соседней комнате есть человек в здравом уме и твердой памяти, но я слишком люблю Жизнь, чтобы сделать это.
Три мгновения темноты и ванная опять ярко освещена, я уже забыл про тело и даже не могу предположить, чем вижу. Стены молниеносно покрывались Синим очень ярким флуоресцентным синтетическим ворсом, наподобие того из которого делают ковровые покрытия. Но это был не просто ворс, он имел какое-то объемное внутреннее содержание, он не был живым, но и мертвым его назвать невозможно. Он чужой и головокружительно красивый. Он растет, заполняя все пространство, и вдруг на нем рельефно выделяются самые красивые, какие только я мог представить, цветы, из того же ворса. Они раскрываются, и внутри виднеется ворсяная сердцевина, только флуоресцентно красная. Они божественны. Они женственны. Они растут и начинают меня лобзать, хотя не понятно куда, ведь мое тело отсутствует, я даже и вовсе забыл, что оно когда-либо существовало. Заполнив все пространство, ворс начинает светиться пока его яркость закономерно (почему-то) не переходит в Черноту, кромешный мрак, отсутствие всего. Этот мрак начинает давить, и чем невыносимее становится давление, тем мне становится радостнее. Возникает образ улыбающегося эмбриона, с которым мы составляем одно целое. Нет места (?) безопаснее этого, ничего плохого случиться просто не может, потому что как раз здесь-то и отсутствуют понятия добра и зла, какой-либо вербальной мотивации. У меня нет особого интереса здесь существовать. Или существовать где-то в другом измерении. Все что я чувствую, притуплено, почти стерто, но из того, что осталось, я чувствую, что мне спокойно и безразлично. Я прекрасно осознаю, где я. Я в утробе матери. Конечно, я вспоминаю Станислава Грофа с его перинатальными матрицами, но то, чем я вспоминаю, здесь не особо в почете, т.е. мои знания все равно не позволяют мне знать, что происходит. Как лень корчиться в судорогах, в которые меня повергают сокращения окружающего меня Ничего. Вспышка. Я вытолкнут некоей космической силой одновременно из нескольких измерений: из материнского лона в окружающий ее мир; из ванной в коридор; из пространства собственной психики в обыденную материальность. Хотя последнее - всего лишь на какую-то долю секунды.
Меня нет, но я камлаю. Я стараюсь производить монотонные звуки немоими несвязками. Я лечу над землей. Я отчетливо вижу, хоть и со скоростью света, весь мир. Я способен оказаться в любой точке земного шара. Сейчас я пролетаю над Великой Китайской Стеной, две секунды спустя я увижу горы Мексики, деревушки с богатейшими оборванцами, имеющими за пазухой наследие древних шаманов. Индийские ашрамы с многотысячными рядами преданных, раскоряченных пред Аватаром, ничем с такой высоты от них не отличающимся. Вот только не видно Шамбалы. Через две секунды?! О каком времени может идти речь?! Даже сопровождающий моего тела, которое давным-давно сделало последний вздох, сходит с ума, когда смотрит на стрелки часов. Я так далеко, что даже для него время – нечто несуществующее, кем-то надуманное, то, что никто из нас не возьмет с собой Туда. В столь тяжелое путешествие. Ты - все и ты – ничто. Ты свободен от своей личности и от своих знаний. Ты можешь стать кем угодно и узнать что угодно. И этот выбор и есть самое тяжелое бремя. В твоем распоряжении вечность, так как время отсутствует. Ты получил доступ к своему же ДНК, ты можешь стать созерцателем зарождения Жизни на Земле, а можешь увидеть дальнейшие шаги биологической эволюции, вот только все это ты увидишь ни как ученый, ни как писатель, ни как музыкант, ни как человек, самостоятельная биологическая единица, ты станешь отражением этой эволюции, ее неотъемлемой частью, а значит, ты не сможешь ее оценить ни объективно, ни субъективно.
Прошлое. Ты продолжаешь скользить над кислотно-бирюзовыми бесконечными водами, слившимися в каплю планеты мгновение назад. Ты созерцаешь самые модные ныне, самые древние пастельные цвета темно-Зеленой гаммы, холодной. Ты даже не успеваешь зафиксировать появление и исчезновение новых очертаний, форм, существ. В итоге твой полет завершен, и ты паришь на 4-х метровой высоте от поверхности. Прямо напротив глаз громадного существа, во взгляде которого сосредоточено вселенское безразличие, порожденное Всезнанием. Оно ни удивлено, ни разочаровано, оно как будто говорит «Ну вот, опять…» И продолжает медленно жевать тину со дна озера. Это твой ближайший родственник, по-моему, диплодок. Он в отличие от нас знает, зачем появился и знает, что сгинет. Ответ настолько прост, что слишком сложен для нашего понимания: «Ни зачем».
Мы наивно думаем, что своими действиями способны изменить ход эволюции… Гринписовцы слишком переоценивают роль человечества.
Чем быстрее движения, тем они несовершеннее, тем больше стремление к наилучшей организации, тем ближе, вожделеннее и недоступнее Цель. Тем ярче противоречия, и очевиднее гибель, которой не будет никогда. Перед глазами (Откуда, интересно, они у меня сейчас? Сейчас? У меня?! Как много в нашем мире лишних слов. Сколько? Все.) проносятся миллионы артефактов, непонятно зачем (как слова) созданных человеком. Это статуи Аполлона и Зевса, барельефы с изображением «величайших» в истории событий, древнейшие письмена и манускрипты, пирамиды и зиккураты, ирригационные системы, алтари и жертвенники, идолы…. Невероятное множество всякого хлама, составляющие эфемерную Мировую Культуру, которая в итоге станет ненужной, как не нужны ныне каждому из нас свои детские рисунки на обоях. Если бы у меня сейчас была голова, она распухла и лопнула бы. Несомненно.
Будущее. Нелепо. Просто и однозначно. По сравнению с прошлым цветовая гамма изменена с темно-Зеленой пастельной до ярко-Синей флуоресцентной. Как ворс. Этот цвет там еще холоднее, еще беспристрастнее, колючий как электричество. Но куда более безобидный. Он уже реализовал весь свой потенциал. Вся угрюмость Зеленого сосредоточилась в напряжении, перед тем как выродить. Разделиться и разложиться на нас. Он силен и страшен, всемогущ как предок, который всегда будет нас старше. У Синего нет того потенциала, он исчерпал себя, поглотив все живое и слив отдельные части воедино, расплавив их и методично перемешав, очень постепенно, за тысячелетия. Он завершил работу Зеленого, сделав спустя отмеренный самим собой срок полностью противоположное. Он молод, и пусть трижды умнее, все равно моложе, а значит, не может быть устрашающим. Возможно (точно), он будет становиться все ярче, все ослепительнее, пока закономерно (опять) это предельное сияние не потемнеет и не перетечеет в …. темно-Зеленые тона. Он стареет и взращивает свою мудрость, свой потенциал, свое величие.
А пока нечто вместо меня парит с бешеной скоростью над Синевой, осколками, пятнами, каплями Синего живого, разбросанного среди Черноты. Можно чуть задержаться над одним, можно над другим…. Они все одинаковые, все беспомощные, все живые, как капли ртути ползущие друг к другу. И наверняка, они очень скоро сольются. И здесь действуют бессознательные потуги в достижении наивысшей организации. Кроме Черноты и Синевы встречаются и куски чего-то бессмысленного, что уж точно прямо сейчас прекратит свое существование. Невостребованные уже давно, искореженные метеоритными дождями и ненадобностью, остатки орбитальных станций, искусственных спутников различных планет, принадлежавших ранее еще отдельным частицам того Синего, людям. Я знаю, что их на самом деле нет, я рисую их в своем воображении, как оставил бы фотографии, если бы сейчас на Земле все разом вымерли, а я бы остался. И оставил бы книги, как сейчас слышу воображаемый голос первого человека, побывавшего в Космосе, первого и пока, по-моему, последнего человека, кто уже навсегда слился с этой рериховской Синевой.